Тайна догоняющего развития

В течение нескольких десятилетий проблема конвергенции как сближения двух мировых систем не сходила с повестки дня. Шли годы, но ни так называемый полный хозрасчет, ни самофинансирование не приблизили социализм к капитализму. Ни на йоту не стал ближе к реальному социализму и капитализм с его индикативным планированием и успехами в социальной сфере. Наоборот, разрыв между капиталистической и социалистической системами углублялся, пока не завершился крахом последней. Другой пример — выравнивание уровней экономического развития республик (в СССР) и регионов в России. Сколько бы дополнительных инвестиций ни вкладывали в субъекты Федерации, какие бы трансферты, налоговые и прочие преференции ни вводили, эти уровни так и не удается сблизить, хотя общий подъем экономики налицо.
В том же ряду находится понятие догоняющего развития, то есть выравнивания уровней экономического развития стран посредством повторения исторического пути, пройденного зрелыми странами. В качестве соответствующих образцов чаще всего называют Японию и азиатских «тигров». Действительно, эти страны добились впечатляющих успехов, как и Китай сегодня. Но — подчеркнем — вовсе не из-за копирования опыта развитых стран, а благодаря умелому использованию своих конкурентных преимуществ.
Не странно ли, что, упорно отстаивая идеи конвергенции двух систем, выравнивания уровней развития регионов и догоняющего развития (это, в сущности, однопорядковые явления), ученые-обществоведы до сих пор не попытались проникнуть в тайну увеличивающегося несоответствия их результатов поставленным целям. Попробуем ответить на вопрос: почему и в настоящее время не удается встроить локальные экономики в процессы глобализации и более или менее сблизить уровни развития стран?


На деле никакого выравнивания развития стран путем простого подражания не происходит. Тенденция прямо противоположная. Воспользуемся данными из недавнего исследования, выполненного в Китае. По показателю ВВП на душу населения, рассчитанному в ценах 2000 г., абсолютный разрыв между странами с низким и высоким уровнями дохода (сравнивается 131 страна) возрос за 1960 — 2000 гг. с 8584 до 25 767 долл., а относительный — с 42-кратного до 66-кратного. По показателю ВВП на душу населения (с учетом ППС), рассчитанному в ценах 1990 г., абсолютный разрыв между странами с низким и высоким уровнями дохода возрос за тот же период с 6577 до 21. 163 долл., а относительный — с 6-кратного до 21-кратного (Хэ Чуаньци, 2011. С. 233).
Сохранится ли такая тенденция еще некоторое время, пока возможности преодолеть отставание от развитых стран будут по-прежнему зависеть от баланса конкурентных преимуществ развивающихся и развитых стран (в тех или иных сегментах реального или финансово-денежного секторов), от успехов и неудач экономической внутренней и внешней политики? Названные преимущества как особый конкурентный механизм сегодня почти исчезли вследствие монополизации рыночных ниш (поддерживаемой ВТО и другими формами межгосударственных союзов). Более того, механизму конкурентных преимуществ уже реально противостоит механизм целостности (глобализации) мирового рынка. Его содержание объединяет все процессы обобществления производства (товарные или стоимостные линии, кластеры, приоритетные позиции финансово-денежных рынков).
Глобальная экономика все больше проявляет себя как экономика конвергентная, стремящаяся найти для национальных рынков эффективное место в структурах мирового. Собственно говоря, смысл догоняющего развития в том и состоит, чтобы соединить усилия догоняющих и развитых стран и попытаться встроить локальную экономику в процессы международной интеграции. Понимаемая таким образом конвергенция — очень важный механизм догоняющего развития, подготавливающий бизнес к эффективному усвоению взаимного опыта конкурирующих сторон¹.
Но какое место в процессах самой глобализации занимает выравнивание уровней экономического развития стран? Почему мировой рынок сопротивляется такому выравниванию? Конечно, процесс глобализации, рыночный по своей природе, очень противоречив. Однако надо объяснить, почему эти противоречия направлены против выравнивания. Ведь, по нашему мнению, догоняющее развитие — проблема уже не национальных рынков, а мирового. Итак, что было в начале?
Во-первых, после окончания Второй мировой войны наблюдался аномально высокий восстановительный рост. Со временем имевшиеся ресурсы производственных мощностей и рабочей силы оказались исчерпанными, и мировая экономика стала расти медленнее. Это произошло в 1970-х годах (см.: Гайдар, 2003).
Во-вторых, догоняющий экономический рост многие считают нормальным компонентом развития мировой экономики, имея в виду, что в нем сочетаются и тенденции выравнивания, и неравномерность. Так, в XX в. огромные успехи неожиданно продемонстрировала Япония, заняв высокое место в ряду мировых лидеров.
В-третьих, глубокие экономические кризисы (как мировой кризис 2007—2009 гг., который, по мнению многих экспертов, может длиться еще несколько лет) могут резко изменить рейтинги стран, более того, вызвать лавинообразный спад хозяйственной деятельности в странах со стабильной экономикой. С такой угрозой сталкивается, например, Европейский союз.
