Экономическая стратегия: экстраполяция или закономерность?

[Евстигнеева Л.П.]
д. э. н.
Евстигнеев Р.Н.
д.э.н., проф.
главный научный сотрудник ИЭ РАН

От объекта к субъекту

Акад. Вяч. Вс. Иванов сказал однажды: «Мы придумываем все время модели каких-то частей собственного тела. Первый период — компьютерная революция — это период, когда были созданы модели левого полушария, а мы вступаем в период компьютерных моделей правого (отвечающего за принятие решений на основе ненаблюдаемых правил. — Л. Е., Р. Е.) полушария...» (Иванов, 2015. С. 116). Это яркая характеристика двух качественно различных цивилизаций (эпох) — техногенной (рациональной) и гуманитарной (иррациональной). Человечество сейчас оказалось на их стыке.

Отсюда попытки совместить обе эпохи. С одной стороны, сохранить традиционную в общественно-научной методологии экстраполяцию текущих тенденций на перспективу (не случайно так оживился в последние годы интерес к path dependence и QWERTY-эффектам). С другой стороны, перейти к непрерывному формированию стратегии самими экономическими субъектами, что означает перенос акцента с homo economicus (и репрезентативной фирмы) на живого человека (и реальную фирму). Под «живым» и «реальным» подразумевается резкое, существенное усложнение представлений о механизме принятия решений и формировании картины будущего, в конечном счете — о выработке стратегии лицами, принимающими решения.

Оба подхода нельзя разделить, как неразлучны позитивный и нормативный подходы к экономике. Экстраполяция всегда пытается уловить некие смутно вырисовывающиеся «уже сейчас» закономерности развития, а творческая деятельность субъектов не может не учитывать повседневных реалий¹. Весь вопрос — в переносе центра тяжести с первого подхода на второй, с объекта на субъект со всеми модификациями, присущими современной эпохе. Такой перенос означает постепенный отказ от механической экстраполяции существующих порядков («надо», а как и почему — не важно) и стремление в ходе практической деятельности субъектов выявлять закономерности развития, составляющие суть экономической стратегии².

В последнее время экономическая наука стала двигаться от (термины условны) рационального левого к иррациональному правому «полушарию головного мозга». И первое, что бросается в глаза, — появление серьезных исследований, обосновывающих «очеловечивание» абстрактного homo economicus.

Подобные попытки начались еще 100 лет назад. Однако Т. Веблен и его последователи, вполне оправданно стремясь превратить экономическую науку из статически равновесной дисциплины в эволюционную, в широком смысле динамически равновесную, решили искусственно навязать ей дарвинизм, не учитывая, что экономические закономерности не имманентны биологическим. В поисках выхода одни экономисты пробуют увязать «очеловечивание» субъекта с воспроизводством, другие — с рынком.

К первым относится, например, акад. В. И. Маевский, пытающийся совместить эволюционную теорию с макроэкономическим анализом. Имеется в виду теоретический подход к формированию разновозрастных макроэкономических подсистем путем создания квазимакроэкономической модели переключающегося режима воспроизводства³. В случае успеха этого проекта эволюционная теория, по мнению автора, может стать ожидаемым экономическим мейнстримом. Но, ведя таким неординарным способом борьбу против биологизма в экономике, он оставляет в тени эволюцию самого рынка, ведущую к вызреванию новой, принципиально отличающейся от нынешней парадигмы развития.

Во вторую группу ученых входят те, кто сосредоточил свои усилия на рыночных принципах «очеловечивания» экономических субъектов. Приведем в качестве примера дискуссию о «социальном либерализме», развернувшуюся в 2012-2015 гг. на страницах журнала «Общественные науки и современность». Там можно найти заслуживающие внимания идеи, вытекающие из анализа взаимодействия рыночной экономики с государственной активностью.

В статье, задавшей тон полемике, А. Я. Рубинштейн продолжает разработку концепции так называемой экономической социодинамики. На этот раз он выступает против абсолютизации методологического индивидуализма, доказывая, что взаимное дополнение и взаимообогащение холизма и индивидуализма «обеспечивают платформу для прогресса экономической методологии социального либерализма» (Рубинштейн, 2012. С. 18). И далее высказывает плодотворную идею о развитии «нормативных интересов общества посредством институтов политической системы» (Рубинштейн, 2012. С. 20).

