Три источника и три героя маржиналистской революции

В. С. Автономов

Отечественный читатель привык к другой версии заголовка: «Три источника и три составные части». В данном случае о трех составных частях говорить неуместно, потому что теории К. Менгера, У. Джевонса и Л. Вальраса не складываются друг с другом как блоки из «Лего». Слишком много различий в поставленных авторами перед собой задачах и способах их решения. В то же время всех троих, независимо от степени их субъективной революционности, вполне можно назвать героями нашей науки, преодолевавшими самые серьезные преграды в бескорыстном стремлении к истине.

В 2021 г. исполнилось 150 лет маржиналистской революции, если датировать ее выходом в свет этапных книг Менгера и Джевонса. Однако назвать маржиналистскую революцию «событием» неуместно хотя бы потому, что у троих отцов-основателей (в 1874 г. к Менгеру и Джевонсу присоединился Вальрас) было много предшественников в разных странах (Ж. Дюпюи, А. О. Курно, И. Тюнен, Г. Госсен, У. Ллойд, М. Лонгфилд, Л. Косса и др.) начиная с 1830-х годов. Так что, по сути дела, не было у революции начала. Был ли у нее конец? Тоже сомнительно. Часто революции завершаются тем, что приходит великий систематизатор, железной рукой приводит в порядок новые достижения, что-то из них отбрасывает, заметает осколки перебитых революционерами горшков, возвращает на почетное место несправедливо сброшенные ими на пол части прежней обстановки. В экономической науке таким великим синтезатором и систематизатором стал А. Маршалл, автор классического труда «Принципы экономической науки», подытожившего основные достижения маржиналистской революции, включив в свою теоретическую систему отдельные идеи классической политической экономии и даже немецкой исторической школы. Вышла книга Маршалла в 1890 г., но и это событие не означало полной и окончательной победы маржиналистских идей.

Сильно продвинули дело своих предшественников представители второго поколения маржиналистов: Ф. Визер, О. Бем-Баверк, В. Парето, Ф. Эджуорт, Ф. Уикстид и др. Но и тогда полной победы не было.

Казалось бы, создание в 1890-х годах первых в мире профессиональных ассоциаций экономистов в Англии и США и их журналов свидетельствует о том, что экономисты обрели наконец единый язык — маржиналистский. Но основателями Американской экономической ассоциации и журнала «American Economic Review» стали не маржиналисты, а институционалисты. Можно вспомнить, что во Франции и Германии экономические журналы существовали и раньше. В 1921 г. никому не пришло в голову праздновать 50-летний юбилей маржиналистской революции, да и термин этот в то время еще не появился.

Лишь 1930-е годы, ставшие, по меткому выражению Дж. Шэкла, «годами высокой теории», ознаменовали собой что-то похожее на «окончательный перелом». Но и в это время в США процветала американская институционалистская мысль, которая легла в основу экономической политики «Нового курса» Ф. Рузвельта. А Дж. М. Кейнс, будучи почтительным учеником Маршалла, не опирался на маржиналистские микроэкономические идеи в своих революционных макроэкономических сочинениях. Макроэкономика, покоящаяся на микрооснованиях, возникла лишь в 1970-е годы. Не будем углубляться в вопрос о датировке победоносного завершения маржиналистской революции — может быть, на эти лавры может претендовать П. Самуэльсон со своими «Основаниями экономического анализа», но тогда речь, скорее, идет о «великом» синтезе неоклассики с кейнсианством. В Германии, где в силу административного ресурса историческая школа одержала верх в «споре о методах», маржинализм восторжествовал лишь после окончания Второй мировой войны, и то только в ФРГ.

Подлинным триумфом стал 100-летний юбилей маржиналистской революции в 1971 г. Периодом наибольшей популярности экономической науки за всю ее историю стали 1950—1960-е годы, и главную роль в этом сыграли успехи кейнсианской макроэкономической политики управления совокупным спросом, которая в рамках великого неоклассического синтеза опиралась на кейнсианскую макроэкономику, а та, в свою очередь, на неоклассическую (маржиналистскую) микроэкономику. Правда, если разобраться подробнее, то второй этаж не столько опирался на первый, сколько «парил» над ним, но на престиже неоклассического фундамента экономической науки это никак не отразилось. Поэтому в 1971 г. вождей маржиналистской революции вспоминали обширно и основательно. Достаточно вспомнить знаменитую конференцию в Белладжо, в которой участвовали не только все знаменитые методологи и историки мысли того времени, но и выдающиеся теоретики, и вышедший по ее итогам том (Collison Black et al., 1973).

За последние 50 лет в структуре экономической науки произошли большие изменения. Ее мейнстрим, из которого в 1970-е годы выпало кейнсианство, на какое-то время стал однородно неоклассическим, но затем наступила стадия гетерогенизации: в него вошли новая институциональная и поведенческая экономики, внутри неоклассики теория игр в какой-то мере потеснила теорию общего равновесия. В итоге в 2021 г. праздновать 150-летие оказалось особенно некому, если не считать профессиональных историков и методологов. Прошлое экономической, как и любой другой науки, в большой мере определяется ее настоящим. И все же интуитивно мы понимаем, что великая веха остается великой вехой, и собираемся вновь к ней обратиться.

На вопрос о том, что составляет главное содержание маржиналистской революции, можно дать такой консенсусный ответ.

1. Применительно к предмету: основное внимание в экономической науке сосредоточивается на ценообразовании и аллокации ресурсов.
2. Применительно к методу: из интуитивного словесного дискурса экономика превращается в строгую, преимущественно математическую науку (австрийская школа, в рамках которой предлагается строгая, но не математическая теория, составляет исключение, подтверждающее правило).
3. При этом вводится субъективная теория ценности, в которой спрос важнее предложения, а полезность важнее издержек. Основное значение имеет потребительское равновесие, при котором предельные полезности всех благ пропорциональны их ценам.

Вопрос о разнородности трех составных частей маржиналистской революции обсуждался в литературе интенсивно и глубоко¹. М. Блауг писал, что речь, собственно, идет о трех смежных революциях — «революции предельной полезности в Англии и Америке, субъективистской революции в Австрии и революции общего равновесия в Швейцарии и Италии» (Блауг, 1994. С. 288).

