Система «власть-собственность» в современной России

В последние годы система «власть-собственность» стала общеупотребительным понятием применительно к комплексу социально-экономических и политических отношений, формирующихся в России. «Власть-собственность» - это такой институт собственности, при котором доступ к ресурсам зависит от принадлежности субъекта к государственной иерархии. Выстраиваемая таким образом система экономических отношений весьма далека от современных рыночных экономик, причем как западных, так и восточных.

Существует мнение, что модернизация в России может быть успешной только в случае, если станет опираться на присущие стране традиционалистские социокультурные ценности (1), поскольку привносимые из развитых рыночных систем институты будут "переработаны" и искажены чуждой им институциональной средой. Однако история XX в. дает немало примеров модернизации самих традиционных ценностей либо отхода от них в пользу ценностей, свойственных постиндустриальному обществу. Соответственно данную позицию (хотя, казалось бы, события последних лет свидетельствуют в ее пользу) все же следует рассматривать как крайность.

Феномен "власти-собственности" надо исследовать скорее не в противопоставлении западной и восточной цивилизаций (или двух цивилизационных матриц) с тяготением России к "восточному" полюсу, а в рамках дихотомии "традиционализм - либерализм". Рассматривая историческое развитие в подобной конфигурации, можно видеть, как в ходе модернизации все страны с той или иной скоростью, опираясь на собственные социокультурные основания, проходят свой путь преобразования традиционных институтов и создания новой институциональной структуры. Притом чем сильнее традиционализм, тем больше социокультурных препятствий возникает на пути модернизации. Воздействие внешней среды на конкретное общество, конкретную экономику определяется соотношением элементов традиционной и либеральной культуры. Эта мера не является раз и навсегда данной (2).

К началу XX в. "размывание" традиционализма наблюдалось во многих областях жизни страны. И предреволюционное ее состояние уже не вписывалось в рамки системы "власть-собственность". Только потрясения Первой мировой войны и революция вернули страну к этой системе, чуть позже обусловившей модернизацию (индустриализацию) с опорой на социокультурный традиционализм.

Однако на рубеже XX-XXI вв. такого типа модернизация стала просто непродуктивной вследствие завершения индустриального этапа и вхождения страны в постиндустриальную эру. Это требовало не столько концентрации сил на приоритетных направлениях, сколько стимулирования индивидуальной инициативы, раскрепощения производителя и потребителя, быстрой реакции на изменения в возрастающих информационных потоках и т. д. Встраивание нашей страны в систему мирохозяйственных связей заставляет пересмотреть привычные для нас принципы государственного управления. Причем важно подчеркнуть, что пересмотр места государства в экономике отнюдь не эквивалентен "уходу" государства из нее. Ошибочна и сама дилемма "государство или рынок" (3).

Больше того, технико-экономические проблемы, с которыми столкнулся Советский Союз в последние годы своего существования, во многом как раз возникли потому, что проведенная в советский период модернизация мало затронула социокультурный традиционализм народного большинства, поскольку опиралась на него. Экономическая модернизация превратила страну из аграрной в индустриальную, но не создала "социальных механизмов саморазвития экономической системы промышленных обществ" (4).

За прошедший век в российском обществе произошли качественные изменения. Теперь это уже не аграрная страна начала века, а индустриально развитое и урбанизированное государство, пусть и с существенными проблемами в социокультурной модернизации. И, скажем, А. Ахиезер, уделяющий в своих работах особое внимание расколу между традиционными и либеральными компонентами отечественной культуры, отмечает, что благодаря урбанизации российское общество, хотя и с громадными трудностями, но выходит из-под безраздельного господства традиционализма и обретает пока ограниченную социокультурную базу развития массовой либеральной культуры (5).

Из опыта модернизации СССР как модернизации инструментальной, избегавшей затрагивать социокультурные основы народного традиционализма, следует, что модернизация по старым лекалам искажает не только новые, но и старые институты, прежде всего государственные. Это наблюдается сегодня при построении "вертикали власти" - конструкции, не способной выполнять функции, присущие ей в полноценной системе "власть-собственность".

Вот почему при анализе модернизационных перспектив вряд ли продуктивны представления о незыблемости отечественной "институциональной матрицы". Более перспективны построения, основанные на рассмотрении противоречий между принципами либеральной модернизации (объективно вытекающими из потребности утверждения России в клубе развитых держав) и социокультурным наследием страны. Например, О. Шкаратан, характеризуя сложившуюся в стране систему как этакратизм, полагает возможным изменение траектории движения страны за счет разумного, твердого государственного контроля (6).