Другой участник дискуссии, акад. В. М. Полтерович поднимает актуальную проблему коммуникативной практики. В его терминологии это коллаборативизм, понимаемый как «сокращение сферы действия и конкуренции, и государственного принуждения за счет формирования институтов сотрудничества» (Полтерович, 2015. С. 59)⁴. Но, подобно предыдущему автору, он тоже не критикует основы неоклассического мейнстрима.

Иными словами, участники спора воспринимают рынок как данность, закономерности его развития остаются вне поля их зрения. Но в таком случае даже самые заманчивые предложения будут постоянно наталкиваться на препоны существующей экономической системы. Лишь утверждение качественно новой концепции развития и соответственно изменение отношения к стратегии⁵ позволят вырваться из замкнутого круга. Это значит, что нужно уметь своевременно отвечать на новые вызовы, с которыми сталкивается экономика.

Новые вызовы

Оставим в стороне — из-за узких рамок статьи — собственно становление рынка: классику (социализация), неоклассику (коммерциализация), глобализацию (политизация) и далее эпоху финансового капитала (экономическая синергетика) (Евстигнеева, Евстигнеев, 2016). Сосредоточимся только на главных вызовах⁶, к которым ведет развитие рынка.

«Государство — рынок»: от дихотомии к целостной системе

Дихотомия изначально возникла из понимания рынка как обменных процессов. Но со временем появилась потребность в усложнении строения рыночной экономики — формировании помимо микроэкономики (рынка свободной конкуренции) также макроэкономики и третьего структурного уровня, реализующего ментальные отношения. Это привело к трактовке государства и рынка как компонентов более широкого понятия Социум, то есть системы «Человек — Бизнес — Государство в виде управляющей системы, или квазисоциума». Социум в этих условиях играет роль собирателя членов указанной субъектной линейки в целостную систему. И не только собирателя, но и созидательного носителя массового общественного сознания.

Экономика в контексте Больших конъюнктурных волн (БКВ)

Вхождение экономики в логику БКВ и соответственно Большого кондратьевского цикла (БКЦ) — другой вызов, к которому привело развитие рынка. Очевидно, что эффективность и рост не достижимы без капитальных вложений. Сам Н. Д. Кондратьев неоднократно подчеркивал, что причину БКЦ следует искать в периодическом обновлении основного капитала, этому посвящено множество работ экономистов разных направлений.

Но в нынешнюю эпоху дело обстоит гораздо сложнее. Кондратьев писал, что «самоё развитие техники включено в ритмический процесс развития больших циклов» и «войны и социальные потрясения включаются в ритмический процесс больших циклов и оказываются не исходными силами этого развития, а формой его проявления» (Кондратьев, 2002. С. 383). Едва ли БКВ с их глубинными социальными напряжениями и последующими спадами можно объяснить поверхностными причинами. Да и само понимание «глубинности» и «поверхностности» исторически неустойчиво. Так, преобладавшее еще три десятилетия назад понимание фирмы как «пучка контрактов» сменилось затем, явно либо неявно, ее трактовкой как оптимизируемого инвестиционного портфеля.

Видимо, следует серьезно отнестись к указаниям нашего выдающегося экономиста на связь БКВ с эндогенной эволюцией. Здесь уже недостаточно отказаться от привычной формулы «рынок — государство». Возникает более глубокий вопрос об исследовании содержания БКВ как структурной базы эндогенной эволюции и механизма осуществления рыночной самоорганизации в рамках закона самоподобия⁷ экономических систем. Но для этого необходим в качестве предпосылки стихийный характер образования Больших конъюнктурных волн. Должен также появиться квантовый уровень дробности компонентов (элементов) такой волны, ибо только на нем можно соединить мобильность и стихийность волновых колебаний. Но что такое здесь «квантовость»?

Квантовая природа рынка-целостности

Ответ на этот вызов призван максимально снизить тяжеловесность и неповоротливость рынков и тем самым остановить замедление темпов экономического роста в странах Запада и в России. Что же это за идеи — квант и синергетика — и не чужеродны ли они для экономического объекта и описания его динамики? Эти идеи уместны, когда речь идет о состоянии экономической системы. Главное — эти состояния, или типы макроэкономической динамики, составляют счетное множество, и каждый из них связан с определенным типом регулирования, шире — макроэкономической самоорганизации.

