Российский протекционизм: проблема институционального наследия

Протекционизм (от лат. protectio — прикрытие, покровительство) определяется в Рунете прежде всего как политика защиты внутреннего рынка от иностранной конкуренции через систему определенных ограничений¹. Нередко отмечается двойственный характер протекционизма: он может как содействовать развитию национального производства, так и тормозить его, способствуя усилению позиций отечественных монополистов на внутреннем рынке. В Большой Советской Энциклопедии протекционизм капиталистических государств трактовался примерно так же, причем он рассматривался как явление, присущее капиталистическому способу производства. Однако протекционизм так называемых «развивающихся государств» определялся как «прогрессивное явление», поскольку «их внешнеэкономическая политика направлена на защиту формирующихся отраслей национального хозяйства от экспансии со стороны империалистических держав»². Именно такое понимание протекционизма как прогрессивной меры определяет позицию едва ли не большинства субъектов и экономической политики России.

Протекционизм, особенно в условиях всеохватывающей глобализации, сферой внешней торговли не исчерпывается: защита от иностранной конкуренции по определению должна распространяться не только на потоки товаров и услуг, но и на движение капиталов и рабочей силы. Однако политика протекционизма отдельных государств была и остается чаще всего селективной и «разноскоростной»: меры по защите от одних потоков могут быть не равноценны по своим масштабам мерам по другим направлениям. Более того, ограничения импорта товаров и услуг нередко сопровождаются стимулированием иностранных инвестиций в «защищаемые» секторы. Однако главным всегда остается создание своего рода «парникового эффекта» для избранных секторов и направлений, ограждение их от открытой международной конкуренции.

В настоящей статье рассматривается дореволюционный и советский опыт проведения протекционистской политики. Обращение к истории проблемы связано с тем, что протекционизм в современной российской экономической политике многое унаследовал от подходов и предубеждений именно советского периода. Институциональная память не отличается избирательностью: институты настоящего складываются под воздействием институциональной среды прежде всего ближайшего, а не более отдаленного прошлого.

Протекционизм в России как последовательный политико-экономический стратегический курс ассоциируется в первую очередь с именем Сергея Юльевича Витте, определявшего российскую экономическую политику в 1892 — 1903 гг. Предложенная и во многом реализованная «русская национальная доктрина» Витте, суть которой, используя современную терминологию, можно сформулировать как «догоняющее развитие на основе ускоренной модернизации», опиралась, с одной стороны, на опыт предшествовавшего периода, связанного с именем министра финансов России А.И. Вышнеградского, а с другой — на теоретические положения классика немецкой исторической школы Ф. Листа. Последний был, как известно, активным сторонником жесткого протекционизма в целях индустриализации и так называемого «позитивного национализма»³. Витте, очевидно, нашел у Листа то, что искал: «здоровый национализм», позволявший преодолеть космополитизм английской школы и представлявшийся надежным фундаментом для построения здания капитализма в России.

Как отмечал Витте, внешнеторговый курс на защиту отечественной промышленности был намечен Вышнеградским, в последний год правления которого — 1891 г. — был «введен строго протекционистский и систематический таможенный тариф»⁴. Его ставки по большинству видов промышленной и сельскохозяйственной продукции значительно превышали ставки тарифа 1868 г., поэтому большинство пошлин стали, по сути, запретительными.

При этом существенно возросли пошлины и на товары (металлургические и машинотехнические изделия), которые требовались для таких бурно развивавшихся секторов экономики, как железнодорожный транспорт и машиностроение. Очевидно, акцент здесь в первую очередь делали на продукции отечественного производства. В то же время ставка тарифа на товар широкого спроса — хлопчатобумажные изделия — осталась практически на прежнем уровне, что, видимо, не позволяло «расслабиться» отечественным производителям мануфактуры⁵.

Цели и задачи протекционистской политики были сформулированы в программе развития промышленности и торговли России, разработка которой была завершена осенью 1893 г. Необходимость протекционистских мер объясняли невозможностью открытой конкуренции российской индустрии, только что вышедшей из периода «утробного развития», с промышленностью стран Запада, «организованной и в техническом, и в экономическом, и в общественном отношениях». Указывали и на необходимость преодоления чрезмерной сырьевой ориентации российского экспорта: «Наш вывоз до сих пор сосредотачивается преимущественно на сырье, т. е. на наименее доходном в международной торговле товаре», и нужно «постепенно подготовить переход к относительно большему вывозу переработанных продуктов, благодаря чему народный труд будет извлекать большие выгоды из экспорта, до сих пор оплачивающего преимущественно наши естественные богатства»⁶. (С сожалением приходится констатировать, что эти сформулированные еще при Витте целеустановки и аргументы в пользу протекционизма и по сей день сохраняют свою актуальность.)

Меры таможенной защиты оказались эффективным средством борьбы с конкурентами из ряда европейских стран, которые в тот период почти закрывали свои рынки и открыто поддерживали внешнюю экспансию своих производителей. Речь идет в первую очередь о Германии, с которой России пришлось вести, по словам Витте, «беспощадную таможенную войну». Благодаря применению фактически запретительных пошлин России в итоге удалось заключить с Германией взаимовыгодное соглашение. Договоры на тех же принципах были позже подписаны и с другими странами, в частности с Францией и Австро-Венгрией. «Система торговых договоров превратила таможенные ставки в одно из средств и даже одну из целей внешнеполитических государственных отношений»⁷.

В 1903 г. был принят новый таможенный тариф, изменение ставок которого не было столь радикальным, как в 1891 г. Его введение на практике означало продолжение прежнего внешнеэкономического курса.

Вместе с тем Витте, осознавая односторонность протекционистской политики и следуя концепции Листа, рассматривал высокие таможенные барьеры как временное явление. По мере укрепления национальной промышленности торгово-экономическая политика должна была становиться все более либеральной. От протекционизма конца XIX — начала ХХ в. страдали как широкие слои населения, вынужденные покупать подорожавшие менее качественные отечественные товары, так и отдельные секторы народного хозяйства. Исследователь российской таможенной политики, профессор Томского университета М.Н. Соболев считал, что доминирующая фискальная цель была «блестяще осуществлена при величайшем напряжении платежных сил народной массы»⁸. По его оценке, во второй половине XIX в. русский народ благодаря повышенным таможенным тарифам положил «на алтарь отечественной промышленности» 14 — 15 млрд руб.⁹

Нельзя однозначно судить о том, в какой степени именно таможенный протекционизм способствовал бурному экономическому росту в России в начале ХХ века. Дело в том, что практически одновременно действовала противоположная стратегия, которую, используя современную терминологию, можно охарактеризовать как «политику открытых дверей» для иностранных компаний. Благодаря мерам правительства Витте — проведению денежной реформы 1895 — 1897 гг. и укреплению российской валюты, принятию таможенного тарифа 1891 г., получению новых госзаймов, направленных на перевооружение армии, строительство железных дорог, модернизацию тяжелой промышленности, — иностранный капитал активно устремился в Россию. Причем администрация Витте, как и последующие правительства, при всех изменениях политико-экономического курса неуклонно придерживалась линии на поощрение «иностранного присутствия» в экономике России. В феврале 1899 г. Витте обратился с секретным докладом к императору, в котором, помимо прочего, утверждалось, что приток иностранных капиталов позволит создать конкурентную среду для российских промышленников и заставит их снизить цены на продукцию фабрично-заводской промышленности¹⁰. По сути, это означало предложение создать равные условия для конкуренции отечественных и зарубежных промышленников.