В-четвертых, трансформационный кризис в России и других постсоциалистических странах в 1990-е годы был связан с переходом от централизованно планируемой экономики к рыночной, который сопровождался разрушением реального сектора. Это потребовало не столько восстановительного, сколько «преобразовательного» роста, при котором стали набирать силу такие процессы, как формирование адекватной рынку финансово-денежной системы, перестройка социально-экономической системы, прежде всего социалистического российского общества, на основе частной собственности, трансформация массового сознания, постепенно обретавшего способность воспринимать процессы глобализации.
Сдвиг от социализма к рыночной экономике относится, по-видимому, к эндогенным эволюционным процессам мировой экономики, которые можно поставить в один ряд с кризисами типа Великой депрессии. Если тогда происходило становление национального денежного капитала, то с середины 1970-х годов высокими темпами стал формироваться мировой глобальный денежный капитал.
Формирование мирового финансового капитала определяет возникновение нового типа стратегического рынка, который, как мы считаем, заменит сетевую конструкцию мирового рынка вертикальной. Мы имеем в виду последовательность открытых рынков: финансового капитала — денежного капитала — производительного кластерного капитала — социального капитала. Стратегический рынок финансового капитала образует целостную систему трансакций (ценовую, правовую, социальную и информационную). Эта система формирует стратегический инвестиционный квант, вписанный в структуру большого Кондратьевского цикла (БКЦ) и вовлекающий в производство как внутренние, так и международные инвестиции.
Кризисный переход от глобального денежного капитала к финансовому — уже не слабо управляемая стихия, а эндогенная эволюция, механизм которой опирается на рыночную самоорганизацию и синергетические принципы. Мировая экономика начинает осваивать синергетику, но это обстоятельство изучено слабо. Научная общественность все еще склонна связывать особенности современной глобальной экономики с технологическими аспектами индустриальной и постиндустриальной эпох (Глазьев, 2012. С. 29, 31—32). Между тем, чтобы сравняться с передовыми странами, слаборазвитые страны не должны искать ключ к развитию в технике и технологии. Нельзя стать лидером, играя роль «великого комплектующего». В России с ее огромной территорией, климатическим разнообразием и возможностями культурного роста решение проблемы догоняющего развития должно опираться не столько на традиционные экономико-технологические возможности, сколько на факторы ментальности, специфику страны с точки зрения прежде всего образа жизни, и только во вторую очередь — на особенности способа производства.
В-пятых, если страны-лидеры во второй половине XX в. превратились в постиндустриальные общества, то Россия отстала от них на 40—60 лет. Более того, отставание (например, от Франции и Германии) было устойчивым на протяжении полутора веков. Е. Гайдар полагал, что «имеет смысл проанализировать то, как страны развивались не в течение последних трех или десяти лет, а на длительной исторической дистанции, на протяжении последних двух веков» (Гайдар, 2003. С. 28). С 1820-х годов до 1913 г. душевой ВВП в России лишь незначительно отклонялся от среднемировых значений и от показателей США и Англии. Однако после 1913 г. разрыв между Россией и развитыми странами стал резко увеличиваться. И здесь мы, следуя логике Гайдара, переходим от экономики к истории.
Временные вехи истории Гайдар связывает с мировыми и гражданскими войнами. Но, подчеркнем, эта связь может быть исследована и вполне экономически — с точки зрения периодов социального подъема и спада, в которых проявляется активность или, напротив, пассивность населения и рынка в ходе больших Кондратьевских циклов. Эти циклы носят нелинейный характер, так как основные рыночные тренды, присущие внутреннему строению БКЦ (объемные и структурные показатели ВВП и национального дохода, занятости, уровня зарплаты, капиталоемкости ВВП и капиталовооруженности труда, уровня внутренних и внешних цен и т. п.), будучи интегрированными, выявляют природу эндогенной эволюции. Нелинейность, таким образом, сочетается с линейностью, что позволяет исследовать как экономический, так и исторический процессы с учетом множества разных факторов.
В этом контексте интерес представляют работы X. Мински, который изучает исторические типы рынков, акцентируя внимание на регуляторных свойствах системы капиталов, присущих каждому из пяти исторических (по Мински) типов экономики. Автор (вместе с Ч. Уоленом) выделяет следующие формы капитала, составляющие основу системы рыночного управления макроэкономикой: коммерческий капитализм; промышленный капитализм; финансовый капитализм, сложившийся на рубеже XIX—XX вв. и просуществовавший до Великой депрессии; менеджерский капитализм, охвативший период с конца 1930-х до начала 1970-х годов; капитализм денежных менеджеров (современная стадия) (см.: Розмаинский, 2009. С. 38).
Как бы ни складывалась ситуация в мировой экономике, ее необходимо учитывать при реализации управляющих функций капитала. Эта проблема рождается в рамках конвергентной схемы «капитал — государство», которая описывает исторические ступени политизации экономики и общества. Неверно считать государство чем-то внешним по отношению к рынку. Деление экономики на микро- и макроуровни существует внутри рынка. Особенности современного рынка и участия государства в нем не оставляют никаких сомнений в том, что они образуют единую экономическую, политическую и социальную систему. Это единый сложноорганизованный субъект: человек — социально-экономическая система — государство — социум.
