Теория стоимости в экономической науке

Своеобразное "изгнание" политэкономической теории К. Маркса из экономической литературы, прежде всего учебной, произошло в годы реформ столь же административно и волюнтаристски, как изменения в сфере экономики, права, политики, идеологии. Если англо-саксонская экономическая доктрина на Западе, постепенно избавляясь от остатков трудовой парадигмы А. Смита и Д. Рикардо, исподволь готовила себе идола в виде маржинальной теории обмена и потому намеренно игнорировала теорию стоимости К. Маркса, то состояние современной российской экономической мысли представляет собой более пеструю в концептуальном плане картину.

Из одной крайности многие ударились в другую. Немало из числа тех, кто в советский период прикладывал усилия к формальной канонизации теории Маркса вместо ее развития и применения к познанию противоречивой реальности, занялось низвержением научной политэкономии и утверждением "экономике", приняв роль более или менее прилежных эпигонов "неоклассической" идеологии. Многие, в прошлом вынужденные колебаться, неотягощенные избыточной методологической подготовкой, безболезненно перешли от политэкономии капитализма и социализма к изложению премудростей "экономике". Фактически в нашей стране была допущена идеологизация экономического образования всех ступеней, включая высшие.

Но отрыв от практики не может быть бесконечным. И нынешняя социально-экономическая действительность пореформенной России все явственнее обнаруживает безжизненность постулатов и моделей, которыми изобилует заокеанский курс экономики, вскрывает непригодность "экономике" для обоснования ответов на вопросы нашей жизни. В результате маятник вновь качнулся в другую сторону. Заметно растущее разочарование академических работников и преподавателей обусловило новый парадокс: внешнее признание навязываемой образовательными стандартами экономической идеологии сопровождается внутренним неприятием ее сомнительных концептуальных основ.

В создавшейся ситуации ряд теоретиков в конце концов уходят в сферу конкретно-экономических дисциплин и прикладных исследований "переходной экономики", утрачивая интерес к вопросам общей экономической теории. И лишь немногие пытаются возобновить критику "экономике" в рамках анализа его имманентных противоречий и эвристической ограниченности (1) . Такая позиция вступает в коллизию с административно утверждаемыми установками и образовательными стандартами, поскольку является следствием осознания и понимания всего того ущерба, который наносится российской экономической науке идеологизацией учебных курсов. В этой позиции нам видится проявление потребности общества противостоять чуждой и некритически заимствованной извне идеологии (и мифологии), привносимой в индивидуальное и общественное сознание.

В борьбе против научной политэкономии сторонники "экономике" главные свои усилия сосредоточили на дискредитации и опровержении того, без чего были бы немыслимы ни классическая политическая экономия, ни "Капитал" К. Маркса - трудовой теории стоимости. Надо сказать, в ходе дискуссии о роли теоретического наследия Маркса остались без ответа достаточно резкие, безапелляционные и пафосные заявления по этому вопросу. А они не столь безобидны для будущего экономической науки и заслуживают того, чтобы обратить на себя должное внимание.

Одни из "ликвидаторов" трудовой теории стоимости приникают к маржинализму: "... полезность и спрос, а не трудовая теория стоимости адекватно отражают процесс ценообразования" (2). Другие пытаются опереться на факты вроде карточной системы: "... Самый убедительный, причем сугубо практический аргумент против трудовой теории ценности появился в XX в. в некоторых странах с плановой экономикой: после введения карточных систем рационирования потребления возникают рынки самих карточек. Никаких трудовых или вообще затратных соотношений нет, но пропорции обмена карточек есть!"(3) Третьи прибегают к двусмысленным суждениям типа "... трудовая теория стоимости является односторонней, требует расширения и углубления" (4). Подобная ссылка на односторонность внушает представление не о том, что в "Капитале" общая теория стоимости излагается применительно к логике постижения капитала методом восхождения от абстрактного к конкретному и поэтому не может излагаться иначе, а о том, что следовало бы дополнить ее "достижениями" субъективной теории полезности и цены.