В начале ХХ в. иностранные капиталы присутствовали в российских филиалах иностранных предприятий; в иностранных предприятиях, специально созданных для работы в России; в российских акционерных обществах через долевое участие; в акционерных обществах, учрежденных на иностранные капиталы и зарегистрированных в России (см. табл. 1).

Таблица 1

Иностранное участие в экономике россии в начале ХХ в.

Отрасль народного хозяйства	Капиталы акционерных обществ с русским уставом					Капиталы иностранных предприятий (млн руб.)	Всего (млн руб.)	Доля иностранного капитала (в %)
	отечественные		иностранные		всего
	млн руб.	%	млн руб.	%	млн руб.
Горно-металлургическая, металлообрабатывающая, машиностроительная	363,3	70,2	154,0	29,8	517,3	242,8	760,1	52,0
Другие отрасли	648,7	85,3	111,5	14,7	760,2	38,6	798,8	18,0
Банки, страховые компании	745,9	98,2	13,7	1,8	759,6	83,5	843,1	11,0
Итого	1757,9	86,3	279,2	13,7	2037,1	364,9	2402,0	26,8

Источник: Бовыкин В. И. Зарождение финансового капитала в России. М., 1967. С. 295.

Другие авторы приводят иные данные о размерах иностранных капиталовложений и об их удельном весе в общем объеме инвестиций в российской экономике (см. табл. 2).

Таблица 2

Доля иностранных капиталов в общем объеме инвестиций в российской промышленности (в %)

1880	1890	1893	1900	1915	1916/1917
15	55	41	31	41	45

Источник: Эвентов Л.Я. Иностранные капиталы в русской промышленности. М.-Л., 1931. С. 76.

Вместе с тем среди исследователей нет разногласий относительно предпочтений иностранных инвесторов: на первом месте по объему иностранных капиталовложений всегда была горная (добывающая) промышленность. На ее долю из всей суммы иностранных вложений приходилось: в 1890 г. — 32,7%, 1900 г. — 41,1, 1915 г. — 39,5%¹¹. Далее следовали: металлообработка и машиностроение, кредитные учреждения, текстильные предприятия и химическая промышленность¹².

Наиболее заметную роль иностранные капиталы сыграли в развитии добывающей промышленности Юга России. Пионером среди иностранных инвесторов стал Дж. Юз. Для разработки угля он основал «Новороссийское общество каменноугольного, железного и рельсового производств». Чугун начали выплавлять еще в 1872 г. Завод работал по полному металлургическому циклу, впервые в России запущено 8 коксовых печей, освоено горячее дутье. Основанный Юзом комбинат стал одним из индустриальных центров России, а затем и Украины¹³. Активное участие в развитии российской металлургии позднее приняли капиталы из Бельгии и Франции. Последние вскоре заняли доминирующее положение. В 1913 г. на долю 10 предприятий южнорусского района, основанных на французские капиталы, приходилось 60,7% общероссийской выплавки чугуна¹⁴. Не менее значимую роль иностранные капиталы сыграли в разработке южных нефтяных месторождений. В 1879 г. Р. Нобель основал «Товарищество нефтяного производства братьев Нобель», или «Концерн Бранобель». Доля концерна в российской нефтедобыче составляла: в 1898 г. — 3,8%, в 1902 г. — 12, в 1903 г. — 10,8%¹⁵.

В машиностроении и металлообработке иностранное присутствие наиболее заметно в таких секторах, как производство сельскохозяйственной техники, оборонная промышленность, электроэнергетическое машиностроение, паровозостроение и железнодорожная промышленность.

Лидером в производстве сельскохозяйственных орудий была американская фирма «Международная компания жатвенных машин в России». В паровозостроении 5 компаний из 8 были связаны с французским капиталом, в 1911 г. они производили 86,5% всех паровозов в России. В производстве электротехники доминировали германские компании «Сименс» и «Гальске и Шуккерт». В 1910 — 1914 гг. доля русских капиталов в электротехнике составляла 1/3 общего объема инвестиций, в электроэнергетике она была еще ниже¹⁶. Германские капиталы преобладали и в химической промышленности, за исключением производства резиновых изделий, где их потеснили французские. В оборонной промышленности и судостроении английский инженер Вакер возглавлял «Акционерное общество Николаевских заводов и верфей» (основной капитал которого был французским). Ему принадлежали акции и других предприятий подобного типа. Английские капиталы активно участвовали в золотодобыче: английское «Общество Ленских золотых приисков» было крупнейшим золотопромышленным предприятием России, на него приходилась 1/4 общего объема добычи золота¹⁷.

Отметим иностранное присутствие в кредитно-финансовом секторе дореволюционной России. Согласно подсчетам советского исследователя С. Л. Ронина, к началу Первой мировой войны доля иностранного капитала составляла 42,6% общей суммы капиталов 18 крупнейших банков России. Из них 21,9% приходилось на французские капиталы, 17,7 — на германские, 3% — на английские¹⁸.

С 1898 г., когда началось активное обсуждение вопроса об иностранных капиталах в России, данная проблематика стала предметом ожесточенных дискуссий. С критикой курса Витте на привлечение иностранных инвестиций выступали влиятельные политики и военные, в том числе И. Дурново, В. Плеве, П. Лобко.

Идеологический фон обеспечивали славянофилы — писатели и публицисты, и не только потому, что представляли интересы помещичьего землевладения, но и в силу собственно «почвеннических» убеждений. Понятно, что о «вреде и опасности русским интересам» заявляли многие представители торгово-промышленных и банковских кругов, в первую очередь московских финансовых групп и уральской промышленности, испытывавших наибольшее конкурентное давление.

За активное использование иностранных капиталов в хозяйстве России выступали публицисты и ученые либерального направления, а также промышленники Юга России. В самом начале дискуссии, когда принципиальное решение об иностранном участии предстояло принять на высшем уровне, важнейшую роль сыграла поддержка великого русского ученого Д. И. Менделеева. В его письме на имя императора, направленном в ноябре 1898 г., обосновывалась необходимость обеспечить приток в Россию иностранного капитала именно в условиях ужесточения таможенного режима. Подобное сочетание внешнеторгового протекционизма с открытием страны для иностранных капиталов позволило бы, по мнению Менделеева, будущим поколениям увидеть «такой расцвет промышленности, о котором теперь можно только мечтать и до какого способен достичь... способнейший и ко всему чуткий народ»¹⁹. Основные положения послания Менделеева вошли в доклад Витте и были одобрены на особом совещании министров.