Если типы макроэкономической динамики и связанные с ними типы самоорганизации экономической системы дискретны (составляют счетное множество), то уместно говорить о квантовых переходах между ними, о заведомо скачкообразном изменении как закона экономического роста, так и механизма регулирования. За такими переходами просматривается глубокая системная связь между типом микроэкономического субъекта и типом макроэкономической самоорганизации, а значит, и законом экономического роста⁸. Здесь логический мостик к идее синергетики: она вводится в смысле, что тип макроэкономической самоорганизации выстраивается на базе приоритетов соответствующего ему типа актора, микроэкономического субъекта. Тем самым и цели, скажем, макроэкономического регулятора, которые с традиционной точки зрения рассматриваются как важнейшие, получают иную локализацию. Экономическую систему можно мыслить и в терминах самоподобия, как повторяющиеся характеристики на уровнях микроэкономического «главного действующего лица эпохи» и макроэкономической организации (и регулирования).

Выше уже было отмечено, что Кондратьев отказался считать причиной волн расширенное воспроизводство капитала, которое не объясняет все аспекты эндогенной эволюции⁹. Поэтому основное внимание он сосредоточил на идее волны как стохастической, недетерминистской форме единства функциональных подсистем макроэкономической системы. Отсюда важность для нашего подхода идеи Большого кондратьевского цикла, которую мы, однако, подвергаем переосмыслению.

Важнейший источник социальной энергии в рамках синергетики — рынок как механизм свободного выбора направлений развития. Такого рода созидательная активность общества превращает затраты в доходы. Здесь имеют место не только знакомая всем трудовая и социальная активность населения, но и принадлежащие квантовому уровню рынка зондирующие (по И. Пригожину) функции бифуркаций, которые осуществляют выбор эффективных для общества стационарных состояний в рамках конкуренции аттракторов. В данном случае эффективен не только результат такого выбора, но и сам процесс зондирования. Он работает как специфический накопительный («квантовый») механизм энергии, органически присущий свободному социальному выбору, который одновременно создает коммуникативное пространство социального взаимодействия. Бифуркация есть изменение (увеличение) числа стационарных состояний, не обязательно устойчивых. И «зондирующие бифуркации» служат техническим механизмом перехода между макросостояниями экономической системы.

Сравнение двух стратегий

Перейдем к более конкретному (ввиду отсутствия живых примеров — еще не практическому) сопоставлению двух стратегий — уходящей и наступающей. Сначала рассмотрим историческую эволюцию рынков-целостностей: труда, основного капитала, денежного капитала, глобального денежного и финансового капитала.

Рынок труда долгое время играл доминирующую роль в связке с рынком капитала. Но затем он был вытеснен рынком основного капитала с его регулирующей ролью. Произошел скачкообразный переход единства рынков труда и капитала от одномерной (S) макроструктуры к двухмерной (I = S).

Кризис 1929-1932 гг. ознаменовал полный разрыв между рынками капитала и труда: понадобилось четко обозначить стратегический характер первого. В ходе его становления как регулятора произошел переход от основного капитала к денежному. Эта метаморфоза завершилась распространением сферы рынка капитала на весь мировой рынок (глобальный денежный и финансовый капитал).

Сегодня можно говорить, что сложившийся текущий рынок (рынок труда + рынок государственных услуг) стал коалиционным базисом сферы производства, а коалиция рынков капитала и финансово-денежной системы — базисом сферы потребления и соответственно стратегического рынка. Такое расщепление позволяет понять принципиально новую конфигурацию экономики, в которой производитель выступает носителем рационального мышления и соответствующего поведения, а потребитель — субъектом свободного целеполагания и иррациональной формы мыслительного пространства. Иными словами, производитель превратился в главный объект, а потребитель — в главный субъект экономической системы.

Конечно, стратегия стремится к точному научному предвидению. Но она также предполагает наличие у человека лучших качеств: это человек-личность, созидатель, а не послушный исполнитель. Производитель и потребитель, став разными сущностями, остались крепко спаянными. Только теперь их объединяют не способ производства, а текущий и стратегический рынки, Большая конъюнктурная волна, осуществляющая рыночную самоорганизацию в рамках закона самоподобия. В первой половине волны приоритет принадлежит текущему рынку, а во второй — стратегическому. Дело в том, что волну легче сформировать факторами текущего рынка: они сами по себе «конъюнктурны». Но наибольшую роль в ее разгоне играет социальный конфликт между государством и обществом. Во второй половине волны, когда она уже набрала силу, ведущую роль получает стратегический рынок.