Хотя идея "синтеза" в духе Э. Бернштейна и М. Туган-Барановского далека от оригинальности и не пользуется признанием в "экономике", для некоторых исследователей она показалась спасительной для настоящего и будущего трудовой теории стоимости. Так, В. Афанасьев практически во всех новациях австрийской школы видит не иррациональное восприятие бытия товаровладельцев, а прямое продолжение и конкретизацию трудовой теории Смита - Рикардо - Маркса. Он пишет: "... Фактически трудовая теория стоимости и теория субъективной ценности рассматривают одну и ту же проблему формирования общественно необходимых затрат труда на производство товара. ... Каждая из данных теорий дает лишь одностороннее знание, и оно - по идеологическим причинам - абсолютизируется и изображается как единственно возможная и притом целостная система" (5).

Разумеется, было бы удивительным, если бы маржиналистская теория вообще не отражала определенные экономические реалии, но весь вопрос заключается в степени глубины и системности этого отражения, а значит - в его рациональности. И не случайно там, где у В. Афанасьева речь идет о развитии собственно трудовой теории стоимости, необходимости в ее субъективной "конкретизации" почему-то не возникает. Зато когда он переходит к объяснению вклада субъективной школы, именно трудовая теория является языком содержательного "перевода" ее новаций. В итоге ответ на вопрос, что приобретает трудовая теория стоимости от такого варианта ее конкретизации и развития, явно следует отнести к числу риторических.

Особенно заметны усилия по дискредитации и вытеснению трудовой теории стоимости из современного научного оборота на "ниве" курсов истории экономической мысли, где специфика предмета не позволяет уклониться от рассмотрения "неудобных вопросов" и "неприятных имен". В отдельных учебниках можно даже встретить нечто вроде жалобы: "...В подавляющем большинстве постсоветских российских публикаций, содержащих историко-экономические экскурсы и обобщения, по-прежнему очевидна именно классовая позиция осмысления эволюции экономической науки ... " (6) Причем порой критический запал настолько силен, что достается не только таким "блудным сынам" классической школы, как Д. Рикардо и К. Маркс, но и вполне благопристойному предтече "экономике" Ж.Б. Сэю, так как, мол, лишь "...в конце XIX в. маржиналисты второй волны в лице А. Маршалла и других ученых доказали тупиковую сущность и теории трудовой стоимости, и теории издержек производства, поскольку в их основе лежит затратный принцип" (7) .

Заметим, что данное "понижение в правах" Ж.Б. Сэя не вполне справедливо хотя бы по той причине, что именно он выдвинул ключевую в маршаллианской теории рыночного равновесия идею о разных основах цены у покупателя и продавца: первый, по его мнению, в определении цены исходит из полезности товара, тогда как второй - из издержек его производства (суммы доходов собственников факторов производства).

Главная задача нашего последующего изложения заключается в ответе по существу на очередной раз навязываемую проблему "тупика" трудовой теории стоимости и превосходства над ней маршаллианской теории цены. Для этого мы готовы воспользоваться советом, в соответствии с которым акцент должен делаться " ... не на конечные результаты того или иного автора, а на его подход и логику" (8). Разумеется, если при этом не будет соответствия именно законам логики, неизбежен выход за пределы сферы рационального, т. е. научного мышления. Правда, как было замечено мудрыми, если речь идет о тайне происхождения самого святого - прибыли, то законы логики "отдыхают".

Чтобы разобраться в сути и степени обоснованности претензий к трудовой теории стоимости, приведем их перечень, представленный на страницах упомянутого официально рекомендованного учебника истории экономических учений:

• имело место игнорирование индивидуальной мотивации в поведении покупателей и полезности благ в ее субъективной определенности, в том числе и значения степени насыщения потребности для определения субъективной основы цены - предельной полезности;
• наблюдалась тенденциозность в оценке значения каузального подхода в ущерб функциональному, что в свою очередь привело к недооценке в экономической науке значения полезности, потребления, спроса, преувеличению роли издержек, производства, предложения;
• трудовая, или "однофакторная", трактовка стоимости не учитывает многофакторной природы производства и участия других факторов в создании стоимости;
• количественная определенность экономических явлений рассматривается лишь посредством средних величин при игнорировании их предельных значений, что не дает возможности постичь их действительную сущность;
• трудовая теория стоимости (в отличие от теории предельной полезности) осталась по существу "недоказанной" (9).

