Карта - не территория: о состоянии экономической науки

Репутация экономической науки и экономистов, и так не слишком высокая, еще больше пострадала в результате кризиса 2008 г. Королева Великобритании была не единственной, интересовавшейся, почему никто его не предсказал. Еще более серьезное обвинение касается того, что дискуссии в области экономической политики, последовавшие за кризисом, лишь повторяют похожие обсуждения после Великой депрессии 1929 г. Главная проблема: противостояние между жесткой ограничительной бюджетной политикой и фискальным стимулированием, причем позиции приверженцев каждой из сторон можно точно предсказать на основании их политических пристрастий. Старейшина современной макроэкономики, нобелевский лауреат Роберт Лукас ответил на вопрос королевы в журнале The Economist в августе 2009 г.¹ Кризис не был предсказан, объяснил Лукас, поскольку экономическая теория предсказывает, что подобные события нельзя предсказать. Услышав такой ответ, мудрый правитель обратится за советом к кому-либо другому.
Однако бесполезно обращаться за объяснениями к основным коллегам Лукаса, которые еще меньше озабочены апологетикой. Эдвард Прескотт (тоже лауреат Нобелевской премии) начал свою недавнюю речь перед собранием лауреатов с заявления, что «сейчас прекрасное время для экономической теории агрегированных величин (aggregate economics)^. Томас Сарджент, сыгравший решающую роль в развитии идей Лукаса, выражается еще жестче². Он считает, что критика, подобная озвученной ее Величеством, «свидетельствует либо о вопиющем невежестве, либо о намеренном пренебрежении предметом изучения современной макроэкономики». Может быть, «отрубить ему голову»?
Однако прежде чем отвергнуть подобные ответы как нелепость, стоит задуматься, почему эти экономисты сочли их вполне уместными.
В Нобелевской лекции в 1995 г.³ Лукас описал свою оригинальную модель, ставшую основой доминирующего подхода в макроэкономике; сегодня она известна как «модель динамического стохастического общего равновесия». Лукас принимает, среди прочих, следующие допущения: каждый человек живет в двух периодах равной длины, работая в одном и тратя заработки в другом; существует лишь один товар, и этот товар нельзя хранить или инвестировать; существует лишь один, однородный вид труда; нет механизмов семейной поддержки в отношениях между старшими и младшими поколениями. И так далее.
Все науки используют нереалистичные упрощающие допущения. Физики описывают движение на самолетах, не подверженных трению, и силу притяжения в мире без сопротивления воздуха. Не потому, что кто-либо полагает, будто в мире нет трения или воздуха, а потому, что слишком сложно изучать все сразу. Упрощенная модель избавляется от привходящих факторов и позволяет сконцентрироваться на вопросах, представляющих интерес для исследователя. Чтобы использовать такую модель на практике, исследователь должен быть готов вернуть в модель исключенные факторы. Скорее всего в результате выяснится, что эта модификация сыграет важную роль в одних случаях и будет почти незаметна в других: например, сопротивление воздуха имеет большое значение для падающего пера, но не для падающего пушечного ядра.
Однако Лукас и последователи его модели просто занимаются совсем другими вещами, как объяснила философ Н. Картрайт⁴. Отличительная характеристика их подхода в том, что список нереалистичных упрощающих допущений чрезвычайно длинный. Лукас прямо указал на свою цель: «Создание механического искусственного мира, населенного взаимодействующими между собой роботами, которых обычно изучает экономика»⁵. Экономическая теория, объясняет Лукас, это нечто такое, что «можно поместить в компьютер и прогнать на нем». Он называет подобные структуры «аналоговыми экономиками», поскольку в определенном смысле это самостоятельные экономические системы. Они напоминают настоящий мир, но настолько упрощенный, что о нем либо уже все известно, либо можно придумать. Такие модели похожи на Средиземье Толкина или компьютерную игру вроде Grand Theft Auto.
Вера в то, что каждая проблема имеет решение, даже если (или особенно если) это решение трудно найти, отвечает глубинным человеческим потребностям. Поэтому многие зацикливаются на искусственных мирах, например компьютерных играх, в которых очевидна связь между действиями и результатами. Часто экономисты, пользующиеся подобными подходами, не общительны, замкнуты. Видимо, не случайно среди экономистов большинство составляют мужчины, в отличие от других общественных наук.
