Проект «Один пояс, один путь» и российско-китайское экономическое сотрудничество: еще один шанс?

П. М. Мозиас

Прошло уже более пяти лет с тех пор, как руководство КНР выдвинуло инициативы, получившие обобщенное название «Один пояс, один путь» (ОПОП). Идея «Экономического пояса Шелкового пути» (ЭПШП) была впервые озвучена Си Цзиньпином во время визита в Казахстан в сентябре 2013 г. Китайская политика всегда строится на символах и реминисценциях. И в этот раз были проведены параллели между нынешним состоянием дел, когда Евросоюз выступает первым по значению торговым партнером КНР, и ситуацией, которая возникла еще в эпоху правления в Китае династии Западная Хань (III в. до н. э. — I в. н. э.).

Тогда сухопутный Великий шелковый путь связал две крупнейшие державы мира — Римскую и Китайскую империи. А к началу 2010-х годов большая часть торгового оборота между Китаем и Европой обслуживалась морским транспортом. Си не только предложил создать между ними сеть сухопутных транспортных коридоров, но и пригласил страны, по территориям которых пройдут соответствующие маршруты, принять участие в гигантском проекте совместного развития.

В октябре 2013 г. в ходе визита в Индонезию Си предложил сотрудничество и странам, расположенным вдоль существовавших в Средние века морских путей. Этот проект получил название «Морской шелковый путь XXI века (МШП)». Здесь традиции не столь давние, как в случае с ЭПШП. Сеть морских портов на юго-восточном побережье Китая возникла в эпоху династии Тан (VII—X вв.). Продвижение китайцев в акватории и на острова Южных морей началось в эпоху Сун (X—XIII вв.). Оно достигло пика в начале правления династии Мин — в первой половине XV в. Тогда корабли знаменитого адмирала Чжэн Хэ не только обследовали побережье Юго-Восточной Азии, но и достигли берегов Индии, стран Персидского залива и восточного побережья Африки. Конфигурация МШП во многом повторяет маршруты плаваний Чжэн Хэ¹.

Вполне естественно, что практически сразу после выдвижения ОПОП стал обсуждаться вопрос об участии России в проекте. К этому располагали и географическое положение нашей страны на полпути из Китая в Западную Европу, и крепнущее российско-китайское стратегическое партнерство, координация действий двух стран на международной арене, и растущие масштабы экономического взаимодействия РФ и КНР (двусторонняя торговля за полтора десятилетия XXI в. выросла почти в 10 раз). Разговоры на эту тему еще больше оживились в связи с «Поворотом на Восток», заявленным российскими властями в 2014 г. после резкого ухудшения отношений с США и европейскими странами.

Еще раз о главном

Геополитически мыслящие аналитики высказывают мнение, что ЭПШП может быть альтернативой проектам Транстихоокеанского партнерства и Трансатлантического торгового и инвестиционного партнерства, в которых лидерами выступают страны Запада. Сторонники этой идеи предполагают, что вокруг ЭПШП сформируется еще один, континентальный, «центр силы» мировой экономики, ядром которого будет не один Китай, а российско-китайский тандем (Тань Сюцзэ, Кулинцев, 2018; Труш, 2017).

Более приземленно настроенные специалисты рассуждают о российском участии в ЭПШП и МШП в категориях «выгоды-издержки». К числу рисков для России они чаще всего относят то, что выдвижение китайской инициативы фактически привело к институциональному оформлению соперничества РФ и КНР в регионе Центральной Азии. Теперь на этом «поле» российскому интеграционному проекту «Евразийский экономический союз» (ЕАЭС) противостоит китайский проект ЭПШП, а в него вовлекаются государства, которые Россия считает входящими в ее традиционную сферу влияния (Ларин, Матвеев, 2014).

Впрочем, на официальном уровне ни о какой конкуренции ничего не говорится. В подписанном в мае 2015 г. совместном заявлении руководителей России и Китая была введена в оборот формула «сопряжения» ЕАЭС и ЭПШП, говорилось о возможности создания в долгосрочной перспективе зоны свободной торговли (ЗСТ) ЕАЭС —  Китай. В развитие этой линии в начале 2017 г. был согласован перечень из около 70 инфраструктурных проектов, по которым страны ЕАЭС и Китай будут осуществлять совместное финансирование.

В мае 2018 г. было подписано Соглашение о торгово-экономическом сотрудничестве между ЕАЭС и КНР. Однако оно не предусматривает движение к какому-либо интеграционному формату типа ЗСТ. В нем не заложены меры по либерализации торговли и движения капитала между участвующими странами, не идет речь о взаимном предоставлении преференций. По сути, это соглашение просто регламентирует и упрощает порядок обычного взаимодействия хозяйствующих субъектов (в том числе проведение таможенных процедур, охрану интеллектуальной собственности, антимонопольное регулирование, обмен информацией о госзакупках, осуществление электронной торговли, использование антидемпинговых процедур, технических барьеров, санитарных и фитосанитарных мер). О координации мер экономической политики в соглашении говорится только в общих выражениях (Алиев, Флегонтова, 2018).

В целом в дружелюбной риторике недостатка нет, но принципиальные решения о параметрах российского участия в ОПОП, похоже, еще не приняты. Не были решены за последние годы и фундаментальные проблемы, присущие российско-китайскому экономическому сотрудничеству. За время, прошедшее после обнародования проекта ОПОП, российско-китайская торговля пережила сначала кризисный спад, а затем новый рост. Но ее структура, с преобладанием в российском экспорте сырьевых товаров, остается неблагоприятной для нашей страны и не соответствует целям российской модернизации. По поводу рецептов исправления этой ситуации консенсуса среди специалистов нет. В частности, идея создания ЗСТ имеет как сторонников (Суслов, 2018), так и противников (Уянаев, 2015; Сафронова, 2018).

Все это побуждает еще раз обратиться к вопросу о соотношении выгод и рисков для России, связанных с китайской инициативой ОПОП. В поисках ответа на него мы в данной статье вернемся к общей характеристике китайского проекта и причинам его выдвижения, подведем промежуточные итоги реализации и оценим, насколько его отдельные аспекты соответствуют российским интересам.

Разумеется, ОПОП можно трактовать как реализацию накопленного потенциала, как конвертацию результатов быстрого экономического роста в усиление позиций КНР в мире. Но такое понимание будет заведомо односторонним. На самом деле проект ОПОП во многом отражает противоречивые тенденции, свойственные современному этапу развития Китая.

С одной стороны, он действительно появился благодаря росту количественных масштабов китайской экономики и интенсификации ее взаимодействия с миром, он вписывается в общий контекст превращения Китая в глобальную державу. Однако, с другой стороны, эти качественные сдвиги в положении Китая в мировой экономике и мировой политике происходят в 2010-е годы параллельно с обострением внутренних социально-экономических проблем страны. И дело не только в очевидном замедлении темпов экономического роста (с 10,6% в 2010 г. до 6,6% в 2018 г.) — они остаются сравнительно высокими. Торможение китайской экономики во многом стало следствием накапливавшихся десятилетиями диспропорций, которые порождены самим процессом эволюционного, постепенного перехода к использованию рыночных механизмов. Поэтому проект ОПОП можно истолковать и как попытку облегчить дальнейшее реформирование экономических институтов в Китае, сгладить остроту существующих проблем за счет активизации внешней экспансии. Судить о содержании проекта, по-видимому, разумно, используя любимую китайскими экономистами и политологами формулу о сочетании возможностей и вызовов.

«Один пояс, один путь» как реализация возможностей

Каким бы ни был экстенсивным и несбалансированным китайский экономический рост, какие бы социальные конфликты он ни порождал, но если экономика в течение нескольких десятилетий растет среднегодовым темпом, близким к 10%, то страна в результате переходит в качественно иное состояние. По объему ВВП, исчисленному по паритету покупательной способности (ППС), различные международные организации еще с начала 1990-х годов ставили Китай на 2-е место в мире после США. В 2016 г. КНР, опередив Японию, вышла на позиции второй экономики мира и при сопоставлении ВВП исходя из номинальных валютных курсов. В 2014 г. МВФ констатировал, что по ВВП, рассчитанному по ППС, Китай обогнал США. С тех пор его отрыв продолжал увеличиваться, так как темпы экономического роста в Китае остаются существенно выше, чем в США. С 2009 г. Китай стал мировым лидером по величине товарного экспорта, а в 2013 г. к нему перешло глобальное первенство и по совокупному внешнеторговому обороту. Еще с 2006 г. Китай имеет крупнейшие в мире валютные резервы.

Пусть Китай пока не обладает такими признаками сверхдержавы, как многопрофильное технологическое лидерство и высокий уровень подушевого ВВП, но внушительные абсолютные размеры его экономики уже делают страну реальным противовесом США. Можно утверждать, что столь долго ожидавшаяся конкуренция двух держав за сферы влияния в 2010-е годы реально началась. Она идет прежде всего по периметру китайских границ: во Вьетнаме, Мьянме, Пакистане, на Тайване и Филиппинах американское и китайское присутствие уже можно считать приблизительно равновеликим. Старые конфликты вокруг раздела акваторий и островов в Восточно-Китайском и Южно-Китайском морях в 2010-е годы обострились, и в них проступило новое содержание, связанное с китайско-американским соперничеством.