Мы бы хотели прежде всего рассмотреть различные истоки теорий Менгера, Джевонса и Вальраса, из которых во многом и выросло своеобразие этих теорий. Здесь придется обратиться к национальным стилям экономического анализа (не экономической мысли и не систем политической экономии, пользуясь терминологией И. Шумпетера, поскольку в двух последних случаях национальные особенности непосредственно связаны с объективными обстоятельствами, сложившимися в конкретных странах). Экономический анализ, в силу своей большей абстрактности, всегда тяготеет к универсальности и в меньшей степени — к национальной специфике. Так что искать эту последнюю в экономическом анализе хотя и интересно, но трудно. И здесь не всегда поможет анализ влияния предшественников на данного автора по сделанным им ссылкам. Иногда самых близких по духу авторов цитировать как раз не хочется (эта особенность была, в частности, характерна для Маршалла, но не для Джевонса).

Существуют разные способы исследовать эти национальные стили и их влияние на разных авторов. Это, во-первых, социология экономической науки (Frey, Eichenberger, 1993; Fourcade, 2009), в которой важно, как было устроено научное сообщество в разные эпохи в разных странах, как можно было достичь профессионального успеха и какой отпечаток это накладывало на стиль экономического анализа. Во-вторых, это исследования так называемых форм национального наследия (patristic legacies), восходящие к К. Прибраму (Pribram, 1983). Эти формы, идущие от философски-мировоззренческих истоков, характерных для того или иного государства и национальной культуры, какое-то время могут быть «спящими» (Perlman, McCann, 1998. Р. 570), а затем выходить на поверхность и вдохновлять новые поколения аналитиков.

Источники: Джевонс

Рассмотрим источники маржиналистской революции, начиная с Джевонса. Британскую традицию, в которой он вырос, можно назвать эмпиристско-утилитаристской. Если, как это часто делается, возводить каждого большого европейского мыслителя к Платону или Аристотелю, то Джевонсу, безусловно, ближе последний с его акцентом на эмпирические исследования, но более близким предшественником следует считать великого британского эмпирика-сенсуалиста Ф. Бэкона. К нему восходит универсальное увлечение Джевонса естественными науками — химией, астрономией, метеорологией. Важна для Джевонса была и британская прикладная механическая версия математики (в духе У. Томсона — лорда Кельвина) (Maas, 2005. Р. 13—22). Джевонс и сам изобрел несколько машин, том числе логическую (Maas, 2005. Р. 128 — 137).

Среди философов-обществоведов наибольшее влияние на Джевонса оказали английские утилитаристы, ориентированные на измерение человеческих поступков по критерию наслаждений и страданий, которые они приносят людям. Лозунг «наибольшее счастье для наибольшего числа людей», принадлежащий учителю А. Смита Ф. Хатчесону (Hutcheson, 1971. Р. 129), был для Джевонса этически приемлемым, а наиболее развитую форму, к тому же связанную с принципиальной возможностью измерения чувств, придал этому лозунгу И. Бентам. Его труды Джевонс имел возможность изучать после возвращения в Англию в Университетском колледже Лондона, коридор которого украшало и до сих пор украшает чучело Бентама, завещанное им науке. Измерение ощущений по Бентаму — это основа научного анализа и правильных законов, которые и смогут обеспечить наибольшее счастье наибольшему числу людей. Но у Бентама речь шла о моральной науке, лежащей в основе правильного законодательства². Он был убежден в том, что каждый человек занимается такой важнейшей операцией, как подсчет наслаждений и страданий, хотя не мог точно определить, как, в каких единицах производится это измерение. Джевоне возродил утилитаризм как ведущую экономическую философию английской классической школы. Так что маржиналист Джевоне и его оппоненты-классики имели здесь общий философский исток.

Джевонс хотел превратить экономическую науку из моральной в логико-математическую и эмпирическую дисциплину по образцу естественных наук. Опирался он при этом на работы Н. У. Сениора, Р. Дженнингса и Т. Бэнфилда (Maas, 2005. Р. 205). При этом он перешел от бентамовского коммунитаризма к индивидуализму, вычеркнув «охват» из списка измерений наслаждений и страданий. Методологический индивидуализм следует отнести к основным принципам Джевонса. При этом математическая логика процесса для него была важнее, чем психологическая предпосылка гедонизма (Collison Black, 1973. Р. 107). Даже там, где речь идет об агрегатных величинах вроде спроса и предложения, Джевонс говорит о торгующих сторонах (trading bodies), имея в виду средние величины, составленные из индивидов. Не случайно крупнейшим мыслителем в области общественных наук Джевонс считал великого бельгийского статистика А. Кетле, который предлагал строить «социальную физику» на основе средних величин (Maas, 2005. Р. 175). «Точная» наука должна иметь дело с измеримыми количествами. Согласно Джевонсу, сначала экономическая наука может (на уровне, достигнутом им в «Теории политической экономии») существовать на основе интуитивных аксиом, но впоследствии, на эмпирическом уровне она должна из «математической» науки превратиться в «точную» с привлечением статистики. Джевонс утверждал, что поведение, изображенное в его теоретической модели, должно статистически отразиться в среднем агрегатном поведении (Mosselmans, 2007. Р. 7). Логика плюс статистика — вот ключ к точной экономической науке или «комплексу наук с математическим ядром и статистической оболочкой» (Collison Black, 1973. Р. 111).

Первую часть своей программы движения к точной науке Джевонс отчасти успел осуществить (полезность в первом издании «Теории политической экономии» предполагалась непосредственно неизмеримой, во втором издании — косвенно измеримой через посредство денег (Perlman, McCann, 1998. Р. 313), — кстати, такая идея была у Бентама). Вторая часть не была реализована, за исключением расчета функции цены зерна от его предложения по данным, опубликованным политическими арифметиками конца XVII — начала XVIII в. Г. Кингом и Ч. Давенантом (Джевонс, 2021. С. 198—201).

Кроме того, Джевонс сделал шаг к тому, чтобы превратить экономическую науку в точную экспериментальную дисциплину. Вдохновленный открытиями Э. Г. Вебера и Г. Т. Фехнера и работами Дженнингса, пытавшегося поставить политическую экономию на физиологическую основу (Maas, 2005. Р. 171), он сам провел эксперимент, измеряющий реакцию мускулов на физическую нагрузку, и описал его результаты во влиятельном журнале «Nature» (Maas, 2005. Р. 168). Таким образом, Джевонса вполне можно назвать также одним из основоположников экспериментальной экономики. Он полагал, что связать механику и математический подход к экономике можно именно посредством психофизиологических экспериментов (Maas, 2005. Р. 25).

