Ограниченность теории предельной полезности

Характерной особенностью экономической теории предельной полезности является ее очевидная ограниченность. От начала до конца это - теория ценности, а в отношении формы и метода - теория оценивания (valuation). Таким образом, теория предельной полезности является лишь частью общей теории распределения и имеет опосредованное отношение к любым другим экономическим явлениям (1). Время от времени предпринимаются попытки расширить использование принципа предельной полезности, например применив его к проблемам производства, но они до сих пор не увенчались каким-либо значимым успехом, что неудивительно. В данной связи уместно отметить наиболее оригинальную и многообещающую работу г-на Кларка по соотнесению постулатов теории распределения с теорией производства. Итогом его исследования стала доктрина производства ценностей. Однако ценность в системе полезности г-на Кларка, как и прежде, целиком и полностью связана с оцениванием, что сводит на нет все усилия и возвращает нас обратно в область распределения. То же самое происходит при попытках использовать принцип предельной полезности в анализе феномена потребления: лучшие из полученных результатов являются лишь формами теории денежного распределения потребительских благ.

В рамках этой ограниченной области теория предельной полезности носит совершенно статический характер. В ней никак не учитывается движение, а рассматривается лишь приспособление ценностей к той или иной ситуации. Опять же, невозможно проиллюстрировать сказанное более убедительно, нежели прибегнув к работам г-на Кларка, которые можно считать непревзойденными в смысле вдумчивости, последовательности и проницательности. Так, несмотря на использование термина "динамический", ни г-н Кларк, ни кто-либо из его коллег, работающих в том же направлении, не внесли ощутимого вклада в теорию генезиса, роста, последовательных изменений, процесса [развития] и тому подобного в экономической жизни. Им было что сказать о том, как экономические изменения (принятые в качестве предпосылок) влияли бы на оценивание и, таким образом, на распределение. Но о причинах изменений или о развертывающейся [во времени] последовательности феноменов экономической жизни им до сих пор сказать было нечего, поскольку их теория построена не в терминах причинно-следственных связей, а в терминах телеологии.

Здесь школа предельной полезности находится в полном согласии с классической экономической теорией XIX в., разница лишь в том, что первая ограничена более узкими рамками и более последовательна в отношении своих телеологических предпосылок. Поскольку обе теории телеологические, ни одна из них не может использовать логику причинно-следственных связей в формулировке своих ключевых пунктов. Ни в первой, ни во второй нет теоретического осмысления экономических изменений, в крайнем случае рассматривается лишь рациональное приспособление к изменениям, которые предположительно уже произошли.

Для современного ученого рост и изменения являются наиболее очевидными и значимыми феноменами из тех, что наблюдаются в экономической жизни. Технологическое развитие последних двух столетий (в частности, распространение промышленных видов искусств) - одно из наиболее важных явлений современной экономической жизни. Но теория предельной полезности таких вопросов не касается, да и они никак не касаются теории предельной полезности. Сама эта доктрина и все ее результаты совершенно бесполезны в теоретическом объяснении указанного технологического движения в прошлом или настоящем или хотя бы в качестве средства формальной регистрации такого движения как элемента современной экономической ситуации. То же самое верно и для изменений, которые происходят сейчас в денежных отношениях, хотя все содержание экономической теории предельной полезности относится именно к денежным явлениям. Постулат гедонизма и связанное с ним понятие дифференциальной полезности никогда не служили и не могут служить инструментом исследования сущности феноменов роста. Теория предельной полезности никак не реагирует на изменения деловых привычек и традиций в денежных отношениях людей или на сопутствующие им модификации принципов поведения, которые связаны с изменяющимися условиями деловой жизни.

Для этой школы характерно, что если какой-либо элемент культуры, институт или институциональное явление не соотносится с самой теорией, то такие институциональные феномены принимаются как заданные или отвергаются, либо объясняются поверхностно. Если возникает проблема цен, то предлагается объяснение того, как обмены могут происходить без учета денег и цены. Если это кредит, то эффект расширения кредита на деловую среду остается без внимания, а взаимодействие заемщика и кредитора объясняется через выравнивание потоков их относительных доходов от потребительских благ или ощущений. Полная несостоятельность школы в данном отношении вполне очевидна. И все же этим экономистам не занимать интеллекта и осведомленности. Им обычно и в самом деле доверяют, поскольку считается, что они владеют самой различной информацией и осуществляют точную проверку данных, демонстрируя внимательное и заинтересованное отношение к текущей ситуации. Независимо от своих теоретических деклараций приверженцы этой школы обычно исповедуют наиболее рассудительные и здравые взгляды на текущие практические вопросы, даже когда это касается институционального роста и спада.

