Современная австрийская школа об институтах, проблемах развития и роли экономиста

Заостровцев А.П.
к. э. н., проф.
департамента экономики НИ У ВШЭ (Санкт-Петербург)
научный сотрудник Центра исследований модернизации
Европейского университета в Санкт-Петербурге

Позиция современной австрийской школы по вопросам развития не очень известна на фоне широкой популярности концепций новой институциональной экономики. Но представителям этой школы есть что предложить в плане изучения роли институтов в эволюции общества. В статье будет рассмотрена предложенная ими классификация институтов, позволяющая, в сущности, выстроить их иерархию по критерию укорененности в том или ином социуме. Мы опишем проблему внедрения в социальный организм способствующих развитию институтов и обеспечения «приживаемости» этих институтов, отторжение которых очень вероятно при их несоответствии эндогенным институтам. В этом контексте существенной оказывается роль экономиста в связи с выстроенной картиной институциональной структуры и возможностей ее изменения. Позиция современных «австрийцев» такова: экономист должен выступать не в роли спасателя (инженера институтов), а в роли исследователя и просветителя, который воздействует на институты преимущественно через влияние на убеждения людей.

Классификация институтов

Экономика развития дольше, чем даже макроэкономическая теория мейнстрима, находилась под влиянием кейнсианских догм. Не случайно П. Беттке¹ и К. Койн (ссылаясь на У. Истерли²) отмечают, что отражающая кейнсианское учение модель экономического роста Харрода-Домара (1940-е годы) и вытекающая из этой модели концепция «инвестиционного разрыва» (нехватки инвестиций в физический капитал как причины отсталости) широко используются международными финансовыми институтами при принятии решений о помощи развивающимся странам (Coyne, Boettke, 2006). Однако, несмотря на имеющиеся попытки возродить кейнсианский подход к проблемам развития³, он продолжает восприниматься больше как анахронизм, давно уступив первенство анализу институтов как причин развития и отсталости стран. В то же время в рамках институционального анализа прослеживается множество концепций развития. Одна из них принадлежит современным последователям австрийской экономической школы.

Беттке, Койн и П. Лисон предпринимают попытку ответить на вопрос, какие именно институты имеют значение для экономического развития (Boettke et al., 2008). Для этого они разработали собственную классификацию институтов (рис. 1). В ней, как мы видим, все институты, в конечном счете, поделены на три категории.

1. Введенные извне экзогенные институты (FEX — foreign introduced exogenous).
2. Введенные изнутри экзогенные институты (IEX — indigenously introduced exogenous).
3. Введенные изнутри эндогенные институты (IEN — indigenously introduced endogenous).

Изначально институты разделяются на две большие группы: экзогенные и эндогенные. Под первыми понимаются институты, которые «сконструированы и установлены сверху» (Boettke et al., 2008. P. 335). Это порождения либо внешних организаций (например, ЕС, МВФ, Всемирный банк), либо национальных правительств («инсайдеров»). В первом случае говорят о введенных извне экзогенных институтах, во втором — о введенных изнутри экзогенных институтах. Примером первых могут служить, скажем, изменения в системе законодательства, осуществленные под руководством и/или влиянием глобального сообщества по вопросам развития (idevelopment community, далее — DCY. Примером вторых может быть федерализм в США или парламентаризм в Великобритании (Boettke et al., 2008. P. 335)⁵.

И, наконец, особая группа институтов — эндогенные. Они «включают местные нормы, обычаи и практики, которые развились как неформальные со временем в конкретных местах» (Boettke et al., 2008. P. 335). В отличие от экзогенных, они не могут быть введены извне. Примером такого института Беттке с соавторами называют язык.

Разумеется, всякая классификация условна, особенно в случае таких часто трудно постижимых и непредсказуемо изменяющихся явлений, как институты. Один и тот же институт в разное время может подпадать под различные категории в зависимости от места (страны, региона), что достаточно очевидно. В то же время один и тот же институт может относиться к различным категориям. Беттке с соавторами здесь в качестве примера приводят деньги: до появления центральных банков, когда создание денег не было монополизировано государственной властью, они относились к IEN институтам; после появления центральных банков в XX в. они становятся частью IEX институтов (Boettke et al., 2008. P. 336).

В настоящее время довольно точно определен набор институтов, способствующих развитию. Они хорошо всем известны: права собственности, верховенство закона, необременительное госрегулирование, свобода торговли и др⁶. Все они входят в показатель глобального рейтинга экономической свободы, ежегодно рассчитываемого Институтом Фрэзера (Канада). Из рисунка 2 очевидна прямая связь экономической свободы и доходов граждан в той или иной стране, традиционно измеряемых как ВВП на душу населения.