Современное общество имеет дело с урезанной субъектной структурой: социально-экономическая система, представленная гражданским обществом, и государство. В недалеком будущем государство будет функционировать не только как политический институт, но и как комплексная экономическая и социально-культурная структура, в которой человек займет свое место, базируясь на более сложном фундаменте, чем нынешняя экономика. Имеется в виду система «капитал — доход», развернутая в особую воспроизводственную модель, которую мы называем «двойной экономической спиралью» (она создается рынком финансового капитала и не может возникнуть в условиях современной глобализации, базисом которой служит денежный капитал).
В своей исторической памяти общество хранит образ того времени, когда рынок опирался лишь на две трансакции — ценовую и правовую. Тогда он, будучи рынком свободной конкуренции, реально выступал антиподом государства. Современный рынок, развивая формы единства разных уровней экономической системы, в итоге приводит к удвоению системы трансакций. К исторически первым, которые исследовал Р. Коуз, добавились социальная и информационная. Современная экономика в целом становится рыночной, макро, политизированной, стремится закрепить демократию. Вместе с тем это не означает, что она упрощается: на наших глазах происходит становление стратегического рынка, причем с активным участием мировых инвестиций.
Как влияет усложнение рынка на процессы догоняющего развития? Здесь важен феномен интеграции, которая формирует эффективные структуры производственных факторов, локализует и соответственно упрощает их. В этом смысле можно говорить о самоограничении принципов конкурентного рынка на безграничных просторах глобального. Что сильнее: глобализация или традиционное стремление национальных рынков, поддерживаемое государствами, к самостоятельности? Экономика, в отличие от политики, охотно и успешно ищет компромиссы и находит их. Эту миссию выполняет система трансакций.
Система трансакций (ценовых, правовых, социальных, информационных) отражает метаморфозу капитала: его переход из потенциального состояния капитала-собственности как свернутого рынка в кинетическую форму взаимодействующего бизнеса в рамках хозяйственной коммуникативной практики. Капитал как свернутый рынок (система собственников) выступает системной динамической воспроизводственной формой национального богатства — условий физического и духовного существования своего социума. Будучи развернутым в рынок, капитал приобретает кинетическую размерность действия и взаимодействия коммуникативного бизнес-пространства.
Итак, собственность на капитал — это субъектная форма рынка и одновременно его свернутая, потенциальная форма. Ее раскрытие предполагает взаимодействие рынка и государства. Именно такое взаимодействие обеспечивает трансформацию потенциальной социальной энергии общества (его динамического потенциала) в кинетическую энергию экономического взаимодействия (как коммуникативной практики на базе институтов спросового потенциала).
Социальный энергетический и экономический спросовый потенциалы необходимо сопряжены друг с другом. Их объединяют и разделяют единство и различие рынка микроэкономики (его в определенной степени представляет модель рынка свободной конкуренции) и рынка макроэкономики (ее наиболее адекватно выражает кейнсианская модель параметрического равновесия мультипликаторов).
Микроэкономика предполагает выбор эффективных решений в границах оптимального поля возможностей рынка свободной конкуренции. Догоняющее развитие осуществляется в этом случае в рамках рационального выбора рациональными субъектами рынка под контролем права и ценовой политики.
Выбор вариантов развития в сфере макроэкономики происходит иначе. Прежде всего здесь господствует свободный выбор внутри системы «субъект — объект». Свобода распространяется не только на поведение субъекта по отношению к объекту, но и на коммуникативную практику в целом, включая отношения «объект — субъект», «субъект — объект», «субъект — субъект», «объект — объект».
Отсюда следует, что догоняющее развитие имеет четкую границу. В традиционном понимании оно прекращается там, где заканчивается микроэкономика и завершается становление первых двух трансакций, ценовой и правовой. С возникновением двух новых трансакций — социальной и информационной — начинается эпоха макроэкономики и политизации.
В этих условиях догоняющее развитие обретает совершенно новые черты. В нем осуществляются внутренние функции экономического роста как целостной воспроизводственной модели национального рынка. Государство всячески поддерживает открытую экспортно-импортную политику, а значит — политику рационализации на уровне конкурентоспособности на мировом рынке. Тем самым глобализация служит социальной опорой национального государства, а современное догоняющее развитие становится геополитикой.
Эпоха макроэкономики и политизации превращает догоняющее развитие в современный конкурентный геополитический универсальный механизм. В нем функционируют институциональные субъекты, связанные, наряду с ценовой и правовой, также социальной и информационной трансакциями. Это позволяет ставить вопрос о снятии различий между макро и микро, или о примате макроэкономики по отношению к микроэкономике и наоборот. Можно сказать, что политизация как бы реанимирует рынок свободной конкуренции, расширяя границы конкурентного национального рынка за счет его включения в глобальную систему экспортно-импортных и финансово-денежных отношений.
Несмотря на показанное выше кардинальное изменение ситуации, большинство экономистов продолжают настаивать на понимании догоняющего развития как имитации опыта развитых стран. Разнообразные аргументы в защиту этого тезиса, противопоставляя ему идею «рядоположенности» цивилизаций или культур, приводит, например, А. Вишневский (Вишневский, 2002). Безусловно, факторы экономического роста, первоначально окрашенные в национальные цвета, в последней четверти прошлого века приобрели глобальную окраску, стали интернациональными. Рационализм как будто празднует сегодня сокрушительную победу над «почвенничеством».
