На какие свойства человека может опереться экономический либерализм?

Автономов В.С.
д. э. н., проф., член-корр. РАН
научный руководитель факультета экономики НИУ ВШЭ
заведующий сектором ИМЭМО РАН

Дискуссии о либерализме и неолиберализме в последние 25 лет приняли острую форму. При этом далеко не всегда участники дискуссии одинаково понимают ее предмет. Поэтому начнем с краткого и схематичного изложения истории либерализма в мировой экономической мысли. Понятие «либерализм» в экономической мысли употребляется в разных значениях, поэтому сначала процитируем Ф. Хайека, писавшего, что фундаментальным принципом либерализма является «политика, сознательно выбирающая в качестве упорядочивающего начала конкуренцию, рынок и цены и использующая правовую рамку, поддерживаемую силой государства, для того чтобы делать конкуренцию настолько эффективной и благотворной, насколько возможно» (Хайек, 2000. С. 118). Это определение хорошо тем, что оно подводит итог некоторой дискуссии и является уточненным и сбалансированным. Конечно, существует остроумное определение, согласно которому либералом является тот, кто способен убедить других людей, что он либерал (Ротунда, в печати. С. 30¹), но боюсь, что в этом случае у разных групп людей будет разный набор либералов.

Историю либерализма и отношения к нему в обществе можно условно разделить на несколько этапов. Считается, что термин «либерализм» родился в 1811 г., когда группа испанских интеллектуалов предложила принять антиклерикальную конституцию, базирующуюся на французской конституции 1791 г. Но в разных странах этим красивым термином назывались разные вещи. Так, в Англии с конца XVI в. прилагательное «либеральный» подразумевало и «терпимость» (liberality), и «свободу» (liberty) и означало «свободный от предрассудков или ортодоксального рвения» (Ротунда, в печати. С. 39, 42).

Экономический либерализм возник усилиями Д. Рикардо и других «философских радикалов», развивавших идеи А. Смита и отстаивавших в печати и в английском парламенте свободу торговли и отмену протекционистских ограничений («хлебных законов»). Новая идеология «вышла за пределы Англии и Нидерландов, захватив весь европейский континент» (Хайек, 1992. С. 20). Но распространение политики laissez-faire происходило в разных странах по-разному. Кроме того, в отдельных странах наблюдались колебания между фритредерским и протекционистским режимами.

В конце XIX — начале XX в. этап классического либерализма laissez-faire там, где он господствовал, сменился этапом преобладания национальных интересов, протекционистской империалистической политики и эпохой мировых войн. В 1911 г. английский автор Л. Хобхаус предложил термин «новый либерализм» как средний путь между классическим либерализмом и социализмом, ведущий к достижению для людей не только негативной (свободы от других), но и позитивной свободы (в данном случае, права на прожиточный минимум) (Ротунда, в печати. С. 31).

В эпоху между двумя мировыми войнами сторонники либерализма понимали необходимость обновить и углубить обоснование своей доктрины в новых неблагоприятных условиях. Возникает термин «неолиберализм», видимо введенный в оборот швейцарским экономистом X. Хонеггером для обозначения нового направления экономической мысли, которое стремилось вернуть на первый план забытые принципы экономической свободы, конкуренции и предпринимательства. Для этого данные принципы следовало где нужно обновить и переосмыслить. Государству по-прежнему предписывалось не вмешиваться в ход экономических процессов, но, по мнению большинства новых либералов, оно должно было отвечать за установление и поддержание институциональных рамок (Хюльсманн, 2013. С. 515). Центрами нового движения стали четыре группы либеральных экономистов — в Вене (Л. Мизес), Лондоне (Хайек), Чикаго (Г. Саймоне и др.) и Фрайбурге (В. Ойкен).

В 1938 г. либеральные экономисты собрались в Париже на так называемом Коллоквиуме Уолтера Липпмана и, осознав себя единым движением, назвались представителями неолиберализма (Kolev, 2013. Р. З²). Важным политическим символом слово «либеральный» стало не раньше начала 1930-х годов, когда в США право на этот лозунг монополизировал Ф. Д. Рузвельт, и с тех пор «либерал» в США означает «левый» (Ротунда, в печати. С. 35).

Период Второй мировой войны очевидно не благоприятствовал либерализму. Военное время усилило централизацию и регулирующую роль государства в экономике не только Германии, но и таких относительно либеральных стран, как США и Англия. Преобладало мнение о неизбежном конце частнохозяйственного капитализма и переходе к централизованной экономике. Наиболее ярким представителем этой точки зрения можно назвать Й. Шумпетера с его книгой «Капитализм, социализм и демократия». Однако новые либералы и в самые тяжелые годы не теряли веры в свои идеалы и продолжали их отстаивать. Здесь, прежде всего, можно назвать «Дорогу к рабству» Хайека.

После войны в 1947 г. выдающиеся неолибералы основали общество Мон-Пелерин, продолжившее прерванную войной работу³. Но долгое время они оставались в тени антагонистичной им кейнсианской теории и практики активного государственного вмешательства в экономические процессы. Лишь в ФРГ, где государственная экономическая политика опиралась на идейную основу немецкого ордолиберализма (его глава Ойкен и главный реформатор министр экономики Л. Эрхард участвовали в деятельности общества Мон-Пелерин со дня его основания), ситуация была несколько иной, по крайней мере до кризиса 1967 г.

В середине 1970-х годов мировой экономический кризис привел к низвержению кейнсианства и к реабилитации его неолиберальных противников (ведущие позиции занимают Хайек и Фридмен, получившие Нобелевские премии, конечно, не за свои либеральные манифесты, но явно с учетом их). Кейнсианская политика стимулирования спроса уступила место либеральной политике со стороны предложения (рейганомика и тэтчеризм были главными ее воплощениями). Происходили достаточно масштабные приватизация и дерегулирование экономики развитых стран.

После краха реального социализма в Восточной Европе казалось, что либеральные идеи окончательно победили и наступил «конец истории». В дальнейшем неолиберализм стал основной мишенью антиглобалистов и противников «Вашингтонского консенсуса». С другой стороны, в начале XXI в. дерегулирование финансового сектора стало одной из главных причин сначала быстрого роста, а затем серьезного потрясения мировой экономики. Спустя несколько успешных десятилетий неолиберализм попал под огонь критики. После наступления Великой рецессии — началась в 2008 г., перешла в стагнацию и до сих пор не спешит уступить место устойчивому экономическому росту — в общественном мнении доминирует явная или скрытая враждебность к классическому либерализму (Пеннингтон, 2014. С. 12).

Наш краткий исторический обзор свидетельствует о больших колебаниях в отношении общественного мнения к экономическому либерализму. Это должно привести нас к выводу, что общество далеко не всегда считало его естественной, очевидно оптимальной системой экономической политики. Таким образом, он нуждается в обосновании, и, вероятно, в большей степени, чем политика протекционизма, которой достаточно опереться на национальные чувства, довольно легко пробуждаемые в эпоху национальных государств. В этой статье мы рассмотрим только один аспект этого обоснования, который можно назвать антропологическим. Речь пойдет о моделях человека, на которые может опираться либеральная экономическая политика.