В таких играх человек может приобрести полезные навыки или идеи. Если разработчики хорошо делают свое дело (а обычно так и бывает), то звуковые эффекты, события и результаты компьютерных игр напоминают мир, который мы видим и слышим, то есть, используя термин, популяризованный Лукасом и его коллегами, их можно калибровать относительно реального мира. Но это соответствие никоим образом не обосновывает правоту такой модели. Сущность подобных замкнутых систем состоит в том, что успешные стратегии стали результатом допущений, принятых авторами. Очевидно, стратегии, пользующиеся успехом в Grand Theft Auto, не подходят для использования правительствами или компаниями.
Однако похоже, что именно к такому соответствию стремятся сторонники данного подхода, и даже, как они утверждают, достигли его. Дискуссия между приверженцами жесткой бюджетной экономии и фискального стимулирования в академических кругах по большому счету есть спор об обоснованности свойства под названием «рикардианская эквивалентность» (Ricardian equivalence). Если правительство займется созданием фискальных стимулов путем увеличения расходов или снижения налогов, то население поймет, что такая стратегия означает более высокие налоги или уменьшение расходов в будущем. Даже если благосостояние населения увеличится сейчас, то в будущем оно уменьшится, причем примерно на одну и ту же величину. Предвосхищая это, население сократит расходы, и государственные расходы превысят частные. Таким образом, финансово-бюджетная политика в качестве реакции на неэффективное распределение ресурсов сама не эффективна.
В попытке далее защитить подход с позиций динамического стохастического общего равновесия Дж. Кокрейн, коллега Лукаса по Чикагскому университету, выдвигает тезис о неэффективности политики (policy ineffectiveness thesis), сразу признавая, что предпосылки, из которых выводится этот тезис, «как обычно, очевидно ложны»⁶. Для большинства это заявление могло бы означать конец дискуссии. Но это не конец. Кокрейн продолжает: «Если вы хотите понять последствия роста или уменьшения государственных расходов, то должны указать, почему допущения, ведущие к рикардианской эквивалентности, ложны». Это разумное требование, и его легко выполнить — как сам Кокрейн с готовностью признает.
Но Кокрейн не сдается так быстро. Он продолжает: «Целое поколение экономистов занималось рассмотрением теоремы о рикардианской эквивалентности с разных сторон и оценкой возможных последствий фискальных стимулов в свете этой теоремы, обобщая все „если" и постигая все возможные „поэтому". Именно так и нужно делать». Описанная Кокрейном программа модифицирует основную модель достаточно механически, делая ее более сложной, но не обязательно более реалистичной, путем введения дополнительных параметров, например «трения» и трансакционных издержек. (Так разработчик компьютерной игры вводит новый модуль или звуковой эффект.)
Почему «именно так и нужно делать»? Существует как минимум два варианта. Можно создать другую аналоговую экономику. Дж. Стиглиц, например, предпочитает модель, в которой сохраняются многие допущения Лукаса, но уделяет особое внимание несовершенству информации⁷. В конце концов, из рикардианской эквивалентности следует, что домохозяйства располагают большим количеством информации о возможных вариантах распределения бюджетных средств в будущем или, по крайней мере, ведут себя так, будто располагают ею. Более радикальной модификацией была бы агентоориентированная модель, в которой, например, предполагалось бы, что домохозяйства регулярно реагируют на происходящее в соответствии с определенными поведенческими правилами. Такие модели тоже можно «поместить в компьютер и прогнать на нем». Заранее (обычно задним числом) не очевидно, насколько эти допущения или заключения более (или менее) правдоподобны по сравнению с моделями Лукаса и Кокрейна.
Но есть и другой подход: полностью отбросить саму идею о том, что мир экономики можно описать с помощью универсально применимой модели, в которой все основные взаимосвязи предопределены. На экономическое поведение влияют технологии и культурные формы, которые развиваются не случайным образом, но таким, который нельзя полностью (а возможно, и вовсе нельзя) описать с помощью переменных и уравнений, знакомых экономистам. Таким образом, применение моделей должно зависеть от контекста⁸.
