Прошлое и будущее китайской экономики

Специфика социально-экономического развития и хозяйственных преобразований в Китае активно обсуждается в современной литературе (Dorrucci et al., 2013; Rodrik, 2009; Acemoglu, Robinson, 2012; Krugman, 2013). Как правило, исследователи анализируют китайские реформы последней трети XX в., а также потенциал китайского экономического роста. Однако едва ли можно оценить перспективы китайской экономики, не обратившись к прошлому. Именно этому посвящена книга блестящего китайского экономиста Джастина Йифу Лина «Демистификация китайской экономики» (Лин, 2013). Профессор Пекинского университета, в 2008-2012 гг. занимавший должность главного экономиста и старшего вице-президента Всемирного банка, в своей : онографии ставит две главные цели. Во-первых, показать основные закономерности в социально-экономическом развитии Китая на протяжении двух последних тысячелетий и выяснить, что препятствует переходу страны к «правильно работающей рыночной экономике» (Лин, 2013. С. 13). Во-вторых, выработать эффективную теорию перехода стран с развивающимися рынками на «путь экономического, социального, культурного и политического прогресса» (Лин, 2013. С. 16).

Причины экономического заката Китая в XVIII веке

Особый интерес в книге Лина вызывает глава о причинах, «по которым до современной эпохи Китай был более развит, чем Запад ...но затем остался далеко позади» (Лин, 2013. С. 43). Концепция профессора Лина расходится с популярным «культурологическим» объяснением хозяйственной деградации Китая в XIX в. «Культурные детерминисты» связывают закат Китая с тяготением к коллективизму и деспотизму, вызвавшими остановку технологического развития, а также блокировавшими появление «нового вида человека — рационального, организованного, исполнительного, продуктивного» (Landes, 1998. Р. 35, 177).

Схожих взглядов на причины провала Китая придерживаются «институциональные детерминисты». Их интерпретация превращения Востока из центра в периферию глобальной экономики также зиждется на культурологическом фундаменте, но в расширенной трактовке: «Культура — это мать, институты — это дети» (Harrison, 2000. P. XXVIII). Снижение неопределенности вокруг процессов накопления капитала побудило население европейских стран «заниматься хозяйственной деятельностью, а не насилием и молитвами» (Solow, 2007). Таким образом Западу удалось защитить хрупкий рыночный механизм от рентоориентированного поведения бюрократического аппарата, а на Востоке слабая защита прав собственности не способствовала развитию предпринимательства и тем самым подрывала основы долгосрочного экономического роста.

Лин опровергает обе гипотезы. Он замечает, что «культурные детерминисты» могут дать удовлетворительный ответ только на вопрос о причинах сегодняшнего отставания Китая от стран Запада, но не способны объяснить, «в чем причина былого величия страны» (Лин, 2013. С. 54-55). Здесь аргументация китайского исследователя пересекается с подходом профессора РАНХиГС В. В. Попова, также скептически относящегося к объяснению всех социально-экономических перипетий КНР «неправильными» ценностями: «еще 100 и даже 50 лет назад отставание Китая объясняли конфуцианством (субординация подавляет инициативу, препятствует инновациям и техническому прогрессу), а сейчас этим же конфуцианством объясняют бурный китайский рост (дисциплина, четкая субординация, порядок)» (Попов, 2007. С. 86). Лин показывает, что неправильно объяснять упадок Поднебесной невосприимчивой к новшествам культурой и якобы свойственной восточным обществам политической традицией преследования инноваторов.

Лин не согласен и с тезисом об институциональной аномальности Поднебесной, поскольку в Китае развитая рыночная экономика существовала уже в III в. до н. э. В ее основе лежали частная собственность, динамично развивавшиеся рынки земли, труда и биржевых товаров (Лин, 2013. С. 46-48). Вопреки распространенному представлению о Китае как деспотическом государстве, именно Поднебесная была для физиократов — ярких приверженцев экономического либерализма — образцом охраны прав собственности и эталоном взаимоотношений между государством и обществом. В ряде исследований также показано, что вплоть до начала XIX в. в Китае существовали условия для снижения транзакционных издержек и распространения торговли (Perdue, 2004. Р. 8-10). Лин делает вывод, что все «условия, которых в Британии не было вплоть до XVIII столетия, в экономике, технологии и промышленности Китая появились еще в XII в. Словом, исторически Китай стоял на пороге промышленной революции гораздо раньше» (Лин, 2013. С. 52).