Понятие модели человека как предпосылки экономической науки (позитивного знания) достаточно известно в методологической литературе⁴. К нормативному экономическому знанию (тому, что Шумпетер называл «системами политической экономии») оно до сих пор не применялось, хотя основания для этого, как представляется, имеются. В такой «системе политической экономии» должен присутствовать, во-первых, некий идеал человека, которым руководствуется субъект политики⁵. На этот идеал всегда сильно влияют религиозные и идеологические ценности данной эпохи и культуры. Во-вторых, необходима чисто «инструментальная» модель объекта политики, человека управляемого, — гражданина или подданного, на реакцию которого эта политика рассчитана. Эти две модели человека для нормативного экономического знания могут сильно различаться. Тогда мы имеем дело с патерналистской политикой — власти лучше знают, что нужно людям для приближения к идеалу, и подталкивают их к нему средствами, которые на них действуют. Прекрасное описание такой политики принадлежит видному представителю позднего меркантилизма Дж. Стюарту: «Принцип собственного интереса... это единственный мотив, которым государственный деятель должен пользоваться, чтобы привлечь свободных людей к планам, которые он разрабатывает для своего правительства... Общественный интерес (public spirit) настолько же излишен для управляемых, насколько он обязан быть всесильным для управляющего» (курсив мой. — В. А.)⁶. Экономический либерализм, как представляется, может придерживаться принципиально другой позиции: «правильные идеалы» живут в душах самих людей, и субъект политики может на них опираться. Однако в дальнейшем мы увидим, что и либерализм может быть патерналистским.

На примере виднейших теоретиков классического либерализма, неолиберализма и ордолиберализма — Ф. Бастиа, Мизеса, Хайека, Ойкена и Фридмена — мы попробуем выяснить, какие представления о природе человека лежат в основе экономической политики. Чем вызван выбор именно этих авторов? Прежде всего, тем, что они были одновременно выдающимися экономистами⁷ и либералами в экономической политике. При этом ограничимся лишь теми компонентами их модели человека, которые непосредственно имеют отношение к либеральной экономической политике. Этим вызван выбор цитируемых произведений: нас интересуют прежде всего не теоретические трактаты данных авторов, а их манифесты либеральной экономической политики. Забегая вперед, скажу, что эти обоснования экономического либерализма окажутся различными.

Ограничившись содержанием трудов ведущих теоретиков экономического либерализма, мы не сможем уделить внимание эмпирическим исследованиям: опросам и экспериментам, показывающим, каковы признаки сторонников либеральной экономической политики и как они ведут себя в разных ситуациях. Так, эмпирические исследования свидетельствуют, что либеральные мнения связаны с высоким уровнем образования, что объяснимо: патернализм более понятен, а для поддержки либерализма требуется определенное интеллектуальное усилие: достижение непредусмотренных целей — это неочевидный результат (Polyachenko, Nye, 2013). (Хотя здесь следует учесть и влияние дохода: он коррелирует с образованием, а люди с более высоким доходом, естественно, более независимы.) Что касается психологических свойств сторонников либерализма, то либералам свойственны логический когнитивный стиль — в противоположность эмоциональному — и меньшая роль альтруистических ценностей (Iyer et al., 2012). Все это интересно, но, конечно, заслуживает отдельного разговора.

Фредерик Бастиа: Бог в помощь

Фредерика Бастиа, видимо, можно назвать одним из наиболее плодовитых и красноречивых защитников экономического либерализма в XIX в. В своем основном труде «Экономические гармонии» (1851) он исходит из того, что «общество представляет собой такую организацию, основанием которой служит разумное нравственное существо, одаренное свободой, волей и способное к совершенствованию» (Бастиа, 2007. С. 71. Курсив мой. — В. А.). Кто же одарил человека этими похвальными качествами? Ответ Бастиа однозначен: здесь явно не обошлось без божественного провидения. «Есть в этой моей книге одна доминирующая мысль, пронизывающая все ее страницы и оживляющая все ее строки...: я верую в Бога» (Бастиа, 2007. С. 383). По его словам, Бог создал человека «способным к предвидению, к совершенствованию... любящего самого себя, но сдерживающего свой пыл из дружелюбия к себе подобным» (Бастиа, 2007. С. 74). Результатом взаимодействия таких людей должен быть общественный порядок, ведущий к благу, совершенствованию и равенству.

Остановимся подробнее на важных для экономической деятельности свойствах человека, заложенных в концепции Бастиа. Помимо чувствительности, характерной для человека «в пассивной стороне своего существа», и активности, побуждающей его устранять тягостные чувства и умножать приятные (из этих свойств вытекает ключевая для экономики последовательность «потребность — усилие — удовлетворение»), «Бог наделил человека... свободой воли» (Бастиа, 2007. С. 76-77). Не нужно доказывать правомерность свободы выбора: «Каждый чувствует ее правомерность, и этого достаточно» (Бастиа, 2007. С. 389). В конце концов, уже Адам имел свободу выбора: вкушать или нет плодов от древа познания добра и зла. Только имея свободу выбора, мы можем творить благо или грешить.

Главным мотивом человеческой деятельности, «социальным побудителем», как выражается Бастиа, он считает инстинкт самосохранения или собственный интерес. Здесь надо отметить, что этот интерес означает только благие деяния: Бастиа верит, что человек не может сознательно стремиться ко злу! Но Бог усложнил человеку его задачу, ограничив умственные способности. Человеческий разум (способность сопоставлять и иметь суждение) уязвим. Люди могут ошибаться (принимать ложное за истинное, жертвовать будущим ради настоящего, поддаваться желаниям своего сердца). «Ошибка, определяемая слабостью наших суждений или силой наших страстей, — вот первый источник зла» (Бастиа, 2007. С. 374).

Но милостивый Бог, подвергнув людей испытаниям, не мог не дать им надежды — она существует в виде способности к самосовершенствованию (рычагами самосовершенствования Бастиа считает так называемые «законы ответственности и солидарности», причем здесь активно участвует общественное мнение, и особенно женщины⁸). Процесс самосовершенствования долог и многотруден: «Бог не счел уместным создавать уже готовую и совершенную социальную гармонию, а дал человеку возможность непрерывно совершенствоваться» (Бастиа, 2007. С. 406).

В итоге созданная Богом система обладает способностью к самоподдержанию, заложенной им в природе самого человека. Механизм этого самоподдержания такой. 1. Свобода выбора плюс правильно понятый собственный интерес ведут индивида к правильному (богоугодному) поведению. 2. На тот случай, если интерес понят неправильно, Бог дал человеку способность самосовершенствоваться. Отсюда следует вывод: «Свобода — вот в конечном счете принцип гармонии» (Бастиа, 2007. С. 269). «Мы верим в свободу, потому что мы веруем во всеобщую гармонию, то есть в Бога» (Бастиа, 2007. С. 383 сн.). На долю власти остается «обеспечить человека лишь двумя вещами: свободой и безопасностью» (Бастиа, 2007. С. 118, 383 сн.).