Но конкуренция КНР и США усиливается и в Африке, Латинской Америке, Центральной и Юго-Восточной Азии. Обе державы заинтересованы в сырьевых ресурсах и рынках сбыта этих регионов. Формирующаяся новая биполярность в мире сама по себе во многом определяет контекст и содержание ОПОП: предлагая развивающимся странам проект соразвития, Китай перетягивает их тем самым на свою сторону.

Эта новая, наступательная, претендующая на глобальный охват внешняя политика Китая за последние пять лет получила идеологическое оформление. Еще во время визита в Индонезию в 2013 г. Си Цзиньпин, помимо проекта МШП, выдвинул и другую идею — он предложил соседним азиатским странам создать с Китаем «содружество общей судьбы».

На уровне деклараций речь шла, конечно, о равноправном сотрудничестве ради совместного процветания. Но китайская официозная пресса разъясняла смысл концепции «содружества общей судьбы» следующим образом. До начала 2010-х годов КНР в отношениях с соседями откладывала на потом решение территориальных споров и стабилизировала ситуацию, делая упор на взаимовыгодные экономические связи. Но теперь Китай усилился настолько, что соседние страны воспринимают хозяйственное сотрудничество с ним как зависимость от регионального гегемона. Реагируя на это, китайская сторона предлагает вывести отношения на более высокий уровень: не ограничиваться экономикой, а координировать политику в сфере обеспечения безопасности². Трудно расценить это иначе, чем как приглашение вступать в китайскую сферу влияния.

В докладе на XIX съезде КПК в 2017 г. Си Цзиньпин предложил строить «содружество общей судьбы» уже не только Азии, но и всему человечеству. Такое содружество понимается как обеспечивающее долгосрочный мир, решение споров путем диалога и консультаций, совместное экономическое развитие, открытость и инклюзивность. Нужно только учитывать, что одновременно Си заявил о вступлении Китая в «новую эпоху», и одна из ее граней — Китай «постепенно приближается к центру международной арены».

Поэтому выдвинутый Си глобальный проект можно при желании расценить и как идеологическую альтернативу Pax Americana. Вряд ли Си или кто-то еще всерьез надеется, что США и другие западные страны станут когда-нибудь жить по китайским рецептам. Прогнозов о переходе всего мира к социализму в Пекине уже давно не делают. Тем не менее на XIX съезде КПК впервые за долгое время явственно прозвучала тема международного значения «социализма с китайской спецификой». Но он при этом представляется как успешный опыт модернизации, которым КНР может поделиться со странами, «стремящимися ускорить свое развитие и желающими сохранить свою независимость» (Xi Jinping, 2017). Речь, очевидно, идет о странах, не желающих оставаться в западной сфере влияния³.

Теперь, задним числом, ОПОП, по-видимому, можно воспринимать как конкретизацию такого общего подхода. Экономическое содействие развивающимся странам в рамках этого проекта должно способствовать продвижению предлагаемой Китаем модели мироустройства. Она позиционируется как неконфликтная, консенсусная, отвергающая диктат и попытки вмешательства во внутренние дела других стран, смены там политических режимов.

При этом элементами «мягкой силы» Китая, утверждающей его глобальное влияние, могут быть не только демонстрация экономических достижений китайских реформ, но и обращение к древним традициям страны, в том числе ее историческим связям с другими регионами мира. Если Китай сумел когда-то наладить сообщение с Европой по Великому шелковому пути, то сейчас он тем более в состоянии построить «мост», соединяющий европейский и восточноазиатский полюса мировой экономики и выполнить тем самым миссию исторического значения.

Финансовые возможности для укрепления геополитических позиций у Китая внушительные. Не только огромные валютные резервы (3072,7 млрд долл. на конец 2018 г.), но и чрезвычайно высокая норма сбережения (46,4% ВВП в 2017 г. при норме накопления 44,4% ВВП) и устойчивый профицит текущего счета платежного баланса (1,4% ВВП в 2017 г.) свидетельствуют, что КНР капиталоизбыточная страна. Она может позволить себе оказывать финансовую помощь и выделять льготные кредиты менее преуспевшим развивающимся странам.

Еще с середины 1990-х годов кредитной поддержкой товарного экспорта и зарубежных инвестиций китайских предприятий стали заниматься «политические» банки (в более привычной нам терминологии — «институты развития»): Государственный банк развития Китая и Экспортно-импортный банк Китая. В 2014—2015 гг., с началом реализации проекта ОПОП, в один ряд с ними встали:

• Фонд Шелкового пути (его начальный капитал 40 млрд долл. наполовину был сформирован перечислением части валютных резервов КНР, остальное обеспечили различные госструктуры и банки, а в 2017 г. фонд был докапитализирован правительством на 100 млрд юаней);
• Азиатский банк инфраструктурных инвестиций (Китай обеспечил 50% его уставного капитала 100 млрд долл.);
• Новый банк развития со штаб-квартирой в Шанхае (создан государствами БРИКС, его распределенный капитал — 50 млрд долл., доли всех пяти участников — по 20%).

Эти финансовые учреждения призваны кредитовать прежде всего строительство инфраструктурных объектов на маршрутах ЭПШП и МШП. В целом, по оценке бывшего главы Народного банка Китая (Центрального банка страны) Чжоу Сяочуаня, на китайские «политические» банки и созданные на международном уровне «институты развития» приходится чуть меньше половины кредитного финансирования в рамках ОПОП. Остальное кредитование осуществляют китайские банки, фактически остающиеся под госконтролем, но формально считающиеся коммерческими, и делают они это по более высоким процентным ставкам⁴.

Избыток внутренних сбережений в Китае создает условия для вывоза капитала не только в ссудной, но и в предпринимательской форме. Китайский корпоративный сектор еще в 2000-е годы дозрел до крупномасштабных прямых инвестиций за рубежом. По данным ЮНКТАД, их годовой объем увеличился с 0,9 млрд долл. в 2000 г. (UNCTAD, 2003. Р. 253) до 68,8 млрд в 2010 г. (UNCTAD, 2013. Р. 214) и до 145,7 млрд долл. в 2015 г., когда он впервые превысил ввоз прямых инвестиций в Китай (135,6 млрд долл.) (UNCTAD, 2018. Р. 185). В 2018 г., по данным китайского Госстатуправления, не учитывающим вложения в финансовый сектор, прямые иностранные инвестиции в КНР достигали 135,0 млрд долл., а прямые зарубежные вложения китайских предприятий — 120,5 млрд, из них инвестиции в странах, охваченных ОПОП, — 15,6 млрд долл.

Такое выравнивание показателей экспорта и импорта прямых инвестиций соответствует предсказаниям концепции Дж. Даннинга и Р. Нарулы о «траектории инвестиционного развития» страны (она была сформулирована в 1990-е годы и стала уже почти общепризнанной). Так бывает, согласно этой теории, когда страна выходит на более высокую ступень развития и из-за роста зарплат теряет привлекательность для иностранных инвесторов как место сосредоточения трудоемких производств. Соответствующие отрасли посредством вывоза капитала переносятся в страны, где еще есть запас дешевой рабочей силы (Dunning, Narula, 1996). Очевидно, нечто подобное сейчас происходит с Китаем, и проект ОПОП выступает как часть механизма этих структурных изменений.

По идее, при движении по «траектории инвестиционного развития» китайские компании должны превращаться в технологических доноров для стран — реципиентов их инвестиций. Пока собственных инновационных разработок мирового уровня у Китая немного: это технологии высокоскоростного железнодорожного транспорта, передачи электроэнергии на дальние расстояния, мобильной связи, альтернативной (солнечной и ветровой) энергетики, морского хозяйства. Но эти технологии могут быть задействованы при возведении инфраструктурных объектов ОПОП.

В любом случае пропорции соотношения ключевых факторов производства (капитала и труда) в китайской экономике уже изменились в пользу капитала, а значит, должно меняться и сравнительное преимущество страны. По-видимому, этот процесс пока может выражаться в том, что китайские компании будут реализовывать в развивающихся странах на маршрутах ЭПШП и МШП инвестиционные проекты в широком круге отраслей, задействуя при этом технологии среднемирового уровня.