Вместе с тем к концу XX в. в странах с низким уровнем развития обострилось чувство этнической, религиозной и культурной идентичности. Мир оказался на пороге уникального явления: возвращения «почвы» при одновременно меняющемся характере глобализации. В догоняющих странах зреет понимание того, что новая «почва» открывает для них возможности более эффективного и быстрого развития. Поэтому усиливается интерес к изучению такого «почвенничества», которое неизбежно связано с модификацией классических теорий роста. Необходимо осмыслить рационализм на цивилизационной основе.


Сначала выясним, как соотносятся друг с другом «большие» теории экономического роста и отпочковавшиеся от них, но не потерявшие генетической связи с «родителями» «малые» теории догоняющего развития. И те и другие привержены новым классическим постулатам (отметим, что сдвиг от линейного подхода к нелинейному неминуемо приведет к отказу первых и вторых от беспрекословного следования стандартной экономической теории). А отличает их друг от друга то, что первые теории носят фундаментальный, академический характер, а вторые склонны исходить из анализа живых практик².
Сказанное позволяет не разделять в принципе нарождающиеся новые элементы теории роста в «больших» и «малых» теориях. Акцентируя внимание на вторых, мы хотим лишь показать, с одной стороны, их часто главную роль в выявлении этих элементов, а с другой — все отчетливее осознаваемое ими практическое значение своевременного отказа от традиционной политики догоняющего развития.
Один из ведущих теоретиков догоняющего развития, «рыночник» М. Абрамовиц выдвинул гипотезу, согласно которой догнать развитую страну можно лишь тогда, когда уже имеется такой базовый элемент национального догоняющего потенциала, как «потенциальные социальные возможности» (social capabilities) — способность усваивать новые технологии, привлекать капитал и участвовать в глобальных рынках. Его последователи Дж. Сакс и Э. Уорнер, обнаружив, что среднегодовые темпы прироста ВВП на душу населения в странах с открытой экономикой составили в 1970 — 1989 гг. 4,5%, ас закрытой — 2% (обследовалось 111 стран), сделали вывод, что только свободная торговля и открытость экономики могут обеспечить конвергенцию.
В основе постулата об открытости экономики лежит методологическое требование идентифицировать научный подход как рациональный. Западная наука не сомневается и сейчас, что глобализация несет в себе потенциал конвергентного экономического роста и, следовательно, задает рыночные условия для повышения эффективности на мировом и локальном рынках.
Одной из самых серьезных проблем догоняющего развития выступает участие государства в этом процессе, поскольку мировая экономика функционирует посредством не столько экономических (воспроизводственных) механизмов, сколько политических. Глобализация представляет собой пространство политизированной экономики. Догоняющее развитие означает историческую необходимость пройти путь рационализации национальной экономики, открытой для науки и практики классикой и неоклассикой, кейнсианством и посткейнсианством, монетаризмом и процессами глобализации. В этом отношении теоретический базис догоняющего развития изучен недостаточно.
Например, согласно гипотезе Гершенкрона, отсутствующие в стране предпосылки для догоняющего развития должно восполнить государство. Именно «государственная политика является важнейшим фактором, который может склонить ечашу весов к использованию преимуществ отсталости» (см.: Burkett, Hart-Landsberg, 2003. P. 233). Нередко это вызывает социальную напряженность, что сдерживает рост. Тем не менее государство должно с помощью соответствующих финансовых институтов развивать первичную промышленную инфраструктуру, направлять ресурсы в ведущие отрасли, а также в сельское хозяйство и природопользование на современных принципах экологии. Спектр возможностей эффективно участвовать в глобализации может быть намного шире, если развитые государства включат в свои внешнеэкономические отношения элементы некоторого цивилизацион-ного «патернализма», например, дополняя бизнес разными формами социального общения.
Профессор Колумбийского университета Р. Нельсон в октябре 2005 г. в речи по случаю присуждения ему премии В. Леонтьева обратил внимание на другую, с его точки зрения, более значимую, чем роль рынка или государства, проблему. До недавнего времени считалось, что иностранная помощь, поощряемая соответствующей внутренней политикой, может решить все проблемы страны. Сегодня большинство экспертов полагают, что это неверно. Масштабные внешние инвестиции необходимы, но недостаточны. (К тому же они способны вызвать эффект вытеснения (crowding-out effect) внутренних инвестиций.) Простое копирование вводит в заблуждение, ибо не означает воссоздания желаемого образца.
Главный вывод, который делает Нельсон: «В XXI в., чтобы догнать, страна должна мобилизовать достаточные собственные силы в соответствующих областях науки и технологий». Этот процесс включает: обучение на Западе и консультации западных специалистов на своей территории; быстрое развитие местной системы образования; заимствование технологий развитых стран. По мере ужесточения условий оказания помощи со стороны развитых государств догоняющие страны начинают менять свою стратегию, выдвигая на первый план продвинутое обучение и развитие исследовательской базы (Nelson, 2005).