С точки зрения Лина, причины социально-экономического отставания Поднебесной от Европы заключаются отнюдь не в «неправильной» культуре и отсутствии рыночных институтов, а в нехватке людей, хорошо разбирающихся «в математике и экспериментах» (Лин, 2013. С. 52). Казалось бы, подобная гипотеза противоречит известным фактам о технологическом превосходстве Китая над Европой, сохранявшемся вплоть до XVI в. (Deng, 2011).

Принципиальное отличие Европы от Китая, по мнению Лина, состоит в том, что в XVIII в. на Западе эксперимент стал носить не случайный, а регулярный и целенаправленный характер. Создание новшеств теперь занимало не столетия, а годы: «Число экспериментов, проведенных учеными в лаборатории, могло равняться слепым попыткам тысяч ремесленников и крестьян, сделанным на протяжении всей их жизни» (Лин, 2013. С. 65). Причина, не позволившая Поднебесной сменить метод проб и ошибок на контролируемый эксперимент, видится Лину в особенностях китайской политической системы и специфике механизмов отбора чиновников. Император, олицетворявший верховную власть, счел, что «математика для его власти бесполезна, и вычеркнул ее из списка» (Лин, 2013. С. 75) экзаменов для поступления на работу в органы государственной власти. Будущие бюрократы на протяжении практически десяти лет изучали классические тексты, проповедовавшие «почтительное отношение к императору и к отцу и преданность им» (Лин, 2013. С. 74), и у них не оставалось времени для опытов и других научных изысканий. Однако даже если среди них и находились люди, способные совмещать освоение конфуцианской философии с экспериментами, то все их попытки разработать научную систему оканчивались неудачей, поскольку они не владели математическим инструментарием (Лин, 2013. С. 76). К XIX в. китайская система государственного устройства, заложившая основы протокапиталистического уклада и обеспечивавшая процветание страны на протяжении столетий, превратилась в барьер для дальнейшего социально-экономического развития государства (Лин, 2013. С. 76).

Причины выбора и результаты индустриализации «по-советски»

Не способный адаптироваться к новым технико-экономическим вызовам, Китай за несколько десятилетий превратился из могущественной державы в полуколонию. Как пишет профессор Лин, «в мгновение ока суверенитет бывшей сверхдержавы был попран всеми возможными оскорбительными способами» (Лин, 2013. С. 80). Во второй половине XIX — начале XX в. Китай предпринимал попытки модернизации. Сначала путем частичной вестернизации — заимствования продуктов западной цивилизации при сохранении традиционных китайских общественных институтов. Однако проверка на пр іность такой модели модернизации в ходе китайско-японской войны 1894 г. показала ее ограниченность: имея передовое западное вооружение, Поднебесная проиграла плохо оснащенной военной техникой Стране Восходящего Солнца. Китай не проводил «никаких организационных реформ в сферах образования, политики, экономики... А без адекватных реалиям слаженно функционирующих организаций не поможет и даже самое современное вооружение» (Лин, 2013. С. 84). Осознание безотлагательной необходимости модернизации социально-политической сферы окончательно пришло после Первой мировой войны, когда великие державы, вместо «вознаграждения Китая за его вклад в победу и возвращения ему Циндао, как было установлено до войны», передали бывшую немецкую колонию главному противнику Поднебесной — Японии (Лин, 2013. С. 85). Однако половинчатые реформы — отказ от архаичной системы отбора на государственную службу и реформа образования по западным лекалам - не позволили Китаю даже частично восстановить свои позиции в глобальной экономической иерархии.

