Современная экономическая теория: основные тенденции

А. Либман

Настоящая работа представляет собой обзор основных теоретических подходов и направлений, существующих сегодня в экономических исследованиях. В его основе лежит "прагматический" подход, согласно которому в центре внимания находятся сегменты научного сообщества, ассоциирующие себя с той или иной исследовательской программой. Мы предполагаем, что эвристический потенциал программы во многом связан не только с ее аксиоматикой и методологией, но и со структурой научного сообщества, которая определяет выбор конкретным исследователем аксиоматики и методологии.

Общей задачей институтов научного сообщества (как правило, специфических для отдельных его сегментов) является обеспечение оптимальных условий для выполнения трех основных задач: способствовать генерации новых идей, обеспечивать их отбор (селекцию) и содействовать их распространению в научном сообществе и вне его. Реализация этих функций обеспечивается за счет определенной структуры мотивации для исследователей. Научное сообщество определяет выбираемую экономистом методологию как через систему подготовки кадров (структуру учебных курсов и аспирантских программ), так и через "поощрение" или "наказание" специалистов, предлагающих результаты своего труда на рынке интеллектуальной продукции (1) .

Как правило, исследовательский подход характеризуется определенным сочетанием методологии и аксиоматики. В дискуссиях о конкуренции исследовательских программ внимание обычно концентрируется на последнем аспекте. Между тем, на наш взгляд, во многих случаях методология определяет выбор аксиоматики, а не наоборот, что связано со структурой "специфических инвестиций", осуществляемых исследователем в процессе подготовки. Помимо этого, как показывает практика, методологические ограничения являются часто более стабильными в структуре исследовательской программы (и научного сообщества), чем аксиоматика.

Приведенный подход, безусловно, связан с определенными издержками. Прежде всего, в его рамках уделяется недостаточно внимания онтологии экономических концепций, происходит отказ от собственно "методологической" дискуссии. В результате возникает опасность отождествления происходящих в экономической науке процессов с их "оптимальным" сценарием развития. Однако в условиях принципиальной неопределенности будущего - как развития науки, так и экономической реальности - попытки четкого прогноза ее эволюции и тем более нормативного "целеполагания" с неизбежностью будут сталкиваться с большими проблемами. Мы сосредоточиваем внимание не на выяснении того, чем "должны" заниматься исследователи (как это свойственно многим методологическим работам), а на том, а каких сегментах научного сообщества сложившиеся институты коммуникации позволяют эволюционным путем выработать оптимальный путь развития дисциплины. Иначе говоря, нас интересуют не столько конкретные действия игроков, сколько "правила игры" в экономической науке (2). Нами не рассматриваются также вопросы взаимосвязи экономической науки и экономического консультирования, анализ которых (при всей их значимости) выходит за рамки настоящего исследования.

Основные исследовательские программы: методология

Теория

Для теоретических исследований тремя основными приемами являются вербальное моделирование, математическая экономика и вычислительная экономика (3). В принципе и вербальное моделирование, и математическая экономика подчиняются общей логике: на основе определенных допущений формулируются утверждения о причинно-следственной взаимосвязи между явлениями. В обоих случаях главным критерием истинности модели выступает ее внутренняя непротиворечивость, а непосредственному тестированию уделяется меньше внимания. Различие состоит в том, каким языком описываются допущения и утверждения - вербально или с использованием математического аппарата. В настоящее время ситуация очевидна: вербальное моделирование практически полностью вытеснено из теоретических исследований в области экономической теории. Стандарты формализма все больше проникают в исследования политологов и международников.

Преимущества математической экономики достаточно очевидны. Вербальное моделирование строится на основе цепочки более или менее очевидных (plausible) утверждений и не способно привести к столь же четким и однозначным выводам, что и математическая модель (4). Из вербальной модели, как правило, достаточно сложно понять основные допущения, при которых она справедлива (во всяком случае, получить их исчерпывающий список). Характерная черта вербальных моделей - постоянные дискуссии о терминологии, порой становящиеся более значимыми, чем само обсуждение предмета. Математическая экономика, напротив, позволяет, во-первых, использовать точный и ясный язык научного общения, общий для всех стран, во-вторых, четко сформулировать модель и ее допущения, в-третьих, избежать ошибок на основе четкой техники доказательств и, в четвертых, применять одну и ту же модель для анализа различных явлений, лишь меняя обозначение символов (5) .

Критики указывают в основном на три недостатка математической экономики (6). Во-первых, в математических работах наблюдается тенденция к чрезмерному упрощению социальной реальности. Во-вторых, математизация заставляет исследователей уделять слишком большое внимание математической стороне вопроса в ущерб содержательной. При этом игнорируются "симметричные" проблемы вербального моделирования: дискуссии о терминах и многочисленные "скрытые" допущения, по сути дела приводящие к такому же "упрощению" реальности, что и в математическом моделировании, но незаметно для исследователей, а также чрезмерное внимание к "литературным" способностям экономиста.

Третий недостаток математической экономики связан с несовершенством самой математической методологии, то есть с проблемой "нетерпеливого исследователя" (7). Иногда (особенно в "рубежных" областях развития науки) проще быстро сформулировать вербальную модель, чем тратить много времени на совершенствование математического аппарата (или, точнее говоря, поиск соответствующего инструментария, пригодного для исследования конкретной проблемы; как правило, развитие математики опережает потребности прикладных наук). Обычно через какое-то время на "рынке идей" появляется возможность формализации выводов - например как в случае с работами О. Харта, последовавшими за работами О. Уильямсона по экономике трансакционных издержек. В связи с этим, несмотря на все преимущества математической экономики, вопрос можно поставить и иначе: достаточны ли они, чтобы априори полностью отклонять, как не представляющую интереса, любую вербальную работу? Является ли вкладом в науку исключительно формализация идеи или сама ее формулировка! В настоящее время немалое число экономистов скорее склоняется в пользу формализации, хотя такое представление, видимо, не бесспорно.

Помимо "классической" математической экономики, направленной в основном на аналитическое решение моделей, в последние десятилетия все большее распространение получает вычислительная экономика (computational economics), в центре внимания которой находятся численные решения математических моделей и имитационное моделирование экономических и социальных процессов. В настоящее время вычислительная экономика уже сформировала целый ряд подходов и школ, представляющих большой интерес для развития экономической теории. Например, в рамках численного анализа действий экономических агентов (agent-based computational economics) исследуется экономика как эволюционирующая система автономных взаимодействующих игроков (8). Помимо всего прочего, вычислительная экономика имеет важный "прикладной" сегмент в виде вычислимых моделей общего равновесия, являющихся на сегодняшний день одним из ключевых инструментов анализа альтернативных мер экономической политики (наряду с эконометрикой) и вносящих немалый вклад в "эмпирический поворот" в экономике, о котором речь пойдет далее (9) .