В нашем эклектичном мире рикардианская эквивалентность — всего лишь убедительная гипотеза. Возможно, подобный эффект существует. Можно сомневаться, насколько он значим, и подозревать, что его величина зависит от ряда привходящих и случайных факторов — характера стимулирования, общей политической ситуации, основных свойств финансовых рынков и систем социального обеспечения. Именно так поступило целое поколение экономистов после Кейнса при расчете функции потребления: они пытались определить, какая часть инвестированных в стимулирование средств была потрачена и какой получится «множитель».
Но сегодня вы не смогли бы опубликовать подобную статью в хорошем экономическом журнале. Вам скажут, что ваша модель теоретически не адекватна — ей не хватает строгости, она непоследовательна. Вас обвинят в смертном грехе — приверженности к подходу ad hoc. Строгость и непротиворечивость — это два самых важных слова в современной экономической науке.
У строгости и непротиворечивости имеются бесспорные преимущества, но экономисты интерпретируют эти свойства особым образом. Непротиворечивость означает, что любое высказывание о мире может быть сделано только в свете всеобъемлющей описательной теории мира. Строгость означает, что единственные обоснованные утверждения — это логические выводы из определенных предпосылок. Таким образом, непротиворечивость ведет к идеологии, а строгость — к математике. Интересное сочетание идеологии и математики отличает так называемую школу «freshwater economics», или «пресноводной экономики» — намек на близость Чикаго, Миннеаполиса и Рочестера, где зародился этот подход, к Великим озерам.
Строгость и непротиворечивость — отличительные признаки дедуктивного подхода, который выводит заключения из ряда аксиом, причем эмпирическая значимость этого подхода полностью определяется общей значимостью исходных аксиом. Всецело удовлетворяют требованиям строгости и непротиворечивости лишь описания искусственных миров вроде Grand Theft Auto, которые можно «поместить в компьютер и прогнать на нем».
Многие считают дедуктивные рассуждения отличительным признаком науки, а индуктивные — в которых происходит переход от частного к общему — методом, характерным для истории и литературоведения. Но это искусственное и преувеличенное различие. По мнению Кокрейна, «первый признак красоты — это логическая непротиворечивость». Кажется невероятным, чтобы кто-либо, знакомый с величайшими достижениями человечества, будь то в искусстве, гуманитарных или естественных науках, действительно считал, что первый признак красоты — это непротиворечивость. Ни Шекспир, ни Моцарт, ни Пикассо — но также и Ньютон с Дарвином — не подходили так к своему делу.
Таким образом, проблема не в противостоянии математики и поэзии. Любой вид дедуктивных рассуждений всегда опирается на математику и формальную логику. Индуктивные рассуждения опираются на опыт и, самое главное, на тщательные наблюдения; в них могут использоваться статистика и математика, а могут и не использоваться. Большинство научных открытий обязаны своим появлением индуктивной логике, поскольку эмпирические закономерности обычно наблюдаются до того, как возникает ясное понимание стоящих за ними механизмов. Это верно даже для таких точных наук, как физика, и тем более верно для прикладных областей — медицины или инженерного дела. Экономисты, полагающие, что аподиктической достоверностью в их науке обладают лишь логические выводы из полных аксиоматических систем, тем не менее следуют предписаниям врачей, которые зачастую обладают минимальной информацией о выписываемых лекарствах помимо того, что данное лекарство помогает при конкретной болезни. Такие врачи бессовестно пользуются подходом ad hoc; пожалуй, лучше назвать их прагматиками. Есть тонкая ирония в том, что Лукас занимает в Чикагском университете кафедру имени Джона Дьюи, теоретика американского прагматизма.
Инженеров и врачей нередко критикуют за то, что они слишком полагаются на собственный опыт и личные наблюдения. Они часто скептически относятся не только к теории, но и к данным, не собранным ими лично. Современные экономисты, напротив, вообще не занимаются наблюдениями. Многочисленные эмпирические исследования в экономике представляют собой в основном статистический анализ обширных наборов данных, собранных другими людьми.