Лин подчеркивает, что китайцы не сразу «осознали важность идей и ценностей, отвечающих современным реалиям» для осуществления успешной модернизации (Лин, 2013. С. 86). Наиболее ожесточенные споры велись между сторонниками копирования западной культуры и последователями Маркса. После непродолжительной полемики социализм стал мейнстримом в китайской интеллектуальной среде. «Даже приверженец капитализма Сунь (Сунь Ятсен. — А. М.) воспринял идеи социализма» (Лин, 2013. С. 87). Лин объясняет победу социалистических идей следующими обстоятельствами. Во-первых, большинство населения не было готово перенимать капиталистические идеалы, ассоциировавшиеся с Западом, постоянно унижавшим их страну. Во-вторых, пришедшие к власти в России большевики «отнеслись к Китаю по-братски, вдруг отменив все неравноправные договоры», что, несомненно, добавило советской модели популярности в глазах китайцев. В-третьих, осуществленное СССР превращение из аграрной в индустриальную страну выглядело крайне привлекательным для китайской элиты, желавшей «спасти свою страну и вывести ее на путь процветания» (Лин, 2013. С. 86-88). Поэтому копирование Мао Цзэдуном советской модели развития «было мудрым и вполне практичным выбором... Когда возникла КНР, у обеих стран (СССР и Китая. — А. М.) были одинаковые цели и условия. Поэтому Китай вполне естественно выбрал тот же путь к индустриализации» (Лин, 2013. С. 94).

По мнению Лина, СССР образца 1930-х и КНР — 1950-х годов сближало то, что «обе страны были отсталыми и бедными аграрными экономиками», опасались, «что без сильной системы национальной обороны их будут бить» (Лин, 2013. С. 94, 96). Этим предопределялась общность ставки на приоритетное развитие тяжелой промышленности и ВПК. «Целью программы (создания тяжелой индустрии. — А. М.) было сделать так, чтобы Китаю больше никто не смел угрожать и чтобы он на равных вошел в группу мировых держав так быстро, как только возможно» (Лин, 2013. С. 94-95). В первом приближении модернизация Китая «по советскому образцу» выглядела достаточно привлекательно и в принципе решила задачу строительства промышленного сектора. Так, уже в 1964 г. Китай создал атомное оружие, в 1970 г. запустил спутник, уровень грамотности населения за 1949-1970 гг. возрос с менее чем 20 (Wang, van der Так, 2003. P. 44) до 53% (Riley, 2008. P. 113), а объем промышленного производства в стране увеличился в 15,6 раза (OECD, 1999. Р. 46). «Аграрной стране потребовалось всего 20 лет, чтобы совершить рывок, который прежде был по силам только развитым экономикам» (Лин, 2013. С. 128).

Однако за эти достижения приходилось дорого платить. Во-первых, в экономике страны образовались огромные структурные диспропорции. Доля промышленности в ВВП в 1970-е годы достигла 40%, но более 70% рабочей силы по-прежнему концентрировалось в сельском хозяйстве. Такая ситуация наглядно подтверждала нерациональность административно-командных методов распределения ресурсов (Лин, 2013. С. 128). Во-вторых, развитие тяжелой индустрии не сопровождалось ростом легкой промышленности и сферы услуг, поэтому в КНР не удалось создать «достаточного количества рабочих мест для городского трудоспособного населения» (Лин, 2013. С. 112). Властям пришлось не только ограничить приток трудовых ресурсов из деревни, но и принудительно переселять городских жителей в сельскую местность. В итоге «проводившаяся небывалыми темпами индустриализация привела к низкой урбанизации, а непропорциональная промышленная структура подрывала трудовой энтузиазм» (Лин, 2013. С. 128). В-третьих, платой за коллективизацию сельского хозяйства, задуманную для удовлетворения спроса на продукты питания со стороны городского населения, занятого в тяжелой индустрии, стал голод 1959-1961 гг., унесший жизни 30 млн китайцев (Лин, 2013. С. 116-124).

Фиаско политики приоритетного развития тяжелой промышленности

Китайская политика «приоритета тяжелой промышленности» оказалась крайне противоречивой. Но благодаря этой же модели многим странам в конце XIX в. удалось выйти на новый уровень экономического развития. Почему же практически одинаковая политика привела к разным результатам? У профессора Лина есть ответ: все дело в различной обеспеченности факторами производства. Ссылаясь на расчеты экономического историка А. Мэддисона, Лин приводит данные, согласно которым ко времени запуска проекта догоняющей модернизации в 1870-е годы среднедушевой ВВП в Германии составлял 57% от аналогичного показателя тогдашнего лидера — Великобритании, тогда как в 1950-е годы в Китае среднедушевой ВВП не достигал 5% американского уровня. С точки зрения китайского экономиста, высокий душевой доход говорит о значительной капиталонасыщенности экономики. Поэтому Германия могла себе позволить направить значительные объемы инвестиций на развитие тяжелой промышленности без ущерба для населения. Напротив, власти КНР, перекачивая ресурсы в тяжелую промышленность в 1950-1970-е годы, изменили отраслевую структуру экономики, но обеспеченность факторами производства осталась прежней, поэтому в стране сложилась неоптимальная структура экономики и уровень жизни людей не вырос. Следовательно, немецкая стратегия «железа и крови» была вполне согласована «со скрытым сравнительным преимуществом Германии (наличие больших запасов капитала. — А. М.), обусловленным структурой обеспеченности факторами производства, и является хорошим примером координирования государством промышленной политики» (Лин, 2013. С. 163-164). Китайская политика опережающего развития тяжелой промышленности шла вразрез со сравнительными преимуществами страны (изобилием дешевой рабочей силы. — А. М.), поэтому КНР в 1950-1970-е годы не удалось сократить отставание от развитых стран (Лин, 2013. С. 165).

