Мезоинституты: умножение сущностей или развитие программы экономических исследований?

Шаститко А.Е.

Введение

После присуждения премии памяти А. Нобеля в области экономики ученым, чьи имена ассоциируются с исследованиями в русле новой институциональной экономической теории (НИЭТ), — Р. Коузу (1991 г.), Д. Норту (1993 г.), Э. Остром и О. Уильямсону (2009 г.) — данное направление получило широкое признание среди ученых, работающих в рамках не только упомянутой выше, но и конкурирующих исследовательских программ. Как минимум это предполагает, что теперь необходимо считаться с полученными результатами в исследовании множества экономических проблем, которые так или иначе затрагивают институциональные аспекты взаимодействия экономических агентов, их условия и эффекты на разных уровнях общественных отношений.

Один из признаков респектабельности теории — ее включение в учебные планы ведущих университетов и бизнес-школ, появление хрестоматий, в данном случае — Handbook of New Institutional Economics (Menard, Shirley, 2005). Однако для учебного процесса в целом характерен довольно высокий уровень консерватизма в подходах к обучению, в том числе в части изучаемых концепций. Это позволяет, с одной стороны, экономить на усилиях преподавателей, а с другой — обеспечивать определенную преемственность.

Вместе с тем сама теория не стоит на месте, и исследователи предлагают новые концепции, причем не только наряду, но и вместо использовавшихся ранее. Возникает вопрос о необходимости корректировать сетку координат, в которых был организован дискурс как в рамках самой исследовательской программы, так и между программами одной научной дисциплины. Нужно ли включать предложенные изменения концептуального каркаса НИЭТ (как, впрочем, и в других направлениях исследований) в учебные предметы для студентов? И если да, то когда, в каком контексте? Какие новые результаты можно получить, принимая новые концепции не ad hoc, а системно? Единственное, что более или менее понятно без детального обсуждения: предметный и операциональный ответ, который в то же время был бы универсальным, вряд ли существует.

Цель данной статьи — представить «за» и «против» нововведения, предложенного К. Менаром и коллегами: заменить привычные, в том числе российскому исследователю, а также многим поколениям студентов концепции институциональных соглашений (institutional arrangements) и механизмов управления трансакциями (mechanisms of governance) (а значит, и институциональной среды, institutional environment) на триаду «макро-, мезо- и микроинституты». Наиболее важен, на наш взгляд, вопрос о введении концепции мезоинститутов. Вот почему в данной статье именно они находятся в центре внимания.

Для структурирования дискуссии предлагается такая последовательность обсуждения: в первом разделе содержится обзор литературы, которая относится к ключевым теоретическим основаниям исследуемой проблематики. Во втором разделе рассматриваются элементы теоретической схемы, в которой мезоинституты замещают/дополняют концепции, использовавшиеся в прошлом (и по-прежнему используемые в настоящем, в том числе российскими экономистами). В третьем разделе подробно обсуждаются различные аспекты применения концепции мезоинститутов на примере нескольких сфер экономических отношений и связанных с ними направлений государственной политики. В заключение представлены выводы и возможная траектория развития дискуссии по данному вопросу.

Обзор литературы

Система координат в экономической теории XX в. претерпела существенные изменения после публикации двух работ Р. Коуза, изданных соответственно в 1937 и 1960 гг. (Коуз, 1993), поскольку в научный оборот на систематической основе, а не в качестве гипотез к случаю, были введены понятия институтов и трансакционных издержек в рамках принципа методологического индивидуализма. Отметим, что аналоги концепции трансакционных издержек можно найти и в более ранних произведениях других исследователей, например во втором томе «Капитала» К. Маркса, где обсуждается проблематика издержек обращения (Маркс, 1961; Шаститко, 2018). Однако оформилась данная концепция несколькими десятилетиями позже и в рамках программы исследований, которая не имеет прямого отношения к работам Маркса.

Операционализация предложенного Коузом исследовательского подхода потребовала еще несколько десятилетий и была тесно связана с объяснением разнообразия форм экономической организации и обрамляющих экономическую деятельность институтов. Такое объяснение позволяло, в частности, на концептуальном уровне преодолеть важную для построения конкурентной политики, которая адекватна реалиям хозяйственной жизни, проблему «негостеприимной традиции в антитрасте» (Коуз, 1993. С. 64; Уильямсон, 1996. С. 574-603; Joscow, 2002). В ее рамках многие нестандартные с точки зрения характеристик конкурентного рынка коммерческие практики интерпретировались многими регуляторами и исследователями в терминах монополизации с соответствующими нормативными выводами в части правоустановления и правоприменения.

Л. Дэвис и Д. Норт (Davis, North, 1971) предложили различать системообразующие институты, которые формируют институциональную среду, и правила, с помощью которых действующие лица и группы интересов взаимодействуют друг с другом, конкурируя и кооперируясь, — институциональные соглашения. Отсюда, кстати, возможность и смешанной формы взаимодействия — кооперенции (от слова coopetition; см.: Nalebuff, Branderburger, 1998). Именно понятия институциональной среды и институциональных соглашений позволили Уильямсону в работе 1985 г. «Экономические институты капитализма» сформулировать концептуальные рамки экономической теории трансакционных издержек — классической стала трехуровневая схема («институциональная среда — институциональные соглашения — индивид») — и показать наличие альтернативных исследовательских традиций, которые не только попадают в широкие рамки НИЭТ (подробнее см. в: Фуруботн, Рихтер, 2005; Шаститко, 2010), но и выходят за ее пределы. В частности, именно в связи с построением и применением данной схемы получили объяснение три базовые дискретные структурные альтернативы на уровне институциональных соглашений: рынок, гибрид и фирма (Уильямсон, 1996; Williamson, 1996). Применение указанного подхода к структурированию институтов (или как минимум представление концепции на уровне определений) получило широкое распространение, в том числе в учебном процессе (Аузан, 2005; Одинцова, 2009; Малкина и др., 2015; Олейник, 2002; Грошев, Миэринь, 2014 и др.).

Первые обобщения результатов операционализации ключевых концепций в рамках НИЭТ (1987 г.) были представлены в сборнике, посвященном 50-летию выхода работы Коуза «Природа фирмы» (Уильямсон, Уинтер, 2001). Однако в то время остались нерешенными многие методологические вопросы, которые вызывали споры между исследователями, в том числе в рамках ежегодных конференций Международного общества специалистов в области новой институциональной экономической теории. В частности, речь идет о соотношении понятий организации и института, институционального соглашения и механизма управления трансакциями.

Хорошо известны «пограничные» дискуссии, когда одно и то же понятие развивается в рамках различных исследовательских традиций. Важнейший пример, который имеет непосредственное отношение к обсуждаемой в данной статье теме, — неполные контракты (см., например: Grossman, Hart, 1986; Hart, Moore, 1999; Brousseau, Fare, 2000; Tirole, 2009; Уильямсон, 1996; Шаститко, 2010 и др.). Напомним, что если в одном случае они рассматривались в логике полной рациональности лиц, выступающих сторонами контракта, то в другом случае систематически применялась предпосылка об ограниченной рациональности (не являющейся частным случаем полной рациональности) (подробнее см. в: Conlisk, 1996).