В защиту идеи иностранного присутствия в экономике выступали крупные русские ученые-экономисты П. Б. Струве, И. И. Янжул, М. И. Туган-Барановский. Перу последнего принадлежат строки, актуальные, на наш взгляд, и по сей день: «Наши самобытники с ужасом говорят о захвате иностранными капиталами природных богатств России... Подсчитывают будущие дивиденды, которые получат иностранные капиталы и которые уедут из России. Но при этом забывают, что этих прибылей совсем бы не было, если бы иностранный капитал не оплодотворял нашей промышленной почвы. Забывают, что раз вложенный капитал остается в стране — питает собой рабочую массу. Вся наша промышленность нового времени развивалась на основе иностранных капиталов»²⁰.

Во время Первой мировой войны свои позиции в России, прежде всего в электротехнической промышленности, утратил германский капитал. Однако образовавшиеся ниши заполнил в основном не российский, а иностранный капитал, главным образом американский.

После событий октября 1917 г. привлечение иностранных капиталов в экономику дореволюционной России советские исследователи оценивали неоднозначно. Если в ряде работ, вышедших при нэпе и в поздний советский период, присутствуют толерантные оценки, в частности указывается на положительную роль иностранного участия²¹, то во время сталинщины пропагандировалась прежде всего теория «денационализации», согласно которой страна до революции находилась в «полуколониальной» зависимости. Утверждалось, что иностранные капиталы превратили Россию в полуколонию более развитых держав, и она должна была служить сырьевой базой для заграничных капиталистов в ущерб национальным интересам.

Подчеркнем, что приведенные выше обвинения носят характер исключительно политико-идеологической декларации: апологеты теории «полуколонии» не могли привести в ее обоснование никаких аргументов, кроме статистики участия иностранных капиталов в отдельных — хотя несомненно ключевых — отраслях. Никаких доказательств закабаления, особо жестокой эксплуатации или «антироссийской деятельности» не было найдено. Более того, в 1960-е годы в исследованиях В.И. Бовыкина, В.С. Дякина, А.Г. Донгарова и других было установлено, что в России иностранный капитал выступал естественной и неотъемлемой частью ее экономики, работал на отечественную промышленность, а не на нужды стран инвесторов²², и сыграл роль катализатора национального экономического развития²³.

Экономическая интернационализация России была, несомненно, выгодна инвесторам из Европы, но не потому, что они хотели ее колонизировать, а вследствие того, что она открывала возможности для выгодного и продолжительного бизнеса в стране. Характерно, что наибольший рост иностранных инвестиций приходился на периоды не подъемов, а спадов в российской дореволюционной экономике²⁴. Однако в советский период результатами политики «открытых дверей» дореволюционного времени страна уже не могла воспользоваться: вся промышленность, включая предприятия с иностранным участием, была национализирована.

1920—1930-е годы — защита социализма в отдельно взятой стране

Придя к власти, большевики в первую очередь — до огосударствления основных отраслей промышленности и внутренней торговли — национализировали внешнюю торговлю. В соответствии со ст. 1 Декрета СНК РСФСР от 22.04.1918 г. вся внешняя торговля объявлялась государственной сферой. «Торговые сделки по покупке и продаже всякого рода продуктов (добывающей, обрабатывающей промышленности, сельского хозяйства и пр.) с иностранными государствами и отдельными торговыми предприятиями за границей производятся от лица Российской Республики специально на то уполномоченными органами. Помимо этих органов всякие торговые сделки с заграницей для ввоза и вывоза воспрещаются»²⁵. Фактически тогда же — в апреле 1918 г. — в РСФСР была введена и государственная монополия на осуществление валютных операций, хотя официально только Декретом СНК РСФСР от 6 октября 1921 г. Наркомфину было поручено (а всем без исключения организациям, учреждениям и лицам запрещалось) производить покупку золота, платины и иностранной валюты.

Согласно БСЭ, основная задача монополии внешней торговли (м. в. т.) заключалась в «обеспечении в сфере внешнеторговых связей общегосударственных интересов». Наряду с этим постулировалась и протекционистская функция — монополия «гарантирует независимое развитие народного хозяйства СССР и плановый характер его внешней торговли», а «во взаимоотношениях с капиталистическими странами м. в. т. выступает в качестве действенного инструмента защиты от экономической экспансии»²⁶.

Использование большевиками сразу после захвата власти такого сверхэффективного протекционистского механизма, как монополия внешней торговли, было мерой не только вынужденной, но и обязательной. Иной инструментарий, очевидно, не мог бы обеспечить утверждение, выживание и последующее существование социалистического строя с плановым ведением хозяйства в государственных масштабах. Когда Н. И. Бухарин в 1922 г. предложил перейти к более мягкому режиму во внешнеэкономической сфере и ввести сдерживающие таможенные тарифы, Ленин категорически отверг эту идею. Подобная «либерализация» обернулась бы, по его мнению, пагубными последствиями, «ибо ни о какой серьезной таможенной политике сейчас, в эпоху империализма, не может быть и речи, кроме системы монополии внешней торговли... На практике Бухарин, — писал далее Ленин, — становится на защиту спекулянта, мелкого буржуа и верхушек крестьянства против промышленного пролетариата, который, абсолютно, не в состоянии воссоздать своей промышленности, сделать Россию промышленной страной без охраны ее никоим образом не таможенной политикой, а только исключительно монополией внешней торговли. Всякий иной протекционизм в условиях современной России есть совершенно фиктивный, бумажный протекционизм, который ничего пролетариату не дает»²⁷.

Это принципиальное значение монополии внешней торговли как единственно возможного средства протекционизма при социализме советского образца было подтверждено всей историей советской системы. Монополия внешней торговли была введена сразу после установления советского строя и отменена немедленно после перехода к свободному рынку. На протяжении более чем 70 лет она оберегала социалистическую экономику от «пагубного» воздействия международной конкуренции, а при отсутствии внутренней конкуренции позволяла формировать структуру экономики в соответствии с идеологическими постулатами, а не требованиями реального спроса. Монополия внешней торговли, по сути, делала возможным исключение непосредственного потребителя из процесса принятия решений в экономической жизни, утверждая роль государства как единственного (в СССР) или безусловно доминирующего (в социалистических странах ЦВЕ) хозяйствующего субъекта. Иными словами, важнейшая функция монополии как протекционистской системы заключалась в защите самого советского социализма, всей структуры его народного хозяйства и всей системы институтов от воздействия внешней среды, от международных сопоставлений и конкуренции.