Так завершается манифест экономического либерализма Бастиа. Как видим, он в решающей степени опирается на Бога. Кто верит в него, должен верить и в предустановленную гармонию отношений между его созданиями, а значит, и в свободу воли. Веру в Бога следует назвать одной из основных опор раннего экономического либерализма, и взгляды Бастиа здесь не исключение, а один из примеров. Достаточно вспомнить идеи мыслителей Шотландского просвещения, из которых выросла экономическая концепция Смита. В истории либерализма XIX в. часто подчеркивают его светский и даже антицерковный характер. Но, во-первых, антицерковный не значит атеистический, а во-вторых, именно экономический либерализм в явном виде исходит из гармонии интересов, которую легко интерпретировать как установленную свыше.

К концу XIX века — началу XX в. не только у Ф. Ницше сложилось мнение, что Бог умер. На сцену вышли могущественные и эгоистичные силы, подорвавшие веру в мировую гармонию. Кульминацией стала Первая мировая война, после которой возникла необходимость заново обосновать либерализм для негармоничного и в значительной мере безбожного мира. Эту задачу взял на себя Людвиг фон Мизес.

Мизес: свобода выгодна!

Наверное, лучшего кандидата на роль протагониста светского либерализма, чем Мизес, трудно было себе представить. Еврей-агностик, окончивший «наиболее секуляризованную школу Вены» (Хюльсманн, 2013. С. 24) — Академическую гимназию, представитель группы населения, бесспорно выигравшей от либеральных реформ после революции 1848 г. До этого времени евреям запрещалось даже жить в имперской столице, не говоря уже о возможности удостоиться дворянского титула, который получил дед Мизеса незадолго до рождения внука. Что же касается религии, то в первом немецком издании своего «Социализма» Мизес писал, что невозможно примирить христианство со свободным экономическим порядком, основанным на частной собственности на средства производства (Mises, 1922. S. 421).

Из многочисленных произведений Мизеса обратим внимание прежде всего на книгу «Либерализм», написанную в жанре полемического памфлета. Это, безусловно, не высшее достижение Мизеса-теоретика. В дальнейшем, в трактате «Человеческая деятельность», он даст гораздо более систематизированное и сбалансированное изложение своих взглядов. Но, как уже было сказано, специфика статьи заставляет нас в большей мере интересоваться «боевыми» манифестами либералов.

Вера Мизеса в могущество естественной науки и техники (его интерес к технике отмечают и биографы) проявлялась в том, что он считал организацию человеческого общества «вопросом, не отличающимся, скажем, от сооружения железной дороги или производства одежды или мебели» (Мизес, 2001. С. 12). Во всех этих случаях речь идет о выборе наиболее рациональной технологии и не более того.

По сравнению с Бастиа Мизеса даже можно назвать «воинствующим материалистом». Но не потому, что он отрицал значение высоких духовных устремлений человека, а потому, что никакая политика не может сделать человека счастливым (в этом смысле социализм явно претендует на большее), но накормить его она в состоянии (Мизес, 2001. С. 10). Поэтому модель человека, лежащая в основе либеральной политики, у Мизеса включает материальный интерес (и не включает таких нематериальных мотивов, как стремление к власти или социальному статусу⁹). На первый взгляд включает она и рациональность (в смысле разумности) как правильную основу поведения. Но здесь надо обратить внимание на одну тонкость: «Либерализм утверждает не то, что люди всегда действуют разумно, а скорее то, что в их собственных правильно понимаемых интересах им следует вести себя разумно» (Мизес, 2001. С. 17. Курсив мой. — В. А.). Рациональность характеризует не столько реальное, сколько желаемое, идеальное поведение людей. Что же мешает людям быть разумными/рациональными на практике? Ответ Мизеса на этот вопрос звучит неожиданно лаконично и кажется узким: «Разумные действия отличаются от неразумных действий тем, что предусматривают временные жертвы». Разумность тождественна дальновидности, предусмотрительности. Соответственно «антилиберальная политика — это политика проедания капитала» (Мизес, 2001. С. 14). Люди не всегда разумны, но их можно призвать вести себя разумно, а не под действием чувств или импульсов. При этом тот, кто хочет вести себя неразумно, недальновидно, например вредить здоровью, не заслуживает одобрения. Это означает, что Мизес исходит не из формальной, а из содержательной рациональности, при которой оценке подлежат не только средства, но и цель. Иными словами, модель «человека управляемого» не полностью соответствует идеалу, но его поведение можно скорректировать рациональными аргументами¹⁰.

Некоторые черты мизесовской модели человека для либеральной экономической политики можно выделить методом «от противного». Для этого достаточно прочитать главу «Психологические корни антилиберализма» и предположить, что приверженец либеральной политики должен быть лишен этих корней. Тогда мы обнаружим, что человек должен быть, во-первых, лишен «чувства обиды и завистливой злобы» (Мизес, 2001. С. 19), которое не даст ему наслаждаться улучшением своего положения, если его сограждане преуспели еще больше. Во-вторых, он должен быть тем, «кто принимает жизнь такой, какая она есть, и не позволяет ей подавить себя, не нуждается в поиске убежища для сокрушенной веры в себя, в успокоении „спасительной ложью"» (Мизес, 2001. С. 20). Человек, который ведет себя противоположным образом, подвержен неврозу, который Мизес называл «комплексом Фурье» и считал «психологическим корнем антилиберализма». В таком случае, как нам кажется, логично предположить, что приверженец либерализма должен приписывать свои неудачи исключительно себе, а не обстоятельствам. Тогда и реакция на негативные импульсы среды будет разумной, то есть предполагать необходимость некоторого собственного усилия, а не ожидать, когда общество исправится. Примерно такое свойство человека современные психологи называют внутренним источником контроля (internal locus of control). Одним словом, восприимчивый к идеям либерализма человек должен обладать завидным психическим здоровьем, которое в жизни встречается нечасто¹¹.

Итак, Мизес не утверждает, что Бог или природа задумали всех людей свободными. Верный своему монистическому подходу, он обосновывает свободу соображениями материальной выгоды, так как она обеспечивает наивысшую производительность труда (Мизес, 2001. С. 26-27). Аналогично войны осуждаются с точки зрения мизесовского либерализма по чисто экономическим соображениям: они разрушают систему разделения труда, которая обеспечивает общественное благосостояние (Мизес, 2001. С. 28-29).

Точно такие же аргументы материального благосостояния всего общества обосновывают, с точки зрения Мизеса, все действующие институты капиталистического общества, включая частную собственность и политическую демократию. А то, что вредит им, аморально¹². Итак, Мизес последовательно объясняет либеральную политику соображениями материальной выгоды, к которой человек рационально и целеустремленно направляется. В этом проявляется приверженность Мизеса утилитаризму, свойственная отнюдь не каждому либералу.