При этом Джевонс не считал экономическую науку единой и монолитной. Он предпринимал энергичные усилия по созданию единой экономической теории, которая, в отличие от классической политической экономии, должна быть приложима ко всем главным сферам экономической жизни: производству, распределению, обмену и потреблению (Perlman, McCann, 1998. Р. 320). В то же время, по Джевонсу, необходима четкая классификация внутри экономической науки в широком смысле. «Мы должны отличать эмпирический элемент от абстрактной теории, от прикладной теории и от искусства финансов и администрирования³. Так возникнут разные науки, например, торговая статистика, математическая теория экономики, систематическая и описательная экономика, экономическая социология и фискальная наука». При этом «метод может быть теоретическим, эмпирическим, историческим или практическим» (Джевонс, 2021. С. 50). Но все эти частные экономические науки должны стоять, как на фундаменте, на неких общих принципах: механике работы собственного интереса и полезности (Джевонс, 2021. С. 51) то есть математической теории экономики.

Интересно отметить, что верность английской философской традиции у Джевонса совмещалась с критическим отношением к предшествующим английским экономистам. Публикуя первое издание «Теории политической экономии», он был убежден в своем новаторстве. Но вскоре ему пришлось признать, что это не так. Его предисловие ко второму изданию 1879 г. содержит не просто список экономистов-математиков прошлого, но и их содержательную классификацию, которую вполне можно назвать первой историей экономического анализа задолго до капитального труда Шумпетера. Французы заняли в нем ведущее место, а англичане удостоились от автора упрека за недостаточное внимание к данной области знания. Наиболее близкими себе предшественниками Джевонс вполне обоснованно назвал Ж. Дюпюи и Г. Госсена, соединивших теорию ценности с математическими инструментами, хотя и недостаточно адекватными, с точки зрения Джевонса.

Как в силу его кипучего темперамента, так и по причине необходимости преодолевать достаточно мощную ортодоксию английской классической политической экономии Джевонса можно назвать если не единственным, то главным подлинным революционером среди основоположников маржиналистской революции. Ему действительно приходилось бороться против тирании Дж. С. Милля и Дж. Кэрнса, диктовавших в Великобритании свое понимание науки политической экономии. Знаменательно, что последний параграф «Теории политической экономии» Джевонс назвал «Вредное влияние авторитета».

Источники: Менгер

Традицию, в которой работал Менгер, можно назвать субъективистской, каузально-генетической и, конечно, немецкой с большим влиянием схоластической и античной литературы. Что касается великих античных предшественников, то Аристотель был для Менгера не просто вознесенным на пьедестал предметом поклонения, но и непосредственным собеседником. Менгер часто цитировал его сочинения и в экономических, и в методологических трудах. В отличие от Платона, у которого мир идей существовал наряду с миром чувственно воспринимаемых вещей, Аристотель понимал сущности как возможности, просвечивающие сквозь реальные вещи (Milford, 1997. S. 106).

Здесь вряд ли можно согласиться с Блаугом, который связал Менгера с неокантианским философским климатом Австрии (Blaug, 1973. Р. 3). В области философии Менгер, кажется, был старомоднее своих венских современников, поскольку всерьез относился к раскрытию причинно-следственных связей и пытался проникнуть в суть явлений. Внимание к окружающему миру, стремление найти в нем смысл и вскрыть его логику, опора на принципы непротиворечивости и достаточного основания — это можно отнести к влиянию Аристотеля. Из немецких философов, вдохновлявших Менгера, можно упомянуть Г. Лейбница и X. Вольфа⁴ (Silverman, 1990. Р. 77) с их антропоцентризмом, в котором исходной точкой был человек и его нужды. Исходным пунктом познания был индивид, его мысли и его ощущения, но на них, в свою очередь, влияло общество. Это отличало Лейбница и Вольфа, например, от Дж. Локка, для которого человеческое сознание было чистым листом бумаги, пассивно воспринимающим впечатления.

Принадлежность Менгера к австрийской школе и его ожесточенный спор о методе с главой новой немецкой исторической школы Г. фон Шмоллером побудили многих историков мысли, начиная с англомана Шумпетера, весьма отрицательно относившегося к немецкой мысли⁵, отделить Менгера и австрийцев от немецкой традиции и удивляться тому, как австрийская школа в лице Менгера внезапно вышла на поверхность, как Афина из головы Зевса (Streissler, 1977. 8. 40)⁶. «Антиреволюционное» посвящение основной теоретической работы Менгера самому авторитетному представителю немецкой исторической школы В. Рошеру долгое время связывали с некоторым лицемерием или желанием пробиться на немецкий рынок идей⁷. Лишь начиная с работ Э. Штрайслера была восстановлена связь Менгера с немецкой традицией, которая выходила далеко за рамки исторической школы, не была исключительно прусской, включала как классиков, так и протонеоклассиков. Менгера можно воспринимать как продолжение и завершение немецкой протонеоклассической традиции (Streissler, 1977). Незаметность этой традиции для историков экономической науки объясняется во многом тем, что немецкие профессора традиционно писали учебники, а не теоретические трактаты. Между тем надо отметить малоизвестный факт, что экономическая наука стала в Германии академической дисциплиной раньше, чем в Англии и США (экономический журнал издавался с 1844 г.).

Связь Менгера с немецкой традицией подтверждает не только посвящение Рошеру, но и многочисленные ссылки на немецких ученых в самом тексте Менгера. Менгер действительно искренне считал, что «обработанная нами здесь область... в немалой доле представляет собой результат новейшего развития немецкой политической экономии и предлагаемый здесь опыт реформы основ нашей науки (курсив мой. — В. А.) последовал на почве предварительных работ, созданных почти исключительно немецким трудолюбием» (Менгер, 2005. С. 64).

Немецкие экономисты испытали значительное влияние Смита, но придерживались субъективной теории ценности. Они отвергали линию Д. Рикардо и Милля и связывали Смита скорее с консервативным меркантилистом Дж. Стюартом, взгляды которого больше подходили условиям немецких государств (Streissler, 1977. 8. 49). При этом немцы не были методологическими индивидуалистами, поскольку подчеркивали, что потребности закладывались в человека обществом.