Стандартная теория, по мнению автора, не учитывает одну существенную особенность инновационного развития в догоняющих странах: они пока не пережили разрыв со своим привычным национальным опытом, поэтому характеризуются очень высокой степенью неопределенности и рисков. И еще одна особенность. Все возрастающую роль в поддержке и усвоении инноваций в догоняющих странах играют, наряду с фирмами, другие институты: местные государственные университеты и прикладная наука, а также сельское хозяйство и медицина, более приспособленные к внутренним условиям. И только «по мере приближения к развитым странам граница между хитроумной имитацией и творческим созданием новых продуктов и процессов начнет стираться» (Nelson, 2005). Нам представляется, что автор недооценивает потенциал развивающихся экономик в плане повышения эффективности консервативных традиционных продуктов.
Обратимся к работе еще одного исследователя — австралийца Дж. Мэтьюза, задавшегося вопросом: «В какой степени институты и стратегии, применявшиеся в послевоенный период, могут, после соответствующей модификации, использоваться в новых условиях?» (Mathews, 2006. Р. 313). Ответ на поставленный вопрос автор связывает со стратегическим выбором национальных фирм в условиях глобализации. Используя свои конкурентные преимущества в процессе аутсорсинга со стороны развитых государств, фирмы развивающихся стран «могут рассчитывать на то, что они станут игроками в глобальной экономике и таким образом внесут вклад в подъем экономики собственных стран».
Мэтьюз отмечает связанный с этим важный факт: «Сейчас мы вошли в новую фазу глобализации, когда стоимостные цепочки, которые обеспечивают взаимодействия в мире, уже не контролируются, как правило, одной ТНК, а дезагрегированы, образуя так называемые глобальные цепочки создания стоимости (global value chains)» (Mathews, 2006. P. 313). Будучи источником потенциального технологического прогресса и интеграции, финансовые цепочки приходят на смену производственным и товарным.
Приведенные примеры, число которых можно множить, показывают, что нарождающиеся внутренние факторы развития, выявляемые «малой» теорией, незаметно подтачивают основополагающий принцип традиционного догоняющего развития — непременную имитацию пути, пройденного развитыми странами. Но пока это скорее внешние приметы в отсутствие углубленного анализа явлений, которые стоят за ними, что и должно составлять главную заботу стран в будущем.
«Большая» теория движется в том же направлении, что и «малая», задавая общие параметры развития. Важнейший вывод современных экономических исследований состоит в том, что «основные утверждения неоклассической модели экономического роста не подтверждаются практикой»³. Впрочем, как и классической. Имеется в виду, в частности, самокритика в 1990-е годы экзогенной модели роста Р. Солоу и Т. Суона (1956 г.). Причем речь шла не только о необходимости расширить структуру факторов роста, введя их одновременно в состав эндогенной модели. Авторы признали неверными попытки ввести в эндогенную модель роста технический прогресс в качестве главнейшего и целостного фактора. До сих пор указанная точка зрения никем не оспорена. Но такую методологическую возможность, по нашему мнению, предоставляет синергетика.
Солоу, напомним, выделил три этапа развития теории экономического роста (Солоу, 1996. С. 66—77). Первый этап связан с работами Р. Харрода и Е. Домара. В этом случае главным объектом анализа был послевоенный восстановительный рост. Соответственно прежде всего изучалось общее рыночное равновесие с точки зрения эффективности распределения национального дохода.
Второй этап пришелся на 1950-е годы. Тогда лидировал сам Солоу. Этот этап продлился до середины 1970-х годов. Важнейшие исследования концентрировались вокруг неоклассических моделей, которым противостояли посткейнсианские модели роста. Если на первом этапе доминировала идея экзогенного характера распределения труда, капитала и национального дохода, то в неоклассических моделях капиталоемкость ВВП рассматривали как эндогенную переменную, изменение которой предполагалось произвольным. Как отмечал Солоу, такое изменение можно было объяснять постфактум, но оно не вытекало из логики самой моде л pi. С его точки зрения, «эта версия модели эндогенного роста очень шаткая. Она не может устоять без строго постоянной отдачи капитала. Но надеяться на такую удачу — значит уповать на добрую волшебницу» (Солоу, 1996. С. 73). Поэтому Солоу перенес идею эндогенного технического прогресса на возможные отдельные конкретные компоненты, что позволяет в таком расщепленном виде сделать технический прогресс неотъемлемой частью модели экономического роста.
Третий этап стал реакцией на проблемы и противоречия неоклассических и посткейнсианских моделей и, в свою очередь, породил череду вопросов и ответов. Солоу высоко оценил работы П. Ромера и Р. Лукаса, которые сформулировали проблему возрастающей общественной отдачи от вложений в НТП и человеческий капитал при условии, что отношение нормы сбережений к национальному доходу равно отношению национального дохода к капиталу⁴.
Между тем можно говорить об общественной отдаче, получаемой не только от вложений в НТП и человеческий капитал. Развитие глобализации и формирование взаимодействий разного рода также дают отдачу и для глобализации в целом, и для национальных экономик. Это отдача мировой коммуникативной практики.
К рассмотренным подходам примыкает теория так называемого познавательного богатства (theory of cognitive wealth) как решающего фактора, обеспечивающего богатство национальных экономик. Каждый пункт IQ нации повышает ВВП на 229 долл., а каждый пункт IQ самых сильных 5% умов (интеллектуальной элиты) нации — на 468 долл. Авторы этой теории психологи X. Риндерманн, М. Сэйлер и Дж. Томпсон считают, что интеллект и знания, порождая богатство нации, в свою очередь, стимулируют новый виток познавательных способностей (Rindermann et al., 2009). К достижениям «большой» теории можно отнести также модели, интегрирующие свободу, демократию, права человека в модели роста.