С этих же позиций правомерно высказанное Л. Васильевым положение о мутации двух систем: "власти-собственности" и частнособственнической рыночной (7). Кроме того, эти две, по его определению, генеральные социополитические и социоэкономические линии никогда в истории не выступали в абсолютно чистом виде. Даже в условиях восточных деспотий или в сталинский период расцвета командно-административной системы в мелких порах, казалось бы, прочного монолита находилось место для частной экономической жизни.

Встают следующие вопросы: каковы должны быть предпосылки перерождения одной системы в другую; почему именно в начале XX в. в России произошел скачок в развитии, приведший к господству системы "власть-собственность" (причем в довольно жесткой форме), а в конце его наблюдалась тенденция к разрыву с этой системой? Система "власть- собственность" и частнособственническая рыночная система - сложнейшие структуры, включающие экономическую, политическую, правовую, социальную и культурную сферы общества. Существенные подвижки в каком-либо из элементов этой конструкции могут спровоцировать изменения в утвердившейся системе. Причем важно, чтобы качественные изменения в какой-либо одной из указанных сфер поддерживались соответствующими изменениями в других. Более того, реформаторские усилия на отдельно взятом направлении способны спровоцировать контртенденции, блокирующие начавшиеся преобразования.

Конец XIX - начало XX в. дали мощный толчок индустриальному развитию не только наиболее передовых стран мира, но и стран "второго эшелона". Однако в последних индустриальная модернизация проводилась с опорой на традиционалистские социокультурные основы. В этом, в сущности, и заключается специфика "догоняющего развития". Для таких стран наиболее естественным оказывалось усиление роли государства и как проводника технических инноваций на своей территории, и как защитника от внешней конкуренции. Такая политика отвечает традиционным ценностям, разделяемым большинством населения, но с переходом к экономике, основанной на инновациях, расширении сферы личной инициативы, социокультурный традиционализм превращается в главный тормоз развития.

В целом социально-экономическая история стран в XX в., и прежде всего России, позволяет высказать некоторые предположения о факторах, способных инициировать процессы перерождения системы "власть-собственность" в частнособственническую рыночную систему. В данной связи отметим, что та и другая системы могут быть представлены как взаимодействие совокупнос.ти компонентов, в каждом из которых в качестве основного встроено одно из противоположных начал: "распределение - обмен", "диктатура - демократия", "закон - обычай, основанный на подчинении сильному", "патернализм - индивидуализм". Важными компонентами данной совокупности являются уровень социальной напряженности и степень понимания людьми причин их бедственного положения и путей его преодоления.

Все отмеченные компоненты могут быть представлены как векторы в системе координат, где экономику и политику интерпретируют в виде альтернативы конкуренции и монополии, а социокультурный аспект - в виде противостояния традиционализма и либерализма. Важно подчеркнуть, что предложенный набор векторов в своей совокупности отражает не только объективные процессы, но и их субъективное восприятие.

Если в обществе все названные векторы располагаются в квадрате либо частнособственнической рыночной системы, либо системы "власть-собственность", то перед нами устойчивая конструкция того или иного типа. Результирующий вектор, суммирующий вклады отдельных векторов, свидетельствует об устойчивости конструкции, если размещается по диагонали этого условного квадрата.

В качестве примера можно привести период классической советской системы 1930-1950-х годов, когда и в реальной жизни, и в субъективных оценках большинства преобладали: идеи и практика государственного перераспределения; тоталитарный режим, подчиняющий себе и правовую систему; жесткая зависимость личного благосостояния от места в иерархической структуре общества. Это, в частности, способствовало укреплению патерналистских настроений. Что касается "вектора социальной напряженности", то работа пропагандистской машины, объяснявшей все трудности быта тяжестью задач построения нового общества в кольце врагов, была достаточно эффективной.

Однако начиная с 1960-х годов классическая система "власть-собственность" начала "размываться". Равнодействующие векторов хотя первоначально и не теряли общей направленности, но существенно сокращались, ибо все явственнее становились тенденции, противоречащие основному тренду.