Каковы же характерные черты этого рынка? Или, иными словами, в чем суть новой стратегии? Ушла в прошлое классика (рынок свободной конкуренции). Доживает свой век неоклассика (денежный капитал, продуцирующий ВВП). Мир вошел в эпоху глобализации/ политизации (глобальный денежный капитал). А на горизонте уже маячит экономическая синергетика, которую можно мыслить как единство кругооборота финансового и оборота денежного капитала.

Как можно формально представить идею кругооборота финансового капитала, противостоящую идее денежного рынка? Для этих целей подходит кривая доходности на рынке долговых инструментов различной срочности — от инструментов денежного рынка (бескупонных активов срочностью до года) до 10-20-30-летних казначейских облигаций. Различные участки кривой доходности по-разному реагируют на риски в экономической системе (достаточно вспомнить аномальную конфигурацию бескупонной кривой, соответствующую аномальной форме «улыбки волатильности»).

В таких терминах становится наглядной автономия финансового рынка, связанного с формированием внутренней ставки доходности инвестиционных проектов, относительно других сегментов финансовой системы. На этом примере проще осознать единство специфического субъекта и рынка, их — в известном смысле — синонимичность и функциональную обособленность.

Настало время обратиться к квантовому уровню рыночной системы. Это, кстати, относится и к государству. У него на квантовом уровне обнаруживаются свои функции, которые трансформируют его в специфический рынок-целостность. Его рыночные функции: обеспечение права, свободный общественный выбор стратегической перспективы, соблюдение социальной ответственности. Товарный продукт государства — экономические, политические, социальные услуги.

Под квантовым уровнем экономической системы подразумевается наиболее дробный уровень ее компонентов. На нем еще сохраняется системный характер экономики, то есть в существенных чертах представлены типы рынков и уровни самоорганизации. Именно здесь происходит непрерывная спонтанная работа по формированию структур, целей, предпочтений и динамических подсистем экономической системы. Таким образом, квант для нас — не минимальное изменение количественного значения некоторого показателя, а минимальный размер компонента экономической системы, на котором возможен — и происходит — перебор стратегических состояний системы, открыто «окно выбора».

Квантовый мир обладает важными для экономики свойствами.

1. Именно квантовый уровень обеспечивает предельную диверсификацию рынка и производства, ориентированного на индивида как своего субъекта. Речь идет о сопряженном единстве двух типов структур, в которых участвует человек в своей типологической двойственности. Это, с одной стороны, социально-экономическая структура, в которой индивид осуществляет выбор или сложение рыночных функций эмитента, инвестора, производителя, потребителя. С другой стороны, социально-политическая структура населения, прокладывающая путь от остальных структурных уровней рынка к квантовому. В этом случае актуализируется система гражданин — социальный субъект — финансовый субъект — носитель ментальности (в сумме ее четырех ипостасей: физическое лицо — социальное лицо — культурное лицо — субъект индивидуального жизненного пространства).
2. Благодаря квантовому уровню рынка в постоянный режим экономического роста входит упомянутая выше система «зондирующих бифуркаций», нащупывающих возможные варианты развития. Это плацдарм для осуществления свободного и осознанного экономического, политического и социального выбора. Чем более развит рынок, тем он более диверсифицирован и тем сильнее в нем ощущается потребность в структурном многоуровневом каркасе. Какие это уровни? Квантовый уровень, обеспечивающий в пределе максимальную диверсификацию рыночных компонентов. Уровень «микро» — рынок свободной конкуренции. Уровень «макро» — стратегическая система рынков — как текущих, так и стратегических. Наконец, уровень ментальной системы, куда входят два системных гиганта: во-первых, адаптивная система рынков, обеспечивающая их предельную связность под эгидой финансового капитала; во-вторых, целеполагающая система рынков, обеспечивающая свободный общественный выбор стратегии, во главе с государством.
3. Система структурного квантового уровня включает противостояние рынков труда и государства как двух рынков-целостностей. Исторически в качестве первого рынка-целостности сложился рынок труда. Он стал основным фактором динамизма системы рынков-целостностей. Дж. М. Кейнс показал, что для экономики очень опасно падение динамики самого рынка труда — межотраслевого движения рабочей силы, уровня заработной платы и т. д. За этим падением следуют снижение вплоть до нуля предельной эффективности капитала и соответствующее снижение ставки процента до нулевой отметки. Это означает общий ступор всей системы рынков. Функция восстановления и поддержания динамики осталась за рынком труда, даже когда он перестал играть роль регулятора рынков в системе коалиций внутри квантового уровня. Государство, современный регулятор, не сразу приобрело черты специфического рынка-целостности и нашло свое место в системе рынков квантового уровня. Его главной, исторически исходной была — и в значительной мере остается — структурообразующая функция, управляющая движением структурных рыночных уровней.
4. Подчеркнем особую роль квантового уровня рынка, который действует в противовес государству. Последнее использует в качестве своего главного механизма монополизацию — как чисто политическую, так и экономическую. Она способна погасить Большую конъюнктурную волну. Квантовый уровень преодолевает монополию государства и восстанавливает БКВ.
5. Рынки-целостности несут в себе качество субъектности. Субъектность рынков-целостностей проявляется в форме структурной целостности рынка, связанной как с его динамизмом, так и со свободой выбора направлений развития, достаточно устойчивых благодаря системе аттракторов.