Лин убежден, что основой успешной модернизации должна быть политика, направленная не на изменение производственно-технологической системы, а на оптимизацию структуры обеспеченности факторами производства. «...Должно вырасти относительное изобилие капитала. Тогда капитал станет дешевле, а труд — дороже... В результате вклад капитала и технологий возрастет, что приведет к росту предельной производительности труда и его доходов» (Лин, 2013. С. 149-156). Если модернизация реализуется как проект изменения только отраслевой структуры экономики, то государство, возможно, достигнет определенного технологического прогресса (что, собственно, наблюдалось в маоистском Китае и во многих странах догоняющей модернизации в 1950-1970-е годы), но побочным продуктом такой политики станет появление нежизнеспособных компаний. На последнем словосочетании следует заострить внимание. По определению Лина, «жизнеспособность... это возможность нормально управляемого предприятия получать приемлемую нормальную прибыль на открытом, свободном и конкурентном рынке без внешней поддержки и покровительства» (Лин, 2013. С. 141). Иными словами, развивающаяся страна, осуществляющая модернизацию, «закрыв глаза» на свои сравнительные преимущества, создает значительное количество нежизнеспособных хозяйственных единиц, претендующих на постоянную правительственную помощь. В итоге непропорционального развития тяжелая индустрия требует все больших субсидий, а это означает изъятие ресурсов, необходимых для других отраслей экономики, обладающих сравнительными преимуществами и поэтому способных производить продукцию, пользующуюся спросом (в том числе на внешнем рынке).

Стратегия использования сравнительных преимуществ

Означает ли вышесказанное, что оптимальная программа модернизации должна реализовываться по принципу laissez faire? Напротив, во всех странах, успешно осуществивших социально-экономическую модернизацию, государство играло активную роль, помогая бизнесу максимально эффективно использовать свои сравнительные преимущества. Лин выделяет несколько ключевых функций правительства.

Информационная поддержка бизнеса. «Первая функция государства, реализующего стратегию использования сравнительных преимуществ, — сбор и систематизация информации о способах совершенствования существующих продуктов, отраслей, технологий, а также емкости рынков для новой продукции. Доводя информацию до сведения хозяйствующих субъектов, правительство экономит бизнесу время и средства» (Лин, 2013. С. 161).

Развитие инфраструктуры и повышение качества человеческого капитала. Модернизация промышленности должна сопровождаться инвестированием средств в развитие инфраструктуры, улучшение качества человеческого капитала. Частный бизнес в развивающихся странах не всегда обладает достаточными финансовыми ресурсами, поэтому государству, по возможности, следует заняться улучшениями (Лин, 2013. С. 162).

Страхование рисков. Государство разрабатывает промышленную политику и несет ответственность перед фирмами, рискнувшими войти в новые отрасли и выйти на новые рынки. Лин полагает, что в случае рыночного успеха достижения предприятия-первопроходца будут разделены всем обществом, следовательно, экономические агенты-пионеры должны поощряться налоговыми льготами и снижением процентных ставок (Лин, 2013. С. 162-163).

Стимулирование заимствования зарубежных технологий. Одним из немногих преимуществ развивающихся стран является возможность использовать технологические инновации, уже созданные в развитых экономиках, что обойдется им гораздо дешевле и будет происходить быстрее самостоятельного создания новых продуктов. «Главная причина активного роста Китая после начала политики реформ и открытости, — утверждает Лин, — заимствование технологий с минимальными затратами для достижения быстрого технического прогресса» (Лин, 2013. С. 36-37).