В пользу такого предположения говорит не только высокий уровень диверсификации промышленного экспорта из Китая, но и происходящий в китайской экономике структурный сдвиг в пользу сферы услуг. Ее удельный вес в ВВП страны увеличился с 41,3% в 2005 г. до 44,1% в 2010 г. и до 52,2% в 2018 г. Китай уже приобрел значительный опыт в оказании строительных услуг за рубежом. Теперь, по мере накопления нужных компетенций, возникают условия для зарубежной экспансии сервисных отраслей, использующих современные информационные технологии. Проект ОПОП содержит и эту составляющую: речь идет о выстраивании вдоль намеченных маршрутов финансовых, торговых, логистических и транспортных сетей. Долгое время (с 1995 г.) баланс внешней торговли услугами у КНР сводился с дефицитом, но сейчас стали возникать предпосылки для его сокращения.

Торговая и инвестиционная экспансия Китая идет рука об руку с «интернационализацией» юаня (так китайцы называют создание условий для перехода к его полной конвертируемости). Растут масштабы трансграничных торговых операций, осуществляемых с помощью расчетов в юанях. Возникают новые виды номинированных в юанях финансовых инструментов, доступных для нерезидентов. КНР заключает с другими странами все больше соглашений о валютных свопах на случай дефицита ликвидности. Проект ОПОП тоже вписывается в эту логику: он использует уже достигнутые успехи «интернационализации» и выступает ее ускорителем, так как кредиты вовлеченным в проект странам выдаются преимущественно в юанях.

«Один пояс, один путь» как реакция на вызовы

Тем не менее контекст, в котором появился ОПОП, можно считать благополучным, только если не знать «изнаночные» стороны драйверов китайского «экономического чуда». В 1980—2000-е годы китайская экономика не просто росла высокими темпами, а с циклической периодичностью впадала в состояние инфляционного «перегрева». Астрономическая норма сбережения — это и свидетельство неразвитости в Китае базовых систем социального обеспечения, и одна из причин относительной узости внутреннего потребительского рынка (другая причина — невысокий уровень доходов большей части населения).

Высокая норма сбережения обеспечивает финансовые ресурсы для капиталообразования. Но инвестиционные процессы в Китае и сейчас во многом идут в логике «мягких бюджетных ограничений»: не только предприятия общественного сектора, но и многие квазичастные фирмы субсидируются государством, что размывает представления об инвестиционных рисках. Как следствие, нерациональные капиталовложения приводят к образованию избыточных производственных мощностей и накоплению «плохих» долгов в банковской системе. Внешнеторговую экспансию китайской экономики можно трактовать не только как отражение ее растущей конкурентоспособности, но и как показатель ее «перекошенности» в сторону экспортного сектора, неспособности задействовать в полной мере потенциал внутреннего спроса.

Обострение этих диспропорций в конце 2000-х годов совпало по времени с мировым финансовым кризисом. Тогда неблагоприятные тенденции были купированы за счет смягчения фискальной и монетарной политики, то есть кризис, по сути, «залили деньгами». Но, как и следовало ожидать, проблемы при этом не только не были решены, но и, напротив, усугубились. Уже с 2011 г. китайская экономика снова затормозила, главной причиной и стал колоссальный избыток производственных мощностей, еще больше увеличившийся в результате антикризисной политики 2008—2010 гг.

Китайские экономисты Чжан Шаохуа и Цзян Вэйцзэ утверждают, что при наличной структуре потребления в Китае, специфике организационных структур на предприятиях и применяемых технологиях оптимальна загрузка производственных мощностей в среднем на 72—74%. Но, согласно их расчетам, реальное значение этого показателя по экономике в целом за 2000—2011 гг. составляло только 60,7%, причем за время реализации антикризисной программы в 2008—2011 гг. оно снизилось с 62,0 до 59,7% (Zhang Shaohua, Jiang Weijie, 2017. P. 94).

Избыток мощностей и товарных запасов свойствен большинству отраслей легкой промышленности и производству товаров длительного пользования, несмотря на активное освоение ими экспортных рынков. Но особенно болезненна эта проблема для тяжелой промышленности. Инвестиционные циклы в ней более длительные, применяемое оборудование более специализированное. Поэтому предприятия обычно не могут быстро вывести производственные мощности из оборота в случае снижения спроса на внутреннем рынке, а возможностей резко нарастить экспорт у них меньше, чем у предприятий легкой промышленности.

В 2013—2014 гг., когда был инициирован ОПОП, китайские власти издали серию нормативных актов об административном сокращении производственных мощностей в наиболее проблемных отраслях: сталелитейной, цементной, алюминиевой, стекольной, судостроении и т. д. С 2015 г. эта линия получила развитие в рамках провозглашенной Си Цзиньпином «структурной реформы на стороне предложения» (она призвана разгрузить экономику и от излишних мощностей, и от накопленной кредитной задолженности на корпоративном и муниципальном уровнях). Особое внимание стали уделять черной металлургии и угольной промышленности: для них на XIII пятилетку (2016—2020 гг.) были расписаны годовые планы сокращения производства и занятости. Властям приходится регулировать административными мерами и рынок недвижимости: во многих городах наблюдается избыток жилых и офисных новостроек.

Темпы прироста внутренних капиталовложений в основные фонды замедлились с 23,8% в 2011 г. до 5,9% в 2018 г. Следовательно, есть большие проблемы с загрузкой строительного сектора, и от него в ближайшем будущем не приходится ожидать восстановления былого спроса на продукцию отраслей тяжелой промышленности. Внутренние инвестиции не будут расти прежним темпом и из-за падения предельной отдачи на капитал, и из-за закредитованности предприятий (на конец 2017 г. доля совокупного корпоративного долга в ВВП составляла 155,8%, а в международной практике «границей опасности» считается уровень 90%), и из-за критического состояния природной среды в Китае, и из-за дефицита земель сельскохозяйственного назначения вследствие использования их для нужд промышленного и инфраструктурного строительства.

Отсюда вытекают уже более приземленные и «проблемные» смыслы проекта ОПОП. Производственные мощности можно просто ликвидировать, а можно вынести за рубеж по линии прямого инвестирования, отвоевывая тем самым внешний спрос для остающихся в Китае предприятий, прежде всего для производителей товаров инвестиционного назначения и провайдеров строительных услуг. Финансовые ресурсы для этого у Китая действительно есть. Но получается, что они используются не только, а возможно, и не столько для «развития успеха», сколько для снятия напряжения, грозящего китайской экономике еще большим замедлением⁵.

Вообще, наиболее желательный вариант на перспективу — компенсировать слабеющий внутренний инвестиционный спрос за счет расширения спроса потребительского. В последние годы доля конечного потребления в китайском ВВП растет, но медленно. Она увеличилась с исторического минимума 48,5% в 2010 г. до 53,6% в 2017 г. и остается существенно меньше, чем в большинстве стран. Значит, в ближайшем будущем экспортную зависимость китайской экономики преодолеть не удастся.

За последние десять лет рост китайского экспорта дважды сменялся падением. Если в 2009 г. причиной был мировой финансовый кризис, то применительно к 2015—2016 гг. такое объяснение не подходит. Тогда, очевидно, сказались и достигнутые естественные пределы расширения экспорта на имеющейся технологической основе из-за насыщения рынков, и ухудшение ценовой конкурентоспособности китайских товаров из-за многолетней ревальвации юаня, а также роста зарплат и других факторных цен внутри китайской экономики.

Недостаточно пока поддерживают китайскую экспортную экспансию и традиционные форматы торговой либерализации и региональной интеграции. Двусторонних соглашений о свободной торговле у Китая пока сравнительно немного, причем среди его партнеров из числа развитых стран присутствуют в основном удаленные и сравнительно малозначимые (Исландия, Новая Зеландия, Швейцария), а из числа развивающихся — не самые преуспевающие (Грузия, Коста-Рика, Мальдивы, Пакистан, Перу и др.).

Интеграционный проект ЗСТ с Ассоциацией стран Юго-Восточной Азии пока не в полной мере оправдывает ожидания. На многих товарных рынках Китай и страны АСЕАН выступают как прямые конкуренты. Согласно имеющимся исследованиям, эффект «искажения торговли», связанный с функционированием этой ЗСТ, пока перевешивает эффект «создания торговли» между ее участниками (Li Xuan, 2011; Chen Hanlin, Tu Yan, 2007). Еще не завершены переговоры по продвигаемому Китаем и странами АСЕАН Всеобъемлющему региональному экономическому партнерству и ЗСТ в рамках Организации Азиатско-Тихоокеанского экономического сотрудничества (АТЭС).

В таких условиях проект ОПОП нужен для поиска дополнительных сегментов внешнего спроса, создания новых каналов сбыта, в том числе за счет привязки участвующих в проекте стран к китайским технологическим стандартам. Это особенно важно, потому что до сих пор китайские предприятия-экспортеры в сетях международной кооперации (глобальных цепочках создания стоимости, ГЦСС) выступали преимущественно как ведомые, встраиваясь в них как исполнители заказов по технологиям, разработанным в развитых странах. Доля стоимости, добавленной в ходе обработки импортных материалов и компонентов в Китае, оставалась сравнительно низкой.