Очень немногие современные экономисты следят, допустим, за поведением компании Procter & Gamble, или собирают данные о рынке стали, или наблюдают за поведением торговцев. Современный экономист — это клинический врач без пациентов, инженер без проектов. И поскольку такие экономисты не занимаются проблемами, стоящими перед реальными компаниями или семьями, клиенты к ним и не приходят.
Тем не менее существует много хорошо оплачиваемых должностей для экономистов и вне академической сферы. Возможно, теперь уже не в промышленных и коммерческих компаниях, которые в большинстве своем решили, что экономисты для них бесполезны. Экономисты работают в финансовых организациях, где их обычно используют в качестве развлечения для клиентов во время обеденного перерыва или для того, чтобы рекламировать свои банки на телеканалах. Консультационные фирмы нанимают экономистов для подготовки лоббирующих документов, адресованных другим экономистам в правительстве или регулирующих органах.
Взаимное презрение в отношениях между экономистами и практиками не есть результат того, что практиков не интересуют экономические вопросы — напротив, они ими одержимы. Будучи разочарованы, они берут за основу своих макроэкономических взглядов простейшие индуктивные рассуждения и пытаются найти элементарные закономерности в наблюдаемых данных: примет ли график финансового кризиса форму V или L, есть ли вероятность двойной рецессии (double dip recession)? «Фрикономика»⁹ — книга, в которой простая аналитическая логика применяется к повседневным проблемам, — уже несколько лет остается бестселлером. Изящно поданные идеи, объясняющие недавние явления, быстро становятся частью популярного дискурса (например, «момент Мински», «переломный момент»¹⁰ или «Черный лебедь»¹¹).
Таким образом, большая часть современной программы экономических исследований никак не связана с повседневным миром бизнеса и финансов. Это же можно сказать и об образовании. Большинство людей с университетским образованием сегодня недостаточно подготовлены, чтобы читать газету Financial Times. Они могут импортировать данные по ВВП и потребительским ценам в статистический пакет (скорее всего, они действительно практиковались в этом), но понятия не имеют, как получены эти данные. Они немногим больше, чем случайный прохожий, подготовлены к ответу на вопросы: «Почему национализированные отрасли промышленности более эффективны во Франции, чем в Англии?», «Почему учитель в Швейцарии получает больше, чем учитель в Индии?» или решить любимую задачку экзаменаторов: «Билеты в кино в Лондоне дорогие, потому что в Лондоне высокие цены на аренду жилья, или наоборот?».
Один из экономистов, подвергшийся многочисленным насмешкам за попытку защитить систему своей недавней аспирантской подготовки, пишет с одобрением, что «большинство [его] домашних заданий во время первого года аспирантуры состояло в записывании скучных определений внутренне непротиворечивых результатов. Не в их анализе, а только в определении»¹². Многие дисциплины предполагают приобретение важных первоначальных знаний путем нудного механического запоминания, например юриспруденция и медицина, но неужели высшее экономическое образование должно сводиться к проверке определений непротиворечивости?
Обзор экономического образования два десятка лет назад показал, что студентов нужно учить «думать, как экономисты». Однако «думать, как экономист» нынче означает применение дедуктивной логики на основании ряда аксиом. Еще один лауреат Нобелевской премии из Чикагского университета, Гэри Беккер, предлагает следующее определение: «Связанные воедино предположения о максимизирующем поведении, рыночном равновесии и стабильности предпочтений, проводимые твердо и непреклонно, образуют сердцевину экономического подхода в моем понимании»¹³. Как сказано в решении о присуждении Беккеру Нобелевской премии, он «распространил область применения микроэкономического анализа на широкий спектр типов экономического поведения». Но такое расширение не самоцель; его ценность заключается только в проникновении в суть экономического поведения.