Стратегия внешнеэкономической открытости. Встраивание экономики в мирохозяйственные связи «ведет к увеличению как экспорта, так и импорта, и созданию высококачественных рабочих мест в торгуемом секторе» (Лин, 2013. С. 335). Государство может сыграть роль катализатора развития новых отраслей, создавая особые условия для привлечения иностранных инвестиций в «сегменты, где местные фирмы не обладают опытом» (Lin, 2009. Р. 23). После этого «фирмы в странах с высоким уровнем дохода получат стимулы к перемещению своих производств в страну с низким уровнем доходов, чтобы воспользоваться преимуществом низких трудовых издержек» (Lin, Monga, 2010. P. 18).

Наверное, наиболее ярко эти функции проявились при переходе китайской экономики от плановой к смешанной системе хозяйствования. С одной стороны, китайское государство продолжало поддерживать отрасли, созданные вопреки сравнительным преимуществам. Благодаря этому КНР удалось избежать всплеска безработицы и сохранить социальную стабильность (Лин, 2013. С. 245-246). С другой стороны, власти Китая приступили к постепенным институциональным преобразованиям: делегировали часть административных полномочий на уровень провинций и запустили программы материального поощрения более результативных работников. В итоге в сельской местности «крестьянский производственный энтузиазм значительно вырос», что не замедлило сказаться на динамике развития деревенских и поселковых предприятий, доля которых в общем объеме промышленного производства возросла с 9,3% в 1978 г. до 42% в 1994 г. (Лин, 2013. С. 225-226). В городах реформы постепенно привели к повышению эффективности госсектора: среднегодовые темпы роста совокупной факторной производительности на государственных предприятиях за пореформенный период увеличились с 0,5 до 2,4% (Лин, 2013. С. 227). Таким образом, постепенно над «этажом» нежизнеспособных отраслей начал надстраиваться «этаж» из новых предприятий, создаваемых в секторах, где КНР имела наиболее ярко выраженные сравнительные преимущества. Именно в этом и заключается, как его называет профессор Лин, «двухколейный подход», позволивший сократить пропасть между рыночной и плановой составляющими экономики до «размеров небольшой трещины», которую «можно было без опасений преодолеть одним прыжком» (Лин, 2013. С. 247).

Современные проблемы социально-экономического развития КНР

Однако Лин не лакирует современную социально-экономическую ситуацию в КНР и признает ряд проблем, порожденных догоняющим развитием. К числу главных из них ученый относит «три избытка»: слишком высокий уровень инвестиций при низком потреблении, чрезмерное предложение кредита и излишний внешнеторговый профицит. Ученый считает недостаточными и нерешительными попытки китайских властей снизить уровень социального антагонизма. Кроме того, автор настороженно относится к возможности решить данную проблему с помощью перераспределительной политики. Лин полагает, что в борьбе за справедливость нельзя забывать о стратегии использования сравнительных преимуществ, которые для Китая связаны с развитием трудоемких отраслей, обеспечивающих быстрый экономический рост и увеличение доходов бедного населения. В результате удастся убить двух зайцев: рано или поздно возникнет дефицит труда, который спровоцирует рост заработной платы широких масс населения, а состоятельны^ граждане не будут лишены мотивов «создавать еще больше богатства» (Лин, 2013. С. 296-299).

Наиболее опасным Лин считает углубление имущественной пропасти между городской и сельской местностью, где по-прежнему проживает большая часть населения страны. Автор прогнозирует увеличение диспаритета оплаты труда между городом и селом к 2020 г. до 5 раз, что сделает бессмысленными попытки строительства гармоничного общества. «Без модернизации деревни модернизация всей страны невозможна» (Лин, 2013. С. 286). Для решения этой задачи Лин предлагает следующие меры.

Во-первых, экономист настаивает на продолжении урбанизации, ускоряющей переток рабочей силы из деревни в города и ее занятость в легкой промышленности и сфере услуг (Лин, 2013. С. 289). Это представляется ученому лучшим способом «повышения доходов крестьян в долгосрочной перспективе. Потому что таким образом можно преодолеть влияние сдерживающих факторов — низкой эластичности спроса по доходу и низкой эластичности спроса по цене» (Лин, 2013. С. 281).

