Близость катастрофы

Работа Г. Павловского вызвала широкий интерес читателей и уже неоднократно рецензировалась¹. Написанная в афористичной и яркой форме, она и обсуждается в первую очередь публицистами, а не политологами или социологами, хотя в книге приводится именно социологический анализ, «эссе инсайдера о том, как видится мир из Кремля». Видение это вполне реалистично, чем и привлекает, однако картина Павловского совершенно отлична от того, что представлено в работах авторитетных российских институциональных экономистов, например, А. Аузана². Для последнего Россия — это «естественное государство» в духе Д. Норта, которое отличается от западных демократий «ограниченным доступом», и от него нужно перейти к открытому обществу, одновременно с «модернизацией». Такой переход обеспечит впоследствии быстрый экономический рост, демократические свободы, социальные гарантии и другие прелести западной цивилизации.
Для Павловского же российское государство представляет собой распределительную систему с административным торгом, который осуществляется между субъектами, имеющими различные роли и статус. Центр покупает лояльность губернаторов через налоговые отчисления и разрешения на семейный контроль над вверенными территориями, аналогично формируется лояльность крупного бизнеса, силовых структур, отдельных элитных групп. Население голосует за такой политический режим, поскольку его обеспечивают «бюджетным пайком», власть гарантирует ему стабильность занятости и дохода в привязке к занимаемому каждым членом общества социальному месту. На экспорт отправляется сырье — самый большой источник получаемой государством ренты, позволяющий формировать государственные резервы на случай непредвиденных, но неизбежных катастроф.
Собственно, такое описание российской экономики напоминает в несколько смягченном варианте работы С. Кордонского³. Общим для этих авторов является отрицание капиталистического, рыночного характера современной России: «Обыватель бежит с бесполезного рынка, а власть платит ему задержанные зарплаты или пенсии. Маленькие, ведь это лишь отступные. За труд здесь не платят. Платят за отказ собственника от всех титулов собственности. Это общество бюджетных крепостных, у которых, правда, есть воля уйти восвояси, в никуда, в Канаду...
Внутри страны гражданин России не является носителем государства, зато власть выступает им вовне. Наш суверенитет гарантирует любому из лояльных определенную долю. А некоторым дает и полную гарантию их собственности. Но только с согласия государства, и власть может согласие отозвать. Памятна реплика Дерипаски, будто он готов немедля отдать государству заводы со всем остальным и уйти в никуда, как бродячий монах. То был не просто всхлип лоялизма. Это говорил хозяин, знающий, что управляемый капитал принадлежит ему не вполне. Он капитализирован лишь через капитализацию власти в целом» (с. 33).
Строго говоря, это — вариант государственного капитализма. Здесь есть единственный легитимный собственник, торгующий с остальным миром, — государство: «Российские институты власти — не правовые и не противоправные, они внеправовые. Они обусловливают защиту собственности включением собственника в некие договоренности. Граждане не могут выйти на рынок, хотя их пускают — иди, дорогой, только с чем? Тебе нечего капитализировать! Единственный обладатель безупречно оформленных прав собственности — государство. В этом качестве Государственность — конкурент гражданина, и мало кто выдержит ее конкуренцию. Но для мира это безразлично, ведь права торговца активами России оформлены должным образом. Титул суверенитета позволяет нам оформлять, переоформлять и отнимать любые права» (с. 34).
Подобный подход ставит другую проблему. Принято считать, что источником любой власти является народ. Павловский переворачивает это утверждение — в России власть является источником народа: «Народ для Путина в реальности — лишь население. Это он закрепил в русском политическом дискурсе „население" как собирательное имя для граждан Российской Федерации. Принимая индивидуальных граждан в ОНФ, население принимают в народ. Народный фронт — это организация, посредством которой население в индивидуальном порядке, группами и предприятиями, то есть коллективами бюджетно зависимых лиц, принимают в народ» (с. 57). Такой подход предполагает право на исключение: те, кто не вошел в Народный фронт, являются «не- и антинародными лицами». Соответственно, их меньшинство, и они не могут быть «источником власти».
Аналогичным образом Павловский обходится и с российской демократией — это некоторый эксперимент, осуществляемый властью как «череда импровизаций». По мере решения тех или иных насущных задач (сохранения централизованного контроля над оставшейся после СССР Россией — РСФСР, контроля за советским ядерным потенциалом и т. д.) строились те или иные институты. Последние ни в коем случае не решали задачи «национального государственного строительства», более того, русский народ — и русские земли, в отличие от других национальных субъектов — не представлены в российской демократии никак. Зато время от времени власть в своих импровизациях порождает случайные — и опасные — институты. В качестве примера такого опасного института приводится «тандем».