Однако эти институты далеко не органичны для абсолютного большинства стран, которые более всего нуждаются в них для ускоренного и устойчивого развития. И поэтому весь вопрос в том, насколько «транспортабельны» эти благоприятствующие богатству институты, как они приживаются в странах, куда импортируются извне? Речь идет о так называемой «приживаемости» СstickinessУ FEX институтов и ее соотношении с таким же качеством IEX.

Теория «приживаемости» институтов и ее значение для развития

Для поиска ответа на поставленные вопросы следует подробнее рассмотреть IEN институты. В своем анализе этих институтов Беттке с соавторами отталкиваются от Хайека, его концепции спонтанно возникающих институтов.

Хайек писал, что «многие институты, составляющие фундамент человеческих свершений, возникли и функционируют без какого бы то ни было замыслившего их и управляющего ими разума» (Хайек, 2000. С. 27). При этом «спонтанное сотрудничество свободных людей часто создает вещи более великие, чем индивидуальные умы смогут когда-либо постичь в полной мере» (Там же. С. 27—28). «Полезнейшие из человеческих институтов, от языка до морали и закона, вовсе не изобретены человеком сознательно... Основные инструменты цивилизации — язык, мораль и деньги — суть результат не проекта, а стихийного развития» (Хайек, 2006. С. 484).

Эндогенное происхождение этих институтов указывает на их желательность с точки зрения коренных обитателей; они — неформальны в том смысле, что не навязаны сверху или извне и гибко отражают изменения предпочтений тех, кому служат. Живучесть этих институтов говорит о том, что они более предпочтительны по сравнению с прочими возможными институтами из числа IEN.

Эндогенность в сочетании с их неформальным происхождением (самозарождением) и развитием в процессе взаимодействия людей означает, что IEN институты основаны на том, что Беттке с соавторами именуют древнегреческим словом метис (jnitisY. «Метис включает умения, культуру, нормы и соглашения, сформированные из опыта индивидов» (Coyne, Boettke, 2006. P. 54). Его компоненты не могут быть прописаны как некий комплект систематизированных инструкций; он обретается только через опыт и практику.

Если следовать определению Ф. Фукуямы, то метис включает социальный капитал. «Социальный капитал можно определить просто как набор неформальных ценностей и норм, которые разделяются членами группы и которые делают возможным сотрудничество внутри этой группы» (Фукуяма, 2004а. С. 30). Беттке, Койн, Лисон, а также Ф. Саутет в статье «Новая сравнительная политическая экономия» используют термин «социальный капитал» (Boettke et al., 2005. P. 294). К сожалению, они не проводят сравнительный анализ двух понятий, поэтому не совсем ясно, почему необходим новый термин. Если следовать определениям, то можно предположить, что метис более широкое явление, прежде всего, за счет такой его составляющей, как практические знания и умения (того, к чему он целиком сводится в понимании Скотта, следующего за древними греками). По всей видимости, такое представление родственно традиционному для австрийской школы видению информации и знания, важных для предпринимателя. X. Уэрта де Сото выделил шесть свойств такого знания: субъективное и носит практический (ненаучный) характер; частное (эксклюзивное); рассеяно в умах всех людей; неявное (неартикулируемое); созданное «из ничего»; может быть передано в основном бессознательно (Уэрта де Сото, 2011. С. 67).

В качестве иллюстрации метиса приводится торговля бриллиантами в Нью-Йорке, в которой доминируют ортодоксальные евреи. Они используют весьма специфический набор сигналов, намеков и механизмов обязательств, которые снижают трансакционные издержки торговли. Торговля бриллиантами проходила бы далеко не столь гладко, если бы на их месте оказались случайные люди (Boettke, Coyne, Leeson, 2008. P. 338)⁹.

IEN институты «вырастают» непосредственно из метиса, можно сказать, что они — институционализированный метис. Пример, который приводят в этой связи Беттке с соавторами, — это деятельность пуритан в Новой Англии в XVII в. «Мутировавшая смесь британской культуры и пуританской идеологии среди поселенцев предполагала освобождение экономики от ограничений и давала моральную санкцию частной собственности и трудовой этике» (Boettke et al., 2008. P. 339).

