Западный и незападный экономические миры

Мартынов А.

Очень часто в последнее время исследователи сталкиваются с вопросом: почему мир столь дивергентен? Попробуем аргументировано ответить на поставленный сакраментальный вопрос.

Сначала коснемся исторической подоплеки темы экономической дивергенции. Нельзя обойти вниманием миф о капитализме «без примесей», якобы сгенерированном промышленной революцией конца XVIII в. в Британии. Конечно, такая трактовка эффекта первой промышленной революции – явное преувеличение. На самом деле, в «чистом» виде капитализм свободной конкуренции функционировал только в границах наиболее развитых областей ряда стран, в том числе Великобритании, Нидерландов, США. Полного исчерпания некапиталистических институтов никогда не наблюдалось. Стоит добавить, что гибридное сочетание видов хозяйственной деятельности, разных по своему институциональному обрамлению, наблюдалось еще в древних социумах [1].

Исходя из результатов страноведческих исследований, можно утверждать: развитая национальная экономика XXI в. непременно характеризуется дивергенцией институциональных порядков и сосуществованием значимых и отличных друг от друга агентских укладов. Как известно, субстанциональная дивергенция современного капитализма давно признана [2, 3].

Идентификация современных экономик как систем с многозвенным институциональным каркасом и разнородными агентскими укладами несовместима с упрощенным холизмом. Закономерности формирования институтов одного определенного типа не могут определять характера функционирования всей экономической системы.

В контексте сказанного, обратимся к фактическим тенденциям современного развития. Начнем с «устоявшегося» западного экономического мира. Здесь корневые институциональные трансформации не обнаруживают себя в течение многих десятилетий. Резонно констатировать сохранение долговременной институциональной дивергенции зрелых экономик (англ.: AE – advanced economies) Запада, в том числе внутри ЕС.

В настоящий период развитие AE отличает замедленная динамика внутреннего спроса и экспорта, проявляющаяся в явном преобладании инерционного тренда изменений. В частности, экономики западноевропейских стран функционируют при стабильно переоцененном курсе евро относительно валют большинства других стран в ущерб конкурентоспособности на внутренних и внешних рынках. Важными сдерживающими факторами роста всех западных экономик выступают также низкая рождаемость и глобальная миграция из бедных стран. Воспроизводство огромных зон неквалифицированного труда мигрантов сильно тормозит потребные структурные преобразования и инновации в ходе цифровизации и распространения искусственного интеллекта.

Как известно, направления структурных сдвигов в национальной экономике отражает структура входящих и исходящих инвестиций [4, 5]. Нельзя не отметить, что в AE повсеместно наблюдается рост «зеленых» (greenfield) инвестиций. В то же время слияния и поглощения остаются главным каналом инвестирования в ряде стран (США, Великобритании и др.). Одновременно раскручивается маховик спекулятивного рынка капитала, порождающего появление беспрецедентно большого числа миллиардеров и мультимиллионеров.

Принципиально более глубокой в сравнении с миром Запада выглядит структурная трансформация, произошедшая за последние десятилетия в рамках незападного экономического мира. Еще в семидесятые-восьмидесятые годы прошедшего века здесь произошла коренная метаморфоза, выразившаяся в постепенном становлении состоятельных национальных незападных экономик. Этот процесс охватил большое число постразвивающихся стран, но в первую очередь – «новые индустриальные страны».

Особую тему представляет становление экономик с формирующимися рынками в бывших социалистических странах [6, 7]. Переход к рынку не произвел коренных изменений в многоукладной (точнее, гибридной) конфигурации бывших социалистических экономик. В ведущих постсоциалистических странах имплантированные либеральные институты не превратились в доминантные институты свободного рынка в соответствии с первоначальным замыслом.

Так, институты общественной (государственной) регуляции и сопряженные с ними неформальные институты бывшей социалистической экономики в значительном своем числе претерпели модификацию, но не исчезли. Одновременно со спонтанным преобразованием части как бы незавершенных либеральных институтов в институты корпоративной собственности и корпоративного регулирования имела место успешная рыночная адаптация институтов теневой экономики.

В итоге, на рубеже XX и XXI столетий утвердился общий грандиозный анклав бывших развивающихся и прежних социалистических стран с формирующейся рыночной экономикой. В дальнейшем, в период нулевых и десятых, имел место ошеломляющий глобальный рост существовавших в различных странах формирующихся рынков [8, 9].

Явственно наблюдается углубление региональной интеграции формирующихся рыночных экономик. Региональная интеграция выступает первым внешнеэкономическим приоритетом для большинства пост-развивающихся и развивающихся стран (например, [10]). Сказанное в равной мере относится и к постсоциалистическим странам, о чем, бесспорно, свидетельствует продолжающийся успешный процесс евразийской интеграции [11].

Очень впечатляет феномен утверждения ШОС и БРИКС, объединяющих страны с передовыми формирующимися экономиками (англ.: EME – emerging market economy). Ожидается дальнейшее расширение и усиление альянса БРИКС +, вероятным становится создание резервной валюты в зоне БРИКС [12]. В то же время стоит принимать во внимание, что до настоящего времени прокламируемая «полуглобальная» интеграция под эгидой БРИКС+ может расходиться с суверенными интересами многих незападных стран.

В большинстве постразвивающихся и постсоциалистических стран продолжается утверждение нового государственного капитализма [13–17]. Он дополняется политическим режимом ограниченного доступа (англ.: LAO –Limited Access Order), принципиальное отличие которого от политического режима в большинстве западных стран заключается в целенаправленном ограничении возможностей значимой по своему эффекту политической деятельности для большинства граждан и их добровольных ассоциаций.

В контексте сказанного нельзя не принять во внимание институциональную дивергенцию EME, прежде всего в отношении степени либерализации их внутренних рынков и значимости государственно-капиталистического уклада. На мировой экономической арене все более усиливается роль лидирующего конгломерата формирующихся экономик стран, в который входит несколько постсоциалистических стран Центральной Европы, с основополагающим государственно-капиталистическим укладом [18]. Впрочем, также повышается мировой рейтинг конгломерата EME (он определенно включает Южную Корею, Турцию, Южную Африку, Саудовскую Аравию), где институты государственного капитализма не первенствуют в сравнении с институтами частного предпринимательства.