Среди немецких экономистов далеким предшественником Менгера называют Г. Гуфеланда (Hufeland, 1807), сочетавшего методологический индивидуализм с радикальной теорией субъективных оценок (Milford, 1997. S. 95): категории экономического блага (Gut), в которое человек в силу идей превращает обычную вещь (Ding), ценности, богатства выстраивались в причинную цепочку, как и у Менгера. Гуфеланд рассматривает экономику лишь со стороны спроса и прежде всего оценки благ и отказывается от анализа производства (Milford, 1997). Как и его далекий австрийский последователь, он подчеркивает роль знания в оценке ценности. Менгер пять раз цитировал его в «Основаниях...» (Streissler, 1977. S. 44).

Идея убывающей предельной полезности была четко высказана одним из главных представителей немецкой исторической школы Б. Гильдебрандом, что опять-таки было хорошо известно Менгеру (Streissler, 1977. S. 45). В теории К. Г. Рау, чьи учебники, выходившие с 1826 по 1869 г., занимали центральное место на германском рынке, цены определялись спросом и предложением, в нее входили концепция убывающей предельной полезности (1837), кривая спроса, имеющая отрицательный наклон (введена автором в издание 1841 г., независимо от Курно), диаграммы спроса и предложения с равновесным пересечением (1841), снижение предельной полезности денег (Kurz, 2016. Р. 253). Рау, как и Менгер, придерживался в своих учебниках логики «Потребность — Благо — Экономика», хотя если Рау развивает эту логику на 1 — 3 страницах, то Менгеру требуется для этого 76! (Streissler, 1977. S. 50).

Самым ярко выраженным протонеоклассиком среди немецких экономистов считается Ф. Б. В. Германн. В своей истории немецкой экономической мысли Рошер отметил Менгера именно как последователя Германна. У Германна полезность и спрос задают верхнюю границу рыночных цен, издержки — нижнюю. Полезность, таким образом, является субъективной основой цены, а издержки — объективной. Кроме того, в его книге 1832 г. встречаются и альтернативные издержки. По Германну, единая теория цены применима не только к потребительским благам, но и к факторам производства. Предельный продукт выступает как цена фактора производства, а распределение — оборотная часть теории обмена (Streissler, 1977. S. 42). Более того, у Германна мы встречаем и знаменитую идею Менгера о связи между временем и заблуждением (Streissler, 1977. S. 46).

Таким образом, согласно Штрайслеру, в немецкой экономической теории до Менгера уже встречались все маржиналистские концепции и ему оставалось лишь уточнить их и поместить в логически стройную систему (Streissler, 1990. Р. 46), что делает его миссию похожей на миссию Маршалла. По мнению Штрайслера, концепции предельного анализа были давно знакомы Менгеру, в отличие от Джевонса и Вальраса (Streissler, 1990. Р. 59).

Субъективная теория ценности существовала и у представителей немецкой исторической школы, но в сочетании с методологическим коллективизмом (индивидуальные потребности и, следовательно, ценности порождались обществом, а кроме того, существовали коллективные, общественные и культурные потребности, которые также надо было принимать во внимание (Kurz, 2016. Р. 253). На долю Менгера выпало вернуть ее к последовательному методологическому индивидуализму.

Кроме немецкого влияния на Менгера и созданную им австрийскую школу, исследователи называют Саламанкскую школу и Шотландское просвещение, включая и Смита, его учителя Хатчесона и друга Д. Юма. Особое значение имели унаследованные от шотландцев идеи «невидимой руки» и «спонтанного порядка» (Kurz, 2016. Р. 260).

В рамках субъективной теории ценности Менгера, основанной на методологическом индивидуализме, влияния общества на потребности не отмечается. Другие новшества, привнесенные Менгером в немецкую протонеоклассическую традицию, — это вертикальная зависимость благ низших и высших порядков, роль фактора времени. Новым элементом для немецкой традиции была и взаимозависимость полезности различных благ (так называемый Второй закон Госсена) (Streissler, 1977. S. 66).

Если мы сравним Менгера с Джевонсом, то в центре внимания Менгера была субъективная оценка блага, а у Джевонса — пропорции обмена (бартера). «Маржинализм Джевонса был утилитаристским, а маржинализм Менгера — субъективным» (Perlman, McCann, 1998. Р. 362). «Процесс определения ценности у австрийцев происходит полностью в воображении» (Shackle, 1972; цит. по: Perlman, McCann, 1998. Р. 410). У Менгера обмен даже может не состояться. Главное для него — субъективная ценность, определяемая человеком, а не цена, определяемая обменом. Для Джевонса главное и единственное — цена (меновое соотношение), а категория ценности не употребляется. Можно сказать, что Менгер как аналитик-маржиналист уступал Вальрасу и даже Джевонсу, но объект его исследования выходил далеко за рамки маржинализма: его теория благ была неразрывно связана со знанием, информацией, неопределенностью.

Как мы уже поняли, Менгер не считал себя революционером в экономической науке, поскольку чувствовал преемственность со многими немецкими предшественниками. У него не было необходимости сражаться против классической теории фонда заработной платы, поскольку на немецкой почве она была опровергнута его предшественником Германном уже в 1832 г. (Hutchison, 1973. Р. 179). Недостаточный интерес к теоретическим новациям Менгера в немецкоязычном пространстве был связан прежде всего с тем, что господствовавшая в это время новая историческая школа относилась к теории пренебрежительно, что и проявилось в последующем споре о методах между Менгером и Шмоллером. Менгер подозрительно относился к детерминистским теориям цен, подчеркивал прерывность экономических функций, большое значение неопределенности и торга. Эта его установка надолго определила специфику австрийской школы, лидировавшей в исследованиях неопределенности (включая соратника Дж. фон Неймана — О. Моргенштерна) и предпринимательства (достаточно назвать Шумпетера, Л. Мизеса, Ф. Хайека, И. Кирцнера). Именно эта установка привела к тому, что Менгер избегал математики и логики максимизационных задач. Часто несклонность Менгера к математике объяснялась его юридическим образованием, но изрядное количество книг по математике, на которые он ссылался в переписке с Вальрасом⁸, а также тот факт, что его брат и сын были выдающимися математиками, свидетельствуют в пользу более сложного объяснения этого явления⁹. Его теория не определяет точку равновесия, а описывает силы, ведущие к равновесию (Streissler, 1973. Р. 173). Экономика, которую описывает Менгер, преимущественно не находится в состоянии равновесия, а потому к ней не применимо дифференциальное исчисление (Streissler, 1973. Р. 174).