Метис — это то, что придает институтам устойчивость. Оперируя медицинскими терминами, можно говорить об их приживаемости в организме. В этом смысле IEN институты генетически однородны с метисом, и их отторжение невозможно без изменения самого метиса. Другое дело — ІЕХ и FEX институты. Начнем с первых. С одной стороны, они вводятся изнутри, то есть официальные власти, инициирующие и проводящие их внедрение, не представляют DC. С другой стороны, они уязвимы в плане устойчивости, поскольку появляются не как непреднамеренный продукт свободного взаимодействия людей, а как экзогенный, сознательно спланированный и внедряемый государством проект. Эта уязвимость обусловлена тем, что официальные власти не обладают и не могут обладать рассеянной в массах информацией, — практическим, неявным знанием. Этот неустранимый информационный зазор может оказаться причиной отторжения IEX институтов. Их связь с метисом явно слабее, чем у IEN институтов¹⁰.

И, наконец, FEX институты. Конструирующие их зарубежные институциональные дизайнеры еще дальше, чем национальные власти, отстоят от местных практик и традиций. Поэтому вероятность отторжения рекомендуемых ими институциональных инноваций (FEX институтов) значительно выше, чем IEX институтов (а устойчивость, естественно, ниже). Хотя, это, конечно, не означает, что такие инновации всегда отторгаются¹¹. Однако угроза отторжения — самая большая проблема для FEX институтов. Препятствие для развития может быть в том, что необходимые для него «правильные» институты часто подпадают под эту категорию и их нельзя успешно трансплантировать в страну, которая более всего объективно в них нуждается. Поэтому они должны быть связаны с IEX институтами, которые, в свою очередь, опираются на IEN институты¹².

Падение устойчивости и приживаемости институтов по мере их удаления от метиса показано на рисунке 3: кольца, представляющие соответственно IEN, IEX и FEX, становятся светлее по мере удаления их от метиса.

На основе предложенной теории устойчивости и приживаемости институтов Беттке с соавторами делают два ключевых для новой экономики развития вывода. Во-первых, успешные институциональные изменения в развивающемся мире должны иметь опору в виде IEN институтов. Во-вторых, если предлагаемое изменение не может быть увязано с IEN институтами, то попытки его ввести должны быть прекращены (Boettke et al., 2008. P. 344).

Пожалуй, один из самых важных моментов австрийского анализа институтов сегодня — это утверждение о неэквивалентности институциональной устойчивости и институциональной доброкачественности. В этом видится скорее не расхождение с теорией спонтанного происхождения эффективных институтов Хайека, а существенное ее дополнение. Ведь его утверждение о том, что все наиболее эффективные институты возникают спонтанно, еще не означает, что спонтанно не могут возникать и «плохие» институты. «Не всякий эндогенно созданный институт при всех обстоятельствах эффективен или благоприятствует экономическому развитию» (Boettke et al., 2008. P. 345; см. также: Boettke, 2010b. P. XVII). Более того, многие IEN институты могут ему препятствовать. «Следовательно, устойчивость есть необходимое, по недостаточное свойство института для создания экономического роста» (Boettke el al., 2008. P. 345). В качестве примера дается ссылка на послевоенный опыт Восточной Европы. Во многих ее частях, где FEX институты были внедрены силой, они оказались довольно устойчивыми, но тормозили прогресс. Данный пример можно и нужно дополнить случаями, когда устойчивые IEN институты оказывают такое же воздействие. Первое, что приходит в этой связи на ум, — это нормы шариата и, в частности, запрет на кредитные операции с выплатой процентов. Однако сегодня и западная цивилизация дает прекрасный пример IEN института, ставшего очевидным тормозом развития. Это права собственности, необоснованно распространенные на интеллектуальные продукты. Как правильно отмечают в этой связи юристы, разделяющие концепцию собственности австрийской экономической школы, интеллектуальная собственность нарушает права на осязаемую (tangible) собственность (Kinsella, 2008). Преподаватели, приобретающие бумажный экземпляр необходимого учебника, особенно остро ощущают эту несправедливость. Если бы современное право на интеллектуальную собственность действовало в эпоху изобретения книгопечатания, то мы до сих пор читали бы только рукописные книги.

О роли экономиста

Приступая к обсуждению вопроса о роли экономиста, следует обратить внимание на ее непосредственную взаимосвязь с функциями, которые принимает на себя государство. Койн и Беттке представили ее в виде матрицы, которую назвали «дилемма развития» (рис. 4). Государство может принимать на себя роль как рефери, так и игрока. В первой оно ограничивается принуждением к соблюдению возникающих изнутри правил. Во второй оно еще и активно создает правила. В этом своем качестве оно экзогенно навязывает сверху институциональный порядок, вместо того чтобы ограничиться исключительно распознаванием и обеспечением реализации органичных обществу институциональных качеств, которые образуются спонтанно снизу.