Эмпирический поворот в экономике

Господство теоретической математической экономики в современной экономической теории за последнее десятилетие оказалось под вопросом. Главным конкурентом этого подхода выступает не вербальное моделирование, а эмпирическая экономика, в основе которой лежит использование эконометрических методов (возможно, точнее было бы говорить о методах индуктивной статистики, поскольку, например, факторный или кластерный анализ, анализ главных компонент также играют важную роль в современных эмпирических исследованиях).

Четким подтверждением данного вывода являются результаты работы Кима, Морзе и Зингалсса (10), рассматривающих несколько сотен наиболее цитируемых статей, опубликованных в ведущих экономических журналах. Временная структура публикации этих работ приводится на рисунке. Если в 1970-е гг. больше трех четвертей наиболее цитируемых работ приходилось па теорию (математическое моделирование), то в конце 1990-х их доля упала до 11 %, в то время как доля эмпирических работ выросла с 13 до 60 %. При этом начиная со второй половины 1970-х гг. устойчиво высоким остается цитирование методологических работ в области эконометрики, что лишь подчеркивает внимание исследователей к эмпирике.

Аналогичным является развитие других социальных наук и неортодоксальной экономики: сегодня редкая политологическая или социологическая работа обходится без эконометрической обработки данных (хотя стандарты исследований все еще уступают экономическим). При этом общность методологии позволяет представителям всех направлений, вне зависимости от их аксиоматики или принадлежности к конкретной дисциплине, успешно взаимодействовать друг с другом.

Причины успеха эконометрики связаны с несколькими факторами. Во-первых, резко усовершенствовались возможности обработки данных. На сегодняшний день почти все эконометрические процедуры автоматизированы в доступных большинству исследователей стандартных пакетах, использование которых не требует значительной математической подготовки. Во-вторых, улучшился доступ к количественным данным. В-третьих, усовершенствовалась (возможно, в ответ на запросы практики) эконометрическая методология; постоянно возрастают стандарты строгости в исследованиях, повышающие качество полученных результатов. В-четвертых, успех эконометрики в какой-то степени оказался следствием процесса постоянного усложнения теории: все большее число экономистов оказывается не в состоянии работать с крайне сложными математическими концепциями и в условиях неконкурентоспособности вербальной экономики ищут альтернативу, которой и оказывается эконометрика. Более того, вербальное моделирование возвращается в экономическую теорию через "черный ход" эконометрики: сегодня нередко эконометрические работы (публикуемые даже в лучших журналах) основаны или на чисто вербальных моделях, или на "анализе частных теорий" (partial theoretical analysis).

Но, что самое важное, эмпирический поворот является одной из наиболее успешных попыток вернуться к пониманию экономики как науки об обществе. Если для теории качество различных моделей определяется, как мы уже говорили, их логической непротиворечивостью, то для науки, исследующей реальную действительность (в отличие, скажем, от математики), главной целью является объяснение и предсказание. Поэтому, даже внутренне непротиворечивая теория может быть неверной, если она некорректно описывает экономические процессы. Эконометрика является инструментом анализа "при прочих равных условиях" (11), что делает ее весьма эффективной для сравнения теорий, которые также, как правило, основаны на этом принципе. В современной теории уже проявляется стремление строить модели таким образом, чтобы обеспечить максимально легкий переход к эконометрическому исследованию, или уделять большое внимание не только математике, но и совместимости с эмпирическими данными; речь идет о "прагматическом моделировании" как об основном факторе развития в сторону более гибкого мейн-стрима экономической науки (о чем речь пойдет далее) (12) .

Однако распространение эконометрических исследований не является однозначным явлением. Конкуренция на рынке идей (которая крайне высока в силу доступности данных и программного обеспечения) нередко заставляет исследователей обращаться к довольно сомнительным темам и данным, то есть, по сути дела, производить заведомо неверные результаты или тестировать весьма сомнительные гипотезы просто для того, чтобы найти еще не занятую "нишу". Кроме того, в отличие от естественных наук результаты эмпирических исследований редко однозначны: практически по любой важной теме в эмпирической экономике рано или поздно накапливается критический массив исследований с противоположными результатами, различающихся выборкой, методом оценки, переменными, инструментами и т. д., то есть возникает проблема селекции уже не теорий, а эмпирических исследований (13). С этим связана и другая проблема: далеко не всегда результаты эмпириков (несмотря на все сказанное выше) учитываются теоретиками. Нередко даже эмпирически опровергнутый конструкт сохраняется в науке (14), а теоретики продолжают использовать "удобные", но эмпирически сомнительные предпосылки (15). В этом случае возникает вопрос: каковы, собственно говоря, результаты всех эмпирических исследований, несмотря на их кажущееся признание? Данная проблема, безусловно, ждет своего решения.

Есть и еще один аспект, который необходимо упомянуть в контексте настоящей работы. Как и создатели теоретических математических моделей, нередко склонны к чрезмерному упрощению. Речь идет об использовании стандартных методов без учета специфики эмпирического материала и упрощении множества взаимосвязей для целей анализа "при прочих равных". Последний аспект в эконометрике еще более сложен, чем в теории: не случайно теория игр сделала взаимообусловленность стратегий игроков стандартным предметом экономического анализа, а в эконометрике эта взаимообусловленность является главной причиной проблемы эндогенности - наверное, основного бича современных эмпирических исследований (16). В этой связи необходимо подчеркнуть, что использование эконометрики как инструмента эмпирического анализа основано на теоретическом допущении о существовании "подлинной модели" (true model), или "процесса генерирования данных" (data generating process). Данное представление также может быть подвержено сомнению.

Экспериментальная экономика

На протяжении десятилетий представление о принципиальной невозможности экспериментального метода исследований в экономике воспринималось практически как самоочевидное. Ситуация в корне изменилась в последнее время: обращение к опыту психологии позволило создать экспериментальную экономику, ставшую неотъемлемой частью научных исследований, в принципе способную полностью изменить методы экономического анализа. Суть экспериментальной экономики - в создании искусственных ситуаций, в которых все параметры поведения экономических субъектов контролируются экспериментатором. Акцент делается на лабораторных экспериментах, в какой-то степени аналогичных экспериментам в психологии: группа индивидов ставится перед задачей принятия решений, причем все ее параметры (например, возможность появления случайного возмущения, коммуникация участников) четко отслеживаются экспериментатором. Ключевая особенность экспериментов в экономике, в отличие от психологии, заключается в наличии реальных денежных стимулов для участников. В зависимости от принимаемых решений все участники могут получить большую или меньшую сумму денег, причем данная сумма должна быть достаточной, чтобы заставлять участников предпринимать серьезные усилия для ее достижения.