Фридрих фон Хайек: основа свободы — знание и незнание

В публицистической литературе имена Мизеса и Хайека часто по инерции употребляются вместе, «через запятую», как представителей неоавстрийской школы. Для этого много оснований, в первую очередь общие методологические корни, восходящие к К. Менгеру, и неолиберальные идеологические установки. Но с точки зрения данной статьи мы должны разделить их, поскольку обоснование Хайеком неолиберальной политики существенно отличалось от позиции Мизеса. Исследователи выделяют работу Хайека «Экономика и знание» 1937 г. как начало его эмансипации от своего старшего коллеги Мизеса (Kolev, 2013. S. 193). Конечно, сходство было, например Хайек поддержал мизесовскую «негативную» трактовку свободы как «свободы от других», противопоставив ее позитивной трактовке социалистов как «свободы от необходимости» (Хайек, 1992. С. 27), но мы сконцентрируем здесь свое внимание на различиях. В отличие от Мизеса, Хайек с некоторого времени стал скептически оценивать возможности естественных наук в области описания человеческого поведения и даже рассматривать «сциентизм» в качестве врага не только экономической науки, но и свободы в человеческом обществе (Хайек, 2003).

Естественно-научный идеал подвиг Мизеса на построение стройной системы общественной механики, в которой обладающих автономией действий индивидов объединяет разделение труда, которое, по выражению Мизеса, собственно, и представляет собой социальное (Mises, 1922. S. 281). Любое вмешательство извне в эту априорно гармоничную систему приведет к ухудшению положения, а функция государства сводится к деятельности «ночного сторожа», который должен предотвратить то, что «впавший в заблуждение асоциальный индивид, неправильно понимая свой собственный интерес, восстанет против общественного порядка и тем самым навредит другим людям» (Mises, 1922. S. 366. Курсив мой. — В. А.). Собственно говоря, только государство и может, по Мизесу, ограничить человеческую свободу — частные производители-монополисты это сделать не в состоянии. Взгляд Хайека на этот вопрос сложнее и, можно сказать, «гуманитарнее». Вообще, позиция Хайека заметно эволюционировала в течение его жизни, но общепризнанно, что примерно с середины 1930-х годов она основывается на концепции знания¹³, что вполне в традиции австрийской школы, начиная с Менгера. (Вопрос о том, что человек знает, а чего знать не может, возникает у Менгера с самого начала анализа (при определении блага) и присутствует во всей его стройной логической схеме.) В то же время Мизес с его преклонением перед традиционной естественной наукой не уделял этому аспекту большого внимания. Если Мизес ставит в центр своей системы разделение труда, то Хайек — разделение знаний. По Хайеку, спонтанный порядок в обществе (одним из видов которого является конкурентная рыночная экономика) возникает, когда индивиды обладают свободой действовать в соответствии со своими различными знаниями (как явными, так и неявными), не поддающимися формализации и передаче другим индивидам)¹⁴. Но в процессе общения, подражания и — главное — постоянного приспособления к окружающим условиям (важнейшие из них — это рыночные цены) люди осваивают все богатство знаний, существующее в обществе.

Централизованный порядок (социализм) не использует эти знания и поэтому, согласно Хайеку, заведомо менее эффективен. Таким образом, «решающий аргумент в пользу капитализма является эпистемологическим» (Капелюшников, 2000. С. 9). Но в мире, основанном на индивидуальных знаниях и разделении знания, государство должно обеспечить каждого индивида некоторой информацией относительно деятельности других. Такое знание задается в виде правил поведения, которым люди следуют, и, что еще важнее, они могут рассчитывать, что этим правилам будут следовать другие. Такая функция государства выходит за пределы обязанностей ночного сторожа и ближе, по словам самого Хайека, к функции садовника английского парка (разумеется, не французского регулярного парка, где все деревья пострижены «под одну гребенку»¹⁵). Свобода деревьев в английском парке ограничена свободой расти в том месте, какое им определил ландшафтный архитектор, и никак не соответствует лозунгу «Laissez faire, laissez passer¹⁶». Другая метафора, к которой прибегает Хайек, характеризуя роль государства, — спортивный судья, который следит за выполнением правил игры, но сам в ней не участвует¹⁷. Правда, к этим правилам предъявляются особые требования: они должны быть всеобщими, абстрактными и негативными (то есть не предписывать, что надо делать, а запрещать неправильное поведение) (Хайек, 2006). Здесь Хайек максимально удаляется от позиции Мизеса и сближается с ордолиберализмом Ойкена и его последователей, который Мизес называл «ордо-интервенционизмом» и отказывался считать либеральным течением. Правда, в дальнейшем поздний, «эволюционный» Хайек чикагского периода настаивал на спонтанности становления порядка и уже не говорил об английских парках.

У Хайека можно найти и скрытую полемику с аргументом Мизеса о большей эффективности свободной конкуренции. Он пишет: «Либералы... предпочитают конкуренцию не только потому, что она обычно оказывается более эффективной, но прежде всего по той причине, что она позволяет координировать деятельность... избегая насильственного вмешательства» (Хайек, 1992. С. 34), то есть на первый план выходит самоценность свободы¹⁸.

Впрочем, экономическое обоснование либерализма у Хайека тоже есть, но оно покоится на его тезисе, что свободное общество максимально использует существующее в нем разделение знаний. Хайек приводит также аргумент динамической эффективности (см. далее у Фридмена): «Главный довод в пользу свободы заключается в том, что мы должны всегда оставлять шанс для таких направлений развития, которые просто невозможно заранее предугадать», даже если в данный момент «принуждение обещает принести только очевидные преимущества» (Хайек, 1992. С. 45-46). Это огромное многообразие открытых для каждого возможностей выступает одновременно и главным фактором безопасности каждого индивида, так что ценность свободы в конечном счете не противоречит ценности безопасности (Хайек, 1992. С. 100).

Еще одно важное различие в модели человека, лежащей в основе либеральной экономической политики у Мизеса и Хайека, заключается в том, что если Мизес полагается на человеческий разум, а в случае неизбежных ошибок предлагает их разъяснять, то для Хайека ошибки — в смысле частичного знания — неустранимы и, более того, оправдывают либеральный подход. Главное свойство человека, на которое опирается хайековское обоснование либерализма, — это «неспособность человека охватить больше, чем доступное ему поле деятельности, неспособность одновременно принимать во внимание неограниченное количество необходимостей». Отсюда индивидуальные шкалы ценностей ограниченны и неполны, а потому «различны и находятся в противоречии друг с другом» (Хайек, 1992. С. 50-51). (Очевидный антипод Хайека здесь Вальрас, у которого индивидуальные шкалы ценностей всеобъемлющие, и потому их можно в принципе согласовать друг с другом¹⁹.) Именно поэтому людям необходимы правила, которые выработаны в ходе эволюции. Правила — второй главный источник информации, доступный людям, помимо рыночных цен (Hoppmann, 1999. S. 143 — 149). В следовании им и заключается рациональность (Vanberg, 1994. Р. 11-24). Помимо неполного знания как главной основы существования индивидуалистического общества Хайек перечисляет и сопутствующие добродетели: «Независимость, самостоятельность, стремление к добровольному сотрудничеству с окружающими, готовность к риску и к отстаиванию своего мнения перед лицом большинства» (Хайек, 1992. С. 158).