Экономист в роли исследователя экономики способен выявлять экономические законы и использовать их для объяснения фактов. Прогнозы могут быть только качественными: если имеет место X, то последует У, затем — Z и т. д.¹⁴ В контексте экономики развития «исследователь» преимущественно стремится понять, как уже сложившиеся институты развиваются и функционируют в рамках уникального культурного контекста рассматриваемой страны, удовлетворяя определенные общественные потребности и координируя экономическую деятельность. Однако «сообщество по развитию» не ограничивает роль экономиста выявлением причинно-следственных связей и пониманием специфики эндогенных институтов. В соответствии с желанием нанимателя быть двигателем перемен экономист принимает на себя роль «спасателя»: его рекомендации в области политики главным образом касаются того, какие новые институциональные устройства должны быть внедрены вместо «неэффективных» сформировавшихся изнутри институтов. В конечном счете, от «спасателя» требуются рекомендации по поводу того, как именно государство «должно вмешиваться».

Если мы обратимся к представленной выше в матричной форме дилемме развития, то заметим, что в ней в двух квадрантах наблюдается неравновесие. Когда государство берет на себя роль «игрока», то его не удовлетворяет роль экономиста только как «исследователя». Государство требует от него «практических рекомендаций» по способам вмешательства. Поэтому присутствует тенденция к изменению роли либо государства (с «игрока» на «рефери»), либо экономиста (с «исследователя» на «спасателя»), что показано на рисунке 4 стрелками. Аналогично неустойчива ситуация «рефери—спасатель»: у государства-рефери просто отсутствует потребность в привлечении экономиста на роль «спасателя». Здесь стрелками показана возникающая тенденция трансформации либо государства в «игрока», либо экономиста — в «исследователя». Равновесные состояния соответственно наблюдаются в левом верхнем и правом нижнем квадрантах.

Равновесие в левом верхнем квадранте можно рассматривать как «плохое». Беттке и С. Хорвитц довольно обстоятельно рассмотрели, как на различных этапах истории экономической мысли роль экономиста как исследователя менялась на роль спасателя и наоборот (Horwitz, Boettke, 2005). В качестве причины расцвета и доминирования «инженерной» функции экономиста они указывают на три обстоятельства: во-первых, формализм и позитивизм в экономической теории; во-вторых, большевистская революция и продвижение социализма; в-третьих, кейнсианская революция в макроэкономике и появление связанных с ней международных институтов публичной политики (Horwitz, Boettke, 2005. P. 25)¹⁵.

Особенно возросла значимость этой функции после Второй мировой войны. Беттке и Хорвитц даже утверждают, что содержание советов, которые давали странам третьего мира развитые капиталистические и социалистические страны, в сущности, не отличалось, и во всех вариантах экономист представал в обличии инженера¹⁶. В их работе показаны социалистические корни кейнсианства, его прямая интеллектуальная связь с советскими дискуссиями о планировании 1920-х годов¹⁷. Как бы то ни было, в результате экономика развития стала отождествляться с макроэкономическим ростом и выводами для государственной политики, которые состояли в том, что государство может порождать, контролировать и конструировать экономический рост путем различных интервенций.

Беттке и Хорвитц указали на три причины начавшегося в конце XX в. возвращения экономической теории «к скромности». Во-первых, крах кейнсианского консенсуса в отношении макроэкономической политики; во-вторых, коллапс коммунизма в Восточной и Центральной Европе; в-третьих, разочарование в программах иностранной помощи наименее развитым странам (Horwitz, Boettke, 2005. P. 23-34). Произошел сдвиг, говоря словами американского экономиста В. Смита, от «конструктивистской» к «экологической» рациональности. «В области экономики развития это шаг от государства, непосредственно руководящего экономической деятельностью, к государству, создающему благоприятные условия для развития снизу вверх». И естественно, «роль экономиста, формирующего политику, сместилась от конструирования экономического развития к его культивированию» (Horwitz, Boettke, 2005. P. 37).

Разумеется, переход экономиста от роли «спасателя» и инженера к роли исследователя, ученого — лишь тенденция. Ей противостоят два обстоятельства. Во-первых, неверное представление о том, на что реально способна экономическая наука. В этом случае мы снова наталкиваемся на государственный активизм, органически следующий из неоклассической теории «провалов рынка». Как известно, в ней доброжелательное государство путем преодоления этих провалов или их ослабления преследует цель повысить благосостояние своих граждан. Австрийская теория, напротив, соглашается с концепцией хищнической природы происхождения и целевой функции государства. «Несмотря на множество теорий, оправдывающих государство в силу того, что его активность приносит выгоды гражданам, ни одно правительство не учреждалось с целью обеспечивать эти выгоды. Государства создавались силой с тем, чтобы править гражданами и извлекать из них ресурсы» (Holcombe, 2004. Р. 328). Отсюда вытекает необходимость рекомендаций не по расширению функций государства, а, напротив, по его удержанию в рамках минимально необходимой активности, сводящейся, преимущественно, к защите личности и прав собственности.