Всего принято выделять четыре типа экспериментов (17): обычный лабораторный эксперимент; искусственный полевой эксперимент; полевой эксперимент с "включением"; естественный полевой эксперимент. Эксперименты в основном состоят из решения трех задач: моделирование рынка (эффективности рынков, дизайна рынков и рыночной власти), моделирование индивидуального выбора (например, поведения в условиях неопределенности) и моделирование теоретико-игровых ситуаций для изучения стратегического взаимодействия индивидов (18). Основным приложением экспериментальной экономики до настоящего времени являлось изучение: ценообразования на рынках в различных институциональных средах; поведения людей в условиях социальной дилеммы; альтруизма, доверия и предпочтения низкого уровня неравенства; степени "близорукости" индивидов (или, напротив, способности к рациональному прогнозированию) или взаимодействия в одной популяции и тех и других групп; участия индивидов в различных схемах финансирования общественных благ. Собственно экспериментальная экономика дополняется "социальными" и "естественными" экспериментами, то есть наблюдением за поведением людей в условиях определенных экономических преобразований, основанным на некоторой эконометрической методологии (скажем, методов "difference-in-diiference estimator" или "propensity score matching") (19) .

В перспективе экспериментальная экономика может занять ведущее место среди экономических дисциплин. Именно с данным подходом многие исследователи связывают надежды на формирование "нового мейнстрима", идущего на смену неоклассике: действительно, популярность экспериментальной экономики носит "взрывообразный" характер. Во многом это связано с тем, что именно в ее рамках осуществляется последний шаг по сближению естественных и социальных наук: последние получают возможность напрямую использовать экспериментальные методы. Особенно плодотворной, по всей видимости, является интеграция теоретико-игровых моделей и экспериментов (20) ; сегодня уже звучат призывы любые модели теории игр подвергать экспериментальной проверке.

Наверное, главной проблемой экспериментальной экономики с этой точки зрения является неустойчивость полученных результатов. "Журнал экспериментальной экономики" (Journal of Experimental Economics) является одним из немногих журналов, в которых допускается публикация статей, дублирующих уже опубликованные - то есть реплицирующих уже проведенные ранее эксперименты. К сожалению, многие параметры человеческого поведения (скажем, склонность к риску) в рамках экспериментов контролировать не удается. Иногда эксперименты предваряют психологическим тестированием, но экономисты не всегда доверяют таким методам. Наконец, интерпретация результатов экспериментов часто вызывает сомнения и дискуссии. Технически главной проблемой экспериментальной экономики остается ее сравнительная дороговизна, позволяющая организовывать лаборатории лишь в институтах, обладающих достаточным финансированием (особенно на фоне сравнительно дешевой теории и эмпирики - если последняя не требует сбора первичных данных). Необходимо также понять, в какой степени экспериментальная экономика способна действительно "опровергнуть" теории и в какой степени "стерильная" лабораторная среда - даже при введении материальных стимулов - позволяет получить реальное поведение акторов. Ответов на эти вопросы в экономической теории пока нет (21). Однако все сказанное не умаляет значение экспериментирования как качественно нового источника знания о социальной реальности, оказывающего серьезное влияние на развитие экономики в целом.

Структура научного сообщества: аксиоматика

Мейнстрим

Термин "мейнстрим" на сегодняшний день является гораздо более размытым, чем несколько десятилетий назад, особенно для эмпирических исследований, где грань школ (и даже научных дисциплин) четко не определена. На наш взгляд, мейнстрим может быть прагматически определен через анализ работ, выходящих в небольшом числе ведущих журналов (прежде всего, American Economic Review, Quarterly Journal of Economics, Review of Economic Studies, Journal of Political Economy и Econometrica).

Основная часть исследований мейнстрима все еще соответствует парадигме, традиционно именуемой неоклассической, то есть включающей в себя три предпосылки "твердого ядра": индивидуализм, эгоизм и рационализм поведения экономического субъекта, то есть модель "человека экономического". В настоящее время данное направление не только доминирует в экономике, но и в целом де-факто превращается в лидера социальных наук, оказывающего основное воздействие на их развитие в целом. Однако даже "чистая" неоклассика сегодня имеет мало общего с пресловутой "экономикой классной доски": она основана на широком толковании рациональности, повышенном внимании к взаимодействию игроков (теория игр, интеракционная экономика), обязательном учете институтов и информационных ограничений, широкой трактовкой максимизации полезности, учитывающей моральные факторы (22) .

Но самое важное: сводить весь мейнстрим к неоклассике было бы неверно. Неотъемлемыми частями мейнстрима являются, например, психологические модели поведения в условиях неопределенности (теория перспектив) (23), импульсивная теория спроса (24), имитация социального поведения в теоретико-игровых моделях, ограниченная рациональность, экспериментальная экономика и многие другие подходы. Все это позволяет некоторым наблюдателям говорить (по крайней мере, в качестве тенденции) о замещении мейнстрима неоклассики более гибкой и эклектичной парадигмой, чего не замечают "замершие" в своей критике неортодоксальные школы (25). В реальности целостность мейнстрима конституируется, похоже, не моделями человека, а целым рядом других признаков.

Прежде всего, это жесткий формат строгости, предполагающий обязательное применение математического моделирования, вычислительной экономики и эконометрики. На наш взгляд, это изменение стандарта строгости является сегодня ключевым "водоразделом" между неоклассикой и "следующими" за ней направлениями политологии и теории международных отношений, с одной стороны, и неортодоксальными экономистами и социологами - с другой. Мейнстрим, таким образом, дальше других социальных наук ушел от "истории идей" к целостной концепции, близкой по структуре к естественным наукам.

В мейнстриме предсказательная способность модели признается более значимой, чем реалистичность ее предпосылок (26). Конечно, далеко не все представители мейнстрима солидаризуются с данным методологическим допущением, но, с другой стороны, вне мейнстрима его сторонники полностью отсутствуют: даже австрийские экономисты с их строгим следованием концепции рациональности полагают, что она описывает реальное поведение реальных субъектов.

Мейнстрим ориентирован на поиск равновесий и использование моделей оптимизации, что, впрочем, неизбежно при построении математических моделей и выявлении их свойств: за счет этого экономика мейнстрима может оперировать понятием "trade-off", играющим ключевую роль в анализе экономических процессов. Однако и этот признак, как уже было отмечено выше, не всегда корректно описывает работы, относимые к мейнстриму.