К началу 1990-х годов в обществе сложилось убеждение (зафиксированное в социологических исследованиях) в необходимости замены плановой экономики рыночной, то есть вектор "распределение - обмен" стал ориентироваться не на полюс монополии с преобладанием распределительных процессов, а на полюс конкуренции и соответственно рыночный обмен. Смягчалась и жесткость диктаторского режима: хотя монополия КПСС была по-прежнему незыблема, но "вольнодумство" уже допускалось, а репрессии сужены в основном до диссидентского круга.

Патернализм по-прежнему господствовал, однако бессилие человека перед государственной машиной, помноженное на невозможность несанкционированных "сверху" коллективных действий для противостояния произволу, способствовало формированию особой формы адаптационного индивидуализма населения. Наконец, ликвидация "железного занавеса" и массовое знакомство с жизнью простых людей западных стран существенно воздействовали на "вектор социальной напряженности". Все больше становилось очевидным, что уровень жизни на Западе, ее качество существенно превосходят советские стандарты. В результате не только ослабевала интенсивность антизападной, антилиберальной ориентации, но начало меняться и само направление данного вектора. Общество все больше убеждалось в том, что для качественных изменений необходимо перестраивать экономику по апробированному на Западе образцу.

Менялись и господствующие представления о социальной справедливости. Пропаганда "уравниловки" как многолетней основы советского типа отношений входила во все большее противоречие с требованиями инновационного развития. Поэтому уравнительное распределение начало уступать типу распределения, основанному на различиях вклада в производственный процесс. При этом стали признаваться особая важность работы организатора производства (собственника) и вытекающее отсюда его право на более высокий доход.

При проведении реформ 1990-х годов социальным процессам уделялось мало внимания. Социальная политика государства сводилась к попыткам решения по мере возможности отдельных тактических задач, связанных с советским прошлым и возникающих в ходе преобразований. Между тем значение этого компонента трансформации особенно велико, так как социальный патернализм является органической частью советской модели "власть-собственность" (8).

В ходе реформ материальное положение населения существенно ухудшилось вследствие падения реальной заработной платы и необходимости оплаты услуг, ранее предоставляемых государством бесплатно. Это привело к новой смене "вектора социальной напряженности". Наиболее успешными становились особо агрессивные носители выработанного в советский период адаптационного индивидуализма, не считающиеся ни с какими моральными ограничениями. Это не могло не сказаться на оценке большинством населения происходящих процессов как несправедливых по сравнению с советским периодом. В качестве защитной реакции начали расти настроения патернализма.

Без структурной перестройки социальной сферы неизбежными стали попытки переложить на плечи граждан расходы по поддержанию таких отраслей, как здравоохранение, образование, ЖКХ и т. п. Уровень и структура зарплаты (особенно в государственном секторе) для огромного числа людей все еще формируется по советскому образцу. Разумеется, повышение уровня зарплаты невозможно без общей структурной перестройки экономики, направленной на существенный рост производительности труда. Перекладывание бремени социальных расходов непосредственно на плечи населения возможно только после решения этой задачи (или хотя бы одновременно с ней). При этом существенная часть таких расходов по-прежнему должна быть отнесена к "несводимым" благам (9) и при любых условиях их заказчиком на рынке должно выступать государство.

Общий результирующий вектор вновь сдвинулся к зоне действия системы "власть-собственность". Прежде всего, речь идет о таких противоположностях, как "патернализм - индивидуализм" и "закон - обычай, основанный на подчинении сильному". Наиболее активным игрокам в сфере перераспределения бывшего "общенародного (государственного)" благосостояния было выгодно поддерживать неопределенность в отношениях собственности. К сожалению, и сами реформаторы в поисках поддержки отдельных элит стали расплачиваться за нее государственным имуществом. В противоположности "закон - обычай, основанный на подчинению сильному" резко возросло значение второго компонента. При этом надежда на судебную защиту прав оказалась сведенной к минимуму. Произошло ли это по причине всевластия денег, как в 1990-е годы, или под воздействием силы "вертикали власти", как в начале 2000-х годов, - значения не имеет. Оценивая усиление роли государства в экономике, многие исследователи отмечают: одно из важных его негативных последствий заключается в том, что государство, как организатор экспансии, новых переделов собственности, "заинтересовано в отсутствии четких правил игры в сфере имущественных отношений" (10).