Так как основная сложность критики этой "критики" трудовой теории заключается в игнорировании ее субъектами эмпирических и логических основ, делающих невозможным иное теоретическое определение стоимости товаров, кроме как затраченным на их производство трудом в его абстрактно-всеобщей определенности, специально оговорим ряд ее, на наш взгляд, бесспорных исходных посылок:

• мы будем иметь дело с меновым сообществом, т. е. совокупностью людей, регулярно и попеременно выступающих в роли продавцов и покупателей;
• предполагаем, что данные субъекты действуют рационально (как минимум стремятся продать дороже, а купить дешевле), причем рациональность поведения предполагает вменяемость этих лиц, т. е. способность адекватно воспринимать свои и чужие потребности, а также средства их удовлетворения;
• рациональное поведение товаровладельцев имеет "равнодействующую" в виде эквивалентности меновых сделок, природа которой для них не является очевидной;
• обоснование должно строиться на принципе каузальности, поскольку только в этом случае можно получить рациональные суждения, исключающие наличие софистики, "плоских тавтологий", "порочного логического круга".

Исходя из этих предпосылок приступим к осмыслению проблемы "тупика" и "необоснованности" трудовой теории стоимости.

Стоимость как феномен товарного обмена есть явление, безусловно, экономическое, предполагающее регулярные возмездные отношения между собственниками. Вместе с тем в теоретическом восприятии она имеет и строгую логическую определенность, понимание которой исключает произвол в трактовке ее собственно экономического содержания и субстанции.

Логическая определенность стоимости товаров впервые была установлена Аристотелем. В обмене взятых в известной пропорции двух товаров он усмотрел акт равенства (5 лож = 1 дому), возможный как рациональное действие лишь при условии соизмеримости этих товаров и, следовательно, при наличии у них общего качества, собственно и делающего их соизмеримыми. В содержательном смысле Аристотелю не удалось найти искомое общее качество товаров, и факт эквивалентности их обмена остался для него парадоксом, но это не мешает сделать ряд обобщений логического порядка.

Во-первых, стоимость в логическом смысле есть общая качественная определенность всех обмениваемых "вещей". Всякое измерение предполагает, что установлению количественной определенности одного предмета через другой предшествует их сведение к общему качеству. Во-вторых, нечто может быть мерой разных вещей, если оно связано с ними общим качеством и в то же время внешне отличается от них (10) . В-третьих, факт действительного использования одной меры к разным вещам есть эмпирическое проявление и доказательство наличия у них общего качества.

Так выступает ли полезность товаров их стоимостью? И кто прав - Сэй, утверждавший, что полезность придает товару стоимость ("меновую ценность"), или Рикардо, считавший, что полезность необходима меновой стоимости, но не может быть ее источником и мерой?

Прежде всего необходимо определиться, о какой полезности должна идти речь. Полезность внешних для человека вещей есть явление не только общества товаровладельцев. Как индивид человек воспроизводит себя лишь посредством удовлетворения совокупности предметно-вещественных и духовных потребностей. При этом взятые вне отношения к потребностям человека и не будучи адекватными им вещи и нематериальные эффекты не представляют для людей полезности (потребительной ценности). Разумеется, из этого не следует, что свойства вещей, делающие их полезными для людей, существуют лишь в их представлении и благодаря этим представлениям (11).

Кроме того, это не отменяет примата объективного в природе человеческих потребностей, ведь даже потребность в отправлении религиозных обрядов требует наличия определенных культовых атрибутов, имеющих вполне определенные материальные свойства.

Детерминация полезности свойств внешних для человека "вещей" его потребностями не делает ее явлением субъективного порядка. В определенной мере это признавал даже К. Менгер, у которого субъективная полезность "появляется" лишь при объяснении меновой ценности благ. Однако в обыденном сознании полезность вещей воспринимается как исключительно субъективное явление. В действительности момент индивидуализации потребностей не отрицает их объективности, так как он, во-первых, всегда имеет рациональное основание и, следовательно, объяснение и, во-вторых, характеризуется вполне воспринимаемой и осознаваемой границей. Что касается момента идеального, то оно есть лишь мысленное отражение чувственно воспринимаемых субъектами обмена свойств предметов как адекватных (или неадекватных) их потребностям (12). В конечном счете соответствие идеального образа полезности вещи потребности проверяется ее реальным использованием.

Таким образом, как только выходим за пределы объективного в характеристике полезности благ, оказываемся в сфере нерациональных и мнимых представлений. Субъективная полезность как факт жизнедеятельности менового сообщества, где каждый удовлетворяет свои потребности путем производства для частного обмена и тем самым постоянно вынужден проверять адекватность своего восприятия полезности обмениваемых товаров, просто не может иметь для него существенного значения.