Во-вторых, Лин подчеркивает важность модернизации инфраструктуры в деревнях. Необходимо ускорить возведение новых линий электропередачи, связи, увеличить инвестиции в жилищно-коммунальную сферу и дорожно-транспортную сеть в сельской местности. Основная цель подобных мероприятий — превратить 600 млн крестьян в потребителей продукции, выпускаемой городской промышленностью. «В результате счастливые городские предприятия поправят свое финансовое положение и смогут вновь принимать на работу мигрантов из сельской местности, в свою очередь способствуя росту доходов крестьян» (Лин, 2013. С. 285).

В-третьих, следует всячески поддерживать развитие предприятий, создающих дополнительные рабочие места в сельской местности. По мнению Лина, государству необходимо не только «увеличить инвестиции в сельскохозяйственную инфраструктуру, но и наращивать капиталовложения в «современную науку и технологии, связанные с сельским хозяйством, а также способствовать распространению соответствующих научных знаний в масштабах страны». Кроме того, «качество базового и профессионального образования в сельской местности должно быть повышено это залог роста доходов крестьян» (Лин, 2013. С. 291).

Но в последние годы возникает все больше оснований сомневаться в справедливости предположения профессора Лина о связи сравнительных преимуществ Китая с трудоемкими отраслями. Так, за 2000-2009 гг. заработная плата в Поднебесной увеличилась в 6 раз и обогнала «по скорости» роста производительность труда¹. Уже к 2015 г. по стоимости рабочей силы, занятой в обрабатывающем секторе, Китай достигнет с США фактического паритета при сохранении шестикратного отставания по уровню производительности². Если к этому добавить, что динамика других производственных издержек в Поднебесной не уступает динамике удорожания труда (в 2012 г. средний тариф на электроэнергию и стоимость природного газа для промышленных потребителей в КНР соответственно на 65 и 237% превышали аналогичные американские показатели) (Богданова, 2013), то становится понятна природа «репатриации» вторичного сектора из Китая в США. Как показал проведенный экспертами Boston Consulting Group осенью 2013 г. опрос, 54% американских компаний с объемом выручки более 1 млрд долл. уже перевели или в ближайшей перспективе собираются перевести производственные мощности с берегов Янцзы на Гудзон³. Симптоматично, что вслед за американским бизнесом в США потянулся промышленный капитал из других государств: в 2013 г. китайский производитель компьютерной техники Lenovo открыл свой первый сборочный завод⁴, а японские автогиганты Honda, Toyota и Nissan начали использовать Америку, а отнюдь не Китай, как плацдарм для экспорта своей продукции в другие регионы мира⁵. Многие эксперты отмечают, что Китай быстро идет к так называемой поворотной точке Льюиса, когда страна уже не сможет расти за счет безграничного снабжения трудоинтенсивной городской промышленности рабочей силой, черпаемой из деревни, и столкнется с дефицитом трудовых ресурсов. По расчетам М. Дас и П. Н'Диайе (Das, N'Diaye, 2013. P. 14, 17), «резервная армия» крестьян, достигнув пика в 2010 г. (151 млн человек), к 2020 г. уменьшится в 5 раз (до 33 млн), в результате чего между 2020-2025 гг. КНР пересечет поворотную точку Льюиса, когда главный фактор роста китайской модели — огромное предложение дешевого труда — перестанет действовать.

В противовес этой точке зрения Лин считает, что «у Китая есть потенциал для поддержания темпов экономического роста на уровне 8% еще в течение 20 лет» (Лин, 2013. С. 37). Уже в ближайшем будущем Китай рискует застрять в своеобразном «сэндвиче» между «жмущими снизу странами с более низкими трудовыми издержками — Лаосом и Вьетнамом» и «давящими сверху» высокотехнологичными и удешевляющими свое производство благодаря «сланцевой революции» США⁶. Как показывает история, вырваться из «ловушки среднего дохода» удалось лишь странам, которые смогли перейти от экстенсивного пути развития, основанного на вовлечении в хозяйственный оборот новых источников труда и капитала, на интенсивный, базирующийся на инновациях и человеческом капитале (May, 2014; Спенс, 2013. С. 37, 73-154).