Между тем проблема перехода из области "обычаев" в сферу четкого действия единых для всех "правил игры", не только закрепленных законодательно, но и неукоснительно выполняемых, - одна из ключевых проблем успешной трансформации системы "власть- собственность" в частнособственническую рыночную. В частности, Д. Норт, Дж. Уоллис и Б. Вейнгаст выделяют три ключевых условия, необходимых для такого перехода: верховенство закона для элиты, постоянные формы организации для элиты и политический контроль над силовыми структурами (11). Выстроенная "вертикаль власти" в России не только не способствовала созданию таких условий, но и усилила беззаконие отечественной бюрократии на всех уровнях.

Смещение основных векторов к зоне "власти-собственности" подтверждает вывод Р. Нуреева и А. Рунова (12) о новой институционализации системы "власть-собственность" в нашей стране. Но можно ли признать, что это есть закономерный, социокультурно обусловленный результат двадцатилетнего реформирования страны? Скорее речь идет о незавершенности процесса, о серьезных просчетах, связанных с игнорированием важных компонентов многофакторного процесса преобразований. Неэффективность самой модели, выстроенной на базе нового институционального оформления системы "власть-собственность", в дальнейшем усилит процессы ее размывания и постепенной трансформации в частнособственническую рыночную систему (13). Для этого необходима совокупность условий, выходящих за пределы социально-экономической сферы, к тому же подкрепленных благоприятными внешними факторами.

Сама конструкция "власть-собственность" предполагает развитие страны в закрытом режиме. В нашей стране экономика функционирует в открытом режиме, и вся ее структура формируется с учетом встраивания в мировую экономику. В настоящий момент высокие рентные доходы от нескольких экспортных товаров еще можно сконцентрировать на верхушке пирамиды "власть-собственность" и благодаря этому не только обеспечивать обогащение приближенных к власти слоев, но и выделять часть средств на ослабление социального напряжения.

Таким образом, хотя и сложились как внутренние, так и внешние силы трансформации системы "власть-собственность" в частнособственническую рыночную, но потенциал изменений пока не может реализоваться. В научной литературе это, как правило, объясняется спецификой российской культуры и особой ролью государства. Действительно, эту причину нельзя игнорировать. Однако тезис о значительной роли государства в современной экономике, необходимости качественной экономической политики вовсе не означает, что функции государства, как выразителя общественных интересов, должны осуществляться в формах "власти-собственности". Напротив, наличие этих форм ведет к расхождению между интересами властной элиты и широких масс, которое в дальнейшем может подорвать ту мнимую стабильность, которую мы сейчас наблюдаем. Важно и то, что новая институциализация системы "власть-собственность" опирается уже не на монополию, единого собственника, а на господство бюрократии, то есть изначально предполагает внутри самой новой конструкции неизбежность борьбы различных кланов и группировок за постоянные переделы сфер влияния и контроль над финансовыми потоками. Данная конструкция намного противоречивее прежней.

Новая институционализация системы "власть-собственность" представляет собой кризисную, промежуточную форму, чреватую возможностью разложения государственных институтов. И здесь стоит обратиться к опыту ряда стран Латинской Америки, успех которых в свое время был связан с развитием различных форм гражданского общества, демократизацией политической жизни, борьбой граждан за свои права, а значит, за победу правовых начал во всех сферах жизни общества, за формирование государства как гаранта прав и свобод каждого гражданина.

Такое государство вполне соответствует социокультурной ориентации российских граждан. Однако на пути его формирования будут серьезные препятствия, которые ошибочно трактуются как невозможность для нашего общества, пронизанного коллективизмом, воспринять индивидуалистические принципы. На деле же проблема заключается в том, что развитие каких-либо внегосударственных форм организации в нашей стране блокировано гипертрофированной ролью государства.

Отсутствие различного рода ассоциаций, сообществ, сильных профсоюзов и т.п., в которые граждане объединяются "снизу" для защиты своих интересов как перед государством, так и перед бизнесом, приводит к тому, что в обществе начинают господствовать диктат сильного, ориентация исключительно на собственные интересы. По сути, такова современная "вертикаль власти", проявляющая интерес прежде всего к обслуживанию собственных представителей на разных уровнях иерархии. Поэтому так важны сегодня любые гражданские инициативы, любые проявления активности гражданского общества.

Тем не менее, несмотря на многочисленные факты того, что проводимая ныне политика ведет к возвращению системы "власть- собственность" (причем не только и даже не столько в сфере формальных правил, сколько в области неформальных, неправовых отношений), нельзя не отметить и противоположные тенденции. Основные конфликты в обществе связаны с защитой частной собственности, прав личности, для обеспечения которой граждане нуждаются в эффективном государстве. Вот почему неизбежен процесс постепенного превращения собственников в граждан, отстаивающих свои права. "Будет запущен процесс формирования государства снизу" (14).