Первая фраза, с которой Менгер начинает «Основания...», гласит: «Все явления подчинены закону причины и следствия». И чуть далее: «Те явления, которые обладают способностью быть поставленными в причинную связь с удовлетворением человеческих потребностей, мы называем „полезностями“, поскольку же мы познаем эту причинную связь и в то же время обладаем властью действительно применить данные предметы к удовлетворению наших потребностей, — мы называем их благами» (Менгер, 2005. С. 65). Здесь мы сразу встречаем две главные для Менгера методологические категории: причинную связь и ее познание.

Каузально-генетический метод (при котором одна категория как бы порождает другую), используемый Менгером, отличается следующими свойствами. Он интроспективен в большей степени, чем метод классической политической экономии, где интроспективно вводилась только предпосылка стремления к богатству. В теории Менгера мы учитываем также уменьшение значения блага по мере удовлетворения потребности в нем, индивидуальные знания. Он интерпретативен, то есть требует от исследователя понимания действий экономического субъекта, а не их измерения (что было идеалом Джевонса). Методологический индивидуализм присущ Менгеру больше, чем Джевонсу, который вынужден был прибегать к «торгующим сторонам», когда речь заходит о кривых спроса и предложения.

В центре внимания Менгера, в отличие как от Джевонса, так и тем более от Вальраса, была не статическая взаимозависимость участников обмена, а временная последовательность их действий, например этапы восхождения от ценности потребительских благ к ценностям благ высших порядков. Это включение в анализ фактора времени придало австрийской школе динамический характер, не свойственный другим направлениям маржинализма. По словам Э. Каудера, идеалом причинности у Менгера заменяется идеал взаимозависимости, как у Вальраса. И это он считает непосредственно аристотелевским методом. Причинный метод явно противостоит функциональному, при котором отсутствует какая-либо иерархия взаимосвязанных явлений. Как отмечает Каудер, речь идет о «поиске вневременных категорий, позволяющих понять внешние явления» (Kauder, 1957. Р. 416). У Менгера теоретик стремится понять причины существования объектов, конструирует строго определенные типы и типичные отношения между ними, которые действуют всегда и везде (Winch, 1973). Блага выводятся из потребностей, экономические блага — из благ, блага высших порядков — из благ низших порядков, субъективная ценность — из экономических благ, цена — из соотношения индивидуальных субъективных оценок и т. д. Менгер-младший отмечал, что австрийцы ищут сущность экономических явлений (первый параграф «Оснований...», который мы уже цитировали, называется «О сущности благ»).

Источники: Вальрас

Леон Вальрас — представитель французской картезианско-математической традиции. Французская чистая математика сильно отличалась от английской механики, что отметил еще П. Дюгем (Maas, 2005. Р. 19). Ее кредо — рационализм против эмпиризма. Вместо индивидуалистской у французов — коммунитаристская позиция, трактовка общества как органического целого, структуры, возможно, состоящей из классов.

Вместо «материалиста» Аристотеля античный покровитель этой традиции — идеалист Платон. Вместо эмпирика и сенсуалиста Бэкона — рационалист Р. Декарт, для которого критерий истинности мысли — ее ясность и отчетливость. Есть сведения, что одной из причин, в силу которой молодой Вальрас провалил вступительный экзамен в Политехническую школу, было как раз чтение Ж. Лагранжа, И. Ньютона и Декарта вместо более подобающих случаю учебников (Colm, 1993. Р. 83). Хозяйство как органическое и структурированное целое впервые представил Ф. Кенэ в своей знаменитой Таблице, но черты этого подхода мы встречаем уже в написанном на французском языке трактате Р. Кантильона в середине XVIII в. (кстати, честь его открытия, как и открытия труда Госсена, принадлежит Джевонсу). Переход экономической науки от моральной к дедуктивно-картезианской произошел уже у Дж. Милля и особенно у Рикардо (Perlman, McCann, 1989. Р. 267). Так что, в отличие от немцев, французам не было полностью чуждо рикардианство.

Следующий французский представитель этой традиции —  Ж.-Б. Сэй, чей закон рынков Шумпетер называет истинным предшественником системы общего равновесия Вальраса (Шумпетер, 2001. С. 1091). Но полезность и ценность по Сэю определяются не на индивидуальном уровне, а в обществе, — эта черта свойственна французской и немецкой традиции теории полезности.

Особое место среди предшественников Вальраса занимает А. О. Курно, одноклассник его отца (Perlman, McCann, 1998. Р. 493).

По мнению Вальраса, до Курно экономисты, думающие математически, выражали свои мысли обыденным языком и лишь Курно первым применил математику к экономике открыто и компетентно (Jaffé, 1973. Р. 116). У Курно не было теории ценности, и он не видел в ней необходимости, он оперировал только меновыми соотношениями — ценами. Зато в области математических инструментов экономического анализа он стал истинным основоположником, и не только применительно к французским исследователям. Его неоценимый вклад заключался в оперировании не числами, а функциями неизмеримых величин. Построение своей системы общего равновесия Вальрас начал с расширения модели Курно, описывающей торговлю двух регионов одним благом. У Вальраса два торговца обмениваются уже двумя благами. Но Курно начинал свои исследования с монополии (как Менгер), а не с совершенной конкуренции (как Вальрас). Интересно, что Вальрас звал престарелого Курно на свою лекцию в Лозанне, но тот к тому времени уже ослеп и перестал заниматься математикой (Howey, 1973. Р. 22).