Когда Д. Рикардо полагает, что "он (Сэй. - В.В.), несомненно, не имеет правильного понятия о том, что подразумевается под стоимостью, когда утверждает, что стоимость товара пропорциональна его полезности", то исходит из объективного восприятия полезности. Д. Рикардо замечает, что меновая стоимость железа ниже, чем меновая стоимость золота, "... хотя, вероятно, все люди считают его (золото. - В.В.) менее полезным металлом" (13) . Представить полезность в субъективном восприятии - значит признать правильным обратное утверждение: если стоимость товаров определяется их полезностью, а на рынке фунт золота в среднем в две тысячи раз дороже фунта железа, то из этого следует, что золото в две тысячи раз полезнее железа. Эта анекдотическая ситуация в маржинализме "снимается" введением категории мнимой абстрактной или субъективной полезности. Видимо, не случайно "апостолы" предельной полезности оказываются достаточно избирательными и "не замечают" убийственную для них аргументацию Д. Рикардо.

Однако если фраза "копать от забора и до обеда" воспринимается как анекдот (поскольку в ней сопоставляются разные качественные определенности - пространство и время), то мнимая субъективная полезность всерьез рассматривается в "экономике" как основа цены. И если бы не было нынешнего превознесения преимуществ неоклассической теории обмена, то вновь возвращаться к вопросу о рациональном содержании этого "туманного понятия" просто не было бы необходимости (14). Но "мумия" стоимости - субъективная полезность - упорно возвращается вместе с "экономике" в российскую экономическую науку (15).

Как объективная полезность (потребительная стоимость) один товар отличается от другого, тогда как своей меновой стоимостью и ценой они обнаруживают общую (стоимостную) определенность. Факт существования товаров-субститутов не меняет принципиальной стороны дела ввиду узких рамок этого явления. Вместе с тем в теории стоимости Маркса потребительная стоимость не только выступает как "определенность формы" стоимости, но и представляет один из регуляторов количественной определенности стоимости - общественно необходимых затрат труда. Последние лишь на первый взгляд характеризуют величину стоимости единицы товара. На самом же деле они оказываются затратами на единицу удовлетворяемой данным товаром общественной потребности. "Закон стоимости, - формулирует Маркс в третьем томе "Капитала", - в действительности проявляется не по отношению к отдельным товарам или предметам, но каждый раз по отношению ко всей совокупности продуктов отдельных обособившихся благодаря разделению труда общественных сфер производства; так что не только на каждый отдельный товар употребляется лишь необходимое рабочее время, но и из всего общественного рабочего времени на различные группы употреблено лишь необходимое пропорциональное количество. Ибо условием остается, чтобы товар представлял потребительную стоимость" (16).

Интенсивность потребительной стоимости (полезности) оказывает регулирующее воздействие на количество общественного рабочего времени, необходимого для удовлетворения определенной совокупной общественной потребности, а именно повышение интенсивности полезности, не сопровождаемое пропорциональным ростом затрат рабочего времени на ее создание, в конечном счете сокращает и совокупные, и "единичные" общественно необходимые затраты труда. Для Маркса вовсе не представлялось загадочным и необъяснимым, когда покупатели предпочитают товар с более интенсивной полезностью, хотя он обходится им в данный момент дороже, чем его менее качественный аналог. Но он дороже не потому, что более полезен (это объективная видимость явления), а потому что удовлетворяет большую долю совокупной потребности и фактически уменьшает (при вышеназванном условии) затраты покупателей труда на удовлетворение единицы последней. В этом же заключается стоимостная "подноготная" используемого в практике торговли соотношения "цена/качество". Что же касается возражения о том, что здесь забыт другой субъект обмена - продавец, имеющий якобы иное представление о стоимости и цене, то это очередная иллюзия. В меновом обществе люди регулярно меняют "маски" продавца и покупателя и, следовательно, рациональное восприятие субстанции стоимости товаров для них не может быть различным (17).

В свете действительной роли объективной полезности товаров в формировании величины их стоимости можно утверждать, что рациональное распределение дохода потребителем характеризуется не равенством взвешенных мнимых предельных полезностей, как это трактуется в маржиналистской теории, а максимизацией насыщения субординированных потребностей субъекта, доступных ему как обладателю определенного социального статуса и количественно определенного дохода, распределяемого им в соответствии со сформировавшимися у него индивидуальными предпочтениями. Разумеется, заданная сумма дохода тратится с учетом степени насущности потребностей и их возвышения. При этом бессмысленно искать некое интегральное выражение полезности набора разных товаров, тем более усматривать ее в его интегральной цене, т. е. в потенциально истраченном доходе.