При переходе к интенсивной модели развития Китай подстерегает множество сложностей, главной из которых станет низкий уровень расходов на развитие человеческого капитала. Скажем, в 2010 г. в Китае душевой доход достиг 15,3%⁷ американского, а затраты на образование составили 3,7% ВВП⁸. В Южной Корее образца 1960 г. душевой доход составлял 8,7% от показателя тогдашних США⁹, но она тратила на образование 4,0% ВВП (Hanson, 2008. Р. 73). Помимо сдерживания перехода Китая на траекторию самостоятельного инновационного роста, перекладывание социальной нагрузки на граждан приводит к тому, что молодые семьи начинают откладывать все больше средств на образование своих детей, а пожилые люди увеличивают свои сбережения для формирования буфера, призванного амортизировать расходы на лечение. В этом контексте не вызывает удивления факт снижения потребления в КНР с 55% ВВП в начале 1980-х годов до 37% в 2008 г. (Guo, N'Diaye, 2010. P. 3). При этом эксперты делают неутешительные прогнозы, что социальная система не сможет выполнить функцию надежной «сетки безопасности», стимулирующей людей к увеличению потребления. Китайские власти едва ли смогут постоянно расширять ее, принимая во внимание высокие темпы увеличения числа пожилых граждан: к 2030 г. на одного пенсионера будет приходиться лишь 2,5 работающего, а общее число получателей пенсий достигнет 340 млн человек¹⁰. В этих условиях даже смягчение политики «одна семья — один ребенок» не изменит ситуацию. Так, расчеты экономистов Citygroup Н. Шитс и Р. Сочкина показывают, что в 2012-2030 гг. демографические проблемы приведут к ежегодному снижению роста экономики Китая на 3,25%¹¹.

Пытаясь перенести центр тяжести экономической модели с экспорта на внутренний рынок, китайские власти резко увеличили расходы. Это вызвало рост государственного долга страны, достигшего к концу 2013 г. 58% ВВП¹².

Эта цифра пока не выглядит пугающе, но ситуация может выйти из-под контроля, если КНР не найдет способ заменить модель экономического развития на базе инвестиций таким же стремительным ростом, основанным на потреблении. Когда в стране 500 млн граждан живут на 1500 долл. в год¹³, жизненно необходимо поддерживать высокие темпы социально-экономического развития. Следовательно, Китай должен срочно приступить к поиску нового сравнительного преимущества, поскольку старое — трудоинтенсивная экспортоориентированная промышленность — исчезает, а «заменитель» пока не просматривается.

Современный Китай стоит перед необходимостью сменить парадигму социально-экономического развития. Противоречия старой модели роста, основанной на дешевой рабочей силе и наращивании экспорта, признают даже ее архитекторы. Высшие чиновники КНР откровенно называют ее «нестабильной, несбалансированной, некоординированной и неустойчивой» (Sheng, Geng, 2013). Переход к новому типу роста невозможен без серьезных институциональных изменений¹⁴. В новой системе координат «государство больше не будет нести ответственность за эффективность предприятий. Только тогда реформа институтов, доставшихся современному Китаю в наследство от традиционной системы и занимавшихся субсидированием и поддержкой государственных предприятий, может быть проведена должным образом и переход от плановой экономики к рыночной завершится» (Лин, 2013. С. 333). Таким образом, исследование Лина подтверждает справедливость знаменитого тезиса Д. Норта — «институты имеют значение», а секрет успешного социально-экономического развития кроется в искусстве своевременной модернизации институциональной среды в соответствии с веяниями времени.

---

¹ Potential Beneficiaries of a U.S. Manufacturing Renaissance. The Boston Company. May, 2012.

² Made in the USA, Again: Manufacturing Is Expected to Return to America as China's Rising Labor Costs Erase Most Savings from Offshoring.The Boston Consulting Group. Press Releases. 2011. March 5. www.bcg.com; Focus: Labour Productivity ,// The Economist. 2013. Feb. 19.

³ США: больше не поддержка миру // Эксперт. 2013. № 49.

⁴ First U.S. Assembly Plant For China's Lenovo Opens in N.C. // National Public Radio. 06.06.2013.

⁵ Rising U.S. Exports —Plus Reshoring—Could Help Create up to 5 Million Jobs by 2020. The Boston Consulting Group. Press Releases. 2012. Sept. 21.

⁶ China's Manufacturing in Transition // CCTV.COM. 2012. Sept. 12.

⁷ http://data.worldbank.org/indicator/NY.GNP.PCAP.PP.CD/countries.

⁸ Govt Spends Chunk of GDP on Education // China Daily USA. 2011. July 16.