К концу 2010-х годов такая модель участия в ГЦСС стала еще более уязвимой — сначала из-за проводимой западными странами реиндустриализации (решоринга), а затем из-за «торговой войны» США и КНР. Некоторые китайские экономисты отмечают, что одна из задач проекта ОПОП — форматирование ГЦСС, в которых китайские компании будут лидерами⁶.

Впрочем, современная китайская экономика в высокой степени зависит не только от экспорта, но и от импорта, проект ОПОП —  это попытка эффективно управлять рисками и на этой стороне. Экономический рост в Китае во многом обеспечивается сырьем за счет зарубежных источников. Например, ввоз нефти в настоящее время покрывает почти 70% ее потребления в стране. По соображениям экономической безопасности власти еще в конце 1990-х годов решили, что если китайская экономика требует больших объемов сырьевого импорта, то она должна, по возможности, получать их с месторождений, контролируемых китайскими компаниями. ОПОП задуман так, чтобы возможностей для этого у китайцев стало больше: развивающиеся страны, получающие от Пекина кредиты, будут, очевидно, более сговорчивыми и с большей готовностью станут уступать китайским инвесторам доли в своих добывающих предприятиях и инфраструктурных объектах.

Но превалирующие товарные группы китайского импорта — это не только сырье, но и оборудование, полуфабрикаты и компоненты для вовлеченных в ГЦСС китайских сборочных предприятий. Пока все эти товары поступают в Китай преимущественно через морские порты на восточном побережье страны, тем же путем транспортируется и значительная доля экспорта.

Строительство сухопутных транспортных коридоров в рамках ЭПШП, то есть через западные границы Китая, нужно уже хотя бы для стабилизации снабжения китайской экономики сырьевыми товарами. Несколько путей в любом случае лучше, чем один (морской), в том числе и по геополитическим соображениям. В условиях нарастающего соперничества с США китайцы всерьез задумываются о рисках блокирования водного пути через Малаккский пролив, который соединяет Индийский и Тихий океаны. По нему в Китай сейчас поступает до 80% импортной нефти (главным образом с Ближнего Востока и из Африки).

Сложнее калькуляция издержек и выгод при сухопутной транспортировке товаров обрабатывающей промышленности. В принципе, морские перевозки, конечно, дешевле. Но многие китайские порты работают на пределе своей пропускной способности, а товары, отгруженные или заказанные предприятиями из глубинных материковых провинций, должны проделать долгий путь внутри Китая до порта или из него. Железнодорожные тарифы выше, чем морские. Однако, как показывает опыт эксплуатации действующих железнодорожных маршрутов из Китая в Европу, время доставки товаров при их использовании сокращается в среднем до двух недель по сравнению с 40—45 днями при перевозках по морю.

Иметь такую альтернативу, пусть и сравнительно дорогую, важно для китайских компаний, реализующих свои товары по каналам электронной торговли, а также для поставщиков медикаментов и товаров, требующих особого температурного режима. Иными словами, уплату более высоких железнодорожных тарифов такие компании смогут компенсировать экономией на «айсберговых» издержках транспортировки⁷.

У макроэкономических и структурных дисбалансов китайской экономики есть и региональное преломление. В целом уровень развития и вовлеченности во внешнеэкономическое сотрудничество отдельных провинций снижается по мере движения от морского побережья вглубь страны, так что западные провинции относительно отсталые. Это касается и Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР), по территории которого непосредственно проходят маршруты ЭПШП. В СУАР ситуация усугубляется межнациональной и межконфессиональной напряженностью. Риски усиливаются тем, что действующие в СУАР экстремистские группировки могут вступать во взаимодействие со своими единомышленниками из Афганистана и стран Центральной Азии.

С 1999 г. в КНР осуществляется госпрограмма «Освоение Запада», нацеленная на сглаживание межрегиональных диспропорций. ОПОП, очевидно, важен и как дополнительный рычаг ее реализации: инвестиции в инфраструктуру и активизация внешнеэкономического сотрудничества должны создавать новые источники экономического роста в СУАР и других окраинных провинциях. Ускорение развития, по такой логике, будет способствовать и стабилизации внутренней ситуации, и улучшению положения на западных границах Китая⁸.

Но можно сказать, что потребность в такой «истории успеха» сейчас очень актуальна и на общенациональном уровне. Нынешнее руководство КНР не только изменило внешнюю политику страны, но и осуществило трансформацию ее политического режима. Причем это было сделано на фоне общего ухудшения экономической ситуации в Китае в 2010-е годы. Вот почему реальная отдача от ОПОП, демонстрация его экономических и внешнеполитических выгод важны для подтверждения легитимности власти и правильности избранного ею курса.

Что уже сделано?

Когда проект ОПОП был только запущен, то говорили о пяти его маршрутах. Предполагалось, что в рамках ЭПШП будет создано три транзитных коридора:

• от Синьцзяна через Центральную Азию и Россию в Европу;
• от Синьцзяна через Центральную Азию в обход Каспийского моря с юга до стран побережья Персидского залива и до Средиземноморья;
• от западных и юго-восточных провинций Китая в Южную Азию, к побережью Индийского океана и в Юго-Восточную Азию.

Для МШП предусматривалось два направления:

• от китайских портов через Южно-Китайское море в Индийский океан и далее до Африки и Европы;
• от китайских портов через Южно-Китайское море в южную часть Тихоокеанского бассейна.

За прошедшие годы этот перечень увеличился. В различных китайских источниках упоминается около десяти маршрутов, в том числе выходы на российский Транссиб через Монголию и китайский Северо-Восток (Маньчжурию), а также сообщение с Европой по Северному морскому пути, то есть через российские арктические акватории.

К концу марта 2019 г. Китай подписал со 125 странами и 29 международными организациями 173 соглашения о взаимодействии в рамках ОПОП. В число уже построенных или строящихся транспортных объектов входят: железные дороги Аддис-Абеба — Джибути и Момбаса — Найроби; высокоскоростные магистрали (ВСМ) Будапешт — Белград, Тегеран — Исфахан, Анкара — Стамбул; автомобильная магистраль Китай — Киргизия — Узбекистан, автомобильная дорога от г. Кашгар в Синьцзяне до пакистанского глубоководного порта Гвадар и др. Модернизируются железнодорожные магистрали, связывающие Китай с государствами Центральной Азии и далее — с Россией и Ираном, а также железные дороги Китай — Монголия — Россия, Китай — Вьетнам, Китай — Таиланд.

Согласно опубликованному в апреле 2019 г. докладу Руководящей группы по продвижению строительства ОПОП при Госсовете КНР, на конец 2018 г. евроазиатские железнодорожные маршруты в рамках ЭПШП связывали 108 городов 16 стран. За пять лет реализации ОПОП было открыто 1239 новых авиалиний между КНР и вовлеченными в проект странами. Вдоль МШП идет строительство 42 портов в 34 странах. Транспортные проекты ОПОП включают и трубопроводы: новые ветки газопровода Туркмения — Китай, нефтепровод Мьянма — южные провинции Китая, сюда же некоторые китайские аналитики относят и газопровод «Сила Сибири». Строятся с китайским участием и линии электропередачи и оптико-волоконной связи.

К концу 2018 г. в 46 государствах было основано ИЗ зон торговоэкономического сотрудничества, где вкладываются китайские прямые и ссудные инвестиции, там было создано 290 тыс. рабочих мест. Число стран, присоединившихся к Азиатскому банку инфраструктурных инвестиций (АБИИ) в качестве учредителей, к марту 2019 г. достигло 93. В 2018 г. АБИИ финансировал 35 проектов в 13 странах, его кредитный портфель достиг 7,5 млрд долл. Фонд Шелкового пути к концу 2018 г. осуществил в разных странах инвестиции на общую сумму 7,7 млрд долл. Совокупные китайские инвестиции в странах — партнерах по ОПОП за пять лет составили около 35 млрд долл.

В 2013—2018 гг. оборот товарной торговли Китая со странами, вовлеченными в ОПОП, превысил б трлн долл., что составило 27,4% общего объема китайской внешней торговли товарами за указанный период. В 2018 г. торговля с этими странами достигла 1,3 трлн долл., за год она увеличилась на 16,4%, что превысило темп прироста совокупного внешнеторгового оборота Китая (+12,9%) (Belt and Road Report, 2019).

Китайские руководители всегда говорили о желательности перехода на беспошлинную торговлю между странами — участницами ОПОП. В декабре 2015 г. Госсовет КНР специальным постановлением отметил необходимость ускорить заключение Китаем как можно большего числа соглашений о свободной торговле, прежде всего с соседними странами и государствами, расположенными на маршрутах ОПОП (Sun Churen et al., 2017. P. 84).

Но к обязательным условиям подключения страны к проекту ОПОП это не относится. Более того, китайская сторона демонстрирует готовность сотрудничать в рамках ОПОП с уже существующими региональными экономическими объединениями, у которых своя либерализационная повестка, в том числе и с ЕАЭС. Более настойчивы китайцы в своих предложениях по валютно-финансовому сотрудничеству: странам-участницам предлагается не ограничиваться займами у китайских банков, а выпускать номинированные в юанях облигации и деривативы. Говорится и о желательности перехода во взаиморасчетах с доллара на национальные валюты (фактически при этом, конечно, имеется в виду использование юаня).