Что касается ординалистской, или порядковой теории потребительского поведения, то она лишь на первый взгляд исходит из сугубо эмпирических посылок и свободна от необходимости наделять рыночных субъектов способностью к измерению субъективной полезности. Даже беглое знакомство с этой "конструкцией" показывает, что порядковая полезность и кривые безразличия в конечном счете определяются при допущении реальности и количественной соизмеримости субъективной полезности разных благ. В частности, конфигурация кривых безразличия (выпуклость к началу координат) геометрически отражает априорное гипотетическое условие - постоянность общей (субъективной!) полезности наборов из двух товаров, когда один из них последовательно замещает другой. Но если потребителю не нужно различать (следовательно, соизмерять) абсолютное значение величин полезностей разных наборов, то непонятно как он рационально избирает более предпочтительную кривую безразличия.

Упрек в тенденциозном превознесении роли предложения, производства и издержек классической школой и Марксом также относится к числу "аргументов" для непосвященных. Д. Рикардо писал Т. Мальтусу: "Вы говорите, что спрос и предложение регулируют стоимость. Сказать так - значит, по моему мнению, ничего не сказать..." (18). Оказывается, "тенденциозность" Рикардо идет даже дальше того, в чем обвиняют трудовую теорию стоимости ее суровые российские критики - в определении стоимости товаров он игнорирует не только спрос, но и предложение.

Почему же при объяснении стоимости и естественных цен товаров Рикардо не считал необходимым прибегать к явлениям "спроса" и "предложения"?Во-первых, уже при ближайшем рассмотрении спроса и предложения исчезает их внешняя противоположность, и они оказываются тождественными в своей стоимостной определенности (как явления, измеряемые одной и той же мерой - деньгами). В результате будет иметь место бессодержательное определение категории стоимости: стоимость товара определяется взаимодействием стоимостей, представленных спросом и предложением (19).

Во-вторых, есть цены рыночные (сиюминутные) и есть естественные, или равновесные (их средние значения за длительный период времени). Еще А. Смит писал: "Таким образом, естественная цена как бы представляет собою центральную цену, к которой постоянно тяготеют цены всех товаров. Различные случайные обстоятельства могут иногда держать их на значительно более высоком уровне и иногда несколько понижать их по сравнению с нею. Но каковы бы ни были препятствия, которые отклоняют цены от этого устойчивого центра, они постоянно тяготеют к нему".

Поэтому "равновесная цена" Маршалла не является открытием для классической школы. Достаточно сопоставить определение естественной цены у А. Смита со следующим замечанием А. Маршалла: "Когда спрос и предложение пребывают в равновесии, количество товара, производимого в единицу времени, можно назвать равновесным количеством, а цену, по которой он продается, равновесной ценой" (20) .

Что касается рыночных цен, то на первый взгляд их значения всецело определяются только соотношением спроса и предложения. Но если бы это было так, то в этом случае естественные цены всех товаров имели бы нулевое значение. Поскольку такого не наблюдается, значит, в основе как естественных, так и рыночных цен лежит нечто иное, нежели спрос и предложение. Кроме того, естественные цены как средние рыночные цены уже предполагают ситуацию, когда спрос и предложение представляют уравновешивающие друг друга "силы" (21).

Научная логика неумолимо движет к необходимости признания "издержек" как явления первичного по отношению не только к спросу, но и предложению. Эта логика причинности на самом деле присуща в завуалированном виде и А. Маршаллу, поскольку провозглашенное им равное участие спроса и предложения, полезности и издержек в регулировании рыночной цены в конечном счете им же и опровергается.

Маржиналисты считают крупнейшей научной заслугой Маршалла не только синтез в теории цены ("стоимости") новой для того времени теории субъективной полезности и теории издержек классической школы, но и учет временного фактора - разграничение при исследовании спроса и предложения короткого и долгосрочного периодов. Оказывается, что в коротком периоде приоритет в регулировании цены принадлежит спросу, поскольку предложение в этих временных пределах остается неэластичным. Но и рыночная цена в коротком периоде, как правило, не является равновесной. Последняя реальна скорее для долгосрочного периода, когда, с одной стороны, взаимно погашаются отклонения колебаний спроса, а с другой - реально изменяются предложение товаров и детерминирующие его издержки.