В общем, у Хайека свобода и самоценна, и эффективна, но эффективна не для каждого отдельного человека, а для упорядоченности общества в целом. Причем эта эффективность проявляется в сочетании не со знанием, а с незнанием. Такую концепцию нельзя назвать утилитаристской. То, о чем говорит Хайек, далеко выходит за рамки модели человека для экономической политики. Речь идет об авторской теории знания, на которую опирается авторская же концепция каталлактики — спонтанного экономического порядка, не поддающегося планированию и контролю, — не имеющая прямого отношения к экономической теории. Концепция несовершенного знания Хайека — это не модель человека, поддерживающего либеральную политику, а свойства человека, которые делают либеральную политику объективно правильной или единственно возможной.

Вальтер Ойкен: свобода — ценность, которая нуждается в защите

Ойкен жил и писал свои основные работы в нацистской и послевоенной Германии, где и политические, и экономические свободы были чрезвычайно ограничены мощными монополистическими объединениями и тоталитарным государством, а затем — оккупационными властями. В этой враждебной среде Ойкен считал невозможным чисто спонтанное восстановление свободы и конкуренции без поддержки сверху. Государство позволило разрушить конкурентный порядок в экономике, теперь оно должно его восстановить, а остальное рынок сделает сам. В работе «Принципы экономической политики» Ойкен исходит из того, что свобода — не просто доктрина, а единственно возможная форма человеческого существования: несвободного человека просто нельзя называть человеком. Свобода лежит в основе любой морали, конкуренция поддерживает свободу, «экономической же политике надлежит реализовать свободный естественный богоугодный порядок» (Ойкен, 1995. С. 249), порядок «функционирующий и достойный человека» (Ойкен, 1995. С. 465). Здесь аргументация Ойкена очень похожа на то, что говорил Бастиа. Но главная проблема, с точки зрения Ойкена, заключается в том, что вдохновленная духом свободы индустриализация на определенной стадии начинает ей угрожать. Дело в том, что принципы laissez-faire противоречат друг другу: свобода заключения договоров подрывает свободу конкуренции (Ойкен, 1995. С. 243). Впрочем, об этом писал еще Смит, предупреждая об антиобщественном поведении купцов и промышленников, стремящихся ограничить конкуренцию (Смит, 1962. С. 195).

Но огосударствление монополий, практиковавшееся при нацистском режиме, еще более подавляло свободу. Кроме того, важная с точки зрения данной статьи часть проблемы состоит в том, что люди, по мнению Ойкена, сами перестают ценить свободу и готовы променять ее на мнимую безопасность, которую им обещают политики. Однако безопасность недостижима без свободы от экономической власти. Здесь надо отметить две важные особенности аргументации Ойкена, которые мы не встречали у других представителей экономического либерализма. Во-первых, его понятие свободы от экономической власти (в том числе частной) — это позитивная, а не негативная свобода по И. Берлину. Это понимание свободы объединяет Ойкена с социалистами. Во-вторых, Ойкен предполагает, что люди сами перестали ценить свободу и их порядок предпочтений нуждается в исправлении, — для Мизеса это неслыханная патерналистская ересь, и не случайно он решительно осудил ордолиберализм.

Решение, предлагаемое Ойкеном, — намеренное конструирование конкурентного хозяйственного порядка (институциональной рамки) с особым вниманием к антимонопольным законам и правилам, без вмешательства в сам хозяйственный процесс, за исключением особо оговоренных случаев — например, при наличии экстерналий (Ойкен, 1995. С. 391-392). Ойкен, как и Хайек, решительно выступал против политики ad hoc. Идеальный конкурентный порядок в чистом виде не существовал никогда ранее и не был создан даже правительствами К. Аденауэра и Эрхарда, которые находились под влиянием идей Ойкена. Но приближаться к этому идеалу необходимо. В то же время «конкурентный порядок достаточно реалистичен, чтобы принимать в расчет чудовищную силу эгоизма и инстинкта самосохранения... [Но] он является единственным порядком, который обуздывает силы эгоизма²⁰» (Ойкен, 1995. С. 460).

Конкурентный порядок можно собрать из реально существующих в экономике элементов, усилив и развернув их в полном объеме. «Создание механизма цен полной конкуренции, способной функционировать, станет важным критерием любой политико-экономической меры» (Ойкен, 1995. С. 336)²¹. В то же время «регулирование экономического процесса через полную конкуренцию, несмотря на большие успехи в определенных местах, приводит к ущербу и незавершенности» (Ойкен, 1995. С. 335. Курсив мой. — В. Л.). Экономический процесс Ойкен противопоставляет экономическому порядку. Это прямое возражение против политики laissez-faire²².

Либерализм Ойкена заметно отличался от классического либерализма и по праву заслужил специальное название ордолиберализма. Видимо, это своеобразие можно объяснить прежде всего тем, что Ойкен, в отличие от классических либералов, а также Мизеса и Хайека, жил в чрезвычайно несвободной стране и ставил конкретные задачи: преодолеть уродливые институты немецкого хозяйственного порядка²³.

Что касается специфики предложенной Ойкеном модели человека, то кроме свободы как основной ценности, мы можем, пожалуй, отметить, что порядок человеческих предпочтений, который проявляется в отказе от этой ценности, нуждается в некотором исправляющем воздействии извне. Здесь действительно есть некоторая уступка патернализму. Таким образом, в отличие от методологических индивидуалистов Ойкен признает наличие интереса общества в целом и возможность его конфликта с индивидуальными интересами. Разрешить этот конфликт можно именно в результате политики порядков (Ойкен, 1995. С. 462-464).

Наконец, очень интересен предпоследний абзац «Основных принципов...», где говорится о необходимости «радости бытия», без которой «не обойтись, если людям нужно будет проявить достаточно мужества и приложить достаточно усилий для построения свободного порядка» (Ойкен, 1995. С. 467). Добиваться свободы угрюмой силой воли и стоицизмом — нереально. Противостоять «террору и коллективному воодушевлению, порожденному пропагандой» (Ойкен, 1995. С. 467) может только радость бытия.

Итак, для Ойкена свобода — это основная, конститутивная ценность человека, непосредственно не обоснованная материальными соображениями. Для ее достижения нужны мужество и усилия.