За время после выхода упомянутой работы Коуза поле и разнообразие исследований, выполненных в рамках НИЭТ, значительно расширились. Произошла дальнейшая операционализация ключевых концепций, что привело к появлению методологических развилок и новых возможностей отображать множественность форм организации взаимодействия отдельных лиц и групп. Кроме того, в этот период наблюдались масштабные изменения как в отдельных секторах многих национальных экономик, так и системные трансформации последних.

Ряд исследователей, в первую очередь К. Менар (Menard, 2017; Schnaider et al., 2018; Menard et al., 2018), указывают на недостаточность инструментов, объясняющих связи между институциональной средой (в интерпретации Менара — макроинституциональный уровень) и поведением экономических агентов, включая вопросы взаимодействия фирм на рынках. В частности, речь идет об институциональных соглашениях, многообразие которых и самое главное — неоднородность в рамках одних и тех же системообразующих правил и других условий организации обменов привели к постановке вопроса о необходимости более детально представить институциональные рамки принятия индивидуальных и коллективных решений, а именно — исследовать мезоинституты.

Дополнительное обстоятельство, которое, на наш взгляд, следует учитывать при обсуждении вопросов интеграции концепции мезоинститутов в рамки исследований с применением инструментария НИЭТ, связано с вопросом, не имеющим конвенциального решения по сей день: каков статус новой институциональной экономической теории с позиций методологии науки? Является ли НИЭТ простым продолжением, ответвлением неоклассической исследовательской программы (отсюда еще один термин — неоинституциональная экономическая теория) (Эггертсон, 2001)? Достаточно ли оснований считать НИЭТ самостоятельной исследовательской программой в лакатосов-ском смысле или речь идет о созвездии близких, но все же различных исследовательских программ, получивших условное единое обозначение (Тутов, Шаститко, 2017)? Наконец, возможно ли, что для обсуждения методологических вопросов нового институционализма формат исследовательских программ вообще неприменим и более подходит объяснение с позиций эволюции популяции понятий и концепций, используемых институционалистами?

О неоднозначности ответа на поставленные вопросы свидетельствует изменение в 2015 г. названия международного общества, в конце XX в. объединившего сотни экономистов по всему миру: с ISNIE (Institutional Society for the New Institutional Economics) на SIOE (Society for Institutional and Organizational Economics, https: www.sioc.org ). К тому времени бренд ISNIE набрал силу, и, очевидно, принятое решение было не из простых.

В дальнейшем фокус исследований смещается в сторону одного из направлений в рамках нового институционализма — теории трансакционных издержек (о ее характеристиках см.: Уильямсон, 1996. С. 88 — 90; Шаститко, 2010. С. 484 — 485), которую предлагаемые изменения затрагивают в наибольшей степени. В первую очередь это обусловлено тем, что пара «институциональная среда — институциональное соглашение» оказалась в центре внимания исследователей, придерживающихся уильямсоновской традиции, к числу которых относится и Менар.

Каковы основания, аргументация для использования нового понятия «мезоинституты»? Не умножаем ли мы тем самым сущности, затрудняя обсуждение и без того непростых вопросов экономической организации общества? Отметим, что в научный оборот уже введен мезоуровень в экономических исследованиях, когда речь идет о регионах и отдельных отраслях — мезоэкономика, причем не только в зарубежной (Mann, 2011; Yeh-Kwang, 1986; Kurt et al., 2004), но и в российской литературе (Клейнер, 2001; 2011).

Некоторые авторы предлагают иной взгляд на мезоэкономику, вне непосредственной связи с региональным или отраслевым уровнем, но с акцентами на такой, например, вопрос, как зависимость от траектории предшествующего развития (path-dependency), что указывает на отражение в предмете исследования вопросов эволюционной экономики (Кирдина-Чэндлер, Маевский, 2017; Кирдина-Чэндлер, 2018). Более того, появились первые комментарии относительно возможности интегрировать предложенный Менаром с коллегами подход в систематические исследования, в первую очередь связанные с вопросами экономических реформ (Круглова, 2018). Однако на данный момент остаются неясными как сравнительные преимущества концепции мезоинститутов и предложенного подхода к исследованию институтов с учетом трех уровней экономического анализа, так и ограничения, обусловленные в том числе наработанными подходами к обсуждению институциональной статики и институциональных изменений.

Теоретическая схема

На наш взгляд, суть проблемы в том, что многие правила, формирующие институциональную среду, рамочные и/ или неполные, содержат оценочные нормы, сопрягающиеся с другими нормами, применение которых не нейтрально по отношению к первым. В экономической литературе проблематика неполных правил особенно детально разработана применительно к неполным контрактам. В новой системе координат привычный подход к обсуждению проблематики неполных контрактов укладывается в формат исследования микроинститутов.

Однако институциональное обрамление действий и отношений по поводу использования ресурсов не сводится к функциональным контрактам¹. В частности, речь может идти и о формальных правилах, которые существуют в виде законов, постановлений, указов и иных нормативных правовых актов. Вот почему обсуждение вопросов неполных контрактов может быть распространено на более широкий класс правил.

В таком случае само по себе наличие закона не означает, во-первых, урегулированность вопроса об организации взаимодействия экономических агентов в той или иной сфере и, во-вторых, основания для объяснения, как выглядят ограничения, в рамках которых фактически складываются организационные соглашения между действующими лицами. Хотя данный тезис выглядит почти самоочевидным, тем не менее его практическая значимость от этого не снижается, поскольку в программных документах, ориентированных на реформирование той или иной сферы отношений, подготовка и принятие закона часто считаются способом решения выявленной проблемы. Но нередко за скобками остается вопрос о необходимости разработать «пакет» документов, в которых должен найти отражение ответ на вопрос о фактических организационных соглашениях между действующими лицами.

Для этого закон должен быть интерпретирован и конкретизирован в других нормативных правовых актах. Отсюда широко распространенная среди юристов идея о вплетенности отдельных норм права в более широкий контекст, их связности, проявляющейся, в свою очередь, в инертности институциональных рамок взаимодействия людей (Кузьминов и др., 2005). Отметим, что неполнота правил выступает источником правовой неопределенности, которая, в свою очередь, может быть соотнесена с так называемыми оценочными правилами. Неполные правила — не коррелят неэффективности результатов взаимодействия экономических агентов, но могут стать таковыми, если не принимать во внимание основания подобного свойства правил и следствий, которые они порождают.

Применение неполных/оценочных правил, содержащихся в законах, предполагает ответ на ряд вопросов, сформулированных применительно к проблематике неполных контрактов Уильямсоном (1996) и дополненных в: Шаститко, 2010. Как было отмечено выше, обсуждение неполных контрактов имеет значение и для других правил, которые в новой терминологии можно считать макроинститутами.