Заметим, что, частично отказываясь от прямолинейного следования за опытом развитых стран, развивающиеся страны тем не менее находятся в одном ряду с ними в процессе освоения новой, синергетической модели развития. И в этом, может быть, состоит очередной парадокс истории.


Мы подошли, наконец, к главному вопросу: что означают рассмотренные выше процессы — изменение характера глобализации; движение от экзогенной модели экономического роста к эндогенной; возвращение к национальным корням при решении современных общемировых проблем развития? Может быть, происходит подспудное движение к качественно новой, с нашей точки зрения, синергетической модели?
Деградацию современного общества, в том числе российского, можно преодолеть не с помощью бесконечного наращивания капитальных вложений, на что полагаются большинство экономистов, а только зарядив общество мощной социальной энергией. Разрабатываемая нами концепция направлена на повышение степени свободы выбора для экономических субъектов и соответственно их социального тонуса (Евстигнеева, Евстигнеев, 2010; 2011). Имеются в виду все субъекты рынка, объединенные фрактальным подобием функций эмитента, инвестора, производителя и потребителя. По мере продвижения общества к более сложной системе — социуму — фрактальное подобие индивидов дополняется тремя их ипостасями — этнической, социальной и духовной, роль которых в новых условиях неизмеримо возрастает.
Все отчетливее проявляющаяся самоидентификация личности, ее отказ оставаться пассивным потребителем идеологии, вырабатываемой элитой, способствуют усилению самоорганизации, становлению социального подхода к росту (нелинейная динамика) в отличие от факторного, технологичного подхода (линейная динамика). Такова глубинная основа изменений в теориях экономического роста, в том числе теориях догоняющего развития. Такова и глубинная причина возрождения своеобразного, встраивающегося в глобализацию «почвенничества» в догоняющих странах.
Проблема догоняющего развития стала действительно актуальной в настоящее время — в период бурной глобализации. В 1950-е годы догоняющее развитие опиралось на экономическую классику. Именно тогда родилась идея производственной функции как нормативного метода расчета суммарной эффективности основных факторов производства — труда и капитала.
В 1960-е годы строгую классику сменила неоклассика, в рамках которой уже давно разрабатывали идею совокупности факторов роста, а теперь сформулировали и обосновали особую роль технического прогресса как ведущего эндогенного фактора экономического роста. Япония показала, как можно обеспечить резкий сдвиг в индустриализации и развитии высокотехнологичной промышленности. Значение этого урока в том, что энергетическим источником успеха выступила высокая сосредоточенность всего общества — элиты и простого народа — на решении поставленной задачи европеизации страны (Скворцова, 2012).
В 1970-е годы, когда главной опорой интенсивной глобализации стала политизация экономики и общества, теоретическая экономика продвинулась в разработке идей кейнсианства и посткейнсианства. Кейнсианство своим авторитетом подкрепило реформаторские усилия государства, предполагая наличие сильной финансовой системы, представленной центральным банком, финансовым рынком и госбюджетом. Кейнс еще до Первой мировой войны предрекал победу не тому государству, у которого хорошо вооруженная и умелая армия, а тому, у которого имеется развитая финансовая система.
Международные финансовые институты сумели в 1970—1980-е годы обеспечить качественный рывок в развитии мирового рынка и мировой финансовой системы. Интенсивная глобализация — детище денежного капитала. По Дж. Хиксу, важнейшей функцией денежного капитала становится инвестиционная. Именно она заложила основу догоняющего развития при опоре на мощные структуры — международные политические и экономические объединения. Таким образом, догоняющее развитие стало проблемой финансово-кредитных отношений, глобальным субъектом которых выступает государство. Любопытно, что финансовые рынки выполняют функцию защиты демократических рыночных начал. Так, кризис 2007—2009 гг. выявил взаимную потребность государства и центрального банка в антикризисной защите, тогда как финансовый рынок занял более последовательную рыночную позицию.
В 1980—1990-е годы стала формироваться единая система глобальной экономики с абсолютным приоритетом государства, что, конечно, не отменило своеобразия устройства национальных государств, элиты и общества в целом. Здесь возникло некое противоречие, поскольку национальная экономика имела одну меру — состояние бюджета, его ресурсов и обеспеченную или не обеспеченную им социальную, экономическую, в том числе индустриально-инновационную, политику. Вообще, внутренняя и внешняя политики государств в итоге определялись их финансовыми возможностями. В связи с этим можно утверждать, что мировая экономика приобрела черты бюджетной, что выразилось, например, в приведенной выше схеме Мински.
Интересно, что эта схема отражает стадии развития денежного капитала (национального, мирового, глобального), в котором все больше проявлялись признаки денежной экономики с растущей ролью государства и госбюджета. Мы же выделяем виды капитала с точки зрения их роли как базиса воспроизводственных моделей с учетом свойственных им форм стоимости⁵ в рамках теории Маркса. Это открывает другую перспективу — синергетическую, в которой усиливается роль рынка, правда, имеющего более сложное строение.