Большинство EME отличает сохранение высокой интенсивности секторных сдвигов и привлекательности для зарубежных инвесторов. По темпам роста внутренних и внешних инвестиций, особенно «зеленых» инвестиций, передовые EME значительно опережают AE [4]. В целом бесспорным выглядит приближение формирующихся рыночных экономик к зрелым рыночным экономикам по уровню конкурентоспособности и качеству институтов [19].

Наконец, затронем тему трансформации экономик и обществ развивающихся стран. По признанной оценке, в целом наблюдается медленный прогресс прочих развивающихся стран (англ: DE – developing economies), слабым остается их технологический и производственный потенциал при огромном отставании от передовых стран по уровню душевых доходов [20].

Резонно сделать акцент на сохранении экономической зависимости развивающихся стран от индустриальных стран, а также тяготеющего над ними гнета задолженности по зарубежным кредитам. Негативное влияние на развитие многих DE оказывает политическая нестабильность, сопряженная в обширном ряде африканских стран с вооруженными конфликтами и гуманитарными бедствиями. Кроме того, продолжается маргинальная и хаотичная миграция из развивающихся стран в благополучные регионы мира. На фоне такой ситуации национальный продуктивный человеческий капитал до последнего времени формировался очень медленно.

Вместе с тем во многих DE проводятся глубокие структурные реформы [20], что позволяет надеяться на достаточно высокий экономический рост в будущем и значимое продвижение в сторону устойчивого развития. Нельзя не отметить позитивное влияние китайского мегапроекта «Пояс и Путь» на экономическую трансформацию в африканских и других развивающихся странах.

По своим корневым институциональным характеристикам, в частности, касающимся политического устройства, развивающиеся страны близки к пост-развивающимся. Это дает основания предполагать, что в скором времени ряд передовых DE перейдет в состав EME, хотя бы исходя из признанного критерия располагаемых душевых доходов [19].

Уместно констатировать: вопросам, касающимся дивергенции развития национальных экономик современных стран, посвящено неисчислимое количество публикаций. Однако сама проблема согласования экономических интересов западных и незападных стран до сих пор как бы остается за кадром. Только в недавних публикациях Дани Родрика и Стивена Уолта предложен подход к разрешению этой проблемы в глобальном контексте [21, 22]. Со всей уверенностью уместно акцентировать внимание на фактической неисследованности темы, заявленной в заголовке статьи. Автор поставил перед собой задачу хотя бы в небольшой мере восполнить этот пробел.

Ретроспектива: проекты глобального мироустройства в период новейшей истории

С учетом ранее сформулированных положений, рассмотрим наиболее исторически значимые планетарные Проекты, касающиеся характера взаимоотношений западного и незападного экономических миров в контексте глобализации.

Первый из этих проектов – проект Нового Мирового Экономического Порядка (НМЭП), нередко называемый проектом «Глобальный Север – Глобальный Юг», появился еще более 50 лет назад. Его инициатива принадлежала многочисленным лидерам движения неприсоединения (G77) вместе с тогдашним канцлером ФРГ Вилли Брандтом [23, 24]. Публично заявленная цель этого мегапроекта состояла в создании демократического и честного глобального экономического порядка в интересах всех стран, но в первую очередь – наиболее нуждающемуся в поддержке в период семидесятых конгломерату бедных стран на фоне деколонизации.

Напомним, НМЭП был официально одобрен на шестой специальной сессии Генеральной Ассамблеи ООН в 1974 г. Принятое решение, по существу, означало начало диалога между развитыми и развивающимися странами на экономическом поле. В свою очередь, фактическим лейтмотивом этого диалога стали нефтяной кризис в 1973–1974 гг. и потрясения в функционировании международной валютной системы [24]. На международном уровне была признана необходимость преодоления неравноценного торгового обмена между развивающимися и развитыми странами, что повлекло бы за собой субстанциональное изменение соотношения цен на сырьевые ресурсы, необработанные материалы и товары, экспортируемые из развивающихся стран, и товары, импортируемые из развитых стран.

Однако декларированные надежды на установление желаемого мирового порядка, обеспечивающего кардинальное улучшение взаимоотношений западных и незападных экономик, оказались эфемерными в силу большого ряда причин. По всей видимости, наиболее значимая из них заключалась в слабости экономических позиций большинства развивающихся стран в противоположность экономическому могуществу стран Запада с его консервативными лидерами (Рейганом, Тэтчер и др.) в то время. Наряду с этим наблюдалось явное отсутствие единства и солидарности среди адептов НМЭП, в первую очередь обусловленное различием интересов между странами-экспортерами нефти и другими незападными странами. Также стоит особо отметить отсутствие научного обоснования и заведомую бескомпромиссность предложенных мирохозяйственных реформ, дополнительно принимая во внимание авторитет их оппонентов – идеологов западного капитализма.

Принципиально иной проект глобальной экономической трансформации был отчасти (именно отчасти!) реализован вследствие принятия правительствами ведущих западных стран на рубеже 1990-х годов неолиберального курса, основные направления которого были представлены в так называемом Вашингтонском Консенсусе. В реальности, если отбросить пропагандистскую фразеологию, неолиберальная глобализация предполагала безграничное утверждение всеобщего рынка капитала при доминировании транснациональных корпораций.

Радикальные рыночные реформы, при всей их специфике в разных незападных экономиках, происходили на фоне сверхинтенсивной либерализации международных рынков капитала. Ее очевидным негативным последствием стало беспрецедентное расширение масштабов финансовых спекуляций в мировом масштабе. В начале 1990-х годов в результате оголтелой неолиберальной глобализации и сопутствующего ей экономико-политического курса западных стран произошло открытие национальных рынков для неограниченной экспансии западного капитала. Оно проявилось в надувании «глобального финансового пузыря» посредством раскручивания маховика биржевых спекуляций с ценными бумагами при параллельных скачкообразных изменениях цен на нефть и другие первичные ресурсы, а также в ошеломляющем и в значительной степени целенаправленном росте неликвидного кредитования вкупе с теневой банковской деятельностью. Эти процессы блестяще описаны во всем известной книге Джозефа Стиглица «Ревущие девяностые».

Вполне ожидаемо гигантский спекулятивный оборот на финансовых рынках оказался сопряжен с огромным оттоком капитала из развивающихся стран – проще говоря, он объяснялся усилением их ограбления и обнищания. В свою очередь, приток дополнительного капитала (хотя и в значительной степени спекулятивного) в развитые страны синхронизировался с бурным миграционным потоком из бедных стран. По сути дела, в рамках проектировавшегося глобального капитализма участь большинства незападных стран – оставаться бедными, как в период 70-х – 90-х годов,– была бы предрешена.