⁹ International Comparisons of GDP Per capita and Per Hour, 1960 — 2011. US Bureau of Labor Statistics. Division of International Labor Comparisons. 2012. Nov. 7. www.bls.gov/fls/ intl_gdp_capita_gdp_hour.pdf.

¹⁰ China's Future Is Rich With Obligations // The Wall Street Journal, 2013. Dec. 27.

¹¹ China's One-Child Shift Will First Drain Workforce // Wall Street Journal. 2013. Nov. 22.

¹² China's Local Government Debt Explodes // The Huffington Post. 2014. Jan. 2.

¹³ The End of the Chinese Economic Miracle // Forbes. 2013. July 23.

¹¹ China Premier Promises to Advance Economic Reforms // AP. The Big Story. 2014. March 4.

---

Список литературы

Богданова О. (2013). Почему дядя Сэм бежит из Китая // Опора России. № 81. С. 10. [Bogdanova О. (2013). Why Uncle Sam Runs From China // Opora Rossii. No. 81. P. 10.]

Лин Дж. Й. (2013). Демистификация китайской экономики. М.: Мысль. [Lin J.Y. (2013). Demystifying the Chinese Economy. Moscow: Mysl].

May B. (2014). Ловушка восстановительного роста // Ведомости. 17 февраля.

Попов В. (2007). Дракон и юань. Китай: экономический рост вопреки или благодаря религии? // Политический журнал. № 27. С. 86 — 89. [Popov V. (2007). Dragon and Yuan. China: Economic Growth Despite, or Because of Religion // Politicheskij Zhurnal. No 27. P. 86-89.]

Спенс M. (2013). Следующая конвергенция: будущее экономического роста в мире, живущем на разных скоростях. М.: Изд-во Института Гайдара. [Spence М. (2013). The Next Convergence: the Future of Economic Grow^rth in a Multispeed World. Moscow: Gaidar Institute Publ.]

Acemoglu D., Robinson J. A. (2012). Will China Rule the World? // The World Post. March 21.

OECD (1999). Agriculture in China and OECD Countries. Past Polices and Future

Challenges. P.: OECD. Das M., N'Diaye P. (2013). Chronicle of a Decline Foretold: Has China Decline Foretold: Has China Reached the Lewis Turning Point? // IMF Working Paper. No 13/26.

Deng У. (2011). Ancient Chinese Inventions. Cambridge: Cambridge University Press.

Dorrucci E., Pulci G., Santabarbara D. (2013). China's Economic Growth and Rebalancing // European Central Bank Occasional Paper Series. No 142.

Guo K., N'Diaye P. (2010). Determinants of China's Private Consumption: An International Perspective // IMF Working Paper. No 10/93.

Hanson M. (2008). Economic Development, Education and Transnational Corporations. Abingdon: Rout ledge.

Harrison L. E. (2000). Why Culture Matters // Culture Matters: How Values Shape Human Progress / L. E. Harrison, S. P. Huntington (eds.). L., N. Y.: Basic Books.

Krugman P. (2013). Hitting China's Wall // New York Times. July 18.

Landes D.S. (1998). The Wealth and Poverty of Nations: Why Some are So Rich and Some So Poor. N.Y., L.: W.W. Norton & Company.

Lin J. (2009). New Structural Economics. A Framework for Rethinking Development. Draft / World Bank.

Lin J.F., Monga C. (2010). Growth Identification and Facilitation. Role of State in the Dynamics of Structural Change // The World Bank Policy Research Working Paper. No 5313.

Perdue P. C. (2004). Property Rights on Imperial China's Frontiers. Mimeo / Massachusetts Institute of Technology.

Riley J. C. (2008). Low Income, Social Growth, and Good Health: A History of Twelve Countries. Berkley and Los Angeles: University of California Press.

Rodrik D. (2009). Making Room for China in the World Economy. Cambrige, MA: Harvard Kennedy School.

Sheng A., Geng X. (2013). China Grows Down // Project Syndicate. The World's Opinion Page. July 15.

Solow R. M. (2007). Survival of the Richest? // The New York Review of Books. December 3.

Wang H., Tak van der С. (2003). China // Towards Sustainable Development in Industry? Reports from Seven Developing and Transition Economies / R. A. Luken, P. Hesp (eds.). Cheltenham: Edward Elgar.