Еще одним французским идейным предшественником Вальраса мог быть инженер А.-Н. Инар, труды которого Вальрас читал (Perlman, McCann, 1998. P. 493). Наконец, и родной отец О. Вальрас рассказал в 1831 г. 14-летнему сыну о связи ценности с полезностью и редкостью. Идею эту он унаследовал от С. Пуфендорфа и женевского профессора Ж.Ж. Бурламаки (Jaffé, 1973. Р. 124 — 125), но не мог выстроить на ее основе законченную теорию. Rareté (редкость) — так Вальрас-отец и вслед за ним его сын называли предельную полезность — имела в незаконченной рукописи Вальраса-старшего форму отношения совокупной полезности блага для всех потребителей к его количеству. Сыну понадобилось 40 лет размышлений и помощь коллеги-математика по Лозаннскому университету А. П. Пикара, чтобы исполнить завещание отца. В письме матери Леон назвал свою работу «картиной маслом по карандашному рисунку отца» (Blaug, 1973. Р. 23). Удивительно, что лозаннский профессор механики Пикар предложил добавить предельную полезность в виде дифференциального коэффициента в книгу Вальраса, когда та была уже готова к изданию (Blaug, 1973. Р. 24). Теория общего равновесия могла появиться на свет без выведения функций спроса из функций полезности (Tarascio, 1993. Р. 66 — 67). Трудно представить, но Вальрас не знал условий максимума функции! Дифференциальное исчисление стало общедоступным во Франции только в 1860-х годах, когда математическое образование Вальраса в Горной школе Парижа осталось далеко в прошлом¹⁰. Мне кажется чрезвычайно глубокой мысль У. Жаффе о том, что именно популяризация дифференциального исчисления стала одной из главных причин маржиналистской революции (Jaffé, 1973. Р. 134). Вальрас, однако, был не настолько щедр к своим предшественникам, как Джевонс. Госсена он вслед за Джевонсом признал, но Тюнена и Дюпюи больше критиковал, чем одобрял.

Но революций не бывает без врагов! Против кого же восставал Вальрас, действительно чувствовавший себя изгоем среди французских экономистов? Его врагами были догматичные сторонники laissez-faire (типа Ф. Бастиа) и противники математики среди «мандаринов» французской экономической науки, обитавшей на юридических факультетах (Hutchison, 1973. Р. 182). С первой своей публикации 1859 г. Вальрас пришел к убеждению, что экономическая теория требует математического подхода, и с тех пор сосредоточил свое внимание на поиске метода, а не на решении конкретных задач (Шумпетер, 2011. С. 118).

По мнению Вальраса, политическая экономия объединяет науку, искусство и этику. Наукой, причем «физико-математической наукой», должна быть «чистая политическая экономия»: «Теория определения цен при гипотетических условиях совершенно свободной конкуренции» (Вальрас, 2000. С. XVIII). Эти цены объявлялись Вальрасом «верными», соответствующими природе человека. Критерий такой науки —  истина, но она не требует верификации и полностью безразлична к последствиям, хорошим или плохим. Это идеальный мир сущностей, не обязательно доступных для реализации (вспомним Платона!). Именно чистая наука, по мнению Вальраса, раскрывает сущность меновой ценности общественного богатства (Baranzini, Allisson, 2016. Р. 291). Отметим, что наследник Вальраса по Лозаннской кафедре В. Парето его философского идеализма не унаследовал.

На менее глубоком уровне абстракции существует прикладная экономическая наука, или «теория экономического производства общественного богатства или организации индустрии в рамках разделения труда» (Вальрас, 2000. С. 28). Фактически в этой области дело у Вальраса дошло лишь до денежной политики и организации производства. Это уже не наука, а искусство, и критерий его — польза, а не истина¹¹. Математика, которая используется на этом уровне, — это уже не общие и абстрактные формулы «чистой» политической экономии, а «специальные детерминированные формулы... которые могут быть использованы для подсчета цены, не дожидаясь, пока это сделает рынок» (Perlman, McCann, 1998. Р. 496). Наконец, на самом высоком этаже находится «социальная экономическая наука», решающая вопросы распределения и собственности и следующая правилам справедливости и морали (Вальрас, 2000. С. 31 — 32).

Программа Вальраса состояла в том, чтобы найти научные решения социальных вопросов. Но путь от чистой теории к социальным вопросам у него был более сложным, длительным и менее ясным, чем, например, у Маршалла. Сначала было необходимо изучить естественные и необходимые последствия свободной конкуренции согласно чистой теории, а лишь затем, например, оценивать сравнительные достоинства фритредерства и ограничения конкуренции.

Главной заслугой Вальраса перед экономической наукой стали построение теории рыночного ценообразования и ее аналитическая связь с предельной полезностью (Jaffé, 1973. Р. 120). У Джевонса речь шла о ценообразовании при бартере, а не на рынке, а Менгер посвятил основное внимание оценке человеком блага и субъективной ценности последнего. Именно с Менгером остроумно сравнил Вальраса Стиглер: «Он [Вальрас] имел в виду удовлетворение на рынке, а не за обеденным столом» (Stigler, 1965. Р. 124).

Коммуникации между основателями маржинализма и их отношение к политике

Изолированность трех источников маржиналистской революции находит отражение и в отсутствии коммуникации между самими революционерами. С конца 1840-х до конца 1860-х годов между Великобританией и континентальной Европой, в общем, не было коммуникации в области экономической теории (Hutchison, 1973. Р. 177).

Библиофил и неистовый читатель, Джевонс прочел работу Вальраса в 1874 г. в «Journal des économistes» и написал ему. Завязалась интенсивная переписка, и началось сотрудничество, приведшее к составлению списка предшественников и формированию кружка европейских матэкономистов. Между Джевонсом и Вальрасом было много разногласий и по предмету, и по методу, но перед лицом враждебной ортодоксальной среды они не выдвигали их на первый план. Джевонс погиб, так и не узнав о существовании книги Менгера. Вальрас узнал о теоретическом трактате Менгера в 1883 г. из письма О. де Буруйя после выхода в свет методологического трактата Менгера и завязал с ним переписку. Интересно, что Менгер был знаком с работами Вальраса и ранее, и в письме отмечал некоторое родство с его собственными устремлениями (Tarascio, 1993. Р. 68), но не в той степени, как это подчеркивал Вальрас¹². При этом Менгер перечислил находящиеся в его библиотеке 10 книг по математической экономике, включая труд Курно, который, как мы знаем из письма Менгера, «оказал на его дух особое влияние» (Blaug, 1973. Р. 21). Так что антиматематическая позиция Менгера была принципиальной, и это отделяло его от других маржиналистов.