Либерализация экономики в период нэпа в значительной степени затронула внешнеэкономическую сферу, хотя, несомненно, в меньшей степени, чем внутреннюю экономику. В октябре 1922 г. была разрешена биржевая торговля иностранной валютой, а с февраля 1923 г. за Госбанком сохранялась только монополия на покупку золотой и серебряной монеты. Однако фактически государство осуществляло полный контроль над валютными операциями. Также в 1922 г. началась эмиссия новой денежной единицы — червонца, имевшего золотое содержание (1 червонец = 10 дореволюционным золотым рублям = 7,74 г чистого золота). В 1924 г. быстро вытесненные червонцами совзнаки вообще прекратили печатать и изъяли из обращения. С 1 апреля 1924 г. курс червонца публиковался на Нью-Йоркской фондовой бирже. Весь апрель котировки червонца превышали его долларовый паритет. В 1924 — 1925 гг. неофициальные сделки с червонцем совершались в Лондоне и Берлине. В конце 1925 г. был принципиально решен вопрос о его котировке на Венской бирже. Червонец официально котировался также в Милане, Риге, Риме, Константинополе, Тегеране и Шанхае. Советский червонец можно было обменять или приобрести практически во всех странах, однако эта конвертируемость оставалась относительной и во многом условной, поскольку частные предприятия не могли использовать приобретенную валюту для внешнеторговых расчетов.

Как известно, советское правительство возлагало большие надежды на активное использование института концессий, прежде всего для привлечения в экономику иностранных капиталов и технологий. Вопрос о сдаче предприятий в аренду иностранным капиталистам был поставлен еще в период военного коммунизма — весной 1918 г. на I Всероссийском съезде Советов народного хозяйства. В официальном политическом заявлении, подготовленном с целью ориентировать членов советской делегации на советско-германских экономических переговорах, отмечалось, что Советская Россия может получить «необходимые для русского производства заграничные продукты» лишь за счет займов и кредитов. Этого можно было достигнуть только предоставлением концессий «для создания новых предприятий, необходимых для систематического развития не использованных еще производительных сил России по общему плану». При этом, однако, задавались жесткие ограничения: концессии не должны были превратиться в «сферы влияния иностранных государств». Из территорий, где могли действовать концессии, следовало исключить Урал, Донецкий и Кузнецкий бассейны и район Баку. Концессионеры должны подчиняться советскому законодательству; советское правительство должно получать часть продукции по рыночным ценам и часть прибыли, если она превышает 5%²⁸. Хотя указанный документ относился к связям с Германией, его положения получили характер принципиальных установок. По сути, это были наметки концессионной политики периода нэпа. Проводить этоу политику поручили Л. Д. Троцкому, возглавившему Концессионный комитет.

Масштабы концессионной кооперации с иностранными предпринимателями оказались, однако, очень скромными: в 1926 — 1927 гг. действовало 117 концессионных и арендных соглашений; на предприятиях, функционировавших на их основе, было занято 18 тыс. рабочих, на них производилось немногим более 1% промышленной продукции²⁹. Очевидный неуспех этого начинания объяснялся прежде всего двумя причинами.

Во-первых, и это главное, большевики отказались от реституции экспроприированной у иностранных владельцев собственности; соответственно при таких рамочных условиях о получении нового «кредита доверия» не могло быть и речи. Во-вторых, в принципе действовали ограничения, о которых шла речь в упоминавшемся выше документе: из концессионной сферы исключались имеющие ключевое значение отрасли и регионы. Кроме того, по мере реализации концессионной стратегии все более очевидным становился прагматизм советского образца: концессии использовались в первую очередь для укрепления государственного, то есть социалистического, сектора. Расширять международную кооперацию на концессионной основе и активнее включаться в мирохозяйственные связи власть, очевидно, не собиралась. Де-факто, когда зарубежное оборудование и технологии осваивали советские специалисты, правительство расторгало концессионные и иные кооперационные соглашения с иностранными компаниями³⁰.

Либерализация внешнеэкономической деятельности при нэпе жестко контролировалась и осуществлялась дозированно: открытие экономики допускалось ровно в той степени, в какой оно не угрожало политическим, экономическим и идеологическим устоям советского режима. Этот вывод подтверждается отношением верховной власти к монополии внешней торговли. Некоторые советские лидеры предлагали отказаться от нее и не ограничивать свободу торговли государственными границами. Помимо Бухарина, с подобными предложениями выступал и Г. Я. Сокольников, считавший, что успешное экономическое развитие страны реально лишь в случае, если она сможет «хозяйственно примкнуть к мировому рынку». Монополия внешней торговли, по его мнению, не позволяла полностью использовать экспортный потенциал страны, поскольку крестьяне и кустари за свои продукты получали только обесцененные советские денежные знаки, а не валюту³¹.

Все нападки на монополию внешней торговли в итоге были отражены ее сторонниками во главе с Лениным. В период нэпа значение монополии как одной из «командных высот», которые в любом случае должны были сохраняться за государством, в известном смысле даже возросло по сравнению со временем военного коммунизма. Так, в резолюции конференции РКП(б) в декабре 1923 г. констатировалось: «Монополия внешней торговли вполне оправдала себя, в частности, в условиях НЭП'а и как орудие охраны богатств страны от расхищения их туземным и иностранным капиталом, и как средство социалистического накопления. Только целиком сохраняя систему монополии внешней торговли, мы могли добиться уже сейчас активного торгового баланса и сосредоточить доходы от внешней торговли в руках государства... Монополия внешней торговли должна быть и в дальнейшем целиком сохранена, как важнейший, особенно в период НЭП'а, элемент хозяйственной политики партии»³².

В 1920-е годы активно изменяли структуру внешнеэкономических связей на принципах государственной монополии. Созданный в 1923 г. Наркомат внешней торговли получил свой фонд для торговли, то есть он перестал быть посредником, а превратился в хозяйственный закупочный и торговый аппарат. Наркомвнешторгу предоставлено право давать отдельным учреждениям разрешения на закупку товаров, но при условии утверждения им этих договоров. Хотя Декретом ВЦИК от 13 марта 1922 г. Центросоюзу позволено продавать свои заготовки за границей кооперативным организациям под контролем Наркомвнешторга, основными субъектами внешнеэкономических отношений стали непосредственно подчиненные ему торговые представительства.

Благодаря сохранению командных высот в экономике удалось довольно быстро свернуть нэп и перейти к тотальному огосударствлению экономики и осуществлению индустриализации по рецептам марксизма-ленинизма — через развитие тяжелой промышленности. Внешнеторговая монополия социалистического государства в этих условиях оказалась чрезвычайно эффективным средством реализации соответствующих установок. Она была уже не просто «щит и ограда. молодой социалистической промышленности»³³. Она стала наиболее эффективным инструментом внешнеторговой экспансии, поскольку позволяла четко проводить избранную линию, невзирая на последствия для народного хозяйства или внешнеэкономической сферы. Произошедшая в конце 1920-х — начале 1930-х годов резкая смена курса во внешнеэкономической (и разумеется, во внешнеполитической) сфере означала переход от нэповской полуоткрытости (или полузакрытости) к политике опоры на собственные силы, по существу, к самоизоляции. В основе нового курса лежал идеологический тезис об антагонизме двух систем и о — якобы временной — необходимости существования во враждебном окружении. «Железный занавес», о котором стали говорить в конце 1940-х годов, на самом деле был опущен еще в 1930-е, когда в стране сложилась атмосфера специфической советской ксенофобии — менталитет обитателей «осажденной крепости».