Слабость их теоретической схемы заложена в ее постулатах, которые ограничивают исследование обобщениями телеологического или "дедуктивного" порядка. Эти постулаты, наряду с той точкой зрения и логическим методом, которые из них следуют, школа предельной полезности наследует у других экономистов классического направления; ибо школа эта представляет собой лишь разновидность или продолжение классической английской экономической теории XIX в. Существенное различие между принципами этой школы и большинством экономистов-классиков состоит, прежде всего, в том, что в экономической теории предельной полезности общие постулаты соблюдаются более последовательно, они четче определены, а накладываемые ими ограничения легче осознать. И классическая школа в целом, и ее особый вариант - школа предельной полезности - в частности в качестве общей отправной точки принимают традиционную психологию гедонистов начала XIX в., которая расценивается как нечто само собой разумеющееся, общеизвестное и воспринимается весьма некритически.

Центральным, четко сформулированным догматом, которому привержена эта школа, является догмат гедонистического расчета. Согласно этому догмату и другим психологическим концепциям, связанным и соотносящимся с ним, человеческое поведение понимается и интерпретируется как рациональный ответ на запросы и нужды человека в тех или иных ситуациях. Что же касается экономического поведения, то это - рациональная и беспристрастная реакция на ожидаемые удовольствия и страдания, выступающие как внешние стимулы. (В основном это реакция на предвкушаемые удовольствия, ведь гедонисты XIX в. и те, кто принадлежит к школе предельной полезности, чаще всего исповедуют оптимизм.) Обычный человек считается дальновидным и прозорливым в оценке будущих чувственных выгод и потерь. Таким образом, точность и аккуратность, с которыми осуществляется приспособление величины досадных издержек, связанных со страданиями, к ожидаемым будущим выгодам, а также внимательность и восприимчивость при реакции, если и имеют межличностные различия, то незначительные. Никакие другие основания, принципы или направления поведения, отличные от этих рационалистических расчетов, в поле зрения экономических гедонистов не попадают. Подобная теория может учитывать поведение лишь постольку, поскольку оно рационально и поскольку индивид руководствуется преднамеренно сделанным и полностью осмысленным выбором, мудро приспосабливаясь к требованиям корыстных интересов.

Внешние обстоятельства, конечно, меняются, и потому будет меняться их воздействие на поведение, но только по силе давления со стороны внешних условий, которому подвергается человек. Элементы культуры, включенные в эту теоретическую схему, элементы институциональной природы, человеческие отношения, так или иначе подчиняющиеся традициям и привычкам, не являются предметом изучения, а принимаются в качестве заранее заданных, законченных, типичных форм и, следовательно, в качестве факторов некоторой нормальной и тоже заданной экономической ситуации, в рамках которой и согласно правилам которой необходимо развиваются человеческие отношения. Подобная предметная конструкция содержит несколько объемных и простых институциональных феноменов (наряду с логическими выводами из их анализа), но в ней нет никаких последствий или эффектов, порожденных этими институциональными элементами. В качестве неких неизменных условий экономической жизни постулируются собственность и свободный контракт, а также другие (связанные с ними) характеристики естественного права. Из теоретических соображений предполагается, что эти продукты культуры априори имеют абсолютную силу. Они суть часть природы вещей. Поэтому нет необходимости объяснять или исследовать их, пытаясь понять, как они стали такими, каковы они сейчас, как и почему они изменились и продолжают меняться или какое воздействие это может оказать на взаимоотношения людей, существующих в данном культурном контексте.