Сегодня можно говорить о мировом финансовом кризисе в смысле кризиса денежного капитала, причем глобального. Ситуация не менее тяжелая, чем в период Великой депрессии. Тогда БКЦ разрешился Второй мировой войной, после окончания которой и получила распространение практика догоняющего развития.
Довольно сильное напряжение в мире существует и сейчас. Однако современный БКЦ разворачивается в иных условиях. Если в начале 1930-х годов денежная экономика, которой предстояло стать глобальной, еще только складывалась, то сегодня мы живем в целостной мировой системе денежного капитала. Ее глобальные риски, во-первых, связаны с превращением капитала в доход, то есть с секьюритизацией. Во-вторых, в ней сформировалось противоречие, подрывающее функционирование единой мировой системы инвестиционного экономического роста. В-третьих, базовым риском стал мировой кризис ментальности, чреватый войной между двумя основными цивилизациями — христианской и исламской.
Нужно перевести риски глобального денежного капитала и адекватного ему БКЦ в режим формирования нового БКЦ на базе финансового капитала. Как это сделать?
Во-первых, разделить капитал и доход, то есть устранить смешение капитала и дохода в пользу дохода, свойственное секьюритизации.
Во-вторых, восстановить целостность инвестиционного рынка, объединив дефляционный («американский») и инфляционный («российский») типы экономического роста.
В-третьих, наладить культурные и экономические отношения между цивилизациями, отказавшись от погони за максимальными темпами роста ВВП и заложив синергетические основы функционирования мировой и национальных экономик.
Что нужно предпринять, чтобы разделить капитал и доход (первый риск)? Самый простой ответ — локализовать процесс догоняющего развития в границах национального государства. Вопреки классической теории, не знающей границ для денег, опереться на национальную специфику и, следовательно, на национальные деньги, а точнее, на национальный денежный капитал.
К сожалению, это не решает проблему текущего бифуркационного кризиса. Он поставил мировое сообщество перед ложной дилеммой: либо рациональный выбор по классической теории рынка с опорой на авторитет мировых лидеров, либо крен в сторону закрытой экономики и закрытого государства (автократии). Здесь невозможен ответ типа «что лучше, а что хуже», поскольку мировая экономика вошла в бифуркационный кризис как целое, и соответствующее решение нужно искать на уровне мировой экономики в целом.
Вместе с тем рациональный выбор — именно по этому пути сейчас пошла мировая экономика — также не подходит. С одной стороны, денежная экономика выродилась в спекулятивную. С другой стороны, государство, взяв на себя экономическое лидерство, перекрыло возможности участия рынка в формировании экономической стратегии, которая имеет теперь короткий временной горизонт, хотя достигнутый масштаб мировой экономики требует освоения воспроизводственных моделей БКЦ.
Современный инвестиционный рынок оказался полностью дезорганизован (второй риск), так как превратился в часть бюджетной экономики — это не уровень капитала, а уровень дохода. Значит, невозможна экономическая стратегия. Кроме того, распались дефляционные и инфляционные механизмы формирования инвестиционного спросо-вого потенциала. Чтобы восстановить их единство, нужно объединить «американский» и «российский» типы расширенного воспроизводства. В то же время разрыв между ними носит мировой характер, ибо речь идет о двух мировых лидерах. Вокруг США группируются страны, в которых темпы роста сбережений выше темпов роста инвестиций, а вокруг России — страны, в которых динамика инвестиций намного опережает темпы роста сбережений. Конечно, наши рассуждения носят условный характер, но они отражают вероятность распада мировой экономики.
Для предотвращения кризиса ментальности и столкновения цивилизаций (третий риск) необходимо формировать культурную и социально-экономическую основы для союзнических отношений между христианской и исламской цивилизациями. Однако этого недостаточно. Важно преодолеть фетишизацию погони за максимальным темпом экономического роста. Такой темп создает сильную нагрузку на все компоненты экономики. Косвенно это вносит дисгармонию в обе подсистемы мирового рынка (как дефляционную, так и инфляционную), соответственно нарушается спокойствие в межцивилизационных отношениях. С учетом этого надо иметь эффективную экономику и высокий потребительский спросовый потенциал в мировой экономике в целом. А это уже проблема сложной синергетической системы.
Мы не рассматриваем здесь структуру и институты ментальности, которые органически входят в экономику как синергетическую систему. Предлагаем читателям ознакомиться с нашей монографией на эту тему (Евстигнеева, Евстигнеев, 2011). Здесь же только подчеркнем, что нарастающий интерес общественности к внутренним проблемам догоняющего развития неразрывно связан с включением ментальности в самую их суть.

---

Выше мы попытались проанализировать изменение представлений об источниках экономического роста и доказать неотвратимость перехода от традиционного догоняющего развития к новой, более современной синергетической модели (в том числе и для стран, которых догоняют). В ее рамках конвергенцию уже не рассматривают как синоним навязывания чужого опыта, допускается его обоюдное заимствование как развитыми, так и развивающимися странами. В новой модели все субъекты хозяйства — от государства до каждого индивида — начинают играть по принципиально иным правилам. Следуя им, они выступают творческими партнерами и конкурентами как на национальном, так и на мировом рынке. Тем самым они получают равные шансы на успех.