Приведенные в данной статье рассуждения о нестандартном понимании стратегии продолжают начатое нами более десяти лет назад исследование проблематики экономической синергетики (Евстигнеева, Евстигнеев, 2005; 2010; 2011; 2016). Родоначальник синергетики Г. Хакен (он ввел термин в 1969 г.), подобно исследователям фракталов, целенаправленно ищет правила, по которым возникает порядок в любых сложных системах. Не случайно в определениях синергетики встречаются такие формулировки, как «теория самоорганизации и саморазвития сложных открытых систем», «теория возникновения новых свойств у целого, состоящего из взаимодействующих объектов», «движение от существующего к возникающему (становление Бытия)» и т. п.

Обращение к синергетике не случайно. О депрессивных 2008 и 2011 гг. многие авторы легковесно судили как о финансовом кризисе. А причина депрессии 2013-2016 гг. до сих пор не выявлена. Остается загадкой, почему недостаточны государственные меры поддержки банковской системы, каковы причины продолжающегося падения мировых темпов экономического роста. Так не пора ли глубже взглянуть на проблему и перейти от линейной логики анализа к нелинейной?

В наших работах мы часто пользовались этой формулировкой. О нелинейной логике анализа мы говорим, когда рассматриваем экономическую систему как отвечающую на внешние воздействия не количественным изменением некоторых показателей, а переходом к иному состоянию — с иной иерархией динамических систем, соответствующих различным типам рынка, с иным содержанием самоорганизации, иной повесткой дня регулятора. Такой анализ требует существенно иных методов, в нашем случае — экономической синергетики, а значит, нужно изменить подход к пониманию стратегии.

Теперь уже всем ясно, что кабинетные стратегии-экстраполяции не обладают необходимой надежностью. В редакционной статье «Эксперта» в конце 2015 г. читаем: «У нас есть два года, чтобы развернуть ситуацию, добиться к 2018 году значимого не только в статистике, но и для граждан экономического роста. Это следующая стратегическая задача» (Эксперт, 2015. С. 17). Но как это сделать — предмет нескончаемой политической дискуссии, которая, похоже, никак не может выйти из тупиковой ситуации: либо рост капиталоемкости, инфляция и повышение рыночного тонуса хозяйственных субъектов, либо финансово-денежная стабильность, профицит бюджета и необходимость особых нерыночных мер поддержания высокой рыночной конъюнктуры.

Наша научная и общественная мысль еще не поняла, что нужны более тонкие методы постижения сложных эволюционных систем, связанных с индивидуализацией социально-экономических отношений¹⁰ и развитием личности. Экономический рост есть эндогенный продукт взаимодействия социально-экономических субъектов макроуровня: финансового капитала, государства, реального сектора экономики и массового индивида. Ему присущи законы синергетической воспроизводственной модели на базе Большого кондратьевского цикла. В рамках этой модели формируется стратегический инвестиционный квант экономического роста, задаваемый отношениями внутренней конвергенции государства и финансового капитала. Квант рождает экономическую энергию системных связей финансового капитала, собранную в совокупность специализированных оборотов (финансового, денежного, производительного) и вставленных в иерархию фаз БКЦ.