Нельзя обойти вниманием хорошо известную коллизию. Главной заинтересованной силой в ускоренной глобализации мирового рынка капитала и, прежде всего, фондового рынка выступало известное «созвездие» американских и европейских банков. Непосредственным проводником их мировой экспансии являлись Федеральная Резервная Система США и Международный валютный фонд (МВФ). По сути дела, реализовывалась идея мирового господства в виде финансовой кабалы.

Резонно напомнить о давно признанном фиаско проекта экономической гиперглобализации по лекалам МВФ [25]. Этот вывод был в полной мере подтвержден мировым финансовым кризисом, разразившимся в 2007–2009 гг. Правда, следует признать, что на фоне новой неоконсервативной волны известные закулисные круги снова уповают на возврат к абсолютному доминированию открытого глобального рынка капитала в современной экономике.

После мирового кризиса 2007–2009 гг. со всей определенностью возник вызов возможной в будущем экономической и общесоциальной глобальной катастрофы. В этой связи вполне закономерным выглядит принятие ООН в 2015 г. рамочной концепции устойчивого развития, зафиксированной в Повестке-2030.

По существу, явью стал новый проект глобального переустройства. Одна из его основных декларированных целей состояла в формировании всемирного партнерства во имя развития, предполагающего совместное участие западных и незападных стран.

В целом, выполнение задач, зафиксированных в Повестке-2030, предполагало (уместно употребить прошедшее время) достижение инклюзивной экономической и общесоциальной стабильности на глобальном, региональном и национальном уровнях. Тем самым была бы создана важнейшая предпосылка для равноправного и взаимовыгодного сотрудничества западных и остальных стран.

Как известно, отправным пунктом для формирования идеологии устойчивого развития (англ.: sustainable development) послужили доклады более чем 40-летней давности «Римского Клуба», объединившего выдающихся интеллектуалов того времени. А главным исходным рубежом на пути становления идеологии и практики устойчивого развития стал исторический доклад «Наше общее будущее», подготовленный под руководством премьер-министра Норвегии Гру Харлем Брунтланд в 1987 г.

Идеология устойчивого развития (sustainable development) завоевала широкое признание в очень многих странах. Принятие этой идеологии позволило выйти за рамки узких стратегий экономического, технологического и экологического прогресса, слабо связанных друг с другом. Результаты развития целого ряда национальных социумов стали оцениваться с позиции сохранения накопленного богатства для будущих поколений, повышения качества жизни в его интегративном измерении, включая состояние окружающей среды в условиях глобального изменения климата, обеспечения социальной солидарности разных групп и поколений граждан с учетом демографических изменений и миграционного притока.

Стоит сделать особый акцент на том, что с этой концепцией вполне согласуются идеологические платформы левоцентристских и социал-демократических/ социалистических партий со значимым политическим весом. То же касается обновленной концепции социального рыночного хозяйства [26], как и последней китайской версии концепции социалистической рыночной экономики (с учетом симбиоза институциональных моделей, которые она вбирает, добавим в скобках) [27].

Цели и конкретизирующие их целевые ориентиры устойчивого развития человеческого социума на период до 2030 года построены в Повестке-2030 в соответствии с подходом, интегрирующим экологические, экономические и общесоциальные составляющие процесса развития. Для реализации этого подхода на мировом уровне был предложен широкий набор долгосрочных решений, исходя из фундаментального императива равноценного удовлетворения потребностей нынешнего и будущего поколений людей при сохранении природного и культурного разнообразия на планете.

Достижение императивов устойчивого развития, представленных через всю широкую совокупность целевых индикаторов – ЦУР, стало предметом национальной и региональной политики почти во всем мире. Впечатляющий позитивный сдвиг в сторону приближения к траектории устойчивого развития произошел в экономиках развитых западных стран [9]. В еще большей мере сокращение отставания от «ресурсных» корневых ЦУР произошло в незападных экономиках [28]. Во многих азиатских странах в прошедшее десятилетие достигнут существенный прогресс в направлении целевых ориентиров устойчивого развития.

Однако пандемия COVID-19 вкупе с долговременной экономической стагнацией в западном мире поставили под сомнение замыслы глобальных преобразований в направлении устойчивого развития. В недавний период глобальной турбулентности экономический курс подавляющего большинства стран фактически осуществлялся в рамках исключительно текущей стабилизационной политики, основным проводником которой являются национальные (центральные) банки. Политика такого рода не была каким-либо образом увязана со стратегией устойчивого развития, зафиксированной в Повестке-2030.

В существенной мере потеря первостепенной весомости императивов устойчивого развития произошла вследствие недостатков самой Повестки-2030. С позиций сегодняшнего дня ее отличает чрезмерный перфекционизм. Главное внимание в ней сфокусировано на экологических и гуманитарных переменах, сбережении природных ресурсов и применении воспроизводимых ресурсов, преодолении последствий ухудшения климата, а также на утверждении и повышении эффективности только тех институтов, которые опосредствуют названные процессы [29].

Едва ли не решающее значение для успешного интегративного устойчивого развития, по мнению адептов рамочной концепции, имело распространение инклюзивных институтов [30. P. 61–76]. Эти институты, в большинстве своем базирующиеся на принципах универсальности и отсутствия дискриминации, предоставляют равные права и возможности для производителей и потребителей, как и доступ ко всем ресурсам и услугам. Но следует иметь в виду, что не все эффективные институты, потребные для устойчивого развития, относятся к инклюзивным и, тем более, не все могут быть инкорпорированы в рамки контрактных отношений. Сказанное в первую очередь касается институтов общественного/государственного регулирования. Многие из них в принципе не инклюзивны, как например, инструменты прогрессивного налогообложения. Также инклюзивными определенно нельзя считать ключевые институты, функционирующие на корпоративных и других ограниченно конкурентных рынках. То же относится к ряду неформальных политических институтов и неформальных социальных норм, обусловленных спецификой национального развития.

Кроме того, состав количественных ЦУР оказался неполным. В частности, пути решения важнейших задач – достижения устойчиво поддерживаемой миграции рабочей силы и движения капитала в национальной и транснациональной проекциях – не были «таргетированы».