«Экономический подход», описанный Беккером, сам по себе не абсурден. Абсурдна претензия этого подхода на исключительность: дедукция из ряда нереалистичных упрощающих допущений априори провозглашается не просто инструментом, но «сущностью» экономического подхода. Требование всеобщности также добавляется к условиям строгости и непротиворечивости. Убежденные, что экономика — это примерно то же самое, что физика (что не обязательно соответствует действительности), экономисты вроде Беккера считают обоснованную научную теорию отображением истины — описанием мира вне зависимости от времени, места, контекста и наблюдателя. Именно об этом говорит Прескотт, настаивая на использовании термина «экономическая теория агрегированных величин» вместо «макроэкономика».
Дальнейшее требование всеобщности с допущением непротиворечивости приводит к гипотезе рациональных ожиданий и ряду аргументов, сгруппированных под рубрикой «критика Лукаса». Если бы такая всеобщая модель экономического мира существовала, экономические агенты вели бы себя так, как будто они о ней знают (или, по крайней мере, обладают всем имеющимся знанием), иначе их оптимизирующее поведение было бы несовместимо с предсказаниями модели. Этот аргумент, если довести его до абсурда, демонстрирует невозможность любой всеобщей модели: поскольку выводы, следующие из конечного результата, очевидно нелепы применительно к повседневному опыту, значит, предпосылка о всеобщности модели ложна.
Но это рассуждение обычно интерпретируется иначе. Поскольку приверженцы данного подхода твердо верят в истинность этой предпосылки (они считают, что отрицать существование заранее определенной модели, задающей эволюцию экономических временных рядов, означает отрицать возможность существования экономической науки), они соглашаются с выводом о том, что ожидания формируются в результате процесса, совместимого с предпосылкой о знании модели всеми. Конечно, это не первый пример в истории, когда люди, введенные в заблуждение религией или идеологией, следовали неверным предпосылкам, ведущим к абсурдным заключениям, будучи при этом убежденными, как и их религиозные и политические предшественники, что поведение не согласных с ними обусловлено «вопиющим невежеством либо намеренным пренебрежением».
Это, однако, не наука, а ее противоположность. Настоящая наука всегда не окончательна и открыта к пересмотру своих выводов в свете новых данных или нового опыта. Однако во многих моделях современной макроэкономики данные искажаются, чтобы добиться совместимости с априорным видением мира, или расширяется определение рациональности, чтобы оно не противоречило любому наблюдаемому поведению.
Эту ложную позицию хорошо описал Д. Дэвидсон: «Естественно думать, что существует единственно возможный способ описания мира, передающий самую его суть, „единственно правильная интерпретация мира" ...описание „реальности как она есть сама по себе". Конечно, такой единственной „интерпретации" или описания нет ни в одном из языков, которыми мы владеем, и ни в одном возможном языке. Или, вероятно, следует сказать, что это идеал, который никто не сумел как следует реализовать»¹⁴. Экономисты не смогли достичь этого идеала, хотя они предпринимают настойчивые попытки.
Экономические модели — не более (и не менее) чем потенциально полезные абстракции. Философ А. Коржибски формулирует проблему более кратко: «Карта не территория»¹⁵. Экономическая теория — это не техника поиска задач, а набор задач, которые должны быть решены. Эти задачи разнородны, их решения неизбежно будут эклектичны.
Сказанное относится и к анализу финансового кризиса 2008 г. Утверждение Лукаса о том, что «никто в принципе не мог его предсказать», представляет собой интересное, хотя и неполное объяснение. Не существует объективного обоснования для предсказания вроде: «Компания Lehman Brothers обанкротится 15-го сентября», потому что если бы такое основание было, то люди действовали бы соответственно этим ожиданиям, и в результате Lehman Brothers, скорее всего, сразу обанкротилась бы. Мир экономики гораздо больше зависит от наших представлений о нем, чем физический мир.
Такая логика, считает Лукас, напрямую приводит к гипотезе эффективного рынка: вся доступная информация уже учтена в стоимости ценных бумаг. В этом есть большая доля правды: перспективы роста компаний Apple и Google, проблемы Греции и еврозоны действительно находят отражение в стоимости акций, облигаций и валют. Гипотеза эффективного рынка — это интересная идея, но не «реальность как она есть сама по себе». Информация находит отражение в ценах, но не всегда безошибочно и не всегда полностью. Существует большая разница между пониманием, представлениями и различными видами на будущее, смутная картина которого — единственное, что нам доступно, и то лишь в лучшем случае.