В недавней статье о стратегии экономического развития было показано, что ни стратегическая задача 2000-х годов по удвоению ВВП, ни задача перехода к 2020 г. от экспортно-сырьевого к инновационному социально ориентированному типу развития, ни концепция пяти «И» (институты, инвестиции, инновации, инфраструктура и интеллект) не оказались востребованными. «Несмотря на появление значительного числа стратегических программных документов, призванных консолидировать власть, общество и бизнес вокруг общих целей, образ России будущего остается „не в фокусе"» (Комаров, 2015. С. 25). Автор анализирует причины такого положения. Наверное, многие из выдвигаемых им предложений были бы полезны, если бы не сводились к частичным модификациям парадигмы устойчивого развития, заключенной в жесткие рамки нынешней экономической системы.

Когда власти сами постоянно изыскивают поводы оставаться в старой системе или даже отступать от нее, то никакими точечными изменениями невозможно вытянуть экономику из трясины, в которую она все сильнее погружается. Выход только один: не отворачиваться от прогрессивного тренда развития, а следовать ему, нащупывая путь в будущее, проникая в него, выводя экономику на структурный квантовый уровень.

¹ Крайности — не выход из положения. М. Степанова иллюстрирует это двумя примерами. Мандельштам: «Прошлое надо оттолкнуть от себя, как ракета отстреливает ступень, чтобы набрать необходимую скорость. Без этого будущее не начнется» (основная идея его повести «Шум времени»). Второй пример — Цветаева «с ее несгибаемой верностью бывшему». «Никто не переспорил, проиграли все» (Степанова, 2016. С. 12).

² Перемещение от задач к проблемам. «Задача предполагает наличие цели, а также приемов и ресурсов, достаточных для ее решения; в отличие от нее проблема не может быть устранена без пересмотра оснований размышления и действий проблематизированного субъекта» (Ореховский, 2015. С. 112).

³ Наиболее полно эта позиция отражена в: Маевский, Малков, 2013.

⁴ Перспективным представляется тезис автора о том, что «коллаборативист сам формулирует для себя представление об общественных интересах и сопоставляет их ценность с ценностью достижения индивидуальных целей» (Полтерович, 2015. С. 47).

⁵ Стремление найти альтернативу неолиберальной политике как не отвечающей, по мнению авторов, современным требованиям развития, можно обнаружить и в США (см., например: Karagiannis, Madjd-Sadajadu, 2012).

⁶ Среди других вызовов выделим кластерный подход к стратегии (имеются в виду инвестиционные региональные кластеры).

⁷ Б. Мандельброт, открывший множества, названные его именем, пишет: «Все фигуры, которые я исследовал и назвал фракталами, в моем представлении обладали свойством быть „нерегулярными, но самоподобными". Слово ,.подобный" не всегда имеет классический смысл „линейно увеличенный или уменьшенный", но всегда находится в согласии с широким толкованием слова „похожий"» (цит. по: Пайтген, Рихтер, 1993. С. 137).

⁸ Понятно, что «квант», как минимальное количественное изменение некоторой характеристики системы при ее переходе в другое состояние, в данном контексте трудно определить, так что предлагаем здесь воспринимать его просто как метафору. «Трудно определить» не означает, однако, что «определить невозможно».

⁹ Эндогенная эволюция рассмотрена Кондратьевым глубже, чем Р. Лукасом и П. Ромером, для которых она лишь возрастающая общественная отдача, получаемая от вложений в НТП и человеческий капитал при условии, что отношение нормы сбережений к национальному доходу равно отношению национального дохода к капиталу.

¹⁰ «Идея индивидуальной настройки продукции в соответствии с различными потребностями начинает становиться центральной», — прогнозирует П. Марш в книге «Новая промышленная революция: Потребители, глобализация и конец массового производства» (М.: изд-во Института Гайдара, 2015; цит. по: Механик, 2016. С. 65).

Список литературы

Евстигнеева Л. П., Евстигнеев Р. Н. (2005). Экономический рост: либеральная альтернатива. М.: Наука. [Evstigneeva L. P., Evstigneev R. N. (2005). Economic growth: A liberal alternative. Moscow: Nauka. (In Russian).]