Лишь в общих чертах нашла отражение проблема адаптации к коренным технологическим переменам, от разрешения которых в решающей мере зависит возможность достижения именно устойчивых приемлемых траекторий производства, потребления и занятости. В момент принятия Повестки-2030 не был осмыслен феномен цифровизации, оказывающий грандиозное влияние на все направления рыночной и нерыночной деятельности.

Наконец, нельзя обойти вниманием отсутствие индикаторов политической устойчивости. Фактически не принимались в расчет жесткие политические реалии, обусловленные различием национальных интересов и прямой конфронтацией разных стран вкупе с военными конфликтами.

Продолжение двадцатых: возможно ли достижение прогресса в области экономического сотрудничества западных и незападных стран?

Очевидно, в ближайшей перспективе наиболее вероятен сценарий усиления отторжения западного и незападного экономических миров вследствие реализации неоконсервативного протекционистского курса США вкупе с вовлеченностью России в силовое противостояние на Украине. Как известно, неоконсервативная политика сегодняшнего образца характеризуется агрессивным экономическим национализмом, о чем красноречиво свидетельствует недавнее послание вновь избранного Президента США Трампа ежегодному Форуму в Давосе [31]. На фоне возобновления прямых торговых войн и сохранения деструктивной глобальной политической конфронтации резонно ожидать общего экономического регресса. В результате дестабилизации мировой экономики будет нанесен грандиозный глобальный ущерб всем предпринимателям и потребителям, в том числе в странах-реципиентах агрессивной неоконсервативной политики.

По всем признакам в настоящий период усилится геоэкономическая конфронтация, достигшая значительных масштабов за последнее десятилетие [32]. Более того, высока вероятность сокращения в абсолютном выражении товарных потоков между западными и незападными странами.

Было бы непростительной ошибкой уступать идеологическому диктату обновленного неоконсерватизма. Спору нет, стимулирование предпринимательской активности посредством сокращения налогов и дерегулирования экономической деятельности дает возможность временно увеличить рыночный выпуск. Однако в нынешней рыночной экономике третьего десятилетия XXI в. эффект финансового стимулирования роста предпринимательской активности становится заведомо ограниченным. И можно уверенно предсказывать, что дальнейшее углубление цифровизации и декарбонизации будет сопряжено с сильным сокращением секторов, не являющихся высокотехнологичными и наукоемкими, при сопутствующем сужении пространства заведомо свободных рыночных инициатив. В такой ситуации избыточная рыночная конкуренция в границах обычных предпринимательских секторов неизбежно будет приводить к падению доходов ее участников, что повлечет за собой усиление экономического и в целом социального дисбалансов.

Впрочем, нынешнее положение не является безнадежным. По широко распространенному мнению, исчерпание заявленного на ближайшие четыре года неоконсервативного курса США может произойти за короткий срок [33, 34]. Наряду с этим, после окончательного завершения военных действий на Украине весьма возможным станет кардинальное сужение международных военных конфликтов [35]. В случае обозначенных метаморфоз весьма вероятен политический реванш прогрессивных сил в западном и незападном мире в целом. Разумеется, нельзя не признать, что такой желаемый исход достижим при выполнении обязательного условия – консенсуса (в той или иной мере компромиссного) этих сил в отношении основных приоритетов долгосрочного общесоциального развития.

Вслед за обозначенными политическими переменами, с течением времени, к концу нынешнего десятилетия, можно ожидать исчерпания существующей супер дуополии военной силы в результате трех основных метаморфоз. Во-первых, взаимного сближения политических курсов США и Китая при отказе от имперского экспансионизма, в том числе в ходе реализации мегапроекта «Пояс и Путь». Во-вторых, превращения ЕС в самостоятельный центр силы. Вновь намеченный (ранее отложенный) замысел создания вооруженных сил Европы будет, в конце концов, реализован, опираясь в первую очередь на ракетно-ядерный потенциал Франции. Наконец, произойдет, по-видимому, самая весомая метаморфоза: на порядки вырастет экономическая мощь, политический вес и военное могущество целого ряда постразвивающихся стран. Тогда одним из центров мировой силы может стать альянс Индии, Бразилии и стран Юго-Восточной Азии, открытый для присоединения к нему многих стран бывшего Третьего мира. Таким образом реализуется долгожданный полицентричный мировой политический порядок. Он будет включать в себя, по крайней мере, четыре относительно равных по мощности центра силы.

Выполнение обозначенных глобальных политических сдвигов откроет путь для реализации сценария достижения взаимовыгодной кооперации экономик развитых, пост-развивающихся и развивающихся стран (AE, EME и DE) к концу нынешнего десятилетия, что будет означать принципиальное качественное изменение мирового экономического порядка. Этот сценарий предполагает установление долговременного компромиссного согласия между экономиками западных и незападных стран с учетом различий политического устройства. Такой компромисс реален при сохранении глобального экономического пространства и одновременном дозированном воспроизведении торговых и иных между государственных барьеров [21, 22].

Объективно назревшим станет избавление от долговременной стагнации, в которой пребывает подавляющая часть западных стран. Такой желаемый исход достижим посредством активистской структурной политики кейнсианского типа, направленной на максимальное использование собственного производственного потенциала, особенно в обрабатывающих секторах. В частности, применительно к экономике ЕС кардинальное улучшение ее структурной динамики и экспортных позиций будет сопряжено со снижением чрезмерно завышенного курса евро почти ко всем остальным национальным валютам.

Также неотъемлемым дополнением активистской структурной политики призваны стать стратегические решения, связанные с целенаправленной помощью развивающимся странам и обеспечивающие потребное ослабление миграционного пресса из этих стран при соблюдении норм международного права. Тогда будет достигнуто значимое сужение зон труда неквалифицированных мигрантов в соответствии с императивами устойчивости.

Можно предположить: в значительной мере преодоление нынешней экономической стагнации в большинстве западных стран позволит расширить экспорт и прямые инвестиции в успешно развивающиеся конгломераты стран с EME. Особенно грандиозным выглядит неиспользованный потенциал взаимовыгодного сотрудничества европейских производителей с производителями в ряде стран с самодостаточной, хотя и остающейся формирующейся рыночной экономикой [36].