1. Проектанты контракта неизбежно сталкиваются (не всегда придавая этому должное значение) с трудностями при определении полного набора вероятных событий, которые должны быть учтены при организации трансакций. Более того, такие наборы для каждого экономического агента — участника контракта могут не совпадать, что, в свою очередь, может быть обусловлено отсутствием или неэффективностью коммуникации ex ante.
2. Даже если множество вероятных событий в целом определено и одинаково (в общем виде) для заинтересованных сторон, в том числе вследствие предшествующего опыта коммуникации, то могут возникать трудности с их спецификацией действующими лицами. Каждое такое событие обладает определенной структурой. В свою очередь, это требует от участников контракта применения концепций, с помощью которых данные события могут быть квалифицированы ex ante.
3. Даже если каждое действующее лицо в состоянии специфицировать любое возможное событие, то это не означает, что они будут специфицированы всеми действующими лицами одинаково. Таким образом, исходное понимание того или иного события может (и, скорее всего, будет) различаться, несмотря на использование одних и тех же слов при его описании. Соответственно такое различие ex ante может оставаться какое-то время латентным.
4. Даже если участники контракта решили задачу подобия при спецификации элементарных событий, то это не означает, что решен комплекс вопросов, связанных с неполнотой контрактов. Дело в том, что полученное решение не предполагает автоматически один и тот же определенный набор согласованных действий для каждой стороны в зависимости от наступления того или иного вероятного события. В связи с этим важно учитывать необходимость выбора между институциональными устройствами, различающимися способами координации, контроля и адаптации. Например, это могут быть повторные переговоры с перезаключением контракта или его разрывом в случае обнаружения нарушения условий контракта; переговоры в рамках действующего контракта с целью уточнить обязанности и права каждого участника и определить необходимые действия по адаптации к непредвиденному ex ante событию; адаптация посредством команды, не предполагающей переговоров; обращение в организацию саморегулирования и/ или к регулятору и т. д.
5. Даже при условии положительного решения вопросов, сформулированных в первых четырех пунктах, возникает проблема коммуникации ex post. Прежде всего это относится к идентификации наступившего события как одного из специфицированных ex ante. Поскольку каждое событие, как уже было отмечено, имеет множество измерений, его идентификация и сопоставление с образцом, ключевые характеристики которого установлены ex ante, сопряжены с издержками, причем различающимися в зависимости от того, какое отношение к той или иной трансакции имеет рассматриваемый субъект (участник контракта, судья, аутсайдер или потенциальный конкурент). Идеализированная (и, как правило, упрощенная) картина возможного события будет отличаться от реальной, и вопрос в том, можно ли пренебречь обнаруженными ex post отклонениями.
6. Возникает зеркальная проблема к отмеченной в четвертом пункте: выполнены ли действия, которые должен совершить каждый участник контракта? Отсюда вопрос: какими возможностями располагают его участники для оценки соблюдения контрагентом условий соглашения?
7. Неполнота контракта становится более серьезной проблемой, если принять во внимание не только ограниченную рациональность заинтересованных сторон, но и мотивационную поведенческую предпосылку (Автономов, 1993), используемую в НИЭТ, — оппортунизм, который в условиях асимметричности информации дополнительно усложняет решение вопросов, обозначенных в первых шести пунктах. Причем оппортунизм может проявляться в отношении как контрагента, так и гаранта соглашения, особенно если есть возможность переложить часть издержек в урегулировании спорных вопросов ех post на суды или на применяющих квазисудебные процедуры регуляторов (как при применении норм антимонопольного законодательства, о чем подробнее ниже), не затрачивая дополнительных ресурсов для разработки условий контракта, позволяющих урегулировать соответствующий вопрос ex ante.
8. Суды далеко не всегда в состоянии адекватно разрешить спор, возникающий между экономическими агентами в подобных ситуациях, что и было предметом пристального внимания в первых моделях оптимизационных неполных контрактов. Если используется специфический ресурс без специальных мер предосторожности, то риск оппортунистического поведения со стороны контрагента должен быть учтен в цене. Соответственно когда специфический ресурс используется продавцом, цена товара (услуги) должна быть выше по условиям контракта, не предполагающим специальных мер предосторожности, чем с таковыми. Если сравнивать цены в контрактах с использованием специфических и неспецифических ресурсов, то необходимым условием выбора первого варианта становятся более низкие трансформационные издержки. Однако, и это следует специально подчеркнуть, более высокая техническая эффективность специфического ресурса не гарантирует его использования в рамках соответствующей трансакции, если риск оппортунизма слишком высок и/ или создание контрактных гарантий сопряжено со значительными издержками: ожидаемые размеры экспроприации квазиренты, генерируемой специфическим ресурсом, достаточно велики.

Например, применение содержащегося в российском законодательстве (как и в законодательстве многих других стран) запрета на злоупотребление доминирующим положением фактически означает установление фактов, которые не самоочевидны и должны быть следствием применения других правил, в частности анализа состояния конкуренции на товарном рынке. Здесь необходимо ответить не только на вопросы о том, как определен рынок в географических и продуктовых границах, каков его объем, кто его участники и каковы их доли, а также каков уровень рыночной концентрации и преодолимы ли барьеры входа. Важным может оказаться вопрос: зачем вообще рассматривать взаимодействие экономических агентов в терминах товарного рынка (Шаститко, Курдин, 2018) и соответственно признавать наличие оснований для применения норм антимонопольного законодательства?

Причины для выделения мезоинститутов в отдельную категорию можно обнаружить в негативном контексте, когда идеи, заложенные в базовых законах, выхолащиваются или искажаются в правилах, формирующих мезоинституты. Это хорошо известно тем, кто часто сталкивается с практикой правоустановления в России. Хотя возможно и обратное: проблемы, заложенные в базовых законах, корректируются и нивелируются посредством не их отмены (если, например, это связано со слишком большими трудностями), а создания норм мезоуровня. Но, на наш взгляд, второе встречается реже, поскольку ошибки, просчеты, изъяны на макроуровне сложнее исправлять системно.

Итак, каковы основания для введения концепции мезоинститутов в научный оборот? На наш взгляд, ответ на данный вопрос следует искать в контексте проблем, которые исследуют современные экономисты, предлагающие модифицировать категориальный аппарат НИЭТ. Важнейший элемент такого контекста — опыт реформирования отношений в отдельных сферах в разных странах (в первую очередь с формирующейся рыночной экономикой), которое сопровождалось международной помощью и предполагало в качестве условия ее предоставления разработку и принятие ряда законов. Как считалось, это должно было обеспечить результативность реформ и эффективность использования полученных средств (в форме грантов или кредитов международных финансовых организаций, МФО).

Исследователи, изучавшие вопросы реформирования отдельных секторов национальных экономик с привлечением международной помощи, обратили внимание на то, что, несмотря на формальное удовлетворение требований МФО (в первую очередь МВФ и Всемирного банка), результаты реформ в долгосрочной перспективе оставляли желать лучшего (Menard, 2017; Menard et al., 2018). Неудача Вашингтонского консенсуса, в рамках и на основе которого в конце XX в. была предпринята попытка выработать стандартные рецепты реформ для стран с формирующейся рыночной экономикой, — один из наиболее значимых примеров.

Разумеется, внешний контроль проведения реформ в связи с оказанием финансовой помощи (включая кредиты МФО) позволяет выявить отклонения и скорректировать содержание основополагающих, системообразующих законов, наличие которых могло бы рассматриваться как сигнал о проведении реформ и эффективном, а также целевом использовании кредитных ресурсов и средств международной помощи. Однако в состоянии ли контролеры на системном уровне, а не ad hoc, обеспечить мониторинг правоустановления и правоприменения с учетом большого количества смежных нормативных правовых актов (причем не только более низкого уровня, включая, например, различного рода приказы, инструкции и разъяснения регуляторов)? Вероятно, технически это возможно, но экономически вряд ли целесообразно, поскольку в этом случае, по сути, речь идет о переходе к внешнему управлению в буквальном смысле слова со всеми сопутствующими издержками. Отметим, что такого рода институты, используя юридическую терминологию, во многом принадлежат к публично-правовой сфере, в отличие от механизмов управления трансакциями без участия регуляторов...

Вот почему в практической плоскости в числе мезоинститутов оказываются правила, которые связаны с макроинститутами, применяются и оказывают воздействие на результаты индивидуального выбора, кооперации и конкуренции отдельных лиц или групп в системе экономических обменов, но в то же время находятся за пределами внешнего контроля со стороны международных организаций. Разумеется, в таком контексте обсуждения мезоинститутов требуется корректировка, чтобы учесть более широкий класс ситуаций. В первую очередь речь идет о решении ряда методологических вопросов, связанных с включением категории мезоинститутов в набор концепций, в числе которых, например, неполнота правил (контрактов), обеспечение их соблюдения, механизмы управления трансакциями и т. п.

Можно ли сказать, что через призму схемы Уильямсона мезоинституты — всего лишь часть институциональной среды, или, наоборот, это результат расщепления правил, по факту формирующих особый уровень институциональной структуры общества? С похожей проблемой российские исследователи сталкивались, когда речь шла о надконституционных правилах (Аузан, 2005), а также в связи с экономическим подходом к исследованию акционерных соглашений в контексте вопросов корпоративного управления (Шаститко, Радченко, 2008).

На рисунке показаны два варианта модификации базовой трехуровневой схемы Уильямсона (без учета достройки с надконституционными правилами). Первый вариант — более радикальный — построен на идее, что в рамках позитивных исследований и связанных с ними решений не принимался во внимание уровень мезоинститутов (или недооценивалось их значение). Второй вариант — умеренный — указывает на то, что по своим свойствам мезоинституты в большей степени тяготеют к характеристикам институциональной среды и по факту во многих исследованиях (особенно сконцентрированных на углубленном анализе институтов в рамках отдельной страны или группы стран) учитывались, но в рамках прежнего набора понятий.

Неоднозначность ответа на поставленный выше вопрос — лишнее свидетельство того, что в этом аспекте есть значительная неопределенность. Она может стать и источником неправильных выводов, и поводом для утверждений о сохранении «неотесанности» НИЭТ, о которой говорили критики данного исследовательского направления и на что более 30 лет назад обратил внимание Уильямсон (1996. С. 612-613).

Разумеется, в обсуждении сравнительно новой проблематики в рамках НИЭТ можно обнаружить пересечения с понятием мезоэкономики как экономики регионов и отраслей, где для адекватного понимания и применения общие правила должны быть дополнены правилами, которые относятся к мезоинститутам. Однако такой подход смещает фокус исследования и должен сопровождаться необходимыми оговорками, учитывающими рамки анализа мезоинститутов.

Отправной точкой в построении теоретической схемы выступает подход Менара. Он обратил внимание на разрыв между действиями и взаимодействием субъектов на микроуровне, которые выстраивают свои отношения, исследуемые в том числе с помощью метода сравнительного анализа дискретных структурных альтернатив (с соответствующими характеристиками контрактов — классических, неоклассических, отношенческих), и институтами на макроуровне, в которых находят отражение политические установки и ориентиры. Причем в последнем случае не так важно, идет речь о наднациональных нормах, национальных или даже региональных. Принципиальное различие в другом: для понимания подхода, предложенного Менаром, вспомним о таких понятиях, как рамочные нормы и нормы прямого действия, соотношение между которыми можно зафиксировать с помощью различных аспектов совместимости оценок, ожиданий и действий в контексте неполных контрактов. Разумеется, это только аналогия, которая позволяет высветить важную часть картины.

Абстрактные нормы законодательства, рассчитанные на структурирование отношений между людьми в разных сферах и обстоятельствах, пусть даже и предсказуемо воспроизводящихся, тем не менее могут не выполнять своих функций или выполнять их не так, как задумывалось, если отсутствует передаточный механизм, в рамках которого у субъектов (правоприменителей, участников хозяйственных отношений) есть возможность:

• установить соответствие между действиями, которые они совершили или собираются совершить, и требованиями норм абстрактного закона;
• выбрать вариант действий и/ или взаимодействий (трансакций), который, с одной стороны, был бы наилучшим из возможных, а с другой — учитывал бы содержащиеся в абстрактных нормах запреты (отражение ошибок I и II рода в правоприменении).

Первая функция мезоинститутов состоит в том, чтобы конкретизировать, объяснять существующие абстрактные нормы. Но тогда тезис «незнание закона не освобождает от ответственности» на самом деле может иметь двойное дно. У действующего лица может быть представление, например, о рамочном законе, но из этого не следует, что он в состоянии соотнести свои действия с содержащимися в нем запретами. Например, закон «О защите конкуренции» конкретизирует положения, которые заложены в Конституции РФ (здесь мы не говорим о том, насколько удачна эта конкретизация). Однако запреты, которые содержатся в правилах, формирующих мезоинституты, позволяют снять проблему прагматических фильтров. Действительно, абстрактный закон может пройти синтаксический (действующее лицо может его просто прочитать) и семантический (оно может понять, о чем идет речь) фильтры, но какое отношение это имеет к его интересам, действиям и, наконец, благосостоянию, может оказаться непонятным (Шрейдер, 1965; Кобринский и др., 1982). Между тем это непонятное в теории служит рамкой, в которой действующие лица принимают решения о выборе формы экономической организации, в том числе в контексте минимизации трансакционных издержек, если следовать логике указанного выше направления в экономической теории (Уильямсон, 1996; Menard, 2017).

Приведенный пример также показывает, что из-за многоуровневости норм, регламентирующих вопросы выбора и взаимодействия, возникает вопрос: где заканчиваются макроинституты (институциональная среда) и начинаются мезоинституты? Концептуально разграничение понятно, но выдержит ли оно проверку на практике?

Прежде чем обсуждать этот вопрос, зададим еще один. Согласно сложившемуся подходу в определении институтов, требуется пара: правило и механизм, обеспечивающий его соблюдение. Причем на практике часть такого механизма на поверку сама оказывается сводом правил. (Для России речь идет о КоАП и УК, а также о процессуальных — административном и уголовном — кодексах, в которых описана технология применения норм.) Соответственно возникает вопрос о необходимости соблюдать принципы строгой взаимодополняемости элементов института, с одной стороны, и одноранговости норм, относящихся к определению запрещенных/ разрешенных видов действий и устанавливающих санкции за нарушение первых, — с другой.

Примеры исследования мезоинститутов

Мезоинституты конкурентной и промышленной политики

Концепция мезоинститутов позволяет урегулировать ряд важных вопросов применительно к исследованию проблем конкурентной политики. Во-первых, это статус правил, формирующих инфраструктуру правоприменения, но не относящихся ни к системообразующим нормам, определяющим основные антимонопольные запреты — исключения из принципа свободы договора (ст. 421 ГК РФ), ни к правилам, которые создают участники рынка для организации своего взаимодействия (контракты). Сложный пример будет представлен ниже. Простой пример — правила анализа состояния конкуренции в целях применения антимонопольного законодательства, утвержденные Приказом ФАС России². По определению, они не относятся ни к региональной, ни к отраслевой составляющей отношений участников рынка, хотя и используются в привязке к определенной территории и отрасли (в свете определения географических и продуктовых границ рынков). Наличие такого рода правил — следствие оценочности основных норм, содержащих антимонопольные запреты.

Во-вторых, концепция мезоинститутов позволяет четче описать такое явление, как адвокатирование конкуренции. Дело в том, что многие действия регулятора, не связанные с созданием новых норм законодательства или решениями в порядке правоприменения, в прежней теоретической схеме «провисают», но в контексте «троичной» системы институтов могут быть органично вписаны в концептуальные рамки исследований конкурентной политики.

Правоприменение и мезоинституты. Первый вопрос может быть проиллюстрирован на сложном примере «составного» мезоинститута в контексте промышленной политики. Речь идет о многократно обсужденном в российской экономической литературе случае успешного применения инструментов горизонтальной промышленной политики и — несколько позже — норм антимонопольного законодательства в отношении производителей труб большого диаметра для реализации крупных инфраструктурных проектов — строительства магистральных газопроводов, а также трейдеров и ПАО «Газпром». В контексте «первого трубного дела» мы обсуждали, как соотносится закон «О защите конкуренции» и действия и соглашения компаний в контексте выполнения проектов по строительству магистральных газопроводов (Shastitko et al., 2014; Шаститко, 2016; Shastitko, Menard, 2017).

Сначала, как казалось, выявилась нестыковка, которая и была вроде бы обнаружена ФАС России. Речь шла о признаках раздела рынка в свете одобренного всеми производителями среднесрочного графика поставок труб большого диаметра с указанием характеристик продукции, объемов, сроков поставки на всех проектах «Газпрома». Как известно, раздел рынка запрещен и. 3 ст. И закона «О защите конкуренции», а нарушение данного требования может привести не только к применению оборотного штрафа (ст. 14.32 КоАП), но и к уголовному преследованию должностных лиц компании (в соответствии со ст. 178 УК РФ).

Однако затем постфактум была предложена альтернативная интерпретация: компаниям были нужны детализированные ориентиры и ограничения, которые делали для них понятной перспективу частных инвестиций в новую для России (не как импортера, а как потребителя) подотрасль — производство труб для трубопроводов высокого давления (в первую очередь магистральных газопроводов). Здесь нужно было учесть как минимум два важных обстоятельства:

• отсутствие назначенного победителя, в отличие от многих других примеров, когда фактически исполнителем той или иной государственной программы в России оказывалась одна компания (не так важно, частная или с государственным участием), что позволяет говорить о горизонтальной, а не о вертикальной промышленной политике (Riess, Valila, 2006);
• пространственную и временную специфичность производства, что требовало разработать правила, обеспечивающие координацию между участниками рынка как условие результативного и эффективного выполнения проекта (в том числе соблюдение принципа «поставка точно в срок» при укладке готовых труб) (Шабалов и др., 2016).

И такие правила были созданы. Единственное, что не было сделано (сложно сказать, были ли готовы к такому повороту все участники, включая ФАС России и «Газпром»), — стыковка заранее (не доводя до «рейда на рассвете») указанных правил с законом «О защите конкуренции».

Здесь проблема даже не в чьей-то злой воле, а в воспроизводящихся основаниях «негостеприимной традиции» в антитрасте, которая выражается в неправильном применении (или вообще в отказе от него) достижений экономической теории при объяснении хозяйственной практики в контексте политики по защите конкуренции. Этот пример показывает, что существующий разрыв между системообразующими правилами конкуренции и соглашениями участников рынка (контрактами) не был опосредован набором спроектированных правил, отражающих технологические ограничения при выполнении сложных инфраструктурных проектов в институциональных рамках взаимодействия производителей труб большого диаметра, основного покупателя (потребителя) и трейдера (Шаститко, Голованова, 2016).

Этот разрыв был частично заполнен ex post регуляторными решениями ФАС России, в которых важнейшую роль сыграла переквалификация действий участников со ст. И закона «О защите конкуренции» на ст. 13. В ее рамках открылась возможность применять правовые стандарты «правила взвешенного подхода», позволяющие учитывать эффекты и обстоятельства взаимодействия производителей, в том числе и то, что одним из инициаторов соглашений был главный потребитель — ПАО «Газпром».

Адвокатирование конкуренции и мезоинституты. Как известно, адвокатирование конкуренции не предполагает механизмы, обеспечивающие соблюдение правил посредством принуждения с использованием правовой системы (Авдашева, Шаститко, 2005; Шаститко и др., 2016). Однако из этого не следует, что макроинституты, в которых установлены запреты на определенное поведение или виды соглашений, не могут получить поддержку через адвокатирование конкуренции — на уровне разъяснений со стороны регулятора, а также взаимодействия с компаниями по поводу разработки последними корпоративной политики соблюдения требований антимонопольного законодательства (передаточный механизм трансляции на микроуровень требований антимонопольного законодательства, зафиксированных на макроуровне).

Часть результатов адвокатирования конкуренции связана с формированием разделяемых ценностей. Их смысл сводится к следующему: конкуренция благотворна для развития и роста общественного благосостояния, даже если в отдельных случаях она наносит ущерб участникам рынка — в частности, когда менее эффективные продавцы вынуждены его покинуть. Однако эта связка указывает скорее на характеристики макроинститутов (в прежней терминологии — надконституционных правил).

Появление мезоинститутов в системе координат позволяет обратить внимание на аспекты взаимодействия антимонопольного органа и компаний, а также ассоциаций, которые прямо не связаны с расследованиями, применением санкций и даже выдачей предписаний или предупреждений. С одной стороны, это разработка разъяснений о применении норм, которые, строго говоря, далеко не всегда могут быть определены как нормативные правовые акты, но служат важным ориентиром при оценке компаниями своих антимонопольных рисков на рынках присутствия. С другой стороны, это проконкурентная политика компаний по соблюдению требований антимонопольного законодательства и в конечном счете — политика ненанесения ущерба конкуренции с точностью до эффектов монополизации, ведущих к выигрышу одной компании (без поддержки государства).

Взаимоотношения компаний на рынках чрезвычайно многообразны. В частности, компания-производитель может реализовывать товар, используя два канала — собственную торговую сеть и дистрибьюторов. Причем собственные торговые предприятия и дистрибьюторы конкурируют на нижестоящем рынке. Следует ли из этого, что соглашение между компанией-производителем и дистрибьюторами не может считаться вертикальным? Вопрос не праздный, поскольку антимонопольное регулирование горизонтальных соглашений в целом жестче, чем вертикальных, как и санкции за выявленные нарушения. В рамках практики разработки разъяснений ФАС России дала ответ на поставленный вопрос, внеся тем самым определенность в параметры режима антимонопольного регулирования.

Проектирование мезоинститутов

Один из важнейших вопросов при обсуждении прикладного значения концепции мезоинститутов — преднамеренные институциональные изменения, а точнее — реформы, которые в рамках предлагаемой терминологии затрагивают в первую очередь макроинституты. Однако изменение последних имеет значение с точки зрения возможного влияния на стимулы, действия и характер отношений участников экономических обменов.

В современной российской экономической литературе сформировались разные подходы к проведению реформ. В первую очередь это концепции трансплантации институтов (Полтерович, 2001) и их выращивания (Кузьминов и др., 2005). Обе концепции можно рассматривать как критику грубой теории (а точнее — практики) импорта институтов, смысл которой сводился к тому, что реформирование той или иной сферы общественных отношений может быть построено по следующему принципу. Сначала изучается (в лучшем случае) зарубежный опыт, который по каким-то причинам считается релевантным. В результате его обобщения формулируют лучшие практики. Затем они становятся основанием для разработки норм законов с использованием юридической техники — вписывания новых правил в свод уже существующих. Но не вызовет ли предлагаемое нововведение отторжения и не разовьется ли дисфункциональное применение нового института? Кто, каким образом и какой ценой будет обеспечивать соблюдение новых правил, каков интегральный эффект от их введения? В такой схеме вряд ли найдется место для ответа на эти вопросы.

Указанные вопросы были поставлены в упомянутых работах российских авторов, но ни о каких мезоинститутах в них речь не шла. Означает ли данное обстоятельство, что введение в российский дискурс (по крайней мере, по проблемам реформирования) концепции мезоинститутов, кроме как умножения сущностей, ничего не добавляет?

Для ответа на поставленный вопрос обратим внимание на технологии институционального проектирования, теоретические основания которого подробно изложены в: Тамбовцев, 1997; 2007. В практике и теории реформ широкое распространение получила концепция оценки регулирующего воздействия (ОРВ), общий смысл которой применительно к институциональным изменениям сводится к выбору варианта решения выявленной проблемы с учетом различий в выигрышах, издержках и рисках групп интересов. Не представляется возможным провести качественную ОРВ, если нет понимания, каким образом стимулы лиц, интересы которых будут затронуты, совместимы с требованиями, заложенными в новых макроинститутах. Здесь требуется объяснить варианты создания и функционирования передаточного механизма, обеспечивающего конкретизацию требований там, где необходимо, влияющего на баланс выгод и издержек тех, кто пытается понять, стоит ли разбираться в тонкостях законодательных требований и, разобравшись, их соблюдать. Исследование мезоинститутов должно давать ответ на указанные вопросы. Такая постановка актуальна для России еще и потому, что существует заметный разрыв между заявленным спросом на ОРВ и реализацией заложенных в эту институциональную технологию базовых идей.

Отметим, что авторы работы: Радченко, Паршина, 2014, самым слабым местом во всей процедуре ОРВ считают общественное обсуждение проектов нормативных правовых актов. В его рамках, по идее, группы интересов имеют возможность высказать свое мнение о работоспособности предлагаемого института и вероятных последствиях его принятия, соединяя свое видение и стимулы с восприятием проектируемых норм. В представленном контексте обсуждения создания мезоинститутов важны не только вопрос о наличии или отсутствии спроса на подобные технологии институционального проектирования, но и понимание структурных характеристик такого спроса.

Выводы и программа дальнейших исследований

Действительно ли концепция мезоинститутов (и связанных с ней понятий макро- и микроинститутов) предлагает лучшее, при прочих равных условиях, решение набора известных теоретических проблем в институциональных исследованиях (в первую очередь в рамках экономической теории трансакционных издержек)? Может быть, мезоинституты — лишь удобный прием, который позволяет исследователям подобрать подходящие к специфике поставленных на повестку дня вопросов теоретические рамки? Или это хороший повод спровоцировать дискуссию о значимости степени детализации в исследовании институтов, выбор которой тесно связан с поиском компромисса в измерении «операциональность — реалистичность» теории?

Формат статьи, предмет обсуждения и новизна постановки не предполагают однозначный и немедленный ответ на вопрос, стоит ли корректировать сложившиеся представления о концептуальной оси «индивид — институциональные соглашения — институциональная среда» (по Уильямсону) путем отказа от неоднократно примененных концепций. Одна из структурных альтернатив развития концептуального ядра нового институционализма — уточнение характеристик институциональной среды. В этом случае макро- и мезоинституты могли бы стать двумя ее уровнями.

Вместе с тем предложенные концептуальные нововведения позволяют заострить внимание на аспектах институциональных исследований в экономической теории, которые, несмотря на широкую известность, оставались неразработанными, особенно в прикладном плане. Речь идет о мезоинститутах в их функции конкретизации рамочных правил макроуровня, а также механизмов, обеспечивающих их соблюдение, причем не обязательно путем угрозы применения санкций за допущенные нарушения. Кроме того, понимание роли мезоинститутов позволит сместить акценты и внимание участников дискуссии от общих, рамочных норм к механизмам, которые непосредственно примыкают к выстраиванию участниками хозяйственного оборота отношений как друг с другом (в формате микроинститутов), так и в части соблюдения ограничений, заложенных в макроинститутах.

¹ Отметим, что здесь речь идет именно о функциональных контрактах, в отличие от инструментальных (по аналогии с функциональной и инструментальной рациональностью), когда во главу угла ставится не исследовательский подход (обсуждение всех отношений между действующими лицами как контрактных), а контракт, который так или иначе отрефлексирован, имеет значение для их участников (хотя и не всегда юридически обязывающее) именно как контракт.

² Приказ ФАС России от 28.04.2010 № 220 «Об утверждении Порядка проведения анализа состояния конкуренции на товарном рынке».

Список литературы / References

Авдашева С., Шаститко А. (2005). Адвокатирование конкуренции как часть конкурентной политики. Вопросы экономики. № 12. С. 109 — 121. [Avdasheva S., Shastitko А. (2005). Competition advocacy as a part of competition policy. Voprosy Ekonomiki, No. 12, pp. 109 — 121. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2005-12-109-121

Автономов В. С. (1993). Человек в зеркале экономической теории. Очерк истории западной экономической мысли. М.: Наука. [Avtonomov V. S. (1993). Person in the mirror of economic theory. Essay of the western economic thought history. M.: Nauka. (In Russian).]

Аузан А. А. (ред.) (2005). Институциональная экономика. Новая институциональная экономическая теория: Учебник. М.: Инфра-М. [Auzan A. A. (ed.) (2005). Institutional economics. The new institutional economics: A textbook. Moscow: Infra-M. (In Russian).]

Грошев В. А., Миэринь Л. A. (2014). Институциональная экономика: Учеб, пособие. СПб.: Изд-во СПбГЭУ. [Groshev V. A., Mierin L. А. (2014). Institutional economics: A textbook. St. Petersburg: Izdatelstvo SPbGEU. (In Russian).]

Кирдина-Чэндлер С. Г. (2018). Мезоэкономика и экономика сложности: актуальный выход за пределы ортодоксии Journal of Institutional Studies. T. 10, № 3. С. 6 — 17. [ICirdina-Chandler S. G. (2018). Mesoeconomics and complexity economics: Going beyond the limits of economic orthodoxy. Journal of Institutional Studies, Vol. 10, No. 3, pp. 6 — 17. (In Russian).]

Кирдина-Чэндлер С. Г., Маевский В. И. (2017). Методологические вопросы анализа мезоуровня в экономике Journal of Institutional Studies. T. 9, № 3. С. 7—23. [ICirdina-Chandler S. G., Maevsky V. I. (2017). Methodological issues of the meso-level analysis in economics. Journal of Institutional Studies, Vol. 9, No. 3, pp. 7—23. (In Russian).]

Клейнер Г. Б. (ред.) (2001). Мезоэкономика переходного периода: рынки, отрасли, предприятия. М.: Наука. [Kleiner G. В. (ed.) (2001). Mesoeconomics of the transition period: Markets, industries, enterprises. Moscow: Nauka. (In Russian).]

Клейнер Г. Б. (ред.) (2011). Мезоэкономика развития. ЦЭМИ РАН. М.: Наука, Серия «Экономическая наука современной России». [Kleiner G. В. (ed.) (2011). Development mesoeconomics. Moscow: Nauka. (In Russian).]

Кобринский H. E., Майминас E. 3., Смирнов А. Д. (1982). Экономическая кибернетика. M.: Экономика. [ICobrinskiy N. Е., Mayminas Е. Z., Smirnov A. D. (1982). Economic cybernetics. Moscow: Ekonomika. (In Russian).]

Коуз P. (1993). Фирма, рынок и право. М.: Дело; Catallaxy. [Coase R. (1993). The firm, the market and the law. Moscow: Delo; Catallaxy. (In Russian).]

Круглова M. C. (2018). Теория мезо-институтов Клода Менара и ее использование в институциональном дизайне Journal of Institutional Studies. T. 9, № 3. С. 49 — 57. [Kruglova М. S. (2018). Claude Menard’s meso-institutions theory and its applications in institutional design. Journal of Institutional Studies, Vol. 9, No. 3, pp. 49—57. (In Russian).]

Кузьминов Я., Радаев В., Яковлев А., Ясин Е. (2005). Институты: от заимствования к выращиванию (опыт российских реформ и возможности культивирования институциональных изменений) Вопросы экономики. № 5. С. 5—27. [Kuzminov Ya., Radaev V., Yakovlev A., Yasin E. (2005). Institutions: From import to cultivation (lessons of Russian reforms and opportunities for institutional change cultivation). Voprosy Ekonomiki, No. 5, pp. 5—27. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2005-5-5-27

Малкина M. Ю., Логинова T. П., Лядова E. B. (2015). Институциональная экономика. Учеб, пособие. Нижний Новгород: Нижегородский госуниверситет. [Malkina М. Yu., Loginova Т. Р., Lyadova Е. V. (2015). Institutional economics. A textbook. Nizhny Novgorod: Nizhegorodskiy Gosuniversitet. (In Russian).]

Маркс К. (1961). Капитал. Критика политической экономии. Т. 2. Маркс К. Собр. соч. Т. 24. М.: Госполитиздат. [Marx К. (1961). Capital. A critique of political economy. Vol. 2. In: Marx K. Collected works, Vol. 24. Moscow: Gospolitizdat. (In Russian).]

Одинцова M. И. (2009). Институциональная экономика. Учеб, пособие. 3-є изд. М.: ГУ—ВШЭ. [Odintsova М. I. (2009). Institutional economics. A textbook. 3^rd ed. Moscow: GU-VShE. (In Russian).]

Олейник А. Н. (2002). Институциональная экономика: Учеб, пособие. М.: Инфра-М. [Oleynik А. N. (2002). Institutional economics: A textbook. Moscow: Infra-M. (In Russian).]

Полтерович В. M. (2001). Трансплантация экономических институтов Экономическая наука современной России. № 3. С. 24 — 50. [Polterovich V. М. (2001). Transplantation of economic institutions. Ekonomicheskaya Nauka Sovremennoy Rossii, No. 3 pp. 24 — 50. (In Russian).]

Радченко T. А., Паршина E. H. (2014). Оценка регулирующего воздействия в России: практика применения и выводы из теории Экономическая политика. № 3. С. 36 — 60. [Radchenko Т. A., Parshina Е. N. (2014). Regulatory impact assessment in Russia: Practical application and theoretical conclusions. Ekonomicheskaya Politika, No. 3, pp. 36 — 60. (In Russian).]

Тамбовцев В. Л. (1997). Теоретические вопросы институционального проектирования. Вопросы экономики. № 3. С. 82 — 94. [Tambovtsev V. L. (1997). Theoretical issues of institutional design. Voprosy Ekonomiki, No. 3, pp. 82 — 94. (In Russian).]

Тамбовцев В. Л. (2007). Основы институционального проектирования. Учеб, пособие. М.: Инфра-М. [Tambovtsev V. L. (2007). Basics of institutional design. A textbook. Moscow: Infra-M. (In Russian).]

Тутов Л. А., Шаститко A. E. (2017). Опыт предметной идентификации новой институциональной экономической теории Вопросы философии. № 6. С. 63—73. [Tutov L. A., Shastitko А. Е. (2017). The experience of the subject identification of new institutional economics. Voprosy Filosofii, No. 6, pp. 63—73. (In Russian).] 

Уильямсон О. И. (1996). Экономические институты капитализма. Фирмы, рынки, «отношенческая» контрактация. СПб.: Лениздат. [Williamson О. Е. (1996). The economic institutions of capitalism. Firms, markets, relational contracting. St. Petersburg: Lenizdat. (In Russian).]

Уильямсон О. И., Уинтер С. Дж. (ред.) (2001). Природа фирмы. М.: Дело. [Williamson О. Е., Winter S. G. (ed.) (2001). The nature of the firm. Moscow: Delo. (In Russian).]

Фуруботн Э., Рихтер P. (2005). Институты и экономическая теория. Достижения новой институциональной экономической теории. СПб.: Издат. дом Санкт-Петербургского гос. ун-та. [Furubotn Е., Richter R. (2005). Institutions and economic theory: The contribution of the new institutional economics. St. Petersburg: Izdatelskiy Dom Sankt-Peterburgskogo Gosudarstvennogo Universiteta. (In Russian).]

Шабалов И. П., Шаститко А. Е., Голованова С. В. (2016). Распределение рисков в инфраструктурных проектах с участием крупного заказчика: Учебно-методическое пособие. М.: Экономический факультет МГУ имени М. В. Ломоносова. [Shabalov I. Р., Shastitko А. Е., Golovanova S. V. (2016). Risk allocation in infrastructure projects with the major customer participation. Study guide. Moscow: Lomonosov Moscow State University, Faculty of Economics. (In Russian).]

Шаститко A. E. (2010). Новая институциональная экономическая теория. 4-е изд. М.: ТЕИС. [Shastitko А. Е. (2010). New institutional economics. 4^th ed. Moscow: TEIS. (In Russian).]

Шаститко A. (2016). О методологии институциональных исследований (К 80-летию статьи Рональда Коуза «Природа фирмы») Вопросы экономики. № 8. С. 96 — 116. [Shastitko А. (2016). On the methodology of institutional studies (To the 80^th anniversary of Ronald Coase’s “Nature of the firm”). Voprosy Ekonomiki, No. 8, pp. 96 — 116. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2016-8-96-119

Шаститко A. E. (2018). От актуальности к востребованности? К 200-летию со дня рождения Карла Маркса Вестник Московского университета. Серия 6: Экономика. № 3. С. 3—22. [Shastitko А. Е. (2018). From relevance to demand? On the 200^th birth anniversary of Karl Marx. Vestnik Moskovskogo Universiteta. Seriya 6: Ekonomika, No. 3, pp. 3—22. (In Russian).]

Шаститко А. Е., Радченко Т. А. (2008). Акционерные соглашения в системе корпоративного управления. М.: Макс Пресс. [Shastitko А. Е., Radchenko Т. А. (2008). Shareholders' agreements in the corporate governance system. Moscow: Maks Press. (In Russian).]

Шаститко A. E., Курдин А. А., Моросанова A. A. (2016). Что экономическая теория может рассказать об адвокатировании конкуренции? Общественные науки и современность. № 1. С. 47 — 62. [Shastitko А. Е., ICurdin А. А., Morosanova А. А. (2016). What can economic theory tell about competition advocacy? Obshchestvennye Nauki і Sovremennost, No. 1, pp. 47—62. (In Russian).]

Шаститко A. E., Голованова С. B. (2016). Посредник — не то, о чем вы подумали (уроки для экономической политики) Экономическая политика. № 1. С. 43 — 60. [Shastitko А. Е., Golovanova S. V. (2016). The intermediary is not what you think (lessons for economic policy). Ekonomicheskaya Politika, No. 1, pp. 43 — 60. (In Russian).]

Шаститко A. E., Курдин A. A. (2018). Функциональное и инструментальное в определении рынка: лаборатория естественных экспериментов на Балтике Балтийский регион. № 2. С. 4—25. [Shastitko А. Е., ICurdin А. А. (2018). The functional and the instrumental in market definition: A laboratory for natural experiments in the Baltics. Baltiyskiy Region, No. 2, pp. 4—25. (In Russian).]

Шрейдер Ю.А. (1965). Об одной модели семантической теории информации Проблемы кибернетики. Вып. 13. С. 233—240. [Shreider Yu. А. (1965). On a model of semantic information theory. Problemy Kibernetiki, Iss. 13, pp. 233—240. (In Russian).]

Эггертссон T. (2001). Экономическое поведение и институты. М.: Дело. [Eggertsson Т. (2001). Economic behavior and institutions. Moscow: Delo. (In Russian).]

Brousseau E., Fare M. (2000). Incomplete contracts and governance structures. In: C. Menard (ed.). Institutions, contracts and organizations: Perspectives from new institutional economics. Cheltenham: Edward Elgar, pp. 399 — 421.

Conlisk J. (1996). Why bounded rationality? Journal of Economic Literature, Vol. XXIV, June, pp. 669—700.

Davis L., North D. (1971). Institutional change and American economic growth. Cambridge: Cambridge University Press.

Grossman S. J., Hart O. D. (1986). The cost and benefits of ownership: A theory of vertical and lateral integration. Journal of Political Economy, Vol. 94, pp. 691—719.

Hart O., Moore J. (1999). Foundations of incomplete contracts. Review of Economic Studies, Vol. 66, No. 1, pp. 115 — 138.

Joscow P. (2002). Transaction cost economics, antitrust rules, and remedies. Journal of Law, Economics, and Organization, Vol. 18, No. 1, pp. 95 — 116.

Kurt D., Foster J., Potts J. (2004). Micro-meso-macro. Journal of Evolutionary Economics, Vol. 14, pp. 263—279.

Mann S. (ed.) (2011). Sectors matter! Exploring me so economics. New York: Springer.

Menard C. (2017). Meso-institutions: The variety of regulatory arrangements in the water sector. Utilities Policy, Vol. 49, pp. 6 — 19.

Menard C., Jimenez A., Tropp H. (2018). Addressing the policy-implementation gaps in water services: The key role of meso-institutions. Water International, Vol. 43, No. 1, pp. 13-33.

Menard C., Shirley M. (eds.) (2005). Handbook of New Institutional Economics. Berlin, Dortrecht, Heidelberg, New York: Springer.

Nalebuff B., Brandenburger A. (1998). Coopetition. New York: Currency Doubleday.

Riess A., Valila T. (2006). Industrial policy: A tale of innovators, champions, and B52s. EIB Papers, Vol. 11, No. 1, pp. 10 — 34.

Schnaider P. S. B., Menard C., Saes M. S. M. (2018). Heterogenity of plural forms: A revised transaction cost approach. Managerial and Decision Economics, Vol. 39, pp. 1 — 12.

Shastitko A., Golovanova S., Avdasheva S. (2014). Investigation of collusion in procurement of one Russian large buyer. World Competition. Law and Economics Review, Vol. 37, No. 2, pp. 235-247.

Shastitko A., Menard С. (2017). Discrete institutional alternatives: Theoretical and policy issues (Celebrating the 80^th anniversary of Ronald Coase’s “Nature of the Firm”). Russian Journal of Economics, Vol. 3, No. 2, pp. 200—220. https: doi.org 10.1016 j.ruje.2017.06.005

Tirole J. (2009). Cognition and incomplete contracts. American Economic Review, Vol. 99, No. 1, pp. 265-294.

Williamson O. (1996). Mechanisms of governance. New York: Oxford University Press.

Yeh-Kwang Ng. (1986). Mesoeconomics: Micro-macro analysis. New York: St Martin’s Press.