Интересно отметить, что в области экономической политики все трое отцов-основателей скорее придерживались классических принципов и не предпринимали почти никаких попыток применить к политике свою новаторскую теорию ценности. При этом Джевонс, которого автор предисловия к русскому дореволюционному переводу его «Учебника политической экономии» корил за «манчестерство» (Джевонс, 2021), вовсе не был прямолинейным сторонником Р. Кобдена и Дж. Брайта. Будучи верным последователем Бентама, он призывал к законам, увеличивающим сумму счастья в каждом конкретном случае (Jevons, 1882). Так что злободневный в то время вопрос о пользе или вреде профсоюзов должен был решаться не принципиально и однозначно, а в каждом случае отдельно. Джевонс был гибким утилитаристом, но не приверженцем «манчестерства» (и не маржиналистом в политике!). Лишь позднее Маршалл и Пигу сделали операциональным утилитаристский критерий максимизации совокупного благосостояния и заставили маржинализм работать применительно к экономической политике.

Надо сказать, что в Германии и Австрии экономической теорией и экономической политикой занимались разные кафедры, и Менгер по должности за политику не отвечал. Но в 1876 г. ему было поручено читать лекции наследнику австрийского престола эрцгерцогу Рудольфу В этих лекциях, которые недавно были изданы, мы встречаем не маржиналиста, а классического либерала, последовательного поборника экономической свободы и заветов Смита, а в чем-то и более либерального, чем сам Смит: вмешательство государства он допускал только в случае внешних эффектов (Streissler, 1977. S. 80). В статье, посвященной 100-летней годовщине смерти Смита, он защищал его и классиков от нападок представителей немецкой исторической школы, доказывал, что они не были социал-дарвинистами, а защищали бедных и слабых. Читая эту статью, мы понимаем, что за ожесточенным спором о методах против Шмоллера со стороны Менгера стояла не только страсть к дедукции, но и четкие политические позиции. Кроме того, Менгер различал за взглядами исторической школы позиции мощных групп интересов, и его полемика с ними где-то продолжала либеральную полемику Смита с меркантилистами. В то же время Менгер, признавая, что рынок — система, управляемая потребительскими предпочтениями, допускал, что собственность можно и переделить, а потребителей подправить, поскольку реальные цены иногда не соответствуют экономическим (людям, согласно Менгеру, свойственно ошибаться) (Kirzner, 1990. Р. 101 — 103).

Политическая позиция Вальраса, в основе которой лежала идея оптимального размещения ресурсов, вообще своеобразна. Она привела его к квазисоциализму при национализации земли, которую он считал естественной монополией, и отмене налогов. Распределением в экономике (в отличие от производства и обмена) должно было заниматься общество, а не рынок.

Маржиналистская революция, которая реально была таковой только в Англии, проистекла из трех совершенно разных источников, которые объединяют лишь сходная теория ценности и так или иначе связанный с ней идеал строгой науки. «Совпадение полученных им [Вальрасом] результатов с выводами Менгера и Джевонса поразительно настолько же, насколько поразительно далеки друг от друга их отправные точки и методы» (Шумпетер, 2011. С. 121).

Родники бьют из трех подземных рек примерно в одном месте, но обладают разными свойствами: теоретическими, идеологическими, политическими. Английская утилитаристская традиция ведет к государственной политике, направленной на общественное благо; немецкая субъективистская — к исследованиям информации, неопределенности и предпринимательства; картезианская французская — к построению всеобъемлющей теоретической системы. Из них вытекает современная экономическая неоклассическая наука, которая, в свою очередь, разливается на разные рукава (вальрасианский, маршал-лианский, австрийский).

¹ В частности, этому вопросу был посвящен специальный раздел альманаха «Истоки» (Автономов и др., 2015. С. 57 — 130).

² Дж. Стиглер писал: «Бентам поставил принцип полезности (понимаемый гораздо более широко, чем принято в экономической науке) на первое место в английских дискуссиях начала XIX в.» (Perlman, McCann, 1998. Р. 231—232; здесь и далее перевод мой. — В. А.). Причем первоначально его идеи имели успех в континентальной Европе и лишь после 1802 г. распространились среди представителей Английской классической школы (Perlman, McCann, 1998. Р. 243).

³ Мы можем привести пример каждой из этих групп из произведений самого Джевонса: исследования экономических циклов на базе солнечной активности, «Теорию политической экономии», «Угольный вопрос», «Деньги и механизм обмена».

⁴ Последний вдохновлял не только немецких, но и русских экономистов, см.: Чаплыгина, 2020.

⁵ Наблюдавшийся также несколько более поздний антибританский уклон Шумпетера-историка (негативное отношение к Смиту и Маршаллу в «Истории экономического анализа») связан скорее с его презрением к плоской философии английского утилитаризма. Здесь можно заметить отношение католического юноши — воспитанника Терезианума к британскому и прусскому протестантству.

⁶ «Менгер не был ничьим учеником», — дважды повторяет Шумпетер в посвященном Менгеру некрологе (Шумпетер, 2011. С. 133).

⁷ Хотя Рошер соединял методологический коллективизм с субъективной теорией ценности.

⁸ В одном из этих писем Менгер пишет, что проверять строгую теорию вычислениями так же абсурдно, как проверять принципы геометрии измерениями реальных объектов.

⁹ В частности, К. Менгер-младший всегда утверждал, что неприязнь его отца к математическому формализму в экономике была связана с его убеждением, что качественным факторам должно придаваться не меньшее значение, чем количественным (Perlman, McCann, 1998. Р. 428).

¹⁰ Автором еще одного «открытия» Вальрасом соотношения относительных цен и предельных производительностей был лозаннский профессор математик Г. Амштайн (Colm, 1993. Р. 83).

¹¹ Здесь нужно вспомнить Ф. Листа и его полемику против излишнего увлечения меновой ценностью и забвения производительных сил в книге А. Смита.

¹² «Месье, мы, очевидно, поставили одну и ту же проблему и приступили к ее решению, используя один и тот же метод» (Howey, 1973. Р. 29).

Список литературы / References

Автономов В. С. и др. (ред.) (2015). Истоки: качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке. М.: Изд. дом ВШЭ. [Avtonomov V. S. et al. (eds.) (2015). The sources: Qualitative changes in economic reality and economic science. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Блауг M. (1994). Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело. [Blaug М. (1994). Economics in retrospect. Moscow: Delo. (In Russian).]