Вместе с тем, было бы абсолютно неправильным противопоставление предполагаемого спрессованного во времени структурного реформирования европейских и других западных национальных экономик – продолжению стратегического курса на достижение обновленных императивов устойчивого развития. Резонно рассчитывать, что будущие дискретные структурные сдвиги будут индуцировать только временные отклонения от траекторий движения в сторону ЦУР. По происшествии короткого промежутка времени эти траектории могут быть полностью восстановлены.

Исходя из многих прогнозов, в ближайшей пятилетней перспективе ожидается порядковое приближение к целевым ориентирам устойчивого развития в области использования и потребления ресурсов или даже их достижение. В западных странах к концу двадцатых годов текущего века ожидается достижение порядкового снижения карбонизации и загрязнений окружающей среды в ходе неуклонного, хотя и замедленного приближения к целям, указанным в Повестке-2030 [37, 38]. В свою очередь, исходя из сложившихся за последние годы тенденций, во многих странах с EME вероятно очень близкое приближение к целевым индикаторам устойчивого развития [39]. Сказанное касается в первую очередь Индии и Юго-Восточной Азии, где в ближайшие годы прогнозируется беспрецедентно широкое распространение новейших безотходных технологий и возобновляемых источников энергии [40, 41]. В развивающихся странах, по оценкам, определенно превалирует тренд приближения к основным «ресурсным» ЦУР, хотя и заведомо умеренного [39. P. 27–30].

Предполагаемое тесное сближение западных и незападных экономик для достижения устойчивого развития привело бы к кардинальному сокращению различий в структуре выпуска и издержек. Как следствие, открылись бы широкие возможности для кооперации в самых разных областях современного бизнеса, в том числе высокотехнологичного.

Трудно переоценить значимость ожидаемой в будущем координации политики в области устойчивого развития между западными и развитыми незападными странами. Такого рода координация позволит в значительной мере разрешить назревающую проблему занятости в условиях всеохватывающей цифровизации.

Так, для стабилизации структуры занятости в секторах, серьезно затронутых цифровизацией, становится безальтернативной масштабная реструктуризация, в которой первостепенная роль отводится государству как регулятору и инвестору. Для удовлетворения спроса на высококвалифицированную рабочую силу в промышленных секторах, особенно трудоемких, должны быть реализованы строго адресные и постоянно реализуемые программы переобучения персонала.

Наряду с этим неравенство в оплате труда между высококвалифицированными работниками и другими занятыми, вероятно, продолжит увеличиваться [42]. Тем самым, обеспечение приемлемого базового уровня доходов для целого ряда многочисленных групп граждан в самых разных странах останется необходимым для поддержания макро-сбалансированности. Следуя широко известной позиции международных экспертов, это условие будет выполнено в случае перераспределения национального дохода посредством специального налогообложения производителей, использующих производительные технологии c искусственным интеллектом и роботов.

В рассматриваемой скорой перспективе станет безальтернативной разработка и реализация принципиально новой Повестки устойчивого развития, которая, возможно, будет названа Повесткой-2040. По всей видимости, потребуется принятие широкой совокупности новых индикаторов [43]. Потребуется принципиальное расширение состава индикаторов, измеряющих степень устойчивости процессов распределения. В дополнение к традиционным индикаторам дифференциации доходов [44], целесообразно инкорпорирование индикаторов структурных изменений в составе совокупного капитала (в частности, доли рентного капитала) и региональных диспропорций. Особо важное значение будет иметь инкорпорирование в новую Повестку индикаторов миграционной напряженности на мультирегиональном и национальном уровнях.

В силу сказанного, для оценки степени устойчивости цифровой трансформации представляется целесообразным использование целой совокупности новых индикаторов. Они призваны фиксировать сокращение занятых вследствие автоматизации в одних рыночных сегментах и увеличение занятых в ходе цифровизации на других сегментах. То же касается изменения уровня оплаты труда этих, сокращающихся или растущих, категорий занятых.

Также, по нашему представлению, возникнет необходимость инкорпорировать непосредственно в качестве дополнительного целевого индикатора Повестки (в дополнение к другим индикаторам, конкретизирующим Цель 8) императив достижения и поддержания инклюзивно справедливого международного экономического порядка (ИСМЭП). Он предполагает беспрепятственный стабильный торговый режим, как и стабильные режимы международного движения капитала в его разных формах и рабочей силы, действующие на базе согласованного применения глобального, регионального и национального законодательств.

Наряду с этим столь же важна фиксация в новой Повестке императива поддержания устойчивого геополитического порядка (УГП). Он предполагает, что гегемония одной страны или группы стран, как и сверхдержавная дуополия (США и их ближайших союзников с одной стороны, Китая и России – с другой) безвозвратно уйдут в прошлое. В частности, фактор военного/ державного потенциала перестанет играть главную роль в мировом балансе сил в результате распространения превентивных компактных вооружений (термоядерных, гиперзвуковых, нейтронных и др.) в большинстве стран. Тогда станет достижимым постепенное преодоление долговременного конфликтного противостояния отдельных стран и целых конгломератов стран, подрывающих стабильность мирового развития.

Построение новой совокупности взаимосвязанных индикаторов устойчивого развития позволит реалистично планировать меры по его достижению на долгосрочную перспективу. Станет возможным согласование национальных стратегий устойчивого развития в их обновленном формате с текущей экономической политикой, в первую очередь стабилизационной. Новые ЦУР будут, по существу, выступать параметрами, задающими границы изменений экономико-политических переменных.

По всей видимости, в случае выполнения вышеописанного глобального сценария достижения взаимовыгодной кооперации на базе стратегии устойчивого развития в его обновленном формате, произойдут необратимые позитивные перемены на мировой экономической арене. Под давлением стран EME станет безальтернативным преобразование мировой валютно-финансовой системы. Оно выразится, в первую очередь, в расширении корзины мировых валют, параллельно с порядковым сокращением области функционирования доллара и внешней задолженности США. В дополнение следует ожидать изменения правил ВТО с учетом функционирования региональных экономических зон.

Как следствие, уже к началу тридцатых годов текущего века стало бы реальным приближение к долгосрочному установлению инклюзивно справедливого мирового экономического порядка (ИСМЭП), предполагающего тесное сотрудничество и координацию политики западных и незападных стран.