Очевидно, именно неявное (поскольку некритичное и воспринимаемое как само собой разумеющееся) принятие гедонистической экономической теорией указанных непреложных предпосылок довольно отчетливо характеризует эту науку и противопоставляет ее другим наукам, в которых принимаются предпосылки иного порядка. Как уже было отмечено, характерными предпосылками в гедонистической экономической теории являются, во-первых, наличие института естественного права собственности и, во-вторых, гедонистический расчет. Особый характер данной теоретической системы, возникающий в силу принятия этих постулатов и вытекающих из них выводов, можно кратко описать так: теория ограничена принципом достаточного основания, вместо того чтобы развиваться, исходя из принципа действующей причины (Имеется в виду движущая причина, причина движения по Аристотелю. - Примеч. пер.). В современной науке в целом (кроме математики) имеет место обратное, особенно в тех областях, где ученым приходится иметь дело с феноменами жизни и роста. Разница, возможно, кажется тривиальной. Она имеет значение, только если мы будем судить о последствиях. Два типа рассуждений - исходящие из принципов достаточного основания и действующей причины - друг с другом никак не соприкасаются и друг в друга не переходят; не существует и никаких методов преобразования процедур и результатов одних рассуждений в другие. Непосредственным следствием этого является тот факт, что экономическая теория приобретает телеологический характер - "дедуктивный" или "априорный", как его обычно называют, а не излагается с точки зрения причины и следствия. Отношения между исследуемыми фактами, которые изучаются в этой теории, связаны с контролем, осуществляемым будущими (предсказанными) явлениями над сегодняшним поведением. Текущие явления рассматриваются как обусловленные будущими последствиями; в строгой теории предельной полезности с ними имеют дело только в той мере, в какой они контролируют настоящее ввиду будущего. Такое (логическое) отношение контроля или управления между будущим и настоящим, конечно, предполагает наличие рационального агента, чей особый дар разборчивой предусмотрительности (discriminating forethought) позволяет, предсказывая будущее, влиять на текущий ход событий. И если мы отказываемся от предопределенности свыше, то отношение достаточного основания "работает" через предвзятое и корыстное предвидение агента, который руководствуется взглядами на будущее в своей текущей деятельности. Отношение достаточного основания действует только по направлению от предсказанного будущего к настоящему и значимо лишь как интеллектуальный, субъективный, личный, телеологический феномен. Между тем отношение причины и следствия действует только в противоположном направлении и значимо лишь как объективный, безличный материалистический феномен. Современная система знания в целом опирается на отношение причины и следствия. Отношение же достаточного основания принимается в анализе только условно и лишь в качестве некоего приближенного фактора, всегда с недвусмысленной оговоркой, что этот анализ должен в конечном счете формулироваться в терминах причины и следствия (2).

Отношение достаточного основания - весьма существенный элемент человеческого поведения. Именно разборчивая предусмотрительность отличает деятельность человека от действий животного. И поскольку предметом исследования экономистов как раз и является человеческое поведение, отношению достаточного основания неизменно уделяется большое внимание в любом теоретическом описании экономических явлений, независимо от того, гедонистическое оно или нет. В современной науке причинно-следственные связи целиком положены в основу теоретического исследования. В науках, в которых изучается человеческая жизнь, отношение достаточного основания присутствует в качестве условной, дополнительной или промежуточной посылки, вспомогательной и второстепенной по отношению к рассуждению в терминах причин и следствий. Но экономистам не повезло, потому что они позволили первому вытеснить второе. Конечно, человеческое поведение действительно отличается от других явлений природы, ведь человек способен мыслить, и любая наука, которой приходится иметь дело с человеческим поведением, должна столкнуться с тем очевидным фактом, что компоненты такого поведения приобретают телеологическую форму. Вместе с тем особенностью гедонистической экономической теории в силу ее постулатов является сосредоточенность только на телеологических аспектах поведения. Она имеет дело с поведением лишь постольку, поскольку его можно конструировать в рационалистических и телеологических терминах расчета и выбора. Однако не менее истинно то, что человеческое поведение (экономическое или какое-либо иное) подчиняется последовательности причин и следствий, например, в ходе формирования привычки (habituation) и в силу общепринятых требований. Впрочем, факты такого порядка (которые для современной науки важнее, чем телеологические элементы поведения) с необходимостью лежат за пределами внимания представителей гедонистической экономической теории, так как их нельзя ни реконструировать на основе принципа достаточного основания, как того требуют постулаты этой теории, ни вписать в прокрустово ложе телеологических доктрин.

Не следует опровергать предпосылки теории предельной полезности в рамках ее предметной области. Они привлекательны для серьезных, но принимающих многое на веру людей. Эти предпосылки в качестве принципов действия положены в основу современного "делового" (business-like) устройства экономической жизни, и как таковые, в качестве практических ориентиров поведения, они не подлежат критике, если не подвергаются сомнению существующие закон и порядок. Само собой разумеется, что люди упорядочивают свою жизнь согласно этим принципам и на практике не поднимают вопрос об их стабильности и неизменности. Именно это имеется в виду, когда мы говорим об институтах; они представляют собой устоявшиеся стереотипы мышления, преобладающие среди большинства людей. Но было бы просто неосмотрительно со стороны любого, кто изучает феномен цивилизации, признать, что вменяемая человеческим институтам стабильность неотъемлемо присуща природе вещей.Принятие экономистами тех или иных институциональных элементов как заданных и непреложных накладывает определенные ограничения на их исследование. Причем оно заканчивается именно в тот момент, с которого начинаются современная наука и ее интересы. Институты, о которых шла речь, без сомнения, годятся для целей этих экономистов в качестве констант, но в таком качестве они не могут служить предпосылками научного исследования природы, источников и роста этих институтов, а также тех мутаций (mutations), которым они подвержены и которые возникают благодаря им в общественном жизнеустройстве.

Для любого современного ученого цепочка причин и следствий в развитии