В статье в журнале The Economist Лукас признает, что в теории эффективного рынка существуют «исключения и аномалии», но «они слишком незначительны, чтобы влиять на макроэкономический анализ и прогнозы». Но как можно быть уверенным заранее, не только до кризиса 2008 г., но и до любого будущего кризиса, что эти исключения и аномалии «слишком незначительны»?
В вопросе об отклонениях от гипотезы эффективного рынка и ее роли в недавнем финансовом кризисе чрезвычайно поучительны журналистские отчеты М. Льюиса и Г. Цукермана¹⁶, которые описывают деятельность людей, действительно предсказавших кризис. Большой объем подобного материала предполагает наличие множества возможных подходов к пониманию финансового кризиса. Можно разработать модели, согласно которым стимулы некоторых, но не всех, торговых агентов совпадают со стимулами финансирующих их инвесторов. Можно описать цены как результат столкновения между конкурирующими картинами мира. Можно понять естественные человеческие реакции, приводящие к тому, что сложно держать короткие позиции, если они из квартала в квартал приносят убыток.
Такое прагматическое мышление, использование различных инструментов представляет собой гораздо более эффективный способ понимания экономических явлений, чем «связанные воедино предположения о максимизирующем поведении, рыночном равновесии и стабильности предпочтений, проводимые твердо и непреклонно» — и вплоть до исключения любого подхода ad hoc. Более эклектичный подход потребует не только применения дедуктивной логики, но и понимания процессов формирования убеждений, антропологии, физиологии, организационного поведения, а также тщательного наблюдения за деятельностью людей, компаний и правительств. Нельзя понять, как все вышеперечисленное влияет на цены, если вы начнете с допущения о том, что все отклонения от определенной теории ценообразования «слишком незначительны», потому что вся возможная информация уже известна и, значит, «включена в цену». Действительно, современные студенты ничего не узнаю т о вышеупомянутых процессах, разве что из литературы, не предусмотренной учебными планами.
Когда Лукас пишет о том, что отклонения «слишком незначительны», он имеет в виду, что попытки построить общие модели отклонений от гипотезы эффективного рынка (определяя механические правила торговли или написав уравнения для поиска «пузырей» в стоимости активов) были не очень успешны. Но он упускает главное: опытный игрок в бильярд может играть почти идеально¹⁷, но именно недостатки в игре профессионалов определяют результат. В каком-то смысле отклонения от гипотезы эффективных рынков незначительны, но в другом, более важном смысле именно эти отклонения имеют наибольшее значение.
Утверждение о том, что большинство возможностей получить прибыль на рынках ценных бумаг уже использованы, оправданно. Но именно поиск других возможностей получить прибыль движет деловой мир вперед; именно убежденность в существовании прибыльных и еще не скупленных ценных бумаг объясняет, почему торговля ими так распространена. Отклонения от положений теории эффективного рынка, даже небольшие, не только не «слишком незначительны», но именно они составляют движущую силу капиталистической экономики.
Такие аномалии уникальны, именно поэтому их нельзя логически вывести из системы аксиом. Отличительная особенность Генри Форда, Стива Джобса, Уоррена Баффета и Джорджа Сороса состоит в том, что их поведение нельзя предсказать в рамках заранее определенной модели. Если бы их поведение можно было предсказать таким образом, они не были бы новаторами и богачами. Но такие выводы отнюдь не «слишком незначительные».
Нелепое утверждение, что отклонения от эффективности рынка не только не имеют отношения к недавнему финансовому кризису, но и вообще не имеют значения ни при каких обстоятельствах, возникло в среде, где дедукция вытеснила индукцию, а идеология заняла место наблюдений. Убежденность в том, что экономические модели не только полезные инструменты, но и способны порождать всеобъемлющие и общезначимые описания мира, ослепила приверженцев этого подхода и помешала им увидеть реальность под самым их носом. Эта слепота сыграла свою роль в недавнем кризисе и обусловила низкую эффективность нашей реакции. Экономисты — как в правительственных организациях, так и в университетах — были поглощены игрой в Grand Theft Auto, а мир вокруг них рушился.