Во-вторых, порочные стимулы для DC и национальных правительств в развивающихся странах. «Хотя декларируемые цели DC — искоренение бедности и социальных зол, у вовлеченных в эти процессы имеется сильный стимул не достигать этих целей. Само собой, если конечная цель была бы на деле достигнута, участники международного DC упразднили бы исходные основания для своей занятости» (Coyne, Boettke, 2006. P. 62).

В этой связи есть смысл привести точку зрения Дж. Бьюкенена и Дж. Бреннана. Свою книгу «Причина правил: конституционная политическая экономия» они завершают следующими словами: «Мы обращаемся к собратьям-ученым с призывом прекратить консультирование тех или иных правительств или политиков, находящихся у власти. Качество игры в большей степени зависит от качества ее правил, чем от мастерства игроков» (Бреннан, Бьюкенен, 2005. С. 262). Однако устойчивые правила (институты), как убеждает нас рассмотренная выше позиция представителей австрийской школы, тоже не создаются «сверху вниз», как инженерный замысел политиков или экономистов.

Что же выпадает на роль экономиста, лишившегося «инженерной должности»? Если кратко, то современная австрийская экономическая школа в лице Койна и Беттке отвечает на этот вопрос так: во-первых, изучать метис; во-вторых, при необходимости пытаться его изменить, выступая в роли просветителя, влияя на общественное мнение (Coyne, Boettke, 2006. P. 62).

Первая задача требует налаживания междисциплинарной кооперации экономистов с этнографами, антропологами, историками. При изучении метиса особое внимание должно быть уделено инкорпорированию этнографических методов исследования в экономический анализ развития: персональные интервью с участниками и официальными лицами, обзоры, наблюдения участников.

Теперь о второй задаче. В сущности, в рыночной экономике роль экономиста сводится к роли просветителя. На это обстоятельство обращал внимание такой видный представитель австрийской школы, как М. Ротбард: «В свободном обществе экономист исполняет чисто образовательную роль» (Ротбард, 2003. С. 389). Согласно Ротбарду, функция экономиста — указывать на негативные последствия государственного вмешательства.

Мизес, следуя своей теории об определяющей роли идей в человеческой истории, считал «бюрократизацию сознания», которую проводили в жизнь немецкие университеты, ответственной за беды Германии в XX в. «Европейский тоталитаризм является результатом господства бюрократии в области образования. Университеты подготовили почву для диктаторов» (Мизес, 1993. С. 72)¹⁸. Именно они сформировали ту самую «антикапиталистическую ментальность», которая и стала базой этатизма и государственного интервенционизма¹⁹.

Койн и Беттке отмечают: «Экономист играет важную роль в формировании общественного мнения и идеологии, что имеет решающее значение в достижении долгоживущих институциональных и социальных изменений» (Coyne, Boettke, 2006. P. 63). Впрочем, Мизес писал практически о том же: «Верховенство общественного мнения определяет не только исключительное место, занимаемое экономической наукой в мышлении и знании. Оно определяет весь ход человеческой истории» (Мизес, 2005. С. 810). Весь вопрос только в том, какой это будет экономист и какой будет экономическая наука.

В итоге любой экономист-реформатор, стремящийся привить отсталому обществу благоприятные для развития институты, в случае расхождения их с метисом может: а) либо подстраивать институты под метис, что, кстати, далеко не всегда возможно без утраты их прогрессивного содержания; б) либо, напротив, стараться трансформировать метис так, чтобы он не отторгал эти институты. Таким образом, если метис, говоря словами Мизеса, поражен «антикапиталистической ментальностью», то следует направить усилия на ее преодоление. В противном случае капиталистические институты либо не приживаются вовсе, либо (что происходит гораздо чаще) подрываются проникающими в них неформальными и разрушительными для выполнения задач развития институтами.

Однако в любом случае, как пишут в статье о сравнительной исторической политической экономии Беттке, Койн и Лисон, надежное повышение национальной конкурентоспособности предполагает сравнение релевантных и потому осуществимых институциональных альтернатив (Boettke, Coyne, Leeson, 2013. P. 14). Это означает, что не надо сравнивать институты слаборазвитой страны с институтами развитых рыночных демократий и стараться изо всех сил и вопреки всему внедрять последние. Реформаторам нужно найти не абстрактно идеальную, а реальную, приемлемую альтернативу в лице институтов, которые приживутся в данном обществе. Для этого менее всего подходят шаблоны; практически в каждом случае требуется индивидуальный подход.