---

¹ В связи со сказанным представляется содержательным поставленный В. May вопрос о различиях догоняющего развития в индустриальном и постиндустриальном обществах. При этом автор полагает, что во втором случае правильнее говорить не о концепции догоняющего развития, а о «стратегии прорыва», которой нужно следовать при «снижении созидательного масштаба централизации» и обеспечении «устойчивой демократии» (May, 2002).
² В качестве примера можно напомнить о том, как в 1960-е годы А. Гершенкрон критиковал «академика» У. Ростоу за то, что его статические «стадии роста» проходят в однообразной механической последовательности, не учитывающей текущие и стратегические изменения на каждой стадии.
³ Models and Theories of Economic Growth. en.wikipedia.org/wiki/Economic_growth.
⁴ Последовательная эндогенная теория роста Ромера и Лукаса (конец 1980-х годов) уже включала концепцию человеческого капитала, навыки и знания, повышающие производительность труда. В отличие от случая производительного капитала, при накоплении человеческого капитала растут темпы капиталоотдачи, в результате экономика никогда не находится в устойчивом состоянии. Темпы роста не снижаются по мере накопления капитала, а зависят от его вида. В центре внимания оказываются факторы увеличения человеческого капитала (например, образование) и технологических изменений (например, инновации).
⁵ Финансовый капитал, денежный капитал, производительный (внутренний кластерный) капитал, социальный капитал.

---

Вишневский А. (2002). Историческая эволюция России: догоняющее развитие или особый путь? // Мир России. Т. 11, № 3. [Vishnevsky А. (2002). Historical Evolution of Russia: Catch-up or National Way of Development? // Mir Rossii. Vol. 11, No 3.]
Гайдар E. (2003). Современный экономический рост и стратегические перспективы социально-экономического развития России. М.: ИЭПП. [Gaidar Ye. (2003). Modern Economic Growth and Strategic Perspectives of Socio-Economic Development. Moscow: Institute for the Economy in Transition.]
Глазьев С. (2012). Современная теория длинных волн в развитии экономики // Экономическая наука современной России. № 2. [Glaziev S. (2012). A Modern Long Waves Theory and Economic Development // Ekonomicheskaya Nauka Sovremennoi Rossii. No 2.]
Евстигнеева Л., Евстигнеев P. (2010). Экономика как синергетическая система. М.: ЛЕН АН Д. [Evstigneeva L., Evstigneev R. (2010). Economy as a Synergetic System. Moscow: LENAND.]
Евстигнеева Л., Евстигнеев P. (2011). Новые грани ментальности. Синергетический подход. М.: ЛЕНАНД. [Evstigneeva L., Evstigneev R. (2011). New Sides of Mentality. A Synergetic Approach. Moscow: LENAND.]
May B. (2002). Посткоммунистическая Россия в постиндустриальном мире: проблемы догоняющего развития // Вопросы экономики. № 7. [Май V (2002). Post-Communist Russia in Post-Industrial World: Problems of Catch-up Development // Voprosy Ekonomiki. No 7.]
Розмаинский И. (2009). Вклад X. Ф. Мински в экономическую теорию и основные причины кризисов в позднеиндустриальной денежной экономике // TERRA ECONOMICUS (Экономический вестник Ростовского государственного университета). Т. 7, № 1. [Rozmainsky I. (2009). Н. P. Minsky's Contribution to Economic Theory, and the Main Causes of Crises Affected the Late Industrial Monetary Economy // TERRA ECONOMICUS (Economic Bulletin of the Rostov State University). Vol. 7, No 1.]
Скворцова E. (2012). Япония: кризис культурной идентичности при встрече с западной цивилизацией // Вопросы философии. № 7. С. 52—64. [Skvortsova Е. (2012). Japan: Crisis of Its Cultural Identity While Having Encountered the Western Civilization // Voprosy Filosofii. No 7. P. 52 — 64.]
Солоу P. (1996). Перспективы теории роста // Мировая экономика и международные отношения. № 8. С. 66—77. [Solow R. (1996). The Outlook on the Growth Theories // Mirovaya Ekonomika і Mezhdunarodnye Otnosheniya. No 8. P. 66—77.]
Хэ Чуаньци (ред.) (2011). Обзорный доклад о модернизации в мире и Китае (2001 — 2010). Москва. [Не Chuanqi (ed.) (2011). The Survey of Modernization in the World and in China (2001-2010). Moscow.]
Burkett P., Hart-Landsberg M. (2003). A Critique of "Catch-up" Theories of Development // Journal of Contemporary Asia. Vol. 33, No 2.
Mathews J. A. (2006). Catch-up Strategies and the Latecomer Effect in Industrial Development // New Political Economy. Vol. 11, No 3.
Nelson R. R. (2005). Economic Development as a Catch-up Process: What Is Different about the Current Environment, www.ase.tufts.edu/gdae/about_us/leontief/ Nelson_remarks.pdf.
Rindermann H., Sailer M., Thompson J. (2009). The Impact of Smart Fractions, Cognitive Ability of Politicians and Average Competence of Peoples on Social Development // Talent Development & Excellence. Vol. 1, No 1. P. 3—25.