С отказом от конвертируемости червонца (в 1928 г.) началось быстрое снижение его реального курса. Хотя номинально в период существования червонца с 1922 по 1947 г. его так называемое «золотое содержание» оставалось неизменным, реально по отношению, например, к американскому доллару он обесценился в первой половине 1930-х годов в 2,5—3,5 раза³⁴. С переходом к самоизоляции в стране немедленно возник дефицит потребительских товаров, в том числе массового спроса. Их импорт быстро сокращался (в 1938 г. составил всего 1%), как и внутреннее производство, и целый ряд промышленных товаров и продуктов питания можно было приобрести только в магазинах Торгсина (1931—1936 гг.), где они обменивались на «валютные ценности» (золото, серебро, драгоценные камни, предметы старины, наличную валюту). Соответственно в этот период возникла пропасть между так называемым «инвалютным» рублем, используемым в качестве учетной единицы во внешнеторговой статистике, и рублем внутренним, на который граждане могли (если могли) приобрести весьма ограниченный перечень товаров и услуг, определяемый по усмотрению власть предержащих. В этот период была введена карточная система распределения продуктов среди населения. С учетом скрытой инфляции, связанной с дефицитом большей части товаров и услуг, реальная покупательная способность внутреннего рубля уменьшилась в период коллективизации и индустриализации по сравнению с периодом нэпа не менее чем в шесть раз. А поскольку номинальные доходы граждан оставались практически прежними, можно считать, что жизненный уровень населения снизился в тех же пропорциях. Такова реальная цена социалистической индустриализации.

Благодаря резкому удешевлению рабочей силы вследствие в том числе кратной девальвации рубля советский режим смог перейти к активному демпингу на внешних рынках, для борьбы с которым страны со свободной торговлей не сумели найти эффективных контрмер. Иностранным предпринимателям впервые пришлось не только считаться с массовыми поставками продуктов, произведенных с чрезвычайно низкими издержками на оплату рабочей силы или даже реквизированных, но и иметь дело с так называемым «торгующим государством» — контрагентом с невиданными прежде мобилизационными возможностями.

Начало кампании против «советского демпинга» и использования в СССР «принудительного труда» было положено в 1930 г. серией публикаций в газете «Нью-Йорк ивнинг пост» об угрозе «красной торговли». После чего в США был издан ряд административных и таможенных актов, открыто направленных против советских товаров из областей, где использовался труд заключенных. Во Франции 3 октября 1930 г. был издан декрет, вводивший систему лицензий на импорт основных советских товаров. Англия в апреле 1933 г. ввела эмбарго на 80% товаров советского экспорта.

Однако, как справедливо отмечали советские авторы того периода, «на всякую попытку дискриминации нашей торговли Советский Союз, опираясь на государственную монополию внешней торговли, наносил с такой силой ответный удар, что наши противники быстро отрезвлялись»³⁵. Контрмеры советской стороны — ограничения или запрет ввоза товаров из стран, «дискриминирующих» советские товары, — оказывали несравнимо более сильное воздействие на западные демократии. Достаточно назвать одну причину такого неравенства

сил: правительства этих стран, в отличие от советского правительства, были обязаны нести ответственность за принятие всяких радикальных решений, тем более в условиях разразившегося кризиса. В то же время советское правительство при разработке и проведении своей хозяйственной политики, в том числе во внешнеэкономической сфере, могло позволить себе не только не считаться с мнением населения, но и игнорировать его наиболее насущные нужды.

В советский период внешнеэкономические итоги социалистической индустриализации 1930-х годов получали исключительно положительную оценку. В статье в БСЭ замминистра внешней торговли в 1960 — 1970-е годы В. С. Алхимова, в частности, отмечалось: «Важные изменения произошли в структуре внешней торговли. В 1937—1938 гг. удельный вес импортируемого машинного оборудования в отношении отечественного производства оборудования составлял уже менее 1%. Если до Октябрьской революции 1917 г. промышленный экспорт России составлял 30%, а сельскохозяйственный — 70%, то в 1938 г. на долю промышленного экспорта приходилось 63,6%, на долю сельского хозяйства — 36,4% всего советского экспорта. Вместе с тем из экспорта были исключены продовольственные товары, необходимые для повышения уровня внутреннего потребления»³⁶.

Сопоставление статистических данных, характеризующих структуру внешней торговли, приведенных в статье Алхимова, с данными дореволюционной статистики не дает, на наш взгляд, оснований для однозначно оптимистичных заключений. Вывод о том, что социалистическая индустриализация не привела к ликвидации — и даже смягчению — структурного барьера во внешней торговле, представляется очевидным: сырье и полуфабрикаты в 1938 г. по-прежнему обменивались на готовые изделия. Причем доля машин и оборудования в советском экспорте (5%) даже ниже доли «фабрично-заводских изделий» в экспорте дореволюционной России (5,8%)³⁷.

Отдельного комментария заслуживает упоминаемое в статье сокращение экспорта продовольственных товаров, «необходимых для повышения уровня внутреннего потребления». Речь идет, по всей вероятности, о вывозе зерна, который действительно начиная с 1934 г. резко сокращался как вследствие кратного снижения мировых цен по причине мирового кризиса, так и в целях исправления допущенных в предыдущие годы «перегибов». Как известно, 1931 г. был неурожайным, однако экспорт хлеба продолжался: если в урожайном 1930 г. было вывезено 4,8 млн т., то в 1931 г. — 5,2, в 1932 г. — 1,82, а в 1933 г. — 1,76 млн т³⁸. При этом в 1932 — 1933 гг. от голодомора в стране погибло, по разным оценкам, от 4 млн до 7 млн человек. Подчеркнем также, что советский экспорт зерна был замещен главным образом экспортом других сырьевых товаров, в основном леса и полезных ископаемых, в сравнении с которыми зерно считается продуктом более высокой «степени обработки», не относящимся к категории невосполнимых ресурсов.

Как известно, в результате политики индустриализации ценой неимоверных усилий и огромных жертв в стране была создана мощная и по многим параметрам современная индустрия. Государственная монополия на внешнеторговые и валютные операции сыграла при этом чрезвычайно важную роль. Однако советская промышленность формировалась не под влиянием внутреннего спроса свободных производителей и домохозяйств. Она не испытывала и непосредственного давления внешней конкуренции. Политика самоизоляции и закрытости с активным использованием средств нерыночного воздействия, в том числе мощнейшего протекционистского режима, привела к образованию, упрочению и разрастанию огромного нерыночного сектора, ориентированного в первую очередь на военные нужды.