---

¹ Питер Беттке — один из самых заметных представителей современной австрийской школы, редактор и один из ведущих авторов Элгаровского справочника по австрийской экономике (Boettke, 1994) и Справочника по современной австрийской экономике (Boettke, 2010а).

² Уильям Истерли - бывший старший советник Всемирного банка, впоследствии разочаровавшийся в результатах его деятельности и в своих работах показавший несостоятельность многих предпринимаемых банком усилий. В России переведена и издана его книга «В поисках роста: приключения экономиста в тропиках» (Истерли, 2006).

³ Наглядный пример такой попытки представлен в книге Нобелевского лауреата по экономике, бывшего старшего вице-президента и главного экономиста Всемирного банка (1997—2000) Джозефа Стиглица, опубликованной в русском переводе вскоре после ее выхода на Западе в 2002 г. (Стиглиц, 2003).

⁴ Можно вспомнить, к примеру, о Копенгагенских критериях вступления стран в Евросоюз (вступающие в него страны должны предварительно провести в жизнь целый комплекс мер в сфере законодательства, правительственных и юридических институтов, а также в экономической области).

⁵ Пакт о стабильности и росте в ЕС (ряд требований к унификации бюджетной и налоговой политики входящих в него стран) гораздо ближе к IEX институтам, чем к FEX институтам, поскольку он принят единогласным решением стран-участниц, тогда как страны — кандидаты в члены ЕС к выработке Копенгагенских критериев никакого отношения не имеют.

⁶ Австрийцы подчеркивают особую важность в первую очередь двух институтов: четко определенных прав собственности и верховенства закона, указывая на них как на решающие условия поощрения предпринимательства (Boettke, Coyne, 2003. P. 81). Более того, институционально зависимая отдача определяет направления предпринимательской «бдительности» и усилий: будут ли они производительными, непроизводительными или уклоняющимися, например, от уплаты налогов или государственного регулирования (Coyne, Leeson, 2004. P. 238).

⁷ «„Приживаемость институтов" — способность (или неспособность) предлагаемых институциональных устройств удержаться там, куда они трансплантированы, позволяет понять значение истории для институтов конкретных стран и, следовательно, для их экономической конкурентоспособности* (Boettke et al., 2013. P. 9).

⁸ Этот термин возродил из небытия американский политолог и социолог Джеймс Скотт. Слово «метис» восходит к классической Греции и означает знание, которое можно получить только из практического опыта; Скотт его противопоставляет более формальному дедуктивному, эпистемическому знанию (Скотт, 2005. С. 24). «В широком смысле оно (слово метис. — А. 3.) означает огромное множество практических навыков и приобретенных сведений в связи с постоянно изменяющимся природным и человеческим окружением» (Скотт, 2005. С. 498).

⁹ «Как хорошо понимал Адам Смит, экономическая жизнь глубоко укоренена в социальной жизни и ее невозможно понять отдельно от обычаев, нравов и устоев конкретного исследуемого общества - одним словом, отдельно от его культуры» (Фукуяма, 2004b. С. 31).

¹⁰ IEX институты могут быть прежними IEN институтами (деньги, некоторые разделы права). Тогда они прочнее соединены с метисом, чем IEX институты, которые никогда не находились в статусе IEN институтов.

¹¹ Примером успешного «вживления» FEX институтов является послевоенная Япония, в частности, история с ее конституцией. Написанная в США, она после перевода японскими специалистами на японский язык стала восприниматься как внутренний продукт. «FEX институты, созданные в соответствии с конституцией, сохраняли ключевые элементы традиционного японского метиса и в этом смысле воплощали существовавшие прежде IEX и IEN институциональные устройства» (Boettke et al., 2008. P. 347).

¹² Подробное описание неудачного импорта институтов из-за отсутствия такой привязки содержится в работах Койна (Coyne, 2006; 2008; 2013). В частности, он отмечает, что попытки внешних сил наладить в Сомали работу централизованного государства с демократическими институтами закончились провалом, так как они исходили из сравнения реальности с идеальным состоянием (заблуждение нирваны), под которым понимаются политические порядки развитых демократий западной цивилизации. В сомалийской реальности многие действующие на политической арене акторы захотели непременно возглавить такое государство, что привело к острым столкновениям и вооруженной борьбе между ними. Сложившаяся впоследствии спонтанно ситуация со множеством государств, опирающихся на местные институты, оказалась более приемлемой в плане сокращения масштабов нерегулируемого насилия (Coyne, 2006).