Моделям мейнстрима свойственна эргодичность, представление об универсальных законах (с поправкой на случайные возмущения), описывающих прошлое, настоящее и будущее (27), хотя и находящихся в зависимости от институциональных сред и моделей поведения игроков. Впрочем, математические теоремы (являющиеся главным результатом работы теоретиков мейнстрима) по определению формулируются в категориях универсальных законов.

Экономисты мейнстрима придерживаются принципов изоляции (исследуются только относительно стабильные явления, используется оговорка "при прочих равных" (28) ) и агрегирования (анализ типичных или репрезентативных акторов и показателей) (29). Соответственно, мейнстрим стремится избежать построения "общих теорий" (grand theories), основное внимание уделяя исследованию отдельных экономических процессов и явлений (30) .

Мейнстрим отличает подчеркнутая деидеологизация за счет использования количественных методов: теорема Хаавельмо и первая теорема благосостояния (во многом противоположные по содержанию с точки зрения рекомендаций экономической политики) и даже "марксизм рационального выбора" (31) имеют равное право на существование в зависимости от степени обобщения предпосылок модели.

В отличие от других направлений, исходящих из заданного набора фактов и применяющих различные методы для их исследования, экономисты мейнстрима исходят из заданного набора методов; иначе говоря, то поведение, которое описывается рациональной моделью, и считается экономическим (и, следовательно, изучается) (32). Эта трактовка лежит в основе экономического империализма, в настоящее время охватившего буквально всю сферу общественных наук (33).

В мейнстриме большое внимание уделяется прикладному консультированию, однако в его основу положены именно теоретические исследования, направленные на познание социальных процессов без конкретных приложений. В этом отношении мейнстрим также стремится приблизиться к идеалу "чистой науки". С другой стороны, вопросы "создания" институтов постепенно переходят в область самостоятельного направления деятельности, соотносящегося с экономической наукой как инженерное дело с естественными науками и активно использующего достижения экспериментальной, эмпирической и вычислительной экономики - "дизайна институтов" (34) .

Все сказанное определяет "критерии" признания научных работ в рамках мейнстрима: это происходит, когда появляются их описания в терминах математического моделирования и выявление при помощи математических методов определенной структуры (свойств функций и равновесий), которая и считается, собственно говоря, научным результатом. Именно эти две претензии (невозможность формализации и чрезмерную размытость предсказаний) и предъявляет мейнстрим большинству конкурирующих парадигм. Подчеркнем, что интерес; представляют именно результаты, выраженные в виде нетривиальных теорем и их доказательств; простая "математическая иллюстрация", конечно, недостаточна.

"На границах" мейнстрима существует несколько научных сообществ, с одной стороны, не отвергающих полностью неоклассические допущения рациональности, а с другой - более открытых для дискуссий с другими научными сообществами и, что особенно важно, в меньшей степени настаивающих на использовании математического моделирования. Речь идет о неоинституционализме, "конституционной политической экономии" и экономическом анализе права. В настоящее время исследователи, принадлежащие к сообществу неоинституционалистов (в версии "International Society for New Institutional Economics"), более восприимчиво относятся к "гибкому" выбору методологии и модификации предпосылок. Д. Порт, начинавший с неоклассических моделей, в своих последних работах вводит в анализ концепцию "общих ментальных моделей" и когнитивный фактор, приближаясь тем самым к социологическим подходам (35). Конституционная политическая экономия в значительно большей степени соответствует неоклассическим допущениям, но практически не математизирована, а сегодня переживает свой собственный "эмпирический поворот" в виде "позитивной конституционной экономики" (36). Наконец, в экономическом анализе права нематематические исследования сохраняются из-за тесной связи с юриспруденцией; в США эта дисциплина занимает ключевые позиции именно на юридических факультетах (37).

Но, несмотря на все позитивные оценки, мейнстрим все же сталкивается с серьезной проблемой: он попадает в "ловушку унификации": осуществляются детальная разработка методологии и совершенствование теорий на основе используемых предпосылок. Господствующая парадигма разрабатывается множеством исследователей, детально анализирующих различные ее аспекты. Таким образом, формируется мощный "защитный слой", позволяющий давать (пусть и не всегда корректные) объяснения большинству проблем. Соответственно, у научных работников появляется стимул и далее совершенствовать данную парадигму, что, в свою очередь, еще больше укрепляет ее. Ловушка унификации порождает целый ряд проблем. Коммуникация с исследователями вне господствующей парадигмы становится невозможной, во многих случаях исследователи ищут объяснение явлений, в максимальной степени соответствующее господствующей парадигме, порой отвергая здравый смысл, проверку с помощью "бритвы Оккама" и выводы других наук. Кроме того, способность ученых объяснять не вписывающиеся в парадигму аномалии постоянно снижается, а сами эти аномалии игнорируются. В такой ситуации рынок идей эффективно справляется с задачей диффузии. Селекция идей также возможна, но полностью подчинена господствующей парадигме. Наибольшим ограничениям подвергается генерация новых идей.

Поэтому современному мейнстриму свойственна поразительная двойственность: всеобщее признание ценностей поведенческого анализа, альтернативных моделей поведения человека и так далее не мешает большинству экономистов работать в русле старой неоклассической концепции. По сути дела, ситуация та же, что и с эмпирикой: исследования ведутся, но не учитываются другими исследователями, утверждающими, что поведенческий подход еще не сформировал конкурентоспособную парадигму. Иначе говоря, существуют (параллельно развиваясь) два мейнстрима: в основном неоклассический и более гибкий, однако также пользующийся всеобщим признанием. Модификация мейнстрима практически не нашла отражения в учебных пособиях. Более того, для мейнстрима характерен жесткий разрыв мел-еду подготовкой студентов и докторантов. Показателен тот факт, что в курсах лекций продвинутого уровня преподаватели вынуждены напрямую обсуждать причины отклонений их материалов от (неверных утверждений) учебников начального уровня (38). Сколь устойчива эта ситуация - покажет будущее.