Вальрас Л. (2000). Элементы чистой политической экономии, или Теория общественного богатства. М.: Изограф. [Walras L. (2000). Les éléments d’ économie politique pure. Moscow: Izograf. (In Russan).]

Джевонс У. C. (2021). Теория политической экономии. Челябинск: Социум. [Jevons W. S. (2021). The theory of political economy. Chelyabinsk: Sotsium. (In Russian).]

Менгер К. (2005). Избранные работы. М.: Территория будущего. [Menger С. (2005). Selected works. Moscow: Territoria Budushchego. (In Russian).]

Чаплыгина И. Г. (2020). Камерализм и философия естественного права Terra Economicus. T. 18, № 4. С. 97 — 110. [Chaplygina I. G. (2020). Cameralism and the tradition of natural law. Terra Economicus, Vol. 18, No. 4, pp. 97—110. (In Russian).] https: doi.org 10.18522 2073-6606-2020-18-4-97-110

Шумпетер И. (2001). История экономического анализа. Т. 3. СПб.: Экономическая школа. [Schumpeter J. (2001). A history of economic analysis, Vol. 3. St. Petersburg: Ekonomicheskaya Shkola. (In Russian).]

Шумпетер Й. (2011). Десять великих экономистов от Маркса до Кейнса. М.: Изд-во Института Гайдара. [Schumpeter J. (2011). Ten great economists from Marx till Keynes. Moscow: Gaidar Institute Publ. (In Russian).]

Baranzini R., Allisson F. (2016). Lausanne school. In: H. Kurz, G. Faccarello (eds.). Handbook on the history of economic analysis, Vol. II. Cheltenham: Edward Elgar, pp. 281-294.

Blaug M. (1973). Was there a Marginal Revolution? In: R. D. Collison Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds.). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press, , pp. 3 — 14.

Collison Black R. D. (1973). W. S. Jevons and the foundation of modern economics. In: R. D. Collison Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds.). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press, pp. 98 — 112.

Collison Black R. D., Coats A. W., Goodwin C. D. W. (eds.) (1973). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press.

Colm S.-C. (1993). Léon Walras’ correspondence and related papers: The birth of mathematical economics. In: J. Cunningham Wood (ed.). Léon Walras: Critical assesssments, Vol. 1. London and New York: Routledge, pp. 81 — 93.

Fourcade M. (2009). Economists and societies. Princeton: Princeton University Press. Frey B., Eichenberger R. (1993). American and European economics and economists. Journal of Economic Perspectives, Vol. 7, No. 4, pp. 185 — 193. https: doi.org 10.1257 jep.7.4.185

Howey R. S. (1973). The origins of Marginalism. In: R. D. Collison Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds.). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press, pp. 15 — 36.

Hufeland G. (1807). Neue Grundlegung der Staatswirtschaftskunst. Giessen und Wetzlar: Tasché & Müller.

Hutcheson F. (1971). An inquiry into the original of our ideas of beauty and virtue. Hildesheim: Georg Ohlms Verlagsbuchhandlung.

Hutchison T. W. (1973). The “Marginal Revolution” and the decline and fall of English classical political economy. In: R. D. Collison Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds.). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press, pp. 176—202.

Jaffé W. (1973). Léon Walras’s role in the “Marginal Revolution”. In: R. D. Collison Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds.). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press, pp. 113-139.

Jevons W. S. (1882). The state in relation to labour. London: Macmillan.

Kauder E. (1957). Intellectual and political roots of the older Austrian school. Zeitschrift für Nationalökonomie. Bd. 17, H. 4, pp. 411 — 425.

Kirzner I. (1990). Liberalism and the Austrian school. In: B. Caldwell (ed.). Carl Meng er and his legacy in economics. Durham and London: Duke University Press, pp. 93 — 106.

Kurz H. (2016). German and Austrian schools. In: H. Kurz, G. Faccarello (eds.). Handbook on the history of economic analysis, Vol. II. Cheltenham: Edward Elgar, pp. 252—273.

Maas H. (2005). William Stanley Jevons and the making of modern economics. Cambridge and New York: Cambridge University Press.

Milford K. (1997). Hufeland als Vorläufer von Menger und Hayek. In: В. P. Priddat (Hrsg.). Wert, Meinung, Bedeutung: die Tradition der subjektiven Wertlehre in der deutschen Nationalökonomie vor Menger. Marburg: Metropolis-Verlag, S. 89 — 160.

Mosselmans B. (2007). William Stanley Jevons and the cutting edge of economics. London and New York: Routledge.

Perlman M., McCann C. R. Jr. (1998). The pillars of economic understanding: Ideas and traditions. Ann Arbor: University of Michigan Press.

Pribram K. (1983). A history of economic reasoning. Baltimore: Johns Hopkins University Press.

Shackle G. L. S. (1972). Epistemics & economics: A critique of economic doctrines. Piscataway, NJ: Transaction Publishers.

Silverman P. (1990). The cameralist roots of Menger’s achievements. In: B. Caldwell (ed.). Carl Menger and his legacy in economics. Durham: Duke University Press, pp. 69 — 92.

Stigler G. (1965). Essays in the history of economics. Chicago: University of Chicago Press.

Streissler E. (1973). To what extent was the Austrian school Marginalist? In: R. D. Collison Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds.). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press, pp. 160 — 175.

Streissler E. (1977). Carl Menger, der deutsche Nationalökonom. In: B. P. Priddat (Hrsg.). Wert, Meinung, Bedeutung: Die Tradition der subjektiven Wertlehre in der deutschen Nationalökonomie vor Menger. Marburg: Metropolis-Verlag, S. 33-88.

Streissler E. (1990). The influence of German economics on the work of Menger and Marshall. In: B. Caldwell (ed.). Carl Menger and his legacy in economics. Durham: Duke University Press, pp. 31 — 68.

Tarascio V. J. (1993). Leon Walras: On the occasion of the publication of his correspondence and related papers. In: J. Cunningham Wood (ed.). Léon Walras: Critical assessments, Vol. I. London and New York: Routledge, pp. 63 — 80.

Winch D. (1973). Marginalism and the boundaries of economic science. In: R. D. Collison Black, A. W. Coats, C. D. W. Goodwin (eds.). The Marginal Revolution in economics: Interpretation and evaluation. Durham: Duke University Press, pp. 59—77.