¹³ Интересное применение теоремы об институциональной регрессии находит Я. Вишневски при рассмотрении проблем правового моно- и полицентризма; иными словами, нерыночной и рыночной поставки таких благ, как защита от насилия, правосудие. С его точки зрения, правовой моноцентризм обусловлен укорененностью его «твердых» институтов (как более поверхностных) в «мягких» институтах (идеологии и предпочтениях) как институтах более глубинных, что, впрочем, не фатально: ситуация можно поменяться в случае принципиальных перемен в последних (WiSnievski, 2014).

¹⁴ Примерно так Мизес показывал непреднамеренные негативные последствия государственного вмешательства в рыночный ценовой механизм (Мизес, 1993. С. 112- 114; 2005, С. 710 731). «Если правительство, столкнувшись с крахом первого вмешательства, не готово вернуться к свободной экономике и позволить рынку выправить ситуацию, оно должно будет наращивать цепь ограничений и регулирования. По этому пути шаг за шагом оно дойдет до того, что все экономические свободы индивидуума исчезнут» (Мизес, 1993. С. 112). Впоследствии эта логическая цепочка Мизеса была названа теорией «чернильного пятна».

¹⁵ Австрийская школа всегда обращает внимание на анализ причин «государственниче-ского» настроя экономистов. Так, Д. Боуз в книге «Либертарианство» посвятил этому специальный раздел «Большое правительство и придворные интеллектуалы». По его мнению, у такого настроя две причины. Во-первых, экспансия государства создает рабочие места для интеллектуалов, обслуживающих ее (программы, планирование, регулирование и т. п.); во-вторых, для многих интеллектуалов характерно представление о безграничных возможностях утопического строительства и недоверие по отношению к силам саморегулирования (Боуз, 2014. С. 235-241).

¹⁶ «Советы по проведению политики, даваемые слаборазвитому миру как капиталистическими, так и социалистическими странами, были почти идентичны и отражали интеллектуальную трансформацию политической экономии экономики развития... придавая экономистам звездную роль спасателей третьего мира в качестве „практикующих инженеров"» (Horwitz, Boettke, 2005. P. 28).

¹⁷ Евсей Домар (1914 — 1997), один из создателей кейнсианской модели экономического роста, отмечал, что дебаты в 1920-х годов в журнале «Плановая экономика» стали для него ценным источником идей при разработке этой модели (Horwitz, Boettke, 2005. P. 29).

¹⁸ Мизес неоднократно приводит слова Эмиля Дюбуа-Реймона, сказанные в 1870 г., о том, что Берлинский университет служит «интеллектуальным телохранителем дома Гогенцоллернов». Потом он дает следующий комментарий: «Там, где университеты становятся телохранителями, а ученые жаждут занять свое место на „научном фронте", уже широко распахнуты двери для варварства» (Мизес, 2006. С. 19).

¹⁹ «Единственное, что требовалось от университетского преподавателя общественных наук, - это поносить рыночную систему и энергично поддерживать государственный контроль» (Мизес, 1993. С. 69).

---

Список литературы

Боуз Д. (2014). Либертарианство: история, принципы, политика. М.; Челябинск: Социум. [Boaze D. (2014). Liber tarianism: History, principles, policy. Moscow & Chelyabinsk: Sotsium. (In Russian).]

Бреннан Дж., Бьюкенен Дж. (2005). Причина правил. Конституционная политическая экономия. СПб.: Экономическая школа. [Brennan J., Buchanan J. (2005). The reason of rules. Constitutional political economy. St. Petersburg: Ekonomi-cheskaya Shkola. (In Russian).]

Истерли У. (2006). В поисках роста: приключения экономиста в тропиках. М.: Институт комплексных стратегических исследований. [Easterly W. (2006). The elusive quest for growth: economists' adventures and misadventures in the tropics. Moscow: Institute for Complex Strategic Studies. (In Russian).]

Мизес Л. фон. (1993). Бюрократия. Запланированный хаос. Антикапиталистическая ментальностъ. М.: Дело, Catallaxy. [Mises L. von. (1993). Bureaucracy. Planned chaos. The anti-capitalist mentality. Moscow: Delo, Catallaxy. (In Russian).]

Мизес Л. фон. (2005). Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. Челябинск: Социум. [Mises L. von. (2005). Human action: A treatise on economics. Chelyabinsk: Sotsium. (In Russian).]

Мизес Л. фон. (2006). Всемогущее правительство: Тотальное государство и тотальная война. Челябинск: Социум. [Mises L. von. (2006) Omnipotent government: The rise of the total state and total war. Chelyabinsk: Sotsium. (In Russian).]

Ротбард M. (2003). Власть и рынок: государство и экономика. Челябинск: Социум. [Rothbard М. (2003). Power and market: State and economy. Chelyabinsk: Sotsium. (In Russian).]