Неортодоксальная экономика

Мир неортодоксальных школ очень неоднороден. На наш взгляд, можно выделить две группы неортодоксии. Первую из них, составляющую подавляющее большинство школ, мы далее будем называть "исторической" (39). Общей чертой всех этих направлений является требование интеграции экономики с другими социальными науками, высокая степень внутренней рефлексии, исследования предмета и метода экономической науки, взаимосвязи экономики и других наук, "социального конструирования" экономической реальности, исторической и национальной специфики, роли факторов культуры для человеческого поведения. Это отвлекает теоретиков от изучения собственно реальных процессов, но, с другой стороны, обеспечивает постоянную критику прикладных исследований с общеметодологической точки зрения. Представители неортодоксии, как правило, характеризуются и более мягким стилем теоретизирования, основанным на значительно меньшем использовании математики. К данной группе относятся, например, старый институционализм, теория экономических порядков, теория регуляции, социальная экономика, критическая политэкономия, австрийская школа, экономика соглашений или постмодернизм в экономике.

Формирование многих неортодоксальных школ этой группы было связано с периодом становления профессиональной зрелости экономики и конкуренцией различных подходов (имевшей место и в других науках - например, между алхимией и химией, ньютонианской и картезианской физикой), хотя отдельные направления и возникли уже во второй половине XX в. В различные эпохи неортодоксальные направления завоевывали ведущие позиции: так было со старым институционализмом в первой половине XX в. в англоязычных странах (40) или с ордолиберализмом и исторической школой в Германии. Причины этого были связаны как с теоретической дискуссией, так и с "проблемой расстояний": контакты между исследователями различных стран частично носили спорадический характер, всегда существовал национальный "рынок идей" (обычно на своем собственном языке: немецком, французском и др.), что и позволяло формироваться "национальным школам" с различными направлениями (41). Именно так зародились специфические "немецкие" (теория общественного порядка) или "французские" школы (экономика соглашений, теория регуляции).

На сегодняшний день ситуация сильно изменилась. В экономическом профессиональном сообществе господствуют неоклассики и экономисты-эмпирики. Что еще важнее, "извне" идет все более жесткая конкуренция со стороны экономсоциологов и ("новых") политэкономов, исходящих из аналогичных предпосылок, но не испытывающих столь жесткое конкурентное давление и обладающих обширным методологическим инструментарием. Связанность научного сообщества резко возросла, английский устоялся как lingua franca научной коммуникации (42). Постепенно складывается единый мировой рынок экономистов (он абсолютно доминирует в англоязычном мире и постепенно приобретает ведущие позиции на континенте). Карьера современного исследователя-экономиста связана с работой и учебой в нескольких странах, что практически сводит на нет монополии на национальных рынках идей. Поэтому существуют проблемы с организацией дискуссии и с воспроизводством неортодоксальных экономических теорий в силу структуры университетских программ. При этом (как показывает, например, опыт Германии) более длительный период обособленности национального рынка идей обычно негативно сказывается на развитии научного сообщества в целом (43) .

В отличие от "ловушки унификации", свойственной неоклассикам, традиционная неортодоксальная экономика в целом страдает от ярко выраженной "ловушки фрагментации", причем она выражена в гораздо большей степени, чем ловушка унификации в современном, мейнстриме, трансформирующемся под влиянием экспериментальной экономики. Суть проблемы в том, что стандартом в исследованиях становится постоянное внедрение "принципиально новых" теоретических подходов. В результате ни одна из парадигм не получает должного развития (поскольку никто не работает на "профессиональном" сегменте рынка идей) и "защитный пояс" развивается в недостаточной степени. Этим объясняется несовершенство всех парадигм, заставляющее (в рамках господства "критического" сегмента рынка исследователей) постоянно предлагать новые концепции. В результате опять возникает, как и в случае с ловушкой унификации, нарушение системы коммуникации из-за своеобразной "информационной перегрузки": исследователь просто не в состоянии учесть множество противоречивых идей, касающихся новых парадигм. Помимо этого, качество инструментальных исследований нередко снижается из-за несовершенства теоретического аппарата. Научное сообщество успешно "генерирует идеи", но практически не способно обеспечить их распространение и - что особенно важно - отбор.

Ловушка фрагментации усиливается и потому, что немалое число неортодоксальных направлений (как и некоторые направления в социологии, например, миро-системный подход) возникло на стыке дисциплин с целью преодолеть их разобщенность и внутренние разногласия. В реальности ограниченные когнитивные способности человека приводят к обособлению школ: вместо "моста" между дисциплинами возникает новая дисциплина, развитие которой часто ведет к параллелизму.

При этом неортодоксальным экономистам отдельных школ свойствен (несмотря на все обвинения в адрес мейнстрима) значительно больший догматизм, чем даже неоклассикам-"теоретикам", не говоря уже об эмпириках. Как правило, отдельные неортодоксальные сообщества четко структурированы вокруг выдающихся "отцов-основателей" (будь то американские институционалисты, К. Маркс, Дж. М. Кейнс или Ф. Хайек) и предъявляют к своим членам набор обязательных к соблюдению требований.Нередко эти требования носят не только позитивный, но и нормативный характер: неортодоксальные школы более идеологизированы, чем мейнстрим. Большие усилия тратятся на толкование трудов основоположников, что неизбежно в условиях доминирования вербального анализа. Вообще неортодоксальное движение в целом позиционирует себя не столько как позитивная наука, сколько как некое отрицание неоклассики, как содержательное, так и институциональное (попытка создания собственных "альтернативных" рейтингов журналов, рынков труда и др.). По-прежнему недостаточным является внимание к эмпирике (за счет господства критических исследований над инструментальными), устранение же этого пробела ведет к размыванию неортодоксии: ее представители превращаются в стандартных эмпирических экономистов. Все это оказывает серьезное негативное влияние на развитие неортодоксальных школ (44) .

На наш взгляд, в ближайшие десятилетия можно будет наблюдать исчезновение "неортодоксальной экономики" в ведущих странах Запада и ее перемещение в сферу факультетов социальных и политических наук (как это происходит со старым институционализмом, марксистскими школами, теорией регуляции, экономикой соглашений) или интеграцию с неоклассикой, прежде всего неоинституционализмом (теория экономических порядков), на условиях последней. Основным исключением, на наш взгляд, может быть австрийская школа, достаточно далекая как от социологии (в силу использующихся предпосылок и идеологической ориентации), так и от неоклассической экономики (в силу отказа от математических методов) и в то же время обладающая устойчивым потенциалом влияния. Однако и ее представители сталкиваются со все большими проблемами в поиске позиций в университетах. Подчеркнем, что само по себе "поглощение" не является негативной тенденцией: речь идет лишь об изменении институциональной структуры диалога в научном сообществе, которое, возможно, приведет к значительно большему прогрессу дисциплины.

Неортодоксальную экономику, представленную научными направлениями данной группы, было бы неверно считать полностью лишенной значимости. На сегодняшний день ключевыми функциями неортодоксальных школ исторического направления можно считать следующие.