Внешнеэкономическая политика 1970—1980-х годов

В годы так называемого «застоя» государственная монополия внешней торговли не только оставалась надежным средством защиты советской экономики от воздействия внешней среды, но и была весьма действенным инструментом экономической консолидации политического режима. Благодаря закупкам за рубежом удавалось в значительной мере смягчать постоянно порождаемые плановой экономикой дефициты, причем как в потребительской, так и инвестиционной сферах. Этому способствовала и благоприятная конъюнктура — положительная динамика мировых цен на товары советского экспорта с начала 1970-х до середины 1980-х годов.

Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, подчеркнувший в одном из своих выступлений, что «хлеб для народа и безопасность страны» всегда были и будут предметом его главных забот³⁹, дал краткое и емкое определение приоритетов хозяйственной политики того периода. Поставленные задачи, несомненно, решались, не в последнюю очередь благодаря централизованным закупкам за рубежом, хотя и с разной результативностью. В силу самой логики социалистической плановой системы, изначально ориентированной на соблюдение идеологических постулатов, второй из названных приоритетов — «безопасность страны» — был всегда намного более «приоритетным». Кроме того, задача диверсификации предложения товаров и услуг в потребительской сфере вообще не стояла, а чрезмерное многообразие в этом секторе в странах со свободной экономикой квалифицировалось советской пропагандой как издержки рыночной конкуренции и считалось выражением непродуктивных затрат общественного труда. Соответственно население социалистического государства находилось в жестких рамках обязательного рациона: оно хотя и не голодало, как во времена сталинской коллективизации и индустриализации, однако постоянно испытывало нужду в различных товарах и услугах, которые можно было только «достать», поскольку нельзя было купить.

Как известно, импорт играл особую роль в обеспечении поставок «хлеба для народа»: начиная с 1963 г. Советский Союз стал хроническим импортером зерновых. Проблема так называемой продовольственной безопасности, то есть достижения самообеспеченности основными видами продовольствия, со временем только обострялась. Импорт зерна, как и мяса, занимал важнейшее место в продовольственном балансе, хотя валютные резервы в первую очередь использовались для закупок машинотехнической продукции.

Машины и оборудование всегда были главной статьей советского импорта. В Советском Союзе на протяжении всего периода его существования проводилась активная промышленная политика. Плановое ведение хозяйства, внешнеторговая и валютная монополия, казалось бы, позволяли социалистическому государству провести практически любой масштабный экономический маневр и добиться, по меньшей мере, паритета с Западом в технико-технологической сфере. Однако структурный барьер во внешней торговле не снижался, хотя такая задача и ставилась. По стоимости объем импорта машин и оборудования всегда кратно превышал объем экспорта, а технологическое отставание в гражданском секторе нарастало с каждым годом.

Технологические прорывы в отдельных секторах, связанных с оборонной промышленностью, не могли повлиять на общий тренд: достижения в силу закрытости этой сферы не использовались вне ее, в отличие, например, от практикуемой в США передачи решений и идей из ВПК в гражданские отрасли. Соответственно на технико-технологическом уровне производимой в СССР машинотехнической продукции не могла не сказаться специфика хозяйственной системы в целом. Советская экономика, несомненно, получала извне импульсы для развития, однако соревнование двух систем не могло заменить коммерческую конкуренцию. Более того, оно нередко задавало сомнительные ориентиры даже в технологическом отношении⁴⁰. Но самое главное — соревнование систем зачастую вынуждало искать решения любой ценой: соображения так называемой народно-хозяйственной эффективности либо не принимались в расчет⁴¹, либо в силу деформированной структуры цен дезориентировали лиц, принимающих решения. В 1970—1980-е годы в стране на складах регулярно из года в год «оседало» импортное оборудование стоимостью 4—5 млрд инвалютных руб., что, однако, практически не сказывалось на экономическом положении предприятий, заказавших эту технику. Стоимость абсолютно не нужного оборудования, закупаемого за рубежом, в отдельные годы достигала сотен миллионов инвалютных рублей.

Технократический уклон, порождаемый и постоянно воспроизводимый, в том числе закрытостью от международной конкуренции, стал типичной чертой социалистической плановой системы. Как отмечал основоположник теории хозяйственных порядков В. Ойкен, в условиях административной хозяйственной системы главная роль отводится инженеру, тогда как в рыночной экономике центральной фигурой является коммерсант⁴². Технократы доминировали даже в такой сфере, требующей специальной коммерческой подготовки, как внешняя торговля.

Технократический подход в сочетании с идеологическими постулатами предопределил советское понимание экономической безопасности государства. Последняя трактовалась как максимально возможная независимость от внешних источников развития⁴³. Чрезвычайно диверсифицированная структура советской экономики, лидерство по валовому производству отдельных видов продукции, наконец, достижения военно-промышленного комплекса — казалось бы, замкнутой и закрытой от внешнего воздействия сферы производства — создавали иллюзорное представление, что цель — обеспечить экономическую безопасность — вполне достижима, если уже не достигнута.

В своем стремлении к самодостаточности экономики советское руководство пыталось элиминировать прежде всего внешнеэкономическую зависимость от идеологического противника, постоянно имея в виду угрозу экономической блокады. Одновременно в экономических отношениях с развивающимися и особенно «братскими» социалистическими странами предубеждения «зависимости» практически отсутствовали, и в этой сфере доминировали иные критерии и подходы.

С образованием мировой социалистической системы оборонительные рубежи советского протекционизма отодвинулись от границ СССР. Советская плановая система «приоткрылась» по отношению к народному хозяйству большинства других социалистических стран. Причем степень открытости определялась в зависимости от уровня политических отношений. Так, до 1960 г. главным торговым партнером СССР была Китайская Народная Республика, а после резкого ухудшения политических отношений с КНР с 1961 г. и вплоть до ликвидации в начале 1990-х годов Совета Экономической Взаимопомощи (СЭВ) первое место по объему экспорта и импорта в СССР удерживала ГДР, численность населения которой составляла примерно 1, 5% численности населения Китая.

Со странами, в отношениях с которыми утвердилась атмосфера политического доверия, допускалось достаточно глубокое экономическое взаимопроникновение, которое в итоге институализировалось в форме «социалистической экономической интеграции» (СЭИ). Остановимся на важной, на наш взгляд, ее особенности. Речь идет о примате политических соображений при построении интеграционной системы и обслуживающих ее институтов. Это позволяет говорить о СЭИ как об исключительном случае, хотя по ряду формализованных признаков она может рассматриваться как одна из основных возможных моделей экономического интеграционного взаимодействия.