Этот устойчиво поддерживаемый мировой экономический порядок будущих десятилетий несовместим с функционированием спекулятивного фондового рынка и других спекулятивных рынков капитала, порождающих несправедливое распределение доходов и неприемлемую поляризацию богатства. Безальтернативно потребуется установление в мировом масштабе банковской системы денежного оборота, восходящей еще к Бисмарку и институционализированной в большинстве европейских и многих других стран мира. Целый ряд стран будет поставлен перед дилеммой востребования коренных институциональных перемен, опосредующих отказ от рыночно-капиталистической системы денежного оборота англо-американского типа (сказанное относится, в первую очередь, к США и Великобритании).

В силу приведенной аргументации по мере утверждения ИСМЭП можно ожидать стирания качественных институциональных различий между двумя рассматриваемыми составляющими современного экономического мира. Как следствие, внешнеэкономические ограничения постепенно ослабнут.

Вместе с тем было бы недальновидным представлять идиллическую картину будущего в ходе неспешного процесса глобализации в ее универсальном системном понимании. Резонно предполагать сохранение разной социальной оболочки экономической деятельности и диверсификации позиций западных и незападных стран на международной арене. Как следствие, между компаниями соответствующих стран будут, по-видимому, возникать рассогласования действий, связанных с нарушением заключенных контрактов. Тем не менее можно предположить, что они будут безболезненно преодолимыми в случае утверждения ИСМЭП и нового УГП, воспроизводимых в рамках устойчивой общесоциальной трансформации в планетарном масштабе.

Дискуссионный ракурс

В дополнение к высказанной аргументации, остановимся на дискуссионной теме. Она касается сопоставления идеологических основ нынешнего неоконсервативного курса и предполагаемого обновленного стратегического курса на достижение императивов устойчивого развития, индуцирующих прямо противоположные результаты взаимоотношений западного и незападного экономических миров.

Главный экономический постулат обновленного неоконсерватизма выглядит весьма простым: решающее значение имеет создание наиболее благоприятных условий для национального предпринимательства. Тогда расширение деятельности национальных производителей как рыночных агентов практически всегда воплощается в повышении личного благосостояния и прочих благоприятных социальных переменах. Они обеспечиваются при не более чем дозировано необходимой, по существу минимальной государственной поддержке нерыночных секторов [31]. Предоставление общественных благ фактически выступает вынужденным придатком распределения в рамках модели неоконсервативного капитализма.

В области внутренней экономической политики неоконсерваторы по-прежнему уповают на установление минимальных налогов на национальный бизнес. Однако, как отмечалось ранее, свободная рыночная конкуренция на внутренних рынках в настоящее время заведомо ограничена. В макромасштабе эффект снижения налогов приносит сугубо временный эффект – эпоха «рейганомики» давно миновала. В реальности государственное вмешательство такого рода (по неоконсервативному образцу) отвечает интересам только крупного бизнеса, оставляя за чертой преуспевания основную массу предпринимателей.

Наряду с этим, неоконсервативный курс сегодняшнего образца («имени Трампа») характеризуется агрессивной внешнеэкономической политикой, выражающейся в геоэкономической конфронтации и прямых торговых войнах. Фактически такого рода политика исходит исключительно из императива достижения наилучшего внешнеэкономического национального баланса, притом в разрезе двухсторонних отношений с отдельными странами. В то же время соблюдение международных договоренностей, призванных обеспечивать стабильность мирового экономического развития, просто игнорируется.

В долгосрочном измерении политика силы на внешнеэкономическом пространстве не выглядит состоятельной. Использование ультрапротекционистских мер неизбежно приведет к жесткому консолидированному ответу со стороны других стран. С течением времени в результате заградительного повышения зарубежных тарифов вкупе с сужением возможностей для инвестирования за рубеж страна-проводник дестабилизации мирового экономического сотрудничества окажется в заведомом проигрыше.

Адепты неоконсервативного капитализма публично всячески солидаризуются с позицией убежденных сторонников свободного предпринимательства и почитателей рыночной стихии, готовых вести рискованный бизнес. В соответствии с ней коммерческий успех всегда заслужен и значит – справедлив. Практическая абсолютизация этого императива логично выражается в апологии спекуляции и всяческого стяжательства, в том числе посредством явного мошенничества.

Следует признать, что такого рода восприятие смысла рыночной деятельности распространено в широких кругах современного общества. Сказанное особенно касается малообразованных молодых людей, которым хочется разбогатеть и жить в соответствии с желаниями, а не с возможностями. Благодаря целенаправленной пропаганде через СМИ образцами для подражания стали личности современных миллиардеров. В настоящее время на первое место среди них выдвинут Илон Маск, ставший топ-миллиардером благодаря буму акций на одном из высокотехнологичных рынков в условиях отсутствия адекватного налогообложения.

Неизбежным результатом экономического развития в соответствии с рассматриваемой доктриной становится заведомо несправедливое распределение. Наиболее явственно оно проявляется в пирамидальной стратификации общества, когда слой сверхбогатых (нуворишей) и слой богатых абсолютно доминируют над зависимым средним классом и слоем неимущих. Можно почти с полной уверенностью полагать, что в случае долговременного утверждения неоконсервативной модели распределения наиболее многочисленным окажется низший мизерабельный слой, включающий в себя семьи с малым достатком, безнадежно бедных, просто нищих и бездомных людей.

В противоположность неоконсервативной доктрине, стратегия устойчивого развития безоговорочно ориентирована на качественный «зеленый» экономический рост, влекущий за собой повышение социального благополучия в его интегративном измерении. Поддержание такого типа экономического роста оказывается достижимым посредством следования рыночных агентов, корпоративных и иных, практике ESG. Она отнюдь не препятствует предпринимательской инициативе. Как показывает разнообразный мировой опыт [45], в случае выполнения стандартов ESG и следования другим императивам устойчивости, перед корпоративным и иным бизнесом сохраняются широкие возможности для улучшения своего рыночного положения. В ходе устойчивой трансформации отдельных рынков возникает возможность их дополнительного роста в результате предполагаемых инициативных предпринимательских решений с учетом возникающих потребительских запросов. Это касается прежде всего компаний-лидеров, утвердившихся на действующих рынках. Посредством требуемой корректировки, исходя из императивов устойчивости и своих долгосрочных бизнес-стратегий, они в состоянии добиться оптимальных финансовых и других рыночных результатов, совокупный эффект которых на макро-, секторном и региональном уровнях не будет нарушать приемлемые пропорции выпуска и распределения в соответствии с предполагаемыми условиями устойчивого воспроизводства.