Во-первых, своеобразную "интеллектуальную археологию": учет интересных и важных концепций, "потерянных" по ходу развития экономической теории, но крайне важных для современных исследований. Эта функция особенно важна для большого числа исследователей, в основном занимающихся работой в русле мейнстрима, но проявляющих определенный интерес к неортодоксии.

Во-вторых, анализ проблем, не охваченных мейнстримом, что стимулирует последний к активным исследованиям в этой области (45). Ярким примером было осознание роли и значимости институтов в экономической системе до интеграции институционализма в структуру мейнвтрима. И сейчас неортодоксальные школы содержат множество важных концепций (прежде всего, на наш взгляд, это экономическая власть (46), взаимосвязь социальных порядков, роль проблем знания и спонтанного формирования институтов), постепенно осваиваемых мейнстримом.

В-третьих, эксперименты с альтернативным пониманием самой сущности социальных наук, философией науки и основополагающей методологией.

Вторую группу неортодоксальных направлений формируют подходы, связанные с интеграцией социальных и естественных наук. К ним можно причислить эволюционную экономику, экологическую экономику, биоэкономику, поведенческую экономику и эконофизику. В принципе первые попытки интеграции в данном направлении наблюдались еще в конце XIX в., а некоторые естественно-научные концепции (скажем, теория эволюции) в реальности сформировались в социальных науках (47). Однако за последние десятилетия наблюдается бурный рост числа исследований в рамках данных направлений.

В отличие от неортодоксов первой группы, сторонники этих школ часто пользуются даже более сложным, чем неоклассики, математическим аппаратом и характеризуются четкой позитивной программой, хотя их парадигма, как правило, значительно менее развита, чем в неоклассике или даже в мейнстриме в целом. Соответственно, куда более "благосклонным" является и восприятие этих исследований экономистами мейнстрима. На наш взгляд, теоретические работы этих направлений могут сыграть важную роль в трансформации ядра современной экономической мысли. Ярким примером является эволюционная биология, на сегодняшний день признаваемая даже сторонниками "экономического империализма" как потенциальное "общее основание" для социальных наук, способное обеспечить развитие ключевых предпосылок анализа (48), или экспериментальная экономика, "вышедшая" из поведенческой экономики.

Основными препятствиями для распространения новых подходов к экономической теории являются их сравнительная молодость и недостаточно накопленный материал для защиты своих положений, а также "технические" проблемы (исследователь и рецензенты/слушатели должны владеть инструментарием как физики, биологии, эволюционной теории игр, психологии, так и экономики, что нередко превышает современные стандарты подготовки исследователей).

Приведем два примера. В своем докладе на конференции Европейской ассоциации эволюционной политической экономии в 1996 г. П. Кругман отмечает, что большинство сторонников эволюционной экономики критикует неоклассиков за изучение исключительно равновесных состояний в ущерб динамике, в то время как эволюционная биология концентрирует свой анализ именно на равновесных состояниях, то есть к биологии ближе неоклассика, а не эволюционная экология49. Еще один пример, показывающий сложность коммуникации между социальными и естественными науками: в американском социологическом журнале "Social Text" в 1996 г. была опубликована статья нью-йоркского физика А. Сокала "Разрушение границ: к трансформативной герменевтике квантовой гравитации". Впоследствии оказалось, что статья представляла собой своеобразный эксперимент: "Сможет ли ведущий североамериканский журнал, специализирующийся на исследованиях в области культуры, опубликовать статью, обильно сдобренную чепухой, если (а) она хорошо написана и (б) отвечает "идеологическим предубеждениям" редактора?" (50). Увы, в подобные ловушки могут попадаться и экономисты-исследователи.

Кроме того, возникают проблемы, связанные с моделированием человеческого поведения: если неоклассика непосредственно занимается изучением того, как люди осуществляют выбор, пусть и на основе упрощенной модели оптимизации, то в эволюционной экономике и эконофизике человек иногда "исчезает" за аналогиями из естественных наук, что, конечно, является чрезмерным упрощением социальной реальности (51). В научной дискуссии данные аргументы получили название "критики физикализма", "отрицания изоморфизма" и "критики натурализма" (52) .

Социальные пауки об экономике

Значительная часть проблематики, которая в России традиционно относится к деятельности экономистов, в мировой практике является объектом исследования политологов и социологов. Во многих случаях речь идет о своеобразном "политологическом" и "социологическом империализме", то есть применении методов, традиционных для этих наук, к "пограничной" проблематике. В то же время иногда этот империализм оборачивается перевернутым экономическим империализмом, если в экономику "возвращается" теория рационального выбора. Последние годы свидетельствуют о резком нарастании исследований экономических проблем неэкономистами (53) .

Развитие политологической и социологической альтернативы неоклассике, на наш взгляд, крайне важное позитивное явление. Политологи и социологи исходят не только (и не столько) из неудовлетворенности экономическим мейнстримом, сколько из попытки решения собственных теоретических проблем, лежащих на стыке наук, и поэтому более непредвзято анализируют инструментарий и выводы неоклассики и в большей степени ориентируются на исследования, а не на критику господствующего направления. Кроме того, нередко другим наукам удается избежать "ловушек коммуникации", свойственных экономической теории: наиболее показательным примером эффективного диалога между парадигмами является международная и сравнительная политическая экономия (54). Конечно, среди неэкономических социальных дисциплин немало примеров серьезных проблем коммуникации, что, впрочем, и делает экономический империализм столь удачным проектом; однако ситуация может серьезно модифицироваться в зависимости от направления анализа.

Прежде всего, неэкономический анализ экономики является конкурентом "исторической неортодоксии". В этом случае главными преимуществами первого являются:

• наличие мощного теоретического инструментария, созданного первоначально для анализа неэкономических явлений (у неортодоксов такого инструментария нет, он лишь "должен быть создан"); активная абсорбция неортодоксальных школ;
• налаженные "внутренний диалог" и система воспроизводства научных школ (не требующие жесткой конкуренции за ресурсы с неоклассиками (55) )
• меньшая поглощенность критикой и большее внимание к собственно теоретизированию.

Социологи и политологи (как показывает та же социология рационального выбора или формальная политология) вовсе не отвергают неоклассику как таковую, но стремятся учесть ее достижения в рамках "социологического" или "политологического" взгляда на социальную реальность. В то же время, скажем, экономическая социология часто обладает более мощными инструментами для анализа проблем, поставленных, например, старым институционализмом, чем сам старый институционализм. Нельзя исключить, что в будущем социальные науки окажутся более "влиятельными" с точки зрения изучения экономических явлений, чем сама экономическая теория; однако выявиться это может лишь в процессе эволюционного развития.