Так что ОПОП не похож на интеграционную группировку с фиксированным членством и жесткими либерализационными обязательствами стран-участниц. ОПОП — скорее широкий и гибкий формат, в рамках которого может существовать большое количество двух- и многосторонних проектов. Хотя определенные интеграционные ингредиенты в ОПОП есть, но это преимущественно элементы «позитивной интеграции» (реализация совместных инфраструктурных проектов, борьба с бедностью международными усилиями, финансовые инновации), а не «негативной интеграции» (снятие ограничений на движение товаров, услуг и факторов производства между странами). Больше всего ОПОП напоминает (об этом пишут российские и западные аналитики) План Маршалла, осуществленный на рубеже 1940 — 1950-х годов (Санин, 2018; Morris, 2018). Тогда США инвестировали значительные средства в восстановление разрушенной войной Европы, цементируя тем самым основы трансатлантического союза под своей эгидой и обеспечивая себе рынки сбыта в Старом Свете.

Распространено мнение, что китайские кредиты, предоставляемые в рамках ОПОП, более привлекательны для развивающихся стран, чем кредиты МВФ или Всемирного банка, так как они выдаются без условий макроэкономического характера (о сбалансированности бюджета государства-заемщика, либерализации цен и валютного курса и т. д.). Кроме того, кредитование китайских банков малочувствительно к характеру политического режима в стране-заемщике: китайцы вовлекают в проект ОПОП разные страны — от демократических до авторитарных и теократических. Но на самом деле условия китайцы выдвигают, только другие.

По опыту многих стран, участвующих в ОПОП, известно, что не только заемное финансирование, но и прямые инвестиции предоставляются под обязательства принимающей страны привлекать китайские компании для проектирования и строительства предприятий и инфраструктурных объектов; использовать в их деятельности китайские технологии, оборудование и материалы; нанимать китайских специалистов для эксплуатации и обслуживания объектов. Все логично: для таких целей ОПОП и затевался. Вполне соответствует это и стереотипам промышленной политики, которая проводится внутри самого Китая. Она ориентирована на поддержку национальных производителей в конкуренции с импортом, на стимулирование их взаимодействия, на распространение в экономике позитивных внешних эффектов от внешнеэкономического сотрудничества. Теперь с помощью ОПОП такая промышленная политика распространяется и за пределы Китая — на экономики, вовлекаемые в сферу его влияния.

Но, как и любой протекционизм, бесконфликтной такая политика быть не может. В некоторых странах (в частности, в Киргизии и Казахстане) уже имели место протесты местного населения против найма китайских строителей и несоблюдения китайскими инвесторами экологических требований. В ряде государств (Бангладеш, Малайзии, Мьянме, Непале) местные правительства отказывались от уже согласованных с Китаем инфраструктурных проектов, сочтя их условия невыгодными. Есть и показательные примеры того, во что может вылиться китайская инвестиционная экспансия, если она развивается по нарастающей. Таким странам, как Джибути, Киргизия, Лаос, Таджикистан, Черногория, китайцы списывали часть задолженности по набранным кредитам в обмен на установление китайского контроля над местными месторождениями природных ресурсов. Из-за трудностей с обслуживанием кредитов в долгосрочную аренду китайцам были переданы порты Гвадар (Пакистан) и Хамбантота (Шри Ланка).

Плохо это или хорошо — в каждом конкретном случае надо разбираться отдельно. Далеко не всегда речь идет о реальных угрозах для экономической безопасности стран, привлекающих китайские деньги. Но во всяком случае ясно, что вовлечение в ОПОП не создает автоматически стимулы к диверсификации экономики и экспорта участвующих стран, и из этого нужно исходить при оценке перспектив российского участия в этом проекте.

Что это сулит нам?

Пока заметной корреляции между ОПОП и динамикой российско-китайского экономического сотрудничества не наблюдается. В 2014 г., то есть за год, прошедший после появления ОПОП в международной повестке, объем российско-китайской торговли достиг нового исторического максимума 95,3 млрд долл. Но в 2015 г. произошло его резкое падение — до 68,1 млрд, а в 2016 г. он оставался примерно на том же уровне — 69,5 млрд долл. Причины тут очевидны. Спрос на китайские товары в РФ сократился из-за рецессии в российской экономике (с середины 2014 по середину 2016 г.), усугубленной санкциями и почти двукратной девальвацией рубля. На стоимостной объем российского экспорта в КНР негативно повлияли снижение мировых цен на нефть и другие сырьевые товары, с одной стороны, и ослабление спроса на российское сырье из-за общего замедления экономического роста в Китае — с другой.

Но в последующие годы рост двустороннего товарооборота возобновился: до 84,1 млрд долл. в 2017 г. и до нового рекордного показателя 107,0 млрд долл. в 2018 г. Действие негативных макроэкономических факторов ослабло: в России возобновился, пусть и слабый, экономический рост; в Китае темпы прироста ВВП стабилизировались около значений, считающихся «новой нормальностью» (6,5 — 7,0% в год); нефтяные цены снова подросли, а происходившее в 2016—2017 гг. укрепление реального курса рубля улучшило ценовую конкурентоспособность китайских товаров на российском рынке.

Проявились и новые, структурные, факторы роста торговли. Запуск некоторого числа совместных инвестиционных проектов повлек за собой трансграничные внутрифирменные поставки оборудования, материалов и комплектующих. Российский спрос на определенные виды оборудования, подпавшие под западные санкции, стал удовлетворяться за счет китайских аналогов. У российских домохозяйств становится все больше возможностей приобретать китайские товары по каналам электронной коммерции. Наметилось и определенное движение в сторону диверсификации российского экспорта: Китай стал закупать у нас сельскохозяйственную продукцию (зерно, соевые бобы, растительное масло) и товары пищевой промышленности.

Тем не менее радикальных изменений в структуре торговли не произошло. Теперь уже более 80% российского экспорта в КНР приходится на сырьевые товары. Причем доля нефти, нефтепродуктов и другой продукции топливно-энергетического комплекса в середине 2010-х годов достигла 2/₃ стоимостной величины экспорта (для сравнения: в 1999 г. она составляла 7,8%, а в 2010 г. — 49,9%). Еще порядка 10% — древесина и изделия из нее. Доля машин и оборудования колеблется в последнее время на уровне 1—2%, хотя в 1990-е годы их удельный вес в российских поставках в Китай был близок к 25%. В российском импорте из Поднебесной ведущей статьей с 2002 г. выступает продукция машиностроения, электроники и электротехники (в последние годы ее удельный вес был близок к 40%), но и остальной импорт — преимущественно продукция обрабатывающей промышленности.

Ощутимо выросли за последние годы прямые инвестиции из Китая в российскую экономику. Их накопленный объем в 2010 г. составлял 2,9 млрд долл., а в 2017 г. — 10,2 млрд. Китайские инвесторы стали акционерами ряда крупных российских компаний.

Обладателем пакета 14,16% акций «Роснефти» с 2017 г. стала китайская частная корпорация «Хуасинь». В инициированном «НОВАТЭКом» проекте «Ямал СПГ» еще с 2013 г. участвовала государственная Китайская национальная нефтяная корпорация (с долей 20%), а в 2015 г. к ней присоединился Фонд Шелкового пути, купивший 9,9% акций. Китайская национальная атомная корпорация стала первым иностранным инвестором, допущенным в российскую урановую промышленность: в 2018 г. «Росатом» создал с ней СП для разработки месторождений в Забайкалье (доля китайской стороны составляет 49%).

Суверенный фонд «Китайская инвестиционная корпорация» в 2013 г. купил 12,5% акций «Уралкалия». Государственная компания Sinopec, занимающаяся нефтедобычей и нефтепереработкой, приобрела в 2015 г. 10% акций «Сибура», а еще с 2013 г. стороны управляют СП по производству синтетических каучуков в Красноярске, причем доля «Сибура» — лишь блокирующая (25% плюс 1 акция).

Несколько значимых сделок совершено и в высокотехнологичных отраслях. Госкорпорация «Ростех» в 2017 г. продала китайской China Baoli 40-процентную долю своей дочерней фирмы Yota Devices, которая известна тем, что вывела на рынок первый российский смартфон YotaPhone. Лидер китайской электронной торговли компания Alibaba в 2018 г. ради расширения своей деятельности на российском рынке создала СП, участниками которого с российской стороны стали государственный Российский фонд прямых инвестиций и частные компании «Мегафон» и Mail.Ru Group.

Российская Объединенная авиастроительная корпорация и Китайская корпорация коммерческого авиастроения в 2014 г. создали СП для разработки нового широкофюзеляжного самолета CR 929, для нашей авиастроительной отрасли это первый такой проект за постсоветское время. В 2017 г. было заключено межправительственное соглашение о совместной разработке нового тяжелого вертолета, исполнители — «Вертолеты России» и китайская компания Aviacopter.