Указанная возможность может быть реализована при условии осуществления адекватного рыночного регулирования на макро-, секторном и региональном уровнях. Она должна быть направлена на согласование различных корпоративных и иных предпринимательских стратегий с государственным стратегическим курсом, разделяемым основными субъектами гражданского общества, в соответствии с принципом компромиссного равновесия («равновесия по Нэшу»). Благодаря согласованию такого рода становится достижимой адаптация к неустойчивым изменениям – как институционализированным в рамках социальной системы, так и не институционализированным: технологическим, демографическим, климатическим.

В прямую противоположность неолиберальным воззрениям, регулирование экономической деятельности со стороны государства в союзе с гражданскими организациями призвано носить активный характер, будучи направлено на элиминирование известных негативных побочных эффектов рынка. Имеет смысл особо уточнить, что для обеспечения устойчиво поддерживаемого национального развития вполне целесообразно наложение специальных ограничений в отношении миграционного притока.

Резонно рассчитывать и на самое широкое распространение постматериалистического сознания среди представителей образованных и обеспеченных страт общества. Их предпочтения будут предопределяться ценностями, выражающимися в свободе самовыражения и качестве жизни. Постматериалисты ставят личный предпринимательский успех и накопление индивидуального богатства вровень с профессиональными достижениями и долговременным человеческим благополучием в рамках окружающей человеческой и природной среды. И, что особенно важно, предприниматели, разделяющие эту идеологию, ориентируются на социальное признание своего устойчиво эффективного бизнеса, а не максимизацию нормы прибыли.

В силу приведенной аргументации есть все основания надеяться на постоянное воспроизводство широкого рыночного пространства для делового успеха и получения заслуженно высоких (но не астрономических!) доходов настоящими инноваторами.

Конечно, нельзя не принимать во внимание многочисленные примеры оппортунистического поведения предпринимателей в отношении ESG-практик и, в целом, императивов устойчивого развития. Тем не менее есть основания предполагать, что в случае успешного продвижения повестки ESG в ходе взаимодействия бизнеса, государства и гражданских организаций рыночные агенты-оппортунисты окажутся в меньшинстве. Фактор социального отторжения их деятельности будет вынуждать к изменению бизнес-стратегий по примеру большинства конкурентов.

Наконец, резонно акцентировать внимание на субстанциональной адаптации именно атрибутов устойчивого развития – «зеленой» безуглеродной экономики и «зеленых» инвестиций – к росту цифровой экономики и применению искусственного интеллекта [42, 46]. Столь же важно для рыночной адаптации к этим грандиозным переменам обеспечение долговременной экономической и общесоциальной стабильности.

Вывод однозначен. В долгосрочной перспективе устойчивая экономическая динамика без кризисных спадов, адекватная реальным условиям функционирования высокотехнологичной цифровой экономики, выглядит предпочтительнее неприемлемо рискованного развития по неоконсервативному образцу, особенно с точки зрения социальных последствий.

Национальная и наднациональная модели распределения в русле устойчивого развития в целом отвечают признанному критерию справедливости [47, 48]. Именно выполнение этого условия критически важно для реализации самых широких возможностей равноправного сотрудничества между развитыми западными и развитыми незападными странами, как и для их консолидированной поддержки развивающихся стран.

Заключение

В обозримой перспективе взаимное дополнение западного и незападного экономических миров представляется реально достижимым. Но следует признать, что на пути к этому желаемому результату необходимо преодолеть сложные препятствия, что в свою очередь предполагает идеологическую и политическую победу сил Прогресса.

В качестве пояснения хотелось бы добавить, что автор данной статьи в полной мере осознает возможное восприятие своей позиции в пользу постепенного перехода к устойчивой общесоциальной трансформации в глобальном системном масштабе как сугубо идеалистической. Однако иной альтернативы утверждения будущего мирового экономического прогресса и, тем более, общесоциального прогресса, по существу, не предложено.