Успех последнего, как и успешное взаимодействие дисциплин в целом, зависит от возможности наладить "диалог" между институционально обособленными и нередко сильно различающимися по способу теоретизирования (и, соответственно, способу аргументации) подходами. Возможно, это реализуется по мере сближения методов и тематики исследования. Однако важную роль играют и институциональные барьеры. Эмпирические исследования структуры цитирования показывают, что экономика в значительно меньшей степени обращается к достижениям других социальных дисциплин, чем эти дисциплины - к выводам экономики(56). Наиболее успешным является преодоление барьера между экономической наукой и политологией: новая политическая экономия сегодня, по сути дела, является самостоятельным и довольно влиятельным направлением исследований.

Для российской экономической науки, в рамках которой значительная доля исследований приходится именно на темы, рассматриваемые социологическими и политологическими дисциплинами, существование неэкономических исследований экономических процессов является крайне важным. Речь идет о проблеме "самоидентификации" в мировой науке специфических российских исследовательских традиций. Ярким примером является экономическая социология, уже ставшая важным элементом российских социальных наук. Не меньшим потенциалом, на наш взгляд, могла бы обладать и международная политическая экономия для традиционных исследований международных экономических отношений.

Во-первых, постоянно усиливающаяся математизация экономических исследований; превращение знаний математики в ключевой барьер для доступа на рынок идей; во-вторых, эмпирический поворот в экономических исследованиях, позволяющий сконцентрировать внимание на реальных процессах в обществе за счет распространения эконометрических исследований и прикладных моделей общего равновесия; в-третьих, рост влияния экспериментальной экономики и "смягчение" основных поведенческих парадигм неоклассики в пользу более плюралистического мейнстрима, в большей степени учитывающего достижения биологии, физики и психологии (при этом неоклассика сохраняет ведущие позиции в обучении и большинстве исследовательских работ, несмотря на всеобщее признание альтернативы); в-четвертых, расширение масштабов экономических исследований в неэкономических науках, постепенно вытесняющих традиционные "исторические" неортодоксальные школы (за исключением, возможно, австрийской).

Все эти четыре тенденции свидетельствуют о динамичном развитии экономических исследований в современном мире. Облик экономической науки заметно меняется, и это не может не стать вызовом для трансформации экономических исследований в России.

(1) Knudsen Ch. The Essential Tension in the Social Sciences: Between the "Unification" and the "Fragmentation" Trap // Scandinavian Working Papers in Economics. 2002. No 6.

(2) Подобного подхода к анализу придерживаются представители "новой экономики науки" (Dasgupta P., David P.A. Towards a New Economics of Science // Research Policy, 1994, Vol. 23, No 5) и "экономики экономики" (Pagano U. The Economies of Institutions and the Institutions of Economics / Univ. of Siena Economics Working Paper No 359. 2002; Fret/ B. Does Economics have an Effect? Towards an Economics of Economics / University of Zurich Institute for Empirical Research in Economics Working Paper No 36. 2000)

(3) Подчеркнем, что математическая экономика, вычислительная экономика и эмпирические экопометрические исследования являются тесно связанными между собой направлениями математического моделирования в экономических исследованиях. В то же время если в области математической экономики результатом исследования является математическое утверждение (например, теорема), то в эконометрике эмпирические исследования предполагают применение существующей методологии к конкретным данным.

(4) ''Harm Ch. Theory Building / Presentation at the ESNIE 2006. Cargese, France, May 2006.

(5) Betliant M. Foreword // Scllofleld N. Mathematical Methods in Economics and Social Choice. Berlin and Heidelberg: Springer, 2004.

(6) См.: Тумилович М. Формализм, экономическое образование и экономическая наука // ЭкоВест. 2003. Т. 3, N 1.

(7) Krugman P. Development, Geography and Economic Theory. Cambridge: MIT Press, 1997.

(8) Tesfatsion L. Agent-Based Computational Economics. A Constructive Approach to Economic Theory: Mimeo. 2005.

(9) Bohringer C, Wiegard W. Mcthodcn der angewandten Wirtschaftsforschung: Eine Einfuhrung in die numerischc Glcichgcwichtsanalyse / ZEW Discussion Paper No 03-02. 2003.

(10) Kim E.H., Morse A.; Zingalcs L. What Has Mattered to Economics since 1970? / NBER Working Paper No 12526. 2006.

(11) Wooldridge ,J. М. Econometric Analysis of Cross Section and Panel Data. Cambridge: MIT Press, 2002.'

(12) См.: Colander D. The Death of Neoclassical Economics // Journal of the History of Economic Thought. 2000. Vol. 22, No 2.

(13) Эти противоречия столь велики, что заставляют иногда говорить о кризисе экономической теории, см.: Полтерович В. М. Кризис экономической теории // Экономическая паука современной России. 1998. N 1.

(14) См.: Блауг М. Методология экономической пауки, или Как экономисты объясняют. М.: НП "Журнал Вопросы экономики", 2004.

(15) Например, функции полезности HARA (с гиперболической абсолютной несклонностью к риску) или линейные кривые Энгеля.

(16) См., например, обзор в: Borsch-Supan A., Koke J. An Applied Economctricians' View of Empirical Corporate Governance Studies // German Economic Review. 2002. Vol. 3, No 3. P. 295-326.

(17) См.: Harrison G. W., List J. A. Field Experiments // Journal of Economic Literature. 2004. Vol. 42, No 4.

(18) Staropoli C. Experimental Economics and NIE. Presentation for the ESNIE, 2003.

(19) Hagen Т., Fitzenberger B. Mikrookonomctrischc Mcthodcn zur Ex-post-Evaluation //-Hagcn Т., Spcrmann A. (eds.). Hartz-Gesctzc - Methodische Ansatze zu eincr Evaluierung, ZEW-Wirtschaftsanalyscn. 2004. Vol. 74.

(20) Innocenti A. The Early Developments of Experimental Economics: The Influence of Game Theory / University of Siena Working Paper No 287. 2000.

(21) Samuelson L. Economic Theory and Experimental Economics // Journal ol Economic Literature. 2005. Vol. 43, No 1.

(22) Tian G. Microcconomic Theory: Mimco. 2006.

(23) Kahneman D., Tversky A. Prospect Theory - Analysis of Decision under Risk // Econometrics. 1997. Vol. 47, No 2.

(24) Becker G. S. Irrational Behavior and Economic Theory // Journal of Political Economy. 19G2. Vol. 70, No 1.