Евстигнеева Л. П., Евстигнеев Р. Н. (2010). Экономика как синергетическая система. М.: Ленанд; URSS. [Evstigneeva L. P., Evstigneev R. N. (2010). Economics as a synergetic system. Moscow: Lenand; URSS. (In Russian).]

Евстигнеева Л. П., Евстигнеев Р. Н. (2011). Новые грани ментальности. Синергетический подход. М.: Ленанд; URSS. [Evstigneeva L. P., Evstigneev R. N. (2011). New sides of mentality. A synergetic approach. Moscow: Lenand; URSS. (In Russian).]

Евстигнеева Л. П., Евстигнеев Р. Н. (2016). Стратегия экономического развития России: теоретический аспект. М.: Ленанд; URSS. [Evstigneeva L. P., Evstigneev R. N. (2016). The strategy of Russia's economic development: A theoretical aspect. Moscow: Lenand; URSS. (In Russian).].

Иванов Вяч. Вс. (2015). К истории монадологии как учения о непрерывных единствах // Вопросы философии. № 11. С. 99 — 124. [Ivanov V. Vs. (2015). Towards the history of monadology as a doctrine of discontinuous unity. Voprosy Filosofii, No. 11, pp. 99 — 124. (In Russian).]

Комаров В. (2015). Стратегия экономического развития: время обновить парадигму? // Экономическая политика. № 6. С. 24 — 39. [Komarov V. (2015). The strategy of economic development: Is it time to update the paradigm? Ekonomicheskaya Politika, No. 6, pp. 24—39. (In Russian).]

Кондратьев Н. Д. (2002). Большие циклы конъюнктуры и теория предвидения. Избранные труды. М.: Экономика. [Kondratieff N. D. (2002). Long cycles of conjuncture and the prediction theory. Selected works. Moscow: Ekonomika. (In Russian).]

Маевский В. И., Малков С. Ю. (2013). Новый взгляд на теорию воспроизводства. М.: ИНФРА-М. [Mayevsky V. I., Malkov S. Yu. (2013). A new view on reproduction theory. Moscow: INFRA-M. (In Russian).]

Механик А. (2016). Технологии изменят мир, и мы его не узнаем // Эксперт Online. № 5. [Mekhanik A. (2016). Technologies will change the world and we will not recognize it. Expert Online, No. 5. (In Russian).]

Ореховский П. А. (2015). Авторитетный дискурс российского экономиста // Общественные науки и современность. № 6. С. 97—115. [Orekhovsky P. A. (2015). Authoritative discourse of Russian economist. Obshchestvenye Nauki i Sovremennost, No. 6, pp. 97—115. (In Russian).]

Пайтген Х.-О., Рихтер П. Х. (1993). Красота фракталов. Образы комплексных динамических систем. М.: Мир. [Peitgen H.-O., Richter P. H. (1993). The beauty of fractals. Images of complex dynamical systems. Moscow: Mir. (In Russian).]

Полтерович В. М. (2015). От социального либерализма к философии сотрудничества // Общественные науки и современность. № 4. С. 41 — 64. [Polterovich V. M. (2015). From social liberalism to philosophy of partnership. Obshchestvenye Nauki i Sovremennost, No. 4, pp. 41 — 64. (In Russian).]

Рубинштейн А. Я. (2012). Социальный либерализм: к вопросу экономической методологии // Общественные науки и современность. № 6. С. 13—34. [Rubinstein A. Ya. (2012). Social liberalism: The issue of economic methodology. Obshchestvenye Nauki i Sovremennost, No. 6, pp. 13—34. (In Russian).]

Степанова М. (2016). В поисках отвергнутого времени // Коммерсантъ Weekend. 29 янв. [Stepanova M. (2016). In search of repudiated time. Kommersant Weekend, January 29. (In Russian).]

Эксперт (2015). Послание как стратегия // Эксперт Online. № 50. [Expert (2015). Message as a strategy. Expert Online, No. 50. (In Russian).]

Karagiannis N., Madjd-Sadajadu Z. (2012). A new economic strategy for the USA: A framework of alternative development notions. Forum for Social Economics, Vol. 41, No. 2—3, pp. 131 — 165.