Однако и здесь приходится делать оговорки. Объемы инвестиций все равно небольшие, если учесть потенциальные возможности двух очень крупных экономик, двух соседних стран, переживающих небывалое политическое сближение. Особенно это относится к российским прямым капиталовложениям в Китае. Их накопленный объем составлял на конец 2016 г. всего 986,3 млн долл., инвестиции редко осуществляются в Китае ради реализации российских технологических преимуществ. Масштабы инвестиционного сотрудничества в последние годы увеличивались главным образом за счет усилий госкомпаний обеих стран. Имеющиеся действительно крупные инвестиционные проекты реализуются потому, что они лоббировались на политическом уровне. Массового инвестиционного взаимодействия малых и средних предприятий частного сектора России и Китая до сих пор нет.

Впрочем, можно сказать, что позитивные, выгодные для России подвижки есть там, где так или иначе присутствует осмысленная государственная политика — будь то реализация структурных приоритетов через госкомпании или усилия властей по «открытию» для российских экспортеров определенных китайских рынков (как это было в случае с аграрной продукцией). В дискуссиях о том, почему структура российско-китайской торговли такая, какая она есть, часто приходится слышать, что России, дескать, нечего предложить Китаю. Справедливость подобного утверждения легко опровергается фактами. Российская экономика имеет комплексный, диверсифицированный характер, она создавалась такой еще в советское время. В 2017 г. доли сельского хозяйства, промышленности и сферы услуг в российском ВВП соотносились как 4,7 : 32,4 : 62,3%, что близко к показателям развитых, постиндустриальных стран. На достаточно открытом внутреннем рынке страны многие товары и услуги отечественного производства успешно конкурируют с импортными аналогами.

Доля добывающих производств в российском ВВП составляет около 20%, хотя в экспорте их удельный вес близок к 80%. Даже с точки зрения азов теории международной торговли наша страна просто не может иметь сравнительные преимущества только по сырьевым товарам. Российская экономика обладает значительными финансовыми ресурсами, технологическим потенциалом, качественным человеческим капиталом.

Налицо, таким образом, дисбаланс между внутренней структурой ВВП и структурой экспорта. Последовательность действий по его преодолению может, по-видимому, напоминать логику индустриализации и изменения внешнеторговой специализации развивающихся экономик. Опыт успешных экспортоориентированных модернизаций (азиатских новых индустриальных стран и того же Китая) свидетельствует о том, что для решения этих задач недостаточно только либерализации внешнеэкономических связей страны и опоры на рыночные силы. Их должна дополнять целенаправленная промышленная политика государства, стимулирующая прогрессивные сдвиги даже при наличии у экономики явно выраженных сравнительных преимуществ.

Теоретическим обоснованием такой политики выступает разработанная в последние десятилетия рядом экономистов концепция «динамического сравнительного преимущества». Дж. Стиглиц и его последователи показали, что если страна обладает набором факторов производства, благоприятным для развития определенных отраслей, то эти сравнительные преимущества реализуются не сразу. Должно пройти определенное время, в течение которого будут накапливаться соответствующие технологические навыки и управленческие компетенции, в этот период оправданна государственная протекционистская политика импортозамещения.

Но и когда соответствующие отрасли сформируются и дозреют до международной конкуренции, их переход к экспортной ориентации не обеспечивается спонтанно, только рыночными силами. Дело тут в наличии внешних эффектов (экстерналий). Результатами деятельности компаний, выходивших на зарубежные рынки первыми и создавших благоприятный имидж продукции своей страны, могут воспользоваться другие фирмы, не прилагавшие столь же весомых усилий и не понесшие столь же значительных трансакционных издержек. Поэтому если государство не будет субсидировать экспортеров-пионеров и содействовать их деятельности, то мало кто из представителей корпоративного сектора захочет этим заниматься (Stiglitz, 1989).

Не обходится без государственного вмешательства и переход от одной стадии сравнительного преимущества на другую, более технологически продвинутую. Дж. Гроссман и Э. Хэлпман в духе «эндогенных» концепций экономического роста утверждают, что технологические знания можно уподобить публичным благам, и их распространение в экономике порождает позитивные экстерналии. Без госсубсидирования НИОКР темп экономического роста, поддерживаемый только рыночными силами, будет заведомо ниже оптимального и потенциально возможного.

Сравнительное преимущество страны, считают Гроссман и Хэлпман, не обязательно естественно сложившееся. Оно может быть и приобретенным благодаря накоплению своих и заимствованию зарубежных технологических знаний, чему может способствовать государственная политика (Grossman, Helpman, 1990). Р. Уэйд подтвердил этот тезис эмпирически: он описал, как в успешно развивавшихся странах Восточной Азии правительства не только следовали имевшимся сравнительным преимуществам, но и «моделировали» будущие изменения экспортной специализации страны (Wade, 1990).

С. Реддинг показал, что если страна только реализует выгоды от наличного («статического») сравнительного преимущества и проводит для этого политику свободной торговли, то тем самым она упускает возможности увеличить свое благосостояние благодаря накоплению знаний о производстве более технологически передовых товаров, по которым сравнительного преимущества у нее пока нет. Такие преимущества вполне реально «выростить» за счет промышленной политики и внешнеторгового протекционизма в отношении высокотехнологичных отраслей. Если государственная политика действительно ускорит процесс накопления человеческого капитала, обретения новых знаний (learning by doing), то результатом будет увеличение производительности в таких отраслях, что обеспечит сдвиг сравнительного преимущества в их пользу (Redding, 1999).

Очевидно, что все это имеет непосредственное отношение к структуре российского экспорта вообще и в Китай в частности. Главная причина доминирования в нем сырьевых товаров — то, что, несмотря на некоторые позитивные сдвиги в последние годы (связанные с курсом на импортозамещение и функционированием «институтов развития»), в России промышленная политика все еще существует только в виде отдельных элементов. Благоприятные возможности, созданные политическим сближением с Китаем, не используются в полной мере, так как нет комплексной стратегии, направленной на реализацию на китайском рынке уже имеющихся и потенциальных российских конкурентных преимуществ в отраслях обрабатывающей промышленности и сферы услуг.

На наш взгляд, составными частями такой стратегии, помимо уже осуществляемых мероприятий, могут быть:

• создание банковских пулов во главе с ведущими государственными банками для кредитования экспортной и инвестиционной экспансии российских компаний в Китае;
• страхование экспорта в Китай, в том числе с привлечением финансовых ресурсов российских страховых компаний, где сохранились госпакеты акций;
• непосредственные капиталовложения российских государственных компаний в объекты на китайской территории, вокруг которых могут формироваться кластеры российских инвестиций;
• предоставление китайским инвесторам в особых экономических зонах и на территориях опережающего развития в дальневосточных регионах РФ эксклюзивных налоговых льгот, если осуществляются вложения в высокотехнологичные отрасли обрабатывающей промышленности и сферы услуг;
• активизация инфраструктурного строительства с использованием государственных финансовых ресурсов в российско-китайском приграничье;
• побуждение российских компаний, ориентированных на сбыт на китайском рынке, а также китайских инвесторов в РФ преимущественно использовать оборудование, компоненты и трудовые ресурсы российского происхождения;
• предоставление государством маркетинговых услуг компаниям, выходящим на китайский рынок (возможно создание государственного агентства, специализирующегося на информационном обеспечении коммерческой деятельности в Китае, услуги которого были бы более квалифицированными и дешевыми, чем частных консультационных фирм);
• выстраивание комплексной системы экономической дипломатии на китайском направлении, создание для этого постоянно действующих структур взаимодействия государства и бизнеса, использование их лоббистских возможностей для продвижения на китайский рынок российской несырьевой продукции.

Если ограничиваться упрощением процедур торгово-экономического обмена и демонстрацией геополитической общности с Китаем, то шансов на диверсификацию нашего экспорта будет немного. Это касается и возможного участия России в проекте ОПОП. Если оно сведется только к инфраструктурной составляющей, то, значит, мы просто в дополнение к сырьевой ренте хотим получать еще и транзитную. Но на самом деле она отнюдь не гарантирована. С. Сазонов и его коллеги убедительно показали, что Транссиб в его нынешнем состоянии, то есть без массированных инвестиций в модернизацию, просто не сможет существенно нарастить потоки китайских грузов в Европу (Сазонов и др., 2015). Это касается и Северного морского пути. Китайские аналитики сомневаются в способности РФ обеспечить обновление его портовой инфраструктуры и ледокольного флота. Они предлагают подключить к этому китайские компании и прямо ставят вопрос о трансформации российского контроля над СМП в международный (Ли Цзинъюй, Чжан Чэньяо, 2016; Сунь Сювэнь, 2017).