Так что же имеем в итоге?

Вместо последовательного осуществления провозглашенного примата функционального принципа исследования над каузальным Маршалл фактически реализует каузальную традицию классической политэкономии, ибо идентичность подходов здесь представлена не только признанием издержек в качестве конечной основы рыночных цен, но и воспроизведением в завуалированном виде каузальной цепочки (издержки -> цена долгосрочного периода, или равновесная цена -> цена короткого периода). Иначе говоря, цепочки давно раскрытой классической школой причинно-следственной связи между стоимостью, естественными и рыночными ценами. Поэтому если классическая теория цены и заслуживает упрека в "тенденциозности", то не в меньшей степени его заслуживает "нетенденциозная" будто бы концепция цены Маршалла При этом в логическом и содержательном отношении последняя представляет собой не здоровый теоретический "побег", возросший на сгнивших останках "тупикового затратного подхода", а скорее мумифицированную теорию стоимости классической школы.

Данная констатация имеет под собой веские и известные в науке доводы, которые сторонники "экономике", к сожалению, не воспринимают либо из-за нежелания следовать требованиям законов логического мышления, либо исходя из желания обходить их при изложении "неудобных" с социально-политической точки зрения вопросов. А это есть не что иное, как изгоняемый ими же из истории экономической мысли классовый подход. Как справедливо заметил О. Ананьин, "препятствием к научному поиску служит не отсутствие ценностных установок, а их прямое или косвенное навязывание. Деилогизированными в социальном познании могут быть только частные "мелкотравчатые" темы. Впрочем выбор таких тем - тоже ценностный выбор" (23).

"Сведение" Маршаллом рыночных цен к издержкам, т. е. фактически объявление издержек законом цен (24), возможно, и было бы теоретически приемлемым, если бы не ряд сопровождающих его логических изъянов. Прежде всего бросается в глаза, что покупатели и продавцы в цене товара имеют измеренные одной и той же мерой (деньгами) разные качественные определенности товара - его субъективную полезность и издержки производства. А это с точки зрения логики означает, что ни субъективная полезность, ни издержки не являются соизмеряющим качеством, что в лучшем случае их необходимо "свести" к тому, что делает и их, и деньги тождественными друг другу.

Другой логической проблемой теории цены Маршалла оказывается наличие тавтологии в трактовке качественной определенности цены через величину издержек: цена товара равна сумме цен потребленных при его производстве ресурсов. И как бы ни напрягалась мысль в систематизации перечня реальных и мнимых издержек "тягот труда" и "тягот ожидания" инвесторов и предпринимателей, как бы ни изощрялись в поиске аргументов в пользу восприятия факторных доходов в качестве издержек по производству благ, все дальше уходя от факта эксплуатации наемных рабочих, остается проблема: и издержки в целом, и конституирующие их факторные доходы измеряются деньгами. Следовательно, по своей внутренней качественной определенности они представляют собой стоимостные образования. Полученная трактовка цены (стоимости) товара как суммы цен (стоимостей) потребленных факторов производства, мягко говоря, не отягощена содержательностью. Попытка же "свести" каждый вид факторных издержек к измеренным в деньгах тяготам применения фактора его собственником не только не дает искомого общего качества, а скорее уводит науку в сферу несопоставимых или вовсе мнимых явлений типа "субъективной полезности".

Теперь попытаемся разобраться с ущербностью "однофакторного" подхода в трудовой теории стоимости, когда способность создания стоимости "вменяется" только одному "фактору" - труду.

Во-первых, труд не фактор, ибо труд есть суть производства. Как процесс создания некого полезного эффекта он всегда представляет собой человеческую (целесообразную) деятельность или адекватное преобразование рабочей силой вещества природы посредством определенных, заранее созданных орудий труда. Обособленными в форме частной собственности разных лиц факторами производства (а не органическими составляющими труда в его рациональном содержании) предметы труда, средства труда и рабочая сила предстают лишь в условиях капиталистического общества, господствующий класс которого, существуя за счет отчуждения условий труда от рабочей силы, всемерно способствует "продвижению в умы" иррациональных ходячих представлений, мифологизирующих и увековечивающих это отчуждение, в том числе факторную концепцию производства.