Милтон Фридмен: с точки зрения свободолюбивого экономиста

Милтон Фридмен — самый известный и влиятельный представитель экономического либерализма конца XX — начала XXI в. — стоит особняком в нашем ряду. В отличие от представителей австрийской школы и ордолиберализма, он держался вдали от философии и был экономистом par excellence. При этом он принадлежит к «практико-ориентированному» канону в экономической науке (Автономов, 2013), представленному глубоко уважаемым им Альфредом Маршаллом — он выступает за непосредственно полезную теорию, а не за строгую и элегантную доктрину, созданную по образцу естественных наук. Фридмен, как известно, никогда не упускал случая стать советником правительств, выбравших путь экономического либерализма или размышлявших над его принятием. Он всегда достаточно конкретен, чтобы составить список мер, которые могли бы увеличить свободу ко всеобщему благу. (Напротив, для Ойкена практическая политика, даже проводимая его сторонниками, никогда не была достаточно правильной. Хайек в средний и поздний период творчества также стал слишком философичен и абстрактен для практического консультирования.) Фридмен, как и Маршалл, не занимал тщательно продуманных методологических позиций и считал, что в области выбора методов можно быть прагматиком: выбирать тот, что дает лучший практический результат (например, прогноз). Обоснованию этого методологического прагматизма посвящена знаменитая работа Фридмена «Методология позитивной экономической науки». В ней он попытался разговаривать на языке методологов, в котором не был искушен, и этим основательно запутал дело²⁴, но экономисты-практики поняли его посыл правильно — как индульгенцию от критики философов-методологов, не дающих экономистам спокойно моделировать, без оглядки на реалистичность предпосылок.

Соответственно и подход Фридмена к обоснованию экономического либерализма носит не философский, а экономический характер. Антропологических предпосылок в этом обосновании на поверхности обычно не заметно. Но Фридмен — принципиальный либерал — ставит общие вопросы о соотношении рыночной экономики и свободы и вынужден отчасти «философствовать». В его книгах «Капитализм и свобода» и «Хозяева своей судьбы» можно обнаружить вполне стройную систему взглядов, на которую опирается предлагаемая им система либеральной экономической политики. Эти высказывания встречаются в разных местах и не сведены самим автором в логическую систему, поэтому мы считаем в данном случае приемлемым обильное цитирование.

Фридмен, как и Мизес, отвергает естественные права и основывает поддержку либеральной политики на ее благоприятных последствиях — его позицию вполне можно назвать утилитаристской (Боуз, 2004. С. 93). Он начинает с того, что «как либералы при оценке социальных институтов мы исходим из свободы индивида или семьи как нашей конечной цели» (Фридмен, 2005. С. 35). Говоря экономическим языком, свобода — очень редкое благо. Этому учит нас история человечества, обычное состояние которого — «это тирания, рабство и страдания» (Фридмен, 2005. С. 33). В дальнейшем Фридмен уточняет: «Цель [либерала] состоит в том, чтобы сохранить максимальную степень свободы для каждого отдельного индивида, причем так, чтобы свобода одного не мешала свободе другого». (Фридмен, 2005. С. 64). Но выясняется, что имеется в виду вовсе не «каждый индивид»: «Мы должны провести черту между теми, кто отвечает за свои поступки, и всеми остальными [имеются в виду «безумцы и дети» (Фридмен, 2005. С. 58)], хотя такое разделение и вносит весьма серьезный элемент произвола в наше понимание свободы как конечной цели всего общества в целом»²⁵.

Наряду со свободой у людей есть и другие ценности: благосостояние, которое с конца XIX в. стало, согласно Фридмену, «господствующей заботой в демократических странах» (Фридмен, 2005. С. 34), и равенство. Фридмен подчеркивает, что в конечном счете свобода способствует росту благосостояния (см. выше о динамической эффективности у Хайека) и большему равенству — делаются резонные ссылки на большее неравенство в странах с феодальными и деспотическими режимами (Фридмен, 2005. С. 195). Но эти цели могут конфликтовать: благосостояние может противоречить свободе в случае просвещенного патернализма, а равенство — если оно достигается путем перераспределения (Фридмен, 2005. С. 225).

То, что делает человек со своей свободой, — нас не интересует. Фридмен подчеркивает, что «либерализм — не всеобъемлющая этика» (Фридмен, 2005. С. 36). Свобода — это скорее предварительное условие всякой этики, — аргумент, хорошо нам знакомый по Бастиа. Но, в отличие от выдающегося либерала XIX в., Фридмен не питает иллюзий в отношении способности людей к самосовершенствованию. «Те из нас, кто верит в свободу, должны также верить и в свободу людей совершать ошибки. Если человек сознательно предпочитает жить сегодняшним днем... и намеренно обрекает себя на безрадостную старость, какое мы имеем право ему мешать?» (Фридмен, 2005. С. 216). Фридмен не верит в божественную поддержку и предоставляет взрослым людям отвечать за последствия своих поступков. Это главный пункт разногласий либерализма с «новым патернализмом», предлагающим поправлять людей, которые по незнанию или по слабости воли не способны выбрать самое выгодное для себя решение (Капелюшников, 2013а; 2013b).

Но помимо самоценности свободы она обладает и косвенной пользой. Здесь аргументы Фридмена в наибольшей мере пересекаются с логикой Мизеса и Хайека. Прогресс человеческого общества возможен только благодаря условиям многообразия и своеобразия (вспомним разделение труда у Мизеса и конкуренцию как процедуру открытия у Хайека), которые побуждают людей экспериментировать. (Фридмен, 2005. С. 27-28). Рынок (в идеале) «допускает единодушие без единообразия» (Фридмен, 2005. С. 47). Рассуждая по-шумпе-теровски, можно сказать, что Фридмен отстаивает здесь и статическую (по Парето), и динамическую эффективность свободы: это общее условие прогресса.

Как и для других либералов, для Фридмена главную угрозу свободе представляет концентрация власти — Робинзон Крузо, по Фридмену, совершенно свободен (Фридмен, 2005. С. 34), — и для защиты свободы государственную власть надо ограничивать. Именно поэтому цели максимизации свободы соответствует власть законов, а не людей (Фридмен, 2005. С. 77).

Средствами достижения свободы Фридмен считает свободу конкуренции, свободу торговли (внешней) и представительное правление (Фридмен, 2005. С. 29). Конкуренция охраняет потребителя от произвола продавцов, рабочего — от нанимателя и наоборот (Фридмен, 2005. С. 38). Рыночная конкуренция — безличное соперничество людей, поэтому она не порождает враждебности конкурентов (Фридмен, 2005. С. 143). Кроме того, рынок защищает людей от дискриминации, хотя дискриминируемые меньшинства этого не понимают и предпочитают государственное пособие — синицу в руках — журавлю в небе (Фридмен, 2005. С. 44-46). Рынок хорош и как средство против угрожающей свободе централизации политической власти. Он изымает экономическую деятельность из-под контроля политической власти и делает первую противовесом последней (Фридмен, 2005. С. 39).

В этом и состоит основная связь капитализма и свободы. Что касается монополии, которая случается при капитализме помимо конкуренции, то Фридмен рассуждает следующим образом: случаев технически обусловленной естественной монополии очень немного, по крайней мере намного меньше, чем принято считать. Картельный сговор, по его мнению, явление преходящее и непрочное, если не имеет государственной поддержки. У участников картеля всегда есть стимул тайно нарушить соглашение и получить дополнительную выгоду. Основным источником монополий является прямая или косвенная государственная поддержка, так что, борясь с монополиями, нам прежде всего приходится бороться с государством. Частную монополию Фридмен, в отличие от Ойкена, не считает существенным злом. В этом, конечно, проявляется различие условий, в которых жили и работали Ойкен и Фридмен. В США 1960-х годов опасности картелей фактически не существовало, а амбициозные планы государства всеобщего благосостояния были в полном расцвете.