Скотт Дж. (2005). Благими намерениями государства. Почему и как проваливались проекты улучшения условий человеческой жизни. М.: Университетская книга. [Scott J. С. (2005). Seeing like a state. How certain schemes to improve the human condition have failed. Moscow: Universitetskaya Kniga. (In Russian).]

Стиглиц Дж. (2003). Глобализация: тревожные тенденции. М.: Национально-общественный научный фонд. [Stiglitz J. Е. (2003). Globalization and its discontents. Moscow: National Public Science Foundation. (In Russian).]

Уэрта де Сото X. (2011). Социально-экономическая теория динамической эффективности. Челябинск: Социум. [Huerta de Soto J. (2011). The theory of dynamic efficiency. Chelyabinsk: Sotsium. (In Russian).]

Фукуяма Ф. (2004a). Великий разрыв. M.: ACT; Ермак. [Fukuyama F. (2004a). The great disruption. Moscow: AST & Ermak. (In Russian).]

Фукуяма Ф. (2004b). Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию. М.: ACT; Ермак. [Fukuyama F. (2004b). Trust: The social virtues and the creation of prosperity. Moscow: AST, Ermak. (In Russian).]

Хайек Ф. А. фон (2000). Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф. [Hayek F. А. (2000). Individualism and economic order. Moscow: Izograf. (In Russian).]

Хайек Ф. А. фон (2006). Право, законодательство и свобода: Современное понимание либеральных принципов справедливости и политики. М.: ИРИСЭН. [Hayek F. А. (2006). Law, legislation and liberty: A new statement of the liberal principles of justice and political economy. Moscow: IRISEN. (In Russian).]

Boettke P. J. (ed.) (1994). The Elgar companion to Austrian economics. Cheltenham & Northampton, MA: Edward Elgar.

Boettke P. J. (ed.) (2010a). Handbook on contemporary Austrian economics. Cheltenham: Edward Elgar.

Boettke P. J. (2010b). Introduction. In: P. J. Boettke (ed.). Handbook on contemporary Austrian economics. Cheltenham: Edward Elgar. P. I-XVIII.

Boettke P. J., Coyne Ch. J. (2003). Entrepreneurship and development: Cause or consequence? In: R. Koppl, J. Birner, P. Kurrild-Klitgaard (eds.). Austrian economics and entrepreneurial studies. Advances in Austrian economics. Vol. 6. Bingley: Emerald. P. 67-87.

Boettke P. J., Coyne Ch. J., Leeson P. T. (2008). Institutional stickiness and the new development economics. American Journal of Economics and Sociology, Vol. 67, No. 2, pp. 331-358.

Boettke P. J., Coyne Ch. J., Leeson P. T. (2013). Comparative historical political economy. Journal of Institutional Economics, Vol. 9, No. 3, pp. 285 — 301.

Boettke P. J., Coyne Ch. J., Leeson P. Т., Sautet F. (2005). The new comparative political economy. Review of Austrian Economics, Vol. 18, No. 3 — 4, pp. 281—304.

Coyne C.J. (2006). Reconstructing weak and failed states: Foreign intervention and the nirvana fallacy. Foreign Policy Analysis, Vol. 2, No. 4, pp. 343 — 361.

Coyne C. J. (2008). After war: The political economy of exporting democracy. Stanford, CA: Stanford University Press.

Coyne C.J. (2013). Doing bad by doing good: Why humanitarian action fails. Stanford, CA: Stanford University Press.

Coyne C. J., Boettke P. J. (2006). The role of economist in economic development. Quarterly Journal of Austrian Economics, Vol. 9, No. 2, pp. 47—68.

Coyne C. J., Leeson P. T. (2004). The plight of underdeveloped countries. Cato Journal, Vol. 24, No. 3, pp. 235-249.

Holcombe R. G. (2004). Government: Unnecessary but Inevitable. The Independent Review, Vol. 8, No. 3, pp. 325-342.

Horwitz S., Boettke P. (2005). The limits of economic expertise: Prophets, engineers, and the state in the history of development economics. History of Political Economy, Vol. 37 (annual conference volume supplement), pp. 10—39.

Gwartney J., Lawson R., Hall J. (2014). Economic freedom of the world: 2014 Annual Report. Vancouver, ВС: The Frazer Institute.

Kinsella S. N. (2008). Against intellectual property. Auborn: Ludwig von Mises Institute.

Wisniewski J. B. (2014). Legal polycentrism, the circularity problem, and the regression theorem of institutional development. Quarterly Journal of Austrian Economics, Vol. І7, No. 4, pp. 510-518.