Вряд ли, однако, национальные интересы России можно реализовать путем добровольного вступления в китайское «содружество общей судьбы». Державный статус лучше доказывать по-другому: через политику, направленную на развитие собственной экономики. Нам нужно стратегически определиться с видением будущего экономических отношений с Китаем. Вряд ли здесь подходят обычные интеграционные форматы вроде зоны свободной торговли.

Введение режима ЗСТ, во-первых, означало бы дополнительный мощный конкурентный удар по российским обрабатывающим производствам. Во-вторых, ЗСТ еще больше облегчила бы доступ китайских товаров инвестиционного назначения и факторов производства на российский рынок, и китайской стороне было бы удобнее диктовать свои условия при реализации совместных проектов.

Нам нужен формат, который позволит российской стороне активнее отстаивать национальные экономические интересы и не брать на себя жестких либерализационных обязательств. Для его выстраивания как раз подходит общая «рамка» ОПОП. Во-первых, она привлекательна своей гибкостью и тем, что не предполагает создание единой интеграционной группировки. Во-вторых, при реализации ОПОП можно ссылаться на действия самих китайцев (понуждение участвующих стран к закупкам китайского оборудования, привлечению китайских строителей и т. п.). Российская сторона может тем самым обосновывать свое право на осуществление протекционистской политики.

В более конкретном плане форматом российско-китайского взаимодействия в рамках ОПОП может быть образование между ЕАЭС и Китаем зоны преференциальной торговли и инвестиций.. Это означает, что либерализация торговли и движения капитала охватит лишь некоторые сферы, где нет существенного противоречия интересов, а в остальном стороны сохранят свободу действий. Разумеется, при разработке соответствующих соглашений необходимо учитывать обязательства и ограничения, связанные с членством России, большинства стран ЕАЭС и Китая во Всемирной торговой организации (ВТО).

Как известно, нормы ВТО если и не запрещают прямо, то очень не приветствуют применение странами «специфических» экспортных и стимулирующих импортозамещение субсидий национальным производителям. Имеются в виду субсидии (прямые выплаты из госбюджета или внебюджетных фондов, налоговые и кредитные льготы, приоритет в доступе к госзакупкам и др.), которые предоставляются только отдельным предприятиям, группам компаний или отраслям промышленности.

Но надо иметь в виду, что в нормативных актах ВТО субсидия не рассматривается как «специфическая», если установлены объективные критерии или условия ее получения, а право на нее общедоступное. Как представляется, задача, которая сейчас стоит перед российской экономической политикой, и заключается в том, чтобы «довести до ума» подобную систему поддержки национальных компаний, которой сможет воспользоваться любой честный бизнес, в том числе не связанный с государством на уровне отношений собственности.

Объективным критерием, на основании которого предоставляются налоговые и другие льготы, может выступать доля экспорта в совокупных продажах компании, так как ее динамика будет свидетельствовать о реальной эффективности субсидий и их влиянии на коммерческую активность и конкурентоспособность предприятия. Возможность сбывать продукцию на емком рынке соседнего дружественного Китая позволит накопить соответствующий опыт и постепенно распространить его на хозяйственное взаимодействие с другими странами.

Важно, что нормы ВТО допускают изъятия из режима наибольшего благоприятствования (унифицированных правил для торговли страны со всеми другими странами — членами ВТО), если между какими-либо странами создается ЗСТ, охватывающая существенный объем торговли. В данном случае можно указать в тексте соглашения о зоне преференциальной торговли «ЕАЭС — Китай» на конечную цель создания ЗСТ без четкого графика ее достижения, как уже было сделано в совместном заявлении президентов России и Китая в мае 2015 г.

Сотрудничество в рамках зоны преференциальной торговли может строиться по принципу «пакетных сделок». Скажем, в обмен на больший доступ китайских компаний к разработке сырьевых месторождений в РФ нашим компаниям будут предоставляться дополнительные возможности выхода на китайские рынки высокотехнологичных товаров и услуг. При этом надо стремиться к «разменам», которые обеспечили бы реализацию технологических преимуществ российских предприятий за счет подключения их к решению наиболее острых структурных проблем китайской экономики, в частности:

• участие российских компаний энергетического и транспортного машиностроения в инфраструктурном строительстве в западных провинциях КНР;
• выход российских производителей медицинского оборудования и провайдеров медицинских услуг на рынок, складывающийся сейчас из-за реализации в Китае масштабным программ медицинского страхования населения;
• перевод части избыточных производственных мощностей в интересующих нас сферах (например, в судостроении, производстве автокомпонентов, телекоммуникационного оборудования и т. д.) из Китая на российскую территорию, разумеется, при приоритетном внимании к соблюдению экологических требований.

В таком контексте использование транзитных преимуществ России будет не самоцелью, а средством добиться от Китая уступок по другим 

направлениям. Но выгодными для нас могут быть и собственно системные инновации, отрабатываемые благодаря ОПОП. Кооперация российских и китайских компаний в рамках ГЦСС будет способствовать экспортной ориентации российских обрабатывающих производств. При этом можно использовать уже налаженные сбытовые сети китайских партнеров, а по предусмотренным ОПОП транспортным маршрутам пойдут не только китайские, но и российские товары. В то же время возможности привлекать юаневые кредиты и размещать номинированные в юанях облигации расширят спектр внешнего финансирования для российских предприятий и банков.

Большинство российских специалистов считают, что при всей неоднозначности проекта ОПОП он выгоден для России, и в нем нужно участвовать (Ларин, Матвеев, 2014; Минакир, 2017). Действительно, если правильно выбрать алгоритм действий, то подключение к ОПОП позволит и поддерживать дружественный характер российско-китайских отношений, и учитывать интересы модернизации отечественной экономики.

¹ Отметим, что особых коммерческих выгод от экспедиций Китай тогда не извлек. Если европейцы в эпоху Великих географических открытий отправлялись за моря не только ради утверждения там христианской веры, но и для налаживания торговли, то у китайцев в XV в. главными мотивами к дальним плаваниям были демонстрация могущества Поднебесной и вовлечение других стран в даннические отношения с ней. В середине XV в. такие экспедиции прекратились, императорским указом морская торговля была запрещена.

² China Daily. 2014. September 23.

³ Для характеристики такого альтернативного пути развития Си употребил выражение «китайский вариант», запущенное в оборот рядом политологов и журналистов еще до съезда.

⁴ China Daily. 2018. November 17 — 18.

⁵ Госсовет КНР 16 мая 2015 г. издал документ «Руководящее мнение о стимулировании международного сотрудничества в использовании производственных мощностей и развитии машиностроения». В нем перечислены 12 отраслей, где у Китая наблюдается избыток мощностей или имеются технологические преимущества, которые могут быть реализованы в других развивающихся странах: черная и цветная металлургия, производство стройматериалов, железнодорожный транспорт, электроэнергетика, химическая и текстильная промышленность, автомобилестроение, производство телекоммуникационного и строительного оборудования, аэрокосмическая промышленность, судостроение, строительство морских сооружений.

⁶ Китайские экономисты Шэнь Минхуэй и Чжаи Чжунъюань отмечают, что Китай в середине 2010-х годов столкнулся с «двойным выносом» производств за рубеж. Звенья ГЦСС, генерирующие относительно высокую добавленную стоимость, возвращаются в развитые страны, а трудоемкие производства с низкой добавленной стоимостью перемещаются в страны, более бедные, чем Китай. За китайскими предприятиями остаются «средние» звенья ГЦСС, но им не хватает конкурентоспособности, и в соответствующих отраслях китайской экономики обостряется проблема избыточных производственных мощностей. Выходом из ситуации может стать формирование самим Китаем ГЦСС, где будут сочетаться китайские технологии среднего уровня и дешевая рабочая сила и сырьевые ресурсы развивающихся стран, охваченных проектом ОПОП (Shen Minghui, Zhang Zhongyuan, 2017).

⁷ Понятие таких издержек ввел в экономическую науку П. Самуэльсон. Он сравнил товар с айсбергом, часть которого может растаять при движении. Точно так же могут возникнуть потери при транспортировке товара, и чем они меньше, тем ниже транспортные издержки (Samuelson, 1952).

⁸ Некоторые исследователи ставят этот мотив на первое место в совокупности целей ОПОП (Ли Син, Ню Ичэн, 2017; Чубаров, 2017). Но Е. Сафронова справедливо отмечает, что межнациональная напряженность может существовать не только из-за бедности. Она может усиливаться и по мере ускорения экономического роста ввиду неравномерного распределения его плодов. Соответствующие риски нужно учитывать, прогнозируя последствия строительства ЭПШП применительно и к СУАР, и к странам Центральной Азии (Сафронова, 2018).