На наш взгляд, у Фридмена можно найти обоснование свободы и с точки зрения экономическо-утилитаристской, и с точки зрения человеческих ценностей как таковых.

---

Подводя итоги нашего анализа, можно сделать следующий вывод. Необходимость и возможность либеральной экономической политики видные либеральные экономисты обосновывали, исходя из разных свойств человека. Вероятно, основными можно считать привилегированную ценность свободы (Бастиа, Хайек, Ойкен, отчасти Фридмен) и разумное стремление к материальной выгоде (Мизес, отчасти Фридмен). Концепция естественных прав и точка зрения утилитаризма и дополняли друг друга, и отчасти соперничали между собой в обосновании либеральной экономической политики. В наши дни «большинство либертарианцев сходится в том, что отстаивать свободу лучше, апеллируя к системе прав личности, чем к утилитаристскому или экономическому анализу» (Боуз, 2004. С. 94). В то же время мы показали, что к этим двум свойствам многообразие точек зрения не сводится. Отдельно следует упомянуть опирающуюся на божественное предначертание концепцию Бастиа и концепцию неполноты знания Хайека, которые выходят за рамки модели человека для либеральной экономической политики.

Нам представляется, что дальнейший шаг в исследовании поставленной проблемы помогут сделать исследования, относящиеся к опыту проведения либеральных реформ в разных странах. В частности, имеет смысл предположить, что возможности либеральной политики различаются в зависимости от того, обладает ли «целевое» население сформировавшейся и привычной ценностью свободы или рассчитывать приходится только на соображения материальной выгоды. В первом случае (в развитых странах Запада, где можно рассчитывать на свободолюбие большой части граждан) либеральные реформы могут покоиться на обеих опорах, что может привести к их массовой поддержке. (Из этого конечно, не следует, что реформаторы не должны провести огромную пропагандистскую работу, «напоминающую» гражданам о ценности свободы — вспомним о еженедельных радиообращениях Эрхарда к немцам.) Во втором случае, в развивающихся и посткоммунистических странах, свобода занимает достаточно низкое место в иерархии ценностей²⁶. Тогда при проведении либеральной экономической политики остается надеяться только на стимул материальной выгоды. А поскольку эта материальная выгода сразу не очевидна и наступает только в ожидаемой отдаленной перспективе, то либерализм, опирающийся только на материальную выгоду, неизбежно становится патерналистским. Граждан надо направить в сторону их собственной долгосрочной выгоды, которую они не понимают. Поэтому поначалу приходится откупаться от одних общественных слоев и «немножко обманывать» другие, что и происходило в ходе либеральных реформ в странах третьего мира. Российский либерализм, естественно, был патерналистским практически с начала реформ 1990-х годов, его неукорененность в системе ценностей российских граждан проявилась очень быстро. Однако, это, как уже было сказано, представляет собой особую тему для исследования.

---

¹ Цитируется с любезного разрешения издателя A.B. Куряева.

² Подробнее см.: Compte-rendu des stances du Colloque Walter Lippmann, 26-30 aoüt 1938. Walter Lippmann, Centre international d^tudes pour la ^novation du ПЬёгаНзте. Libr. de Mödicis, 1938.

³ Приведем высказывание Хайека, что это было «скорее движение, способствовавшее выяснению предпосылок свободы* (Хайек, 2009. С. 226. Курсив мой. — В. Л.).

⁴ См., например: Автономов, 1998.

⁵ В качестве редкого примера эксплицитной формулировки такого идеала можно, наверное, привести знаменитый «Моральный кодекс строителя коммунизма», принятый XXII съездом КПСС.

⁶ Цит. по: Mitchell, 1949. Р. 21.

⁷ Правда, не все считают таковым Бастиа, но когда я упомянул об этом в докладе на Конференции французской ассоциации историков экономической мысли им. Шарля Жида, то в ответ услышал негодующий ропот аудитории: для французских исследователей Бастиа -бесспорно выдающийся экономист.

⁸ «Женщины очень чутки к ответственности и могут взрастить эту нравственную силу у мужчин. Они могут... очень точно и умело... распределять порицание и похвалу... Прежде всего женщины формируют нравы и обычаи» (Бастиа, 2007. С. 400).

⁹ Именно поэтому Мизес делает вывод, что «сегодня европейский рабочий живет в более благоприятных и приемлемых внешних условиях, чем жил когда-то египетский фараон» (Мизес, 2001. С. 27).

¹⁰ «Либерализм полностью полагается на человеческий разум. Возможно, такой оптимизм не обоснован и либералы ошибаются. Но тогда у человечества не остается никакой надежды на будущее» (Мизес, 2005. С. 148).

¹¹ Сам Мизес замечает по этому поводу: «Невозможно отправить всех страдающих комплексом Фурье к психоаналитику; число пораженных им слишком велико» (Мизес, 2001. С. 22).

¹² «Нравственно все, что служит сохранению общественного порядка; все, что приносит ему ущерб, является безнравственным» (Мизес, 2001. С. 38).

¹³ Особенно ярко это проявилось в статье 1937 г. «Экономическая наука и знание» (Хайек, 2000. С. 51—71). Хайек даже посвятил этим вопросам теории знания специальную работу (Hayek, 1952).

¹⁴ Здесь ощутимо влияние на Хайека его коллеги по Лондонской школе экономики Майкла Поланьи (тоже австрийца!) с его концепцией «личностного знания».

¹⁵ Каждый, кто побывал в хорошем английском парке (например, в Павловске под Санкт-Петербургом), согласится, что роль садовника в его создании и в уходе за ним очень велика.

¹⁶ «Наверное, ничто так не повредило либерализму, как настойчивость некоторых его приверженцев, твердолобо защищавших какие-нибудь эмпирические правила, прежде всего „laissez-faire"» (Хайек, 1992. С. 21). Хайек говорит о «нетерпимом и неистовом либерализме», отпугивающем людей с религиозными убеждениями, и не называет Мизеса, но, вероятно, имеет в виду его (Хайек, 2009. С. 291).

¹⁷ Читатель, знакомый со спортивными играми, легко почувствует разницу между ночным сторожем и судьей, скажем, футбольного матча, который способен решить его исход. Конечно, Хайек не имел в виду возможность пристрастного судейства, но уровень вмешательства судьи, даже объективного, в игру все равно намного выше, чем роль ночного сторожа, который своим присутствием удерживает людей от дурных поступков. Так что не будем недооценивать метафоры.

¹⁸ Обратим внимание на следующее тонкое замечание Хайека: свобода мысли всегда является важной ценностью лишь для меньшинства, но «это не означает, что кто-либо имеет право определять, кому эта свобода может быть предоставлена» (Хайек, 1992. С. 124).

¹⁹ Хайек противопоставляет «ложный рационализм», порожденный интеллектуальным высокомерием, «интеллектуальному смирению, которое и является сущностью истинного либерализма, благоговейно взирающего на те стихийные социальные силы, через которые индивидуум творит вещи, недоступные его пониманию» (Хайек, 2009. С. 291).