---

¹ Lucas R. In Defence of the Dismal Science // The Economist. 2009. Aug. 6. www. economist.com/node/14165405.
² Interview with Thomas Sargent. Sept. 2010. www.minneapolisfed.org/publications_papers/ pub_display.cfm?id=4526.
³ Lucas R. Monetary Neutrality. Lecture to the Memory of Alfred Nobel. www.nobelprize.org/ nobel_prizes/economics/laureates/ 1995/lucas-lecture.html.
⁴ Cartwright N. Hunting Causes and Using Them: Approaches in Philosophy and Economics. Cambridge: Cambridge University Press, 2007.
⁵ Lucas R. On the Mechanics of Economic Development // Journal of Monetary Economics. 1988. Vol. 22, No 1. P. 5.
⁶ Cochrane J. How Did Paul Krugman Get It So Wrong? // faculty.chicagobooth.edu/ john.cochrane/research/Papers/krugman_response.htm. 2009 Sep. 16.
⁷ Rothschild M., Stiglitz J. Equilibrium in Competitive Insurance Markets: An Essay on the Economics of Imperfect Information // Quarterly Journal of Economics. 1976. Vol. 90, No 4. P. 630 — 649; Stiglitz J. Monopoly, Non-Linear Pricing, and Imperfect Information: The Insurance Market // Review of Economic Studies. 1977. Vol. 44, No 3. P. 407—430; Stiglitz J., Weiss A. Credit Rationing in Markets with Imperfect Information // American Economic Review. 1981. Vol. 71, No 3. P. 393—410.
⁸ Frydman R., Goldberg M. Imperfect Knowledge Economics: Exchange Rates and Risk. Princeton: Princeton University Press, 2007.
⁹ Levitt S., Dubner S. Freakonomics [Revised and Expanded]: A Rogue Economist Explores the Hidden Side of Everything. N. Y.: William Morrow, 2006 (рус. пер. см.: Левитт С., Дабнер С. Фрикономика. Мнение экономиста-диссидента о неожиданных связях между событиями и явлениями. М.: Вильямс, 2007).
¹⁰ Gladwell M. The Tipping Point: How Little Things Can Make a Big Difference. N. Y.: Back Bay Books, 2002.
¹¹ Taleb N. The Black Swan: The Impact of the Highly Improbable. 2nd Ed. N. Y.: Random House Trade Paperbacks, 2010 (рус. пер. первого издания см.: Талеб Н. Черный лебедь. Под знаком непредсказуемости. М.: КоЛибри, 2009).
¹² Athreya K. Economics is Hard. Don't Let Bloggers Tell You Otherwise / Research Department, Federal Reserve Bank of Richmond, 2010. www.scribd.com/doc/33655771/ Economics-is-Hard.
¹³ Becker G. The Economic Approach to Human Behavior. Chicago: University Of Chicago Press, 1978. P. 5 (цит. по: Беккер Г. Экономический анализ и человеческое поведение // THESIS. 1993. Вып. 1. С. 27А
¹⁴ Davidson D. Truth Rehabilitated // Brandom R. fed.). Rorty and His Critics (Philosophers and their Critics). Oxford: Blackwell, 2000. P. 66.
¹⁵ Korzybski A. A Non-Aristotelian System and its Necessity for Rigour in Mathematics and Physics // Science and Sanity: An Introduction to Non-Aristotelian Systems and General Semantics. Lakeville: International Non-Aristotelian Library, 1933.
¹⁶ Lewis M. The Big Short: Inside the Doomsday Machine. N. Y.: Norton, 2011; Zucker-man G. The Greatest Trade Ever: The Behind-the-Scenes Story of How John Paulson Defied Wall Street and Made Financial History. N. Y.: Crown Business, 2010.
¹⁷ Известный пример, впервые использованный в 1948 г. в: Friedman M., Savage L. The Utility Analysis of Choices Involving Risk // Journal of Political Economy. 1948. Vol. 56, No 4. P. 279—304.