Политический интерес советского руководства заключался в том, чтобы как можно сильнее экономически привязать к СССР страны-сателлиты, большинство которых были членами военного пакта — Варшавского Договора. Советскому Союзу СЭВ был необходим в первую очередь для утверждения политического и военного господства на буферных территориях. Интерес руководства «малых» стран СЭВ, очевидно, состоял в том, чтобы на основе особых экономических отношений с «доминирующим партнером» удерживать под контролем внутреннюю социально-политическую ситуацию и хотя бы отчасти компенсировать системные слабости, по существу, навязанной их странам модели общественного развития.

Односторонность льгот, которая обеспечивала привязку стран-сателлитов к «доминирующему партнеру», базировалась на системе расчетов, точнее плановых взаимозачетов, на базе переводного рубля и на особой методике ценообразования в рамках СЭВ. Причем если в отношениях с менее развитыми странами СЭВ, в экспорте которых доминировали сырье и полуфабрикаты (Куба, Монголия), предоставляемые Советским Союзом преференции носили открытый характер и размеры помощи можно было оценить более или менее точно, то в отношениях с европейскими партнерами по СЭИ односторонность льгот не была столь очевидной.

В последние 25 лет существования СЭВ для установления цены на соответствующий продукт использовалась информация о динамике цен на такой же продукт на мировом рынке за последние пять лет. Рассчитанный среднеарифметический показатель «мировой цены» за пятилетний период становился основой цены на товары взаимного обмена. Такая методика, как считалось, обеспечивала «очищение» цены от конъюнктурных колебаний, позволяла постепенно приспосабливаться к изменениям мировых трендов — к падениям или скачкам «мировых цен».

Установить динамические ряды за пятилетний период можно было только по так называемым «биржевым товарам» — сырью, энергоносителям, продовольствию. Но этого нельзя было сделать по большинству «промышленных» товаров в силу множественности их параметров и характеристик. Для определения уровня цены в рамках СЭИ, как правило, использовались контрактные цены международной торговли на аналогичную продукцию. Например, для определения цены на чехословацкий станок привлекались материалы о ценах на «аналогичный» станок производства Великобритании, но не о цене на чехословацкий станок, проданный на свободном рынке. При такой практике европейские страны СЭВ, поставлявшие в СССР готовые изделия в обмен на сырье и энергоносители, пользовались возможностями, предоставляемыми закрытой системой торговли и ценообразования, и завышали цены на свою готовую продукцию. И если субсидирование, например, Кубы, Советским Союзом за счет покупки сахара по завышенным — в последние годы втрое — ценам было очевидным, то поддержка более развитых ГДР, Чехословакии и Венгрии оставалась закамуфлированной.

Достоверная информация об уровне дотаций европейским странам СЭВ отсутствовала, однако общее представление можно было составить, только получив доступ к статистическим сборникам по внешней торговле стран СЭВ, имевшим гриф «секретно». Сопоставление вычисляемых на основе данных из этого источника цен продаж, скажем, трикотажных изделий производства ГДР на Восток и на Запад позволяло выявить завышение цены при поставках в СССР в два-три раза. Дополняло картину «взаимовыгодной торговли» в рамках СЭВ полное игнорирование советской стороной фактора косвенных, в частности транспортных, издержек. «Братские страны» приглашали участвовать в интеграционных проектах на территории СССР без учета экономической целесообразности, а исходя из целесообразности политической и имея в виду так называемую межотраслевую специализацию той или иной страны. Подобное участие обеспечивало в последующем поставки дефицитных видов сырья и полуфабрикатов в соответствующую страну и снижало зависимость от импорта из капиталистических стран.

Импорт сырья из СССР при такой системе ценообразования и расчетов был настолько выгодным, что отдельные европейские социалистические страны запрашивали и, пользуясь благосклонностью советского руководства, получали топливно-сырье-вых товаров намного больше, чем требовалось для нужд внутреннего, ориентированного на экспорт и, как правило, чрезвычайно материалоемкого производства. «Излишки» часто после довольно неглубокой переработки перепродавали за «твердую» валюту. Так, ГДР для внутреннего потребления, в том числе для обеспечения нужд развитой, ориентированной на экспорт химической промышленности, требовалось ежегодно около 11 млн т нефти. Однако из Советского Союза она в 1970 — 1980-е годы получала 17,1 млн т нефти по пятилетним торговым соглашениям и дополнительно докупала еще свыше 2 млн т, расплачиваясь поставками так называемых валютных товаров, в частности продовольствия. Нефтепродукты из ГДР, естественно, продавались на Запад за свободно конвертируемую валюту. Дело доходило и до прямого реэкспорта советского сырья. Характерно, что вопросами «добывания» твердой валюты «нетрадиционными» методами непосредственно занимались спецслужбы ГДР.

И все же, несмотря на такую, казалось бы, прочную «привязку», интеграция в рамках СЭВ рухнула, можно сказать, в одночасье, не выдержав открытия как национальных экономик, так и собственно системы отношений внутри СЭВ. После перехода на расчеты в свободно конвертируемой валюте и по мировым, то есть договорным, а не плановым ценам СЭВ просуществовал лишь несколько месяцев. На скорость его распада, несомненно, повлияла и лавинообразная отмена монополии внешней торговли как в СССР, так и в европейских странах СЭВ. Социалистическую экономическую интеграцию в итоге погубила трансформация общественных порядков и пришедшая на смену централизованному планированию свобода экономических отношений.

Советский период протекционизма: итоги

На защиту социалистического строя, его завоеваний, институтов была поставлена самая мощная из всех возможных протекционистских систем, обычно используемая в мировой практике как мобилизационная мера только кратковременно и в экстремальных ситуациях. Но были ли при этом «обеспечены общегосударственные интересы во внешнеэкономической сфере»? Если судить по такому критерию, как повышение конкурентоспособности обрабатывающих отраслей национальной экономики, то нельзя положительно оценить итоги монополии внешней торговли в СССР. Создание для отечественной промышленности «тепличных» условий за счет ее ограждения от международной конкуренции дало результат, обратный ожидаемому. В условиях изоляции советское народное хозяйство всегда с запозданием получало ориентиры для поступательного развития, рыночные сигналы доходили до отраслей и предприятий опосредованно и, как правило, с искажениями.

С помощью монополии внешней торговли не удалось решить и такую важную задачу промышленной политики, как преодоление пресловутого структурного барьера во внешней торговле и увеличение в экспорте доли продуктов высокой степени обработки. Удельный вес сырья и некоторых продуктов его первичной переработки в советском экспорте в развитые капиталистические страны в 1970 — 1980-е годы, как и в предшествующие периоды, стабильно превышал 90%.

Отмена этой монополии породила массу проблем. Однако их возникновение было неизбежным, поскольку плановая экономика всегда не готова к открытию. Даже если бы своевременно тщательно изучили последствия отмены монополии внешней торговли, то единственный опыт, на который в начале 1990-х годов можно было опереться, был связан с постепенным открытием экономики Китая. (Опыт нэпа в части открытия экономики, как отмечалось выше, не убедителен.)