²⁰ Речь идет об «эгоизме и произволе руководящего слоя и его бюрократии».

²¹ Ойкен даже называет это положение «основным принципом экономического консти-туирования».

²² Критике этой политики посвящен специальный параграф книги (Ойкен, 1995. С. 451-456).

²³ О большей конкретности анализа Ойкена по сравнению с Хайеком (за исключением «Дороги крабству>) см.: Kolev, 2013. S. 58—59.

²⁴ Прежде всего, следует упомянуть его знаменитый полемический тезис: чем дальше предпосылки экономической теории от реальности, тем лучше.

²⁵ Цитата из работы М. и Р. Фридмен «Хозяева своей судьбы* (Фридмен и Хайек о свободе, 1985. С. 62).

²⁶ 4В китайском языке есть только одно слово, отдаленно напоминающее наше слово „свобода", и оно выражает ощущение вольности или, скорее, мятежное неподчинение порядку» (Ротунда, [в печати]. С. 20).

---

Список литературы

Автономов В. С. (1998). Модель человека в экономической науке. СПб.: Экономическая школа. [Avtonomov V. S. (1998). Model of man in economic science. St. Petersburg: Ekonomicheskaya shkola ]

Автономов В. (2013). Абстракция — мать порядка? // Вопросы экономики. 4. С. 4—23. [Avtonomov V. (2013). Abstraction as a mother of order? Voprosy Ekonomiki, No. 4, pp. 4—23.]

Бастиа Ф. (2007). Экономические гармонии. Избранное. М.: Эксмо. [Bastiat F. (2007). Economic Harmonies. Moscow: Eksmo.]

Боуз Д. (2004). Либертарианство: история, принципы, политика. Челябинск: Социум; Cato Institute. [Boaz D. (2004). Libertarianism: A primer. Chelyabinsk: Socium, Cato Institute.]

Капелюшников P. И. (2000). Свободный ум в несвободную эпоху // Хайек Ф. фон. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф; Начала-фонд. С. 5—19. [Kapeliushnikov R. I. (2000). A free mind in the age of unfreedom. In: Hayek F. von. Individualism and economic order. Moscow: Isograph, Nachala Foundation, pp. 5-19.]

Капелюшников P. (2013a). Поведенческая экономика и 4новый» патернализм. Часть I // Вопросы экономики. 9. С. 66—90. [Kapeliushnikov R. (2013). Behavioral economics and new paternalism. Voprosy Ekonomiki, No. 9, pp. 66—90.]

Капелюшников P. (2013b). Поведенческая экономика и «новый» патернализм. Часть II // Вопросы экономики. jsfe 10. С. 28—46. [Kapeliushnikov R. (2013). Behavioral economics and new paternalism. Voprosy Ekonomiki, No. 10, pp. 28—46.]

Мизес Л. (2001). Либерализм. M.: Экономика; Социум. [Mises L. von. (2001). Liberalism. Moscow: Ekonomika, Socium.]

Мизес Л. (2005). Человеческая деятельность. Челябинск: Социум. [Mises L. von. (2005). Human Action. Chelyabinsk: Socium.]

Ойкен В. (1995). Основные принципы экономической политики. М.: Прогресс-Универс. [Eucken W. (1995). Principles of Economic Policy. Moscow: Progress-Univers.]

Пеннингтон M. (2014). Классический либерализм и будущее социально-экономической политики. М.: Мысль. [Pennington М. (2014). Robust political economy. Classical liberalism and the future of public policy. Moscow: Mysl.] Ротунда P. [в печати]. Либерализм как слово и символ. М.; Челябинск: Социум. [Rotunda R. [forthcoming]. The politics of language: Liberalism as word and symbol. Moscow, Chelyabinsk: Socium.]

Смит A. (1962). Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Политиздат. [Smith А. (1962). An inquiry into the nature and causes of the wealth of nations. Moscow: Politizdat.]

Фридмен M. (2005). Капитализм и свобода. M.: Фонд «Либеральная миссия»; Новое издательство. [Friedman М. (2005). Capitalism and freedom. Moscow: Liberalnaya missiya foundation, Novoye izdatelstvo.]

Фридмен и Хайек о свободе (1985). Cato Institute. [Friedman and Hayek on Freedom. (1985). Cato Institute.]

Хайек Ф. фон. (1992). Дорога к рабству. М.: Экономика; Эконов. [Hayek F. von. (1992). The road to serfdom. Moscow: Ekonomika, Ekonov.]

Хайек Ф. фон. (2000). Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф; Начала-Фонд. [Hayek F. von. (2000). Individualism and economic order. Moscow: Isograph, Nachala Foundation.]

Хайек Ф. фон. (2003). Контрреволюция науки. Этюды о злоупотреблениях разумом. М.: ОГИ. [Hayek F. von (2003). The counter-revolution of science: Studies on the abuse of reason. Moscow: OGI.]

Хайек Ф. фон. (2006). Право, законодательство и свобода. Современное понимание либеральных принципов справедливости и политики. М.: ИРИСЭН. [Hayek F. von. (2006). Law, legislation and liberty. A new statement of the liberal principles of justice and political economy. Moscow: IRISEN.]

Хайек Ф. фон. (2009). Судьбы либерализма в XX веке. М.; Челябинск: ИРИСЭН; Мысль; Социум. [Hayek F. von (2009). The fortunes of liberalism. Essays on Austrian economics and the ideal of freedom. Moscow, Chelyabinsk: IRISEN, Mysl, Socium.]

Хюльсманн Й. Г. (2013). Последний рыцарь либерализма: жизнь и идеи Людвига фон Мизеса. Москва, Челябинск: Социум. [Hülsmann J. G. (2013). Mises. The last knight of liberalism. Moscow, Chelyabinsk: Socium.]

Hayek F. von (1952). The sensory order: An inquiry into the foundations of theoretical psychology. London: Routledge; Chicago: University of Chicago Press.

Hoppmann E. (1999). Unwissenheit, Wirtschaftsordnung und Staatsgewalt. In: V. Vanberg (Hrsg.). Freiheit, Wettbewerb und Wirtschaftsordnung. Freiburg: Haufe. S. 135—170.

Iyer R., Koleva S., Graham J., Ditto P., Haidt J. (2012). Understanding libertarian morality: The psychological dispositions of self-identified libertarians. PLOS One, Vol. 7, No. 8, pp. e42366.

Kolev S. (2013). Neoliberale Staatsverständnisse im Vergleich. Stuttgart: Lucius&Lucius.

Mises L. von (1922). Die Gemeinwirtschaft. Untersuchungen über den Sozialismus. Jena: Fischer.

Mitchell W. C. (1949). Lecture notes on types of economic theory. Vol. 1. N. Y.: Augustus M. Kelly.

Polyachenko S. S., Nye J. V. (2013). Does education or underlying human capital explain liberal economic attitudes? Working papers by NRU Higher School of Economics. Series WP BRP "Economics/EC". No. 40.

Vanberg V. (1994). Rules and choice in economics. London: Routledge.