В ситуации, когда источником народа (и государства) является власть, а не наоборот, меняется и отношение к коррупции. Последняя сужается до понятия, когда у власти что-то воруют, а это происходит только в процессе исполнения бюджета. Однако использование власти для получения односторонних преимуществ перед конкурентами, выстраивание «административных бизнесов» — не коррупция: «Сила Путина производна от дисциплины, но не он сам и не центр дисциплинировал эти режимы. Путин приобретает у них знаки покорности, имеющие точную цену в деньгах, в межбюджетных трансфертах с широкими взглядами на их целевое использование. Губернатор, который завел собственный бизнес, — молодец, он делает то, что надо; это не коррупция. Банки и финансовые центры у нас не места, где финансы аккумулируются, а места, где в финансы конвертируют связи с полезными людьми. Центр не может ничего навязать, у него нет таких сил, он вынужден торговать, что-то продавая. И центральная власть продает — первым нефть и газ, вторым участие в доходах и выгодах, а третьим, что, возможно, всего важнее, продаются связи — связи, влияющие на власть и ею самой являющиеся» (с. 63).
Такой взгляд Павловского на коррупцию опять-таки близок к пониманию данной проблемы Кордонским. Последний указывает: «Российское гражданское общество по эффективности в решении проблем своих членов, степени ситуативной связности между гражданами и типам решаемых задач гораздо мощнее (если так можно говорить), чем организованные гражданские общества.
Такая эффективность достигается за счет уникальной институционализации. Существуют общераспространенные и устойчивые институты гражданского общества: домашнее или ресторанное застолье, баня с девочками и без, охота и рыбалка, самодеятельные клубы (такие как игра в футбол по субботам у чиновников мэрии Москвы), совместный отдых, дачные сообщества. В последнее десятилетие весьма значимым институтом гражданского общества стало конфессиональное общение. В ходе коммунальной революции формируется институт „жильцов одного дома". В российской провинции роль институтов гражданского общества иногда выполняют офисы политических партий, если через эти партии можно „решать проблемы". И сами политические партии являются скорее элементами нашего гражданского общества, нежели политическими организациями.
Совершая религиозные обряды, выпивая, развлекаясь, постреливая по птичкам, парясь и сплетничая о том, кто, сколько и за что берет, люди ищут, и, как правило, находят, „выходы" на чиновников, которые помогут им минимизировать налоги, выиграть тендер, получить землю под застройку, устроить родственника в „элитную" клинику, освободить сына от призыва в армию, пристроить дочь в приличный вуз, вернуть изъятые ГАИ документы на машину, закрыть уголовное дело на партнера или организовать наезд силовиков на конкурента. В каждом поселении — за исключением выморочных, где не представлено государство — есть свой приход, своя баня, свой ресторан, на худой конец клуб, в которых собираются люди, решая проблемы удовлетворения своих потребностей за счет материальных и административных ресурсов, номинально принадлежащих государству»⁴. Вопреки традиционным представлениям о гражданском обществе, государстве, капиталистических институтах Кордонский утверждает: «Описание российского общества, исходящее из представлений о слабом гражданском обществе, приводит к парадоксам: вроде бы государство есть, хотя и громоздкое, но в общем-то его и нет. Вроде бы гражданского общества нет, но, с другой стороны, оно есть. И еще какое. Коррупция плоха, но ведь только она связывает наше вроде бы государство с нашим вроде бы гражданским обществом в нечто такое, в чем нам приходится жить. Значит, не верна исходная теория, которой руководствуются политики и чиновники»⁵.
Повторимся — это совсем другое общество, нежели «естественное государство», или общество ограниченного доступа у Норта. Последнее предполагает неравенство людей, принадлежащих разным социальным группам, однако как внутри этих групп, так и в отношениях между группами действуют устойчивые нормы, которые часто оформляются юридически и могут быть представлены в судебной практике. Это именно ограниченный, неравный доступ к судебной защите, к другим общественным благам, производимым государством. Российское же общество в изображении Павловского именно внеправовое. Здесь нет разграничения между правами личности — последняя ими не обладает — и правами государства — то, что получает Россия как субъект мирового рынка, далее получает и население, а уж делится этот доход на основе близости и лояльности к власти (своим — все, врагам — по закону). Собственно, реальными юридическими правами как совокупностью прописанных в законе полномочий здесь не обладает даже президент — по Павловскому, он вынужден платить и договариваться с теми, кто обязан выполнять его распоряжения.
Поскольку за лояльность платят, это работает не только при разделе государственной ренты. Другим следствием такой ситуации становится создание мнимых угроз, устранение которых требует вознаграждения за лояльность. Российское общество постоянно провоцирует конфликты: «Среди держателей общественных сетей растет влияние тех, кто создает вызовы и формирует спрос на их создание. Все отработали технологию стимула к вмешательству власти. Власть ненавидит конфликты, но ей чертовски выгодно их подавлять или „предупреждать". Возник бизнес манипуляции угрозами, создания ложных повесток дня. Что за регион ни возьми, все рапортуют в центр об „угрозах", создавая интерес центра к вмешательству. А значит, и к финансированию поля конфликтов... Все заинтересованы в нынешней системе — и все ей нелояльны! Все работают провокаторами конфликтов, по которым рассчитываются бонусами из кармана других участников. Но пока провокаторы носят маски „государственных лиц", все вместе можно назвать стабильностью.