⁹ Экспорт в Китай - как начать бизнес с Китаем. https://marketingtochina.ru/eksport-v-kitaj-s-chego-nachat/

Список литературы / References

Алиев Т. М., Флегонтова Т. А. (2018). Упрощение торговых процедур между ЕАЭС и Китаем в рамках соглашения о торгово-экономическом сотрудничестве // Экономическое развитие России. Т. 25, N° 7. С. 16 — 19. [Aliyev Т. М., Flegontova Т. А. (2018). Simplifying trade procedures between the EAEU and China in the framework of their agreement on trade and economic cooperation. Ekonomicheskoye Razvitiye Rossii, Vol. 25, No. 7, pp. 16 — 19. (In Russian).]

Ларин А. Г., Матвеев В. A. (2014). Китайская стратегия «продвижения на Запад» и «новый Шелковый путь» Проблемы Дальнего Востока. N° 5. С. 5 — 15. [Larin A. G., Matveev V. А. (2014). The Chinese strategy of “Go West” and the New Silk Road. Problemy Dalnego Vostoka, No. 5, pp. 5 — 15. (In Russian).]

Ли Син, Ню Ичэн (2017). Сравнительный анализ китайского и американского вариантов «Нового Шелкового пути» // Проблемы Дальнего Востока. № 2. С. 32—37. [Li Xing, Nu Yicheng (2017). Comparative analysis of Chinese and American versions of “New Silk Road”. Problemy Dalnego Vostoka, No. 2, pp. 32—37. (In Russian).]

Ли Цзинъюй, Чжан Чэньяо (2016). О стратегии сотрудничества Китая и России на северном маршруте Морского шелкового пути XXI века ^х/ Проблемы Дальнего Востока. N° 1. С. 64—72. [Li Jingyu, Zhang Chenyao (2016). Strategy of cooperation between China and Russia on the Northern route of the Maritime Silk Road. Problemy Dalnego Vostoka, No. 1, pp. 64—72. (In Russian).]

Минакир П. A. (2017). В поисках пространственной гармонизации Пространственная экономика. N° 2. С. 7—15. [Minakir Р. А. (2017). Chinese global and Russian spatial strategies: Harmonization potential. Prostranstvennaya Ekonomika = Spatial Economics, No. 2, pp. 7—15. (In Russian).] http: doi.org 10.14530 se.2017.2.007-015

Сазонов С. Л., Кудрявцев Е. С., У Цзы (2015). Транспортная составляющая проектов сопряжения Евразийского экономического союза и «Экономического пояса Шелкового пути» // Проблемы Дальнего Востока. N° 2. С. 47 — 58. [Sazonov S. L., Kudryavtsev Е. S., Wu Zi (2015). The transport component of the project pairing of the Eurasian Economic Union and the Silk Road Economic Belt. Problemy Dalnego Vostoka, No. 2, pp. 47—58. (In Russian).]

Санин К. А. (2018). История и культура в китайской инициативе «Один пояс, один путь» Проблемы Дальнего Востока. № 4. С. 115 — 125. [Sanin К. А. (2018). History and culture in the Chinese initiative “One Belt, One Road”. Problemy Dalnego Vostoka, No. 4, pp. 115 — 125. (In Russian).] http: doi.org 10.31857 S013128120000160-7

Сафронова E. И. (2018). Проект «Один пояс, один путь» и безопасность в Центральной Азии // Проблемы Дальнего Востока. № 4. С. 23 — 30. [Safronova Е. I. (2018). On the “One Belt, One Road” project’s impact on Central Asian security. Problemy Dalnego Vostoka, No. 4, pp. 23 — 30. (In Russian).] http://doi.org/10.31857/ S013128120000151-7

Сунь Сювэнь (2017). Проблемы и перспективы освоения Северного морского пути в контексте реализации инициативы «Пояс и путь» Проблемы Дальнего Востока. № 6. С. 5 — 15. [Sun Xiuwen (2017). Problems and prospects of developing the Northern Sea Route in the context of the Belt and Road Initiative. Problemy Dalnego Vostoka, No. 6, pp. 5 — 15. (In Russian).]

Суслов Д. В. (2018). Российско-китайское экономическое взаимодействие: текущая конъюнктура Пространственная экономика. № 4. С. 139 — 161. [Suslov D. V. (2018). Russia-China economic interaction: Current trends. Prostranstvennaya Ekonomika - Spatial Economics, No. 4, pp. 139 — 161. (In Russian).] http: / doi. org 10.1453 O se.2018.4.139-161

Тань Сюцзэ, Кулинцев Ю. В. (2018). Трансазиатско-европейское экономическое партнерство как вариант сопряжения ЕАЭС и ЭПШП Проблемы Дальнего Востока. № 2. С. 89 — 98. [Tan Xiujie, Kulintsev Yu. V. (2018). Trans-Asian and European economic partnership as the option of pairing the EAEU and the Silk Road Economic Belt. Problemy Dalnego Vostoka, No. 2, pp. 89 — 98. (In Russian).]

Труш С. M. (2017). Отношения КНР и США в экономической сфере: двусторонние связи и многосторонние экономические проекты // Сравнительная политика. Т. 8, № 3. С. 52—71. [Troush S. М. (2017). China—USA economic relations: Bilateral ties and multilateral economic projects. Comparative Politics Russia, Vol. 8, No. 3, pp. 52-71. (In Russian).] blips:  doi.org 10.18611 2221-3279-2017-8-3-52-71

Уянаев С. В. (2015). Китайский проект «Один пояс, один путь»: концепция, план, сотрудничество с Россией Проблемы Дальнего Востока. N° 4. С. 8—21. [Uyanaev S. V. (2015). Chinese project “One Belt, One Road”: Concept, plan and cooperation with Russia. Problemy Dalnego Vostoka, No. 4, pp. 8—21. (In Russian).]

Чубаров И. Г. (2017). География сопряжения: региональная политика КНР и пространственное развитие стран ЕАЭС // Проблемы Дальнего Востока. N° 5. С. 114 — 125. [Chubarov I. G. (2017). Geography of conjunction: Regional policy of the PRC and spatial development of the EAEU countries. Problemy Dalnego Vostoka, No. 5, pp. 114 — 125. (In Russian).]

Belt and Road Report (2019). Building the Belt and Road Initiative: Progress, contribution and prospects. Leading group for promoting the Belt and Road Initiative. (In Chinese).

Chen Hanlin, Tu Yan (2007). FTA “China—ASEAN” and the static effects of its influence on China’s foreign trade. Guoji Maoyi Wenti, No. 5, pp. 47—50. (In Chinese).

Dunning J. H., Narula R. (1996). Foreign direct investment and governments: Catalists for economic restructuring. New York: Routledge.

Grossman G. М., Helpman E. (1990). Comparative advantage and long-run growth. American- Economic Review, Vol. 80, No. 4, pp. 796 — 815.

Li Xuan (2011). FTA “China—ASEAN” and its implications for China’s outward direct investment. Guoji Maoyi Wenti, No. 4, pp. 41 — 47. (In Chinese).

Morris I. (2018). For China: One Belt, One Road, no plan? Stratfor, December 7. https:   worldview.stratfor.com article china-one-belt-one-road-no-plan

Redding S. (1999). Dynamic comparative advantage and the welfare effects of trade. Oxford Economic Papers, Vol. 51, pp. 15—39. https: //doi.org 10.1093 oep 51.1.15

Samuelson P. A. (1952). The transfer problem and transport costs: The terms of trade when impediments are absent. Economic Journal, Vol. 62, pp. 278 — 304. l^tps: doi.org 10.2307 2227005

Shen Minghui, Zhang Zhongyuan (2017). International cooperation in capacity utilization against a background of the “One Belt, One Road” initiative: Evidence of Sino-Indonesian cooperation. Guoji Jingji Hezuo, No. 3, pp. 4 — 11. (In Chinese).

Stiglitz J. E. (1989). Markets, market failures, and development. American Economic Review, Vol. 79, No. 2, pp. 197—203.

Sun Churen, Zhong Nan, Liu Yaying (2017). “One Belt, One Road” initiative and the growth of China’s export to the related countries. Guoji Maoyi Wenti, No. 2, pp. 83 — 96. (In Chinese).

UNCTAD (2003). World investment report 2003. FDI policies for development: National and international perspectives. New York, Geneva: United Nations.

UNCTAD (2013). World investment report 2013. Global value chains: Investment and trade for development.. New York, Geneva: United Nations.

UNCTAD (2018). World investment report 2018. Investment and new industrial policies. New York, Geneva: United Nations.

Wade R. (1990). Governing the market: Economic theory and the role of government in East Asian industrialization-. Princeton, NJ: Princeton University Press.

Xi Jinping (2017). Secure a decisive victory in building a moderately prosperous society in all respects and strive for a great success of socialism with Chinese characteristics for a new era. Delivered at the 19^th National Congress of the Communist Party of China, October 18. http:   www.xinluianet.com english download Xi_Jinping’s_report_at_19th_CPC—National—Congress.pdf

Zhang Shaohua, Jiang Weijie (2017). Overcapacity in China: Measurement and distribution. Jingji Yanjiu, No. 1, pp. 89 — 102. (In Chinese).