Во-вторых, труд в рассмотренной выше конкретной определенности является процессом создания потребительной стоимости товара, а его стоимость он образует в своей абстрактно-всеобщей определенности. Критики марксовой трактовки субстанции стоимости обычно противопоставляют ей тезис о неоднородности затрат труда и, следовательно, его несоизмеримости в единицах рабочего времени. Однако именно неоднородность частных работ в их индивидуально-абстрактной определенности собственно и предопределяет существование общественно необходимого труда или рабочего времени как стоимости товаров.

И если оппоненты Маркса не способны понять его позицию в том виде, в каком она представлена в первой главе первого тома "Капитала", то, может, им поможет знакомство с его критикой теории рабочих денег прудонистов, а также с оценкой Ф. Энгельсом аналогичных взглядов К. Родбертуса: "Если бы он (Родбертус. - В.В.) исследовал при помощи чего и как труд создает и, следовательно, также определяет и измеряет стоимость, то он пришел бы к общественно необходимому труду - необходимому для отдельного продукта по отношению как к другим продуктам такого же рода, так и ко всей общественной потребности. Это привело бы его к вопросу о том, как совершается приспособление производства отдельных товаропроизводителей к совокупной общественной потребности, а вместе с тем сделало бы невозможной и всю его утопию (всеобщий обмен товаров на основе индивидуального рабочего времени. - В.В.)" (25) .

Таким образом, и в этом пункте отрицания трудовой теории его логика рассчитана на поверхностное восприятие экономических явлений обыденным сознанием.

Наконец, как обстоит дело с предельными и средними значениями "экономических переменных"?

Для классической политэкономии действительно не было характерным рассмотрение экономических явлений в "разрезе" их предельных количественных характеристик. Наши критики объясняют это тем, что, с одной стороны, сама высшая математика еще не стала осознаваться в качестве "общего языка" и метода научных дисциплин, а с другой стороны, экономисты классической школы не имели должной математической подготовки, потому ограничивались применением основных действий арифметики. Отсюда якобы вытекает то преувеличенное внимание к средним, а не предельным параметрам экономических явлений. Неоклассическая же теория выходит якобы на новый, более высокий уровень познания экономики благодаря своему пониманию определяющего значения ее предельных количественных характеристик и использованию для их адекватного познания соответствующего математического аппарата.

На первый взгляд это объяснение соответствует истине. Никто из выдающихся фигур классической школы от В. Петти до К. Маркса не имел базового математического образования, тогда как А. Маршалл был "дипломированным" математиком, а его соратники и ученики читали математические курсы и свободно излагали свои экономические "теоремы", используя аппарат дифференциального исчисления. Однако не все так просто. Если при жизни В. Петти дифференциальное исчисление еще не стало освоенным достоянием математической науки, то Д. Рикардо знал математику в современном для него состоянии. Изучал и высоко оценивал возможности дифференциального исчисления К. Маркс. Но факт остается фактом: в своих изысканиях они отталкивались от средних количественных значений экономических явлений. И это не случайность или недопонимание - это осознанная и единственно правильная в рамках решаемых задач методологическая позиция.

Первостепенной задачей классической политической экономии был переход от описания фактов естественной (для Маркса - буржуазной) экономической жизни к постижению ее внутренних причинных связей - естественных (для Маркса - конкретно-исторических) законов. Эти законы имеют не только качественную, но и количественную определенность. Последняя проявляется в хаотичных, на первый взгляд случайных значениях какого-либо экономического факта. И лишь "выход" на его репрезентативные средние параметры позволяет воспринимать их как устойчивые, или закономерные значения, порождает вопрос о наличии и необходимости познания закона данного экономического факта (фактов).

"Случайные" рыночные цены становятся в определенности естественных (средних) цен устойчивыми положительными величинами, имеющими своим законом стоимость или затраченный на единицу удовлетворяемой потребности абстрактно всеобщий труд. Собственная количественная определенность последнего также тяготеет к средним условиям создания полезного эффекта (при наличии субституции - эффектов), удовлетворяющего данную потребность.

С тех пор в концептуальном "оснащении" неоклассическая теория "ценности" принципиально не изменилась, а невероятно разросшийся математический аппарат из средства расширения границ экономического познания имеет тенденцию превращаться в нечто самодовлеющее по отношению к нему, затмевать его собственно экономическое содержание и не может преодолеть отсутствие внутреннего единства, целостности "экономике".