(25) Davis J. B. The Turn in Economics: Neoclassical Dominance to Mainstream Pluralism // Journal of Institutional Economics. 2006. Vol. 2, No 1.; Colander D., Holt: R. P., Rosser J. B. The Changing Face of Mainstream Economics // Review of Political Economy. 2004. Vol. 16, No 4.

(26) Фридмен М. Методология позитивной экономической пауки // THESIS. 1994. Вып. 4.

(27) Розмаинский И., Посткейнсианство + традиционный институционализм = целостная экономическая теория XXI века // Экономический вестник Ростовского университета. 2003. Т. 1, N 3.

(28) B неортодоксии нередко утверждается, что подход "при прочих равных" серьезно обедняет реальность. Ответ экономистов мейнстрима обычно состоит в том, что без этого условия формулировка экономических законов в принципе невозможна.

(29) Schlicht Е. Isolation and Aggregation in Economics. Berlin, Heidelberg, NY and Tokyo: Springer, 1985.

(30) Дискуссии по данному вопросу, а также но поводу роли сравнительных исследовании в экономике, приводятся в: Ананьин О. И. Структура экономико-теоретического знания: Методологический анализ. М.: Наука, 2005.

(31) Lawson Т. The Nature of Heterodox Economics // Cambridge Journal of Economics. 2006. Vol. 30, No 4.

(32) Евстигнеев В. Р. Валютно-финансовая интеграция в СНГ и ЕС: Сравнительный семантический анализ. М.: Наука, 1997.

(33) Lazear E. P. Economic Imperialism // Quarterly Journal of Economics. 2000. Vol. 115, No 1.

(34) Roth A. E. The Economist as Engineer: Game Theory, Experimentation and Computation as Tools for Design Economies. // Econometrica. 2002. Vol. 70, No 4.

(35) Denzau А. Т., North D. C. Shared Mental Models, Ideologies and Institutions // Kyklos. 1994. Vol. 47, No 1.

(36) Vanbcrg V. Market and State: the Perspective of Constitutional Political Economy ,// Journal of Institutional Economics. 2005. Vol. 1, No 1; Voigt S. Positive Constitutional Economics: A Survey ,// Public Choice. 1997. Vol. 90.

(37) Parisi F. Positive, Normative and Functional Schools in Law and Economics // European Journal of Law and Economics. 2004. Vol. 18, No 3.38) Miller N. Н. Notes on Microcconomic Theory: Mimyo. 2006. P. 99-100. (39) Данный термин является условным: обе ветви неортодоксальной экономики, рассмотренные в настоящей работе, зародились практически одновременно в конце XIX в.

(40) Hodgson G. The Evolution of Institutional Economics: Agency, Structure and Darwinism in American Institutionalism. L.: Routledge, 2004.

(41) При этом данные школы во многих случаях поддерживались жесткими монополиями па рынке труда. Хороший пример господства "молодой исторической школы" приводит в своих воспоминаниях Л. Мизес. Обзор специфики развития экономической пауки в США, Германии, Великобритании и Франции приводится в: Fourcade-Gourinchas M. Politics, Institutional Structures and the Rise of Economics: A Comparative Study // Theory and Society, 2001. Vol. 30, No3.

(42) Например, в Германии сегодня практически отсутствуют рецензируемые журналы на немецком языке; в большинстве своем они перешли па английский язык (как, например, Zcitschrift fur die gesamte Staatswissenschaft или Jahrbuch filr Neue Politischc Okonomie, издающиеся как Journal of Institutional and Theoretical Economics и Conferences on New Political Economy).

(43) Поэтому с представлением о "национальном" характере современном экономической мысли (изложенном, например, в: Ольсевыч Ю. О национальном экономическом мышлении Вопросы экономики. 1996. N 9) едва ли можно согласиться.

(44) В этом отношении концепция малого общества в науке, в целом неприменимая к гибкому и конкурентному сообществу мейнстрийма, корректно описывает ситуацию в неортодоксальной экономике (см.: Олейник А.Н. В заточении в башне из...? (к вопросу об институциональной организации науки) // Вопросы экономики. 2002.N 9).

(45) Тамбовцев В. О кризисе в экономической науке // Экономический вестник Ростовского университета, 2003. Т. 1, N 3.

(46) См.: Rothschild К. W. The Absence of Power in Contemporary Economic Theory // Journal of Socio-Economics. 2002. Vol. 31, No 5; Rajan R. G,, Zingales L. Power in the Theory of the Firm // Quarterly Journal of Economics. 1998. Vol. 113, No 2.

(47) Cm.: Hayek F.A. Reeht, Gesetz und Frcihcit. Tubingen: Mohr Siebeck, 2003.

(48) Hirschleifer J. Economics from a Biological Viewpoint // Journal of Law and Economics. 1977. Vol. 20, No 1; Hirschleifer J. The Expanding Domain of Economics // American Economic Review. 1985. Vol. 75, No 6.

(49) Krugman P. What Economists Can Learn from Evolutionary Theorists: Mimco. 1996.

(50) Земляной С. Неопознанный литературный объект: Еще раз об "Империи" Майкла Хардта и Антонио Негри // Политический класс. 2006. N 24.

(51) Для эволюционной экономики важно различать страдающий указанной проблемой "метод аналогий" и "онтологический подход", свойственный, скажем, шумпетерианской экономике, в рамках которого внимание концентрируется не па непосредственных заимствованиях из биологии, а па развитии концепций социальной эволюции. См.: McCain R. Evolutionary Economics: Recent Trends and a Proposal: Mimco. 2007.

(52) Анализ данных критических аргументов приводится в кн.: Вайдлих В. Социодинамика: системный подход к математическому моделированию в социальных пауках. М.: УРСС, 2005. С. 78-81.

(53) Frey В. Op. cit. P. 19.

(54) Herrmann-Pillath С. Kritik dcr rcinen Theoric dcs intornationalcn Hanclelns. Bd. 2: Evolutionarc Politischc Okonomic. Marburg: Metropolis, 2004.

(55) Конечно, конкуренция присутствует, но все же она менее остра, чем, скажем, между представителями мейнстрима и неортодоксальной экономики, претендующими в принципе па одни и те же позиции в университетах, гранты, человеческие ресурсы и др.

(56) Pieters R., Baumgartner H. Who Talks to Whom? Intra- and Interdisciplinary Communication of Economic Journals // Journal of Economic Literature. 2002. Vol. 40, No 2.

Автор выражает признательность участникам обсуждения предварительной версии настоящей статьи в Институте экономики РАН за многочисленные ценные замечания.