В Китае реформы во внешнеэкономическом секторе, как известно, начались на десятилетие раньше, чем в остальном социалистическом мире, когда СЭВ еще демонстрировал «преимущества» социалистической экономической интеграции — независимость от колебаний мировой конъюнктуры, планомерность и сотрудничество против стихии рынка и конкуренции. Китай же начиная с 1960-х годов не пользовался благами международного социалистического разделения труда, во всяком случае в сопоставимых со странами СЭВ масштабах. В его внешнеторговом обороте неуклонно росла доля индустриально развитых стран: в 1980 г. она составила 73%, а в 1986 г. — 80%. Возможно, именно постоянная конфронтация с жесткими реалиями мировых рынков, необходимость учитывать сравнительные издержки при определении эффективности внешнеэкономических связей обусловили намного более ранний старт преобразований в Китае. На постсоветском пространстве, как и в странах ЦВЕ, уже не было ресурса времени для реформирования прежней системы, а главное — отсутствовали политические предпосылки для ее сохранения даже в модифицированном виде. В сложившейся в этих странах ситуации вряд ли был возможен иной вариант трансформации, кроме резкой смены общественного и хозяйственного порядка со всеми неминуемыми последствиями.

Груз системных пороков — институциональных и структурных — в России едва ли не тяжелее, чем в других постсоциалистических странах. Он гнетет экономику страны до сих пор. Задача современного этапа заключается, видимо, в том, чтобы как можно скорее избавиться от этого наследия. Важно понять: в какой степени протекционизм — как принципиальная политика защиты отечественного бизнеса от иностранных конкурентов — ускоряет или тормозит освоение нового хозяйственного порядка?

---

¹ ru.wikipedia.org/wiki/.

² bse.sci-lib.com/article093549.html.

³ См.: Цвайнерт Й. История экономической мысли в России, 1805 — 1905. М., 2007. С. 287—289.

⁴ Витте С.Ю. Избранные воспоминания 1849 — 1911 гг. М., 1991. С. 246.

⁵ См.: Лященко П. И. История народного хозяйства СССР. Т. 2. М.-Л., 1948. С. 199.

⁶ Цит. по: Дроздов В. В. Внешнеэкономическая политика С. Ю. Витте // РоШекопот. 1999. № 11. С. 113 — 114.

⁷ Шепелев Л. Е. Царизм и буржуазия во второй половине XIX века. Проблемы торгово-промышленной политики. Л., 1981. С. 217.

⁸ ru.wikipedia.org/wiki/.

⁹ Дроздов В. В. Указ. соч. С. 115.

¹⁰ Дроздов В. В. Указ. соч. С. 116.

¹¹ Оль П. В. Иностранные капиталы в России. Пг., 1922. С. 27.

¹² См.: Шокарев С. Иностранный капитал в России конца XIX — начала ХХ вв. // РоШекопош. 1997. № 3 — 4. С. 128 — 129.

¹³ www.donbass.name/62-dzhon-dzhejjms-juz.html.

¹⁴ Лященко П. и. Указ. соч. С. 485.

¹⁵ Шокарев С. Указ. соч. С. 124.

¹⁶ Там же. С. 124 — 125.

¹⁷ Там же. С. 126.

¹⁸ Ронин С. Л. Иностранные капиталы и русские банки. М., 1926. С. 84 — 85.

¹⁹ Цит. по: Дроздов В. В. Указ. соч. С. 116.

²⁰ Туган-Барановский м. и. К лучшему будущему. СПб., 1912. С. 204.

²¹ Речь идет в том числе о таких вышеупомянутых авторах, как Бовыкин и Оль. См. также: Донгаров А. Г. Иностранный капитал в России и СССР. М., 1990.

²² тарновский К. Н. Советская историография российского империализма. М., 1964. С. 16—24, 40 — 42, 194—213.

²³ Донгаров а. Г. Указ. соч. С. 30 — 39.

²⁴ Шокарев С. Указ. соч. С. 129.

²⁵ www.mysteriouscountry.ru/wiki/index.php/.

²⁶ dic.academic.ru/contents.nsf/bse/.

²⁷ Ленин В. и. Полн. собр. соч. 5-е изд. Т. 45. С. 336.

²⁸ Карр Эд. История Советской России. Ч. IV: Экономический порядок. scepsis.ru/ library/id_2279.html.

²⁹ ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9D%D0%AD%D0%9F.

³⁰ тимошина т. м. Экономическая история России. М., 1998. С. 225—226.

³¹ Клименко е. Ю. Экономика России в период нэпа. М., 2004. works.tarefer.ru/33/ 101969/index.html.

³² Цит. по: Смушков В. Экономическая политика СССР. Харьков: Пролетарий, 1925. www.fintrest.ru/politekonomia74.html.

³³ Доклад И. В. Сталина на 7 расширенном Пленуме ИККИ 7—13 декабря 1926 г. // Ленин и Сталин. Сборник призведений к изучению истории ВКП(б). Т. III. М., 1936. С. 193.

³⁴ К такому результату привело сравнение данных открытой статистики и таможенной статистики под грифом «секретно» соответствующего периода. См.: community.livejournal.com/ su_industria/16150.htm.

³⁵ Александров А. А., Дмитриев С. С. Таможенное дело в СССР. tst-control.narod.ru/ tdelo1.htm.

³⁶ Алхимов В. С. Внешняя торговля и внешние экономические связи: Ст. в БСЭ. 51оуап. yandex.ru/dict/bse/artic1e/00075/34900.htm.

³⁷ Там же; Обзор внешней торговли России по Европейским и Азиатским границам за 1914 г. Пг., 1915. С. 111.

³⁸ Данные из публикации в ЖЖ. 1ightjedi.1ivejourna1.com/62967.htm1. Автор публикации, в свою очередь, ссылается на up1oad.wikimedia.Org/wikipedia/ru/7/7e/Export27-33.jpg.

³⁹ Брежнев Л. и. Речь при получении ордена Ленина и третьей медали «Золотая звезда» Героя Советского Союза. 18 декабря 1978 г. // Брежнев Л. И. Ленинским курсом. Т. 7. www. brejnevli.ru/book.

⁴⁰ Один из наиболее показательных примеров — создание по аналогии с американскими пилотируемыми системами советского космического корабля «Буран». Проект стоимостью 15 млрд руб. завершился, как известно, водружением корабля на территории Парка культуры имени М. Горького в Москве. Не было и трансфера технологий в гражданский сектор.

⁴¹ Особенно наглядно это проявлялось в отношениях с социалистическими странами, о чем ниже.

⁴² Ойкен В. Основные принципы экономической политики. М.: Прогресс, 1995. С. 138 — 139.

⁴³ Показательно, что соответствующее определение предлагает и современная Википедия: «В макроэкономике экономическая безопасность — такое состояние производства в стране, при котором процесс устойчивого развития экономики и социально-экономическая стабильность общества обеспечиваются практически независимо от наличия и действия внешних факторов» (ru.wikipedia.org/wiki).