Как уже было отмечено выше, не все процессы, идущие в российской экономике, укладываются в русло новой институционализации системы "власть-собственность". Поэтому подчеркнем, что реальные потребности создания инновационной экономики, необходимость нахождения своего места в сложной сети глобальных связей, не сводимого только к функциям "энергетической державы", важность построения эффективной конкурентной среды инициируют поиск экономическими субъектами форм экономического взаимодействия, которые больше соответствовали бы действительности, чем навязываемые бюрократией конструкции системы "власть-собственность".

В этой связи важны процессы, идущие на региональном уровне. Там, где региональные руководители стремятся к созданию на своей территории условий для успешного развития с целью интеграции в глобальный рынок, начинают развиваться и укрепляться формы хозяйствования, присущие полноценной частнособственнической рыночной системе (15).

Представляется, что государство должно не только обеспечивать защиту прав личности, но и создавать условия для развития индивидуальной инициативы. Система "власть-собственность" в ее современном институциональном оформлении как раз блокирует возможности свободного проявления инициативы личности в самых разных сферах. Блокирование экономической свободы - лишь часть всеобщего удушения инициативы, но это та часть, от которой в первую очередь зависит благосостояние большинства населения. Поэтому создание условий для скорейшей трансформации этой системы в частнособственническую рыночную отвечает интересам граждан.

1 См., например: Бессонова О. Общая теория институциональных трансформаций как новая картина мира // Общественные науки и современность. 2006. N 2; Кирдина С. Институциональные матрицы и развитие России. М.: Тсис, 2002.

2 Категория "мера" является важнейшей при трактовке А. Ахисзером россси некого общества как общества промежуточной цивилизации, где при господстве традиционализма в "народной почве" либерализм растворен в узкой, по наиболее активной прослойке образованных высших слоев. Отсюда - острое противоречие двух тенденций, рождающее положение "промежуточности" (Ахиезер А. С. Россия: критика исторического опыта. От прошлого к будущему: в 2 т. Новосибирск, Сибирский хронограф, 1997 - 1998).

3 Евстигнеева Л. П., Евстигнеев Р. Н. Экономический рост: либеральная альтернатива. М.: Наука, 2005.

4 Вишневский А. Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М.: ОГИ, 1998. С. 418.

5 Ахиезер А. Территориальная миграция - реализация потребности в полноте бытия // Общественные пауки и современность. 2007. N 3. С. 148.

6 Шкаратан О. И. Российский порядок: вектор перемен. М.: Вита-пресс, 2004. С. 192. 7 Васильев Л. С. Традиционный Восток и марксистский социализм , // Феномен восточного деспотизма. М.: Наука, 1993.

8 Подробнее см.: Плискевич Н. М. Власть-собственность в современной России: происхождение и перспективы мутации // Мир России. 2006. N 3. С. 79 - 89.

9 Гринберг Р. С., Рубинштейн А. Я. Экономическая социодинамика. М.: ИСЭПРЕСС, 2000.

10 Абрамов А., Радыгин А. Финансовый рынок России в условиях государственного капитализма // Вопросы экономики. 2007. N 6. С. 35.

11 North D.С., Wallis J., Wcingast В. A Conceptual Framework for Interpreting Recorded Human History (wwvv. statcc.public.lu/fr/biblio/pcriodiqucs_all/n/nbcr/2006/index.html).

12 Нуресв Р., Ру нов А. Назад к частной собственности или вперед к частной собственности? // Общественные науки и современность. 2002. N 5. С. 11; Нуресв Р., Рунов А. Россия: неизбежна ли деприватизация? (феномен власти-собственности в исторической перспективе) // Вопросы экономики. 2002. N 6.

13 Эти процессы находят теоретическое отражение, в частности 13 виде теории "второй трансформации", которая сменила первую трансформацию "от плана к рынку" переходом "от клана к рынку" (см., в частности: Либман А. "Вторая трансформация" в постсоветских странах // Общественные пауки и современность. 2007. N 3).

14 Трений Д. Россия в мире 2017 года: контуры либеральной внешней политики Знамя. 2006. N 11. С. 167.

15 См., в частности: Яковлев А. А. Агенты модернизации. М.: ГУ-ВШЭ, 2006.