При возникновении реальной угрозы для страны такая система немо-билизуема. Ведь теневые „карманы", влиятельные в обычное время, всего лишь места, где нет государства. При попытке собраться в боевую машину такая Россия сложится, а ее институты испарятся. Останется территория с ее „населением". Мобилизация, все равно боевая или политическая, приведет к состоянию моментального коллапса власти. Общественные сети отвернутся от государства, ведь победившие давно за себя заплатили, а проигравшие ненавидят власть, если еще не мертвы» (с. 49).
Оригинальность и самостоятельность работы Павловского в том, что он доказывает — такая система долго существовать не может. Россия вписалась в рамки глобализации и существует как определенное звено («пузырь») в рамках этого процесса. Это не национальное государство (и уже в силу этого оно отличается от большинства сегодняшних «естественных государств»), это не демократия (случайный набор институтов, сложившийся как результат импровизаций), наконец, это страна, в которой нет даже экономики: «Слово „экономика" используется нами как эвфемизм. Это официальный жаргон, вроде „коммунизма" в СССР; нынешний требует, чтобы политическая позиция описывалась как хозяйственная. Российский либерально-бюрократический официоз идет не от ценности, а от конъюнктуры, причем абсолютизируемой» (с. 113).
Если принять определение России как внеправового поля, то приходится согласиться и с тезисом об отсутствии экономики. Последняя основана на обмене теми или иными правами собственности, однако, как уже говорилось выше, ни граждане России, ни ее отдельные социальные группы такими правами не обладают, а стало быть, они не могут ничего купить и ничего продать. Это перекликается с определением раба по Варрону — «раб — это человек, не имеющий права продавать». В условиях рабовладельческого общественного устройства экономика превращается в домоводство, отношения же между субъектами являются только политическими («друг — враг» по К. Шмитту или «борьба за перераспределение власти» по М. Веберу).
В итоге, хотя эта система живет, это не более чем «работоспособная ошибка». Россия выживает во время катастроф, разрушающих «естественные государства» — и сама движется от катастрофы к катастрофе.
Признание автором неизбежности и исторической близости катастрофы удивительным образом успокаивает. Именно здесь взгляды Павловского наконец-то смыкаются с традиционным институциональным анализом. Такое государство, такое «политическое состояние» граждан может быть только временным — и достаточно мучительным. Можно ли предотвратить грядущий российский крах? Исходя из логики Павловского, получается, что — нет. «Гениальная власть» не способна на это, она безальтернативна настолько, что не в силах различать победы и поражения.
Поскольку это «эссе инсайдера», постольку его можно попытаться расценить как шутку, политологический розыгрыш. Отчасти в указанных выше рецензиях так и происходит. Однако если относиться к сказанному серьезно, то возникает вопрос о характере взаимодействия российской научной элиты с властью и бизнесом. В сущности, Павловский неявным образом снимает с ученых всякую ответственность за неизбежный будущий российский крах: «Власть чувствует себя о-о-очень мудрой, бесконечно ученее всех, кто ей что-то советует. Старый-престарый Ясин, бывший министром, еще когда о Суркове не знали в Кремле, — для нас чудак-несмышленыш. У такой власти в принципе нет партнера, нет достойного собеседника (странным исключением был Гайдар — теневой гуру любой команды в Кремле). Власть иногда навещает Общественную палату, как приют для даунов — бедняжки, какое горе! С вами здесь хорошо обращаются? Но не советоваться же нам с идиотом!» (с. 9). Заодно с комплиментом «гениальности» Павловский ставит российской власти и коллективному субъекту российской политики диагноз «невменяемости».
Спорить с Павловским не хочется — с последним диагнозом можно согласиться. Скрытые в работе основания такого вывода могут вызывать возражения, однако оспаривать их имело бы смысл только в случае наличия каких-либо запросов — социальных или собственно политико-экономических — на альтернативные программы исследований.
Отсутствие взаимодействия российской власти и ученых, или ориентация части ученого сообщества исключительно на зарубежные референтные группы — эти феномены выходят за рамки рецензируемого текста. Однако публикация «Гениальной власти» представляет собой хороший тест на возможность социальной коммуникации. Если уж такая книжка не вызовет широкой оживленной политико-экономической дискуссии о будущем России, то трудно представить себе другую научную работу, которая смогла бы это сделать.

---

* Павловский Г. Гениальная власть! Словарь абстракций Кремля. М.: Европа, 2012.
¹ См., например: Левкин А. Книга Перемен, РФ-версия (polit.ru/article/2011/12/04/ а1041211/); Митрофанов С. Есть ли жизнь в России (polit.ru/article/2011/11/23/sm231111/), Морозов А. Павловский подвел итоги (www.russ.ru/pole/Pavlovskij-podvel-itogi), Надеин В. Говорит и подразумевает Москва (www.ej.ru/?a=note&id=11477).
² См., например: Аузан А. Общественный договор 2012 (dialogs.org.ua/issue_full.php? п_Й=24757).
³ Кордонский С. Ресурсное государство. М.: REGNUM, 2007; Кордонский С. Россия. Поместная федерация. М.: Европа, 2010.
⁴ Кордонский C. Государство, гражданское общество и коррупция. www.polit.ru/ article/2006/04/23/kordonsky.
⁵ Кордонский C. Государство, гражданское общество и коррупция.