Литература

1. Yang M. Putting global capitalism in its place: economic hybridity, bataille, and ritual expenditure // Current Anthropology. 2000. Vol. 41. № 4. P. 477–509. URL: http://www.jstor. org/stable/10.1086/317380
2. Hall P., Soskice D., ed. Varieties of capitalism: The institutional foundations of comparative advantage. Oxford: Oxford University Press. 2001.
3. Amable B. The Diversity of Modern Capitalism. Oxford and New York: Oxford University Press. 2003.
4. Casanova L., Miroux A., et al. Emerging market multinationals report 2024: innovation and transformation to emerge stronger. Cornell S.C. Johnson college of business. 2025.0 DOI: https://doi.org/10.7298/nz1v-0a69
5. World Bank. Global Economic Prospects, June 2024. Washington, DC: World Bank. 2024. doi:10.1596/978-1-4648-2058-8
6. Becker U., ed. The BRICs and emerging economies in comparative perspective. London: Routledge. 2013.
7. Мартынов А.В. Будущее национальных экономик с развивающимися рынками // Международная экономика. 2020. № 9. C. 26–33. DOI:10.33920/vne-04-2009-05
8. McKinsey Global Institute. Outperformers: High-growth emerging economies and the companies that propel them. 2018. URL: http://www.mckinsey.com/mgi
9. OECD. Business insights on emerging markets 2020. OECD Development Centre, Paris. 2020. URL: http://www.oecd.org › dev
10. Maloney W., Riera-Crichton D., Ianchovichina E., Beylis G., & Vuletin G. The Promise of Integration: Opportunities in a Changing Global Economy. Washington, DC: World Bank. 2023. URL: http://documents.worldbank.org/curated/en/099051523163088376/P18053700fda5f-03d0906409aaa817514da
11. Акаев А.А., Кефели И.Ф. Проекты и реалии формирования Большого евразийского пространства // Евразийская интеграция: экономика, право, политика. 2024. Т. 18. № 2. С. 10–25. DOI: https://doi.org/10.22394/2073-2929-2024-02-10-25
12. Лисоволик Я.Д. БРИКС+ как новая сила в глобальном управлении // Международная аналитика. 2023. Т. 14 (1). С. 138–148. DOI: https://doi.org/10.46272/2587-8476-2023-14-1-138-148
13. Bremmer I. The End of the free market: who wins the war between states and corporations? New York: Portfolio. 2010.
14. Kurlantzick J. State capitalism: how the return of statism is transforming the world. New York: Oxford. University Press. 2016.
15. Alami I., Dixon A. State capitalism(s) redux? Theories, tensions, controversies // Competition and Change. 2020. 24(1):70–94. DOI: https://doi.org/10.1177/1024529419881949
16. Wright M., Wood G., Musacchio A., Okhmatovskiy I., Grosman A., Doh J. State capitalism in international context: Varieties and variations. Journal of World Business. 2021. 56, 101160. DOI: https://doi.org/10.1016/j.jwb.2020.101160
17. Журавлев О.М., Матвеев И.А. Государственный капитализм в России: состояние исследований (часть 2) // Евразийская интеграция: экономика, право, политика. 2022. № 3. С. 47–57. DOI: 10.22394/2073-2929-2022-03-47-57
18. Мартынов А.В. Трансформация экономических систем в странах с развивающимися рынками: феномен гибридного государственного капитализма – что впереди? // Международная экономика. 2021. № 11. DOI:10.33920/vne-04-2111-04
19. World economic forum (2024). Annual report 2023-2024. 9 September. https://www.weforum. org/publications/annual-report-2023-2024
20. World Bank. Global Economic Prospects, January 2025. Washington, DC. 2025. DOI: 10.1596/978-1-4648-2147-9
21. Rodrik D.,Walt S. How to Build a Better Order. Foreign Affairs, September 6, 2022. URL: https://www.foreignaffairs.com/world/build-better-order-great-power-rivalry-dani-rodrik-stephen-walt
22. Rodrik D., Walt S. How to construct a new global order // Oxford Review of Economic Policy. 2024. 40, 256–268. DOI: https://doi.org/10.1093/oxrep/grae011
23. Gilman N. The New International Economic Order: A Reintroduction, Humanity. Spring 2015. URL: http://humanityjournal.org/wp-content/uploads/2015/03/HUM-6.1-final-text-GILMAN.pdf
24. Svetlinic M. Lessons of the New International Economic Order for the Contemporary World Economy // Teorija in praksa. 2022. 59(2):411–442. DOI:10.51936/tip.59.2.411-442
25. Rodrik D. Goodbye Washington Consensus, Hello Washington Confusion? // Journal of Economic Literature. 2006. Vol. XLIV. P. 973–987.
26. The Social Market Economy. German Federal Ministry for Economic Affairs and Climate Action. 2019. URL: https://www.bmwk.de/Navigation/EN/Service/Contact/contact.html
27. Zhang X. Is China Socialist? Theorising the Political Economy of China // Journal of Contemporary Asia. 2023. Vol. 53. № 5. P. 810–827. DOI: 10.1080/00472336.2023.2235757
28. World Bank. Global Economic Prospects, June 2020. Washington, DC: World Bank. 2020. DOI: 10.1596/978-1-4648-1468-6
29. Мартынов А. Об идеологии будущего мирового прогресса // Общество и экономика. 2018. № 11. С. 5–24. URL: https://oie.jes.su
30. Global Sustainable Development Report 2016. United Nations. 2016. URL: http://sustain-abledevelopment.un.org/globalsdreport/2016
31. World Economic Forum. Davos 2025: Special address by Donald J. Trump. January 23, 2025. URL: https://www.weforum.org/stories/2025/01/davos-2025-special-address-donald-trump-president-united-states
32. World Economic Forum. The Global Risks Report 2025. January 2025. URL: https://reports. weforum.org/docs/WEF_Global_Risks_Report_2025.pdf
33. Posen A. The True Dangers of Trump’s Economic Plans. Foreign Affairs. October 18, 2024. URL: https://www.foreignaffairs.com/united-states/true-dangers-trump-presidency-economic-plans
34. Litan R., Shane P. Trump’s regulatory housecleaning won’t be easy. Brookings, January 20. 2025. URL: https://www.brookings.edu/articles/trumps-regulatory-housecleaning-wont-be-easy/
35. RAND. Russia’s military after Ukraine. January 16, 2025. URL: https://www.rand.org/pubs/ research_reports/RRA2713-1.htm
36. Nelozhin S. The Hour of Trial for Europe Has Come (The Vision from Russia) // Arts and Social Science Journal. 2025.16: 642. DOI: 10.37421/2151-6200.2025.16.642
37. OECD. Business Insights on Emerging Markets 2024, OECD Publishing, Paris. DOI: https:// doi.org/10.1787/7d6b7375-en
38. Lafortune G.,Grayson F. Europe Sustainable Development Report 2025: SDG Priorities for the New EU Leadership. Paris: SDSN and Dublin: Dublin University Press. 2025.
39. Sachs J.D., Lafortune G., Fuller G. The SDGs and the UN Summit of the Future. Sustainable Development Report 2024. Paris: SDSN, Dublin: Dublin University Press. 2024. DOI:10.25546/108572
40. Green Economic Policies, Strategies & Initiatives of India. (2023). EAI. DOI: http://dx.doi. org/10.4108/ew.4659
41. World economic forum. How Asia’s green economy will transform the world in the next decade. May 26, 2023. URL: https://www.weforum.org/agenda/2023/05/how-asia-green-economy-transform-world-next-decade
42. Acemoglu D., Loebbing J. Automation and Polarization. National bureau of economic research working paper 30528. 2022. DOI: 10.3386/w30528
43. Мартынов А. Устойчивый прогресс как результат обще социальной системной трансформации // Общество и экономика. 2021. №1. С. 100–120. DOI:10.31857/S020736760013405
44. German Sustainable Development Strategy (2021). 2021 Update. URL: https://www.bundesre-gierung.de/resource/blob/974430/1940716/1c63c8739d10011eb116fda1aecb61ca/german-sus-tainable-development-strategy-en-data.pdf
45. Sadollah A., Nasir M., Zong W.G. Sustainability and Optimization: From Conceptual Fundamentals to Applications. Sustainability, 14 May, 2020. DOI: 10.3390/su12052027
46. Aghion Ph., Antonin C., Bunel S., Jaravel X. Modern manufacturing capital, labor demand and product market dynamics: Evidence from France. Centre for economic performance. Discussion Paper No. 1910. 2023. URL: https://cep.lse.ac.uk/pubs/download/dp1910.pdf
47. Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск. Из-во Новосибирского университета, 1995.
48. Plachciak A. Sustainable development – The way of building just society. May 2009 // Economics and Sociology. 2(1):105–110. DOI:10.14254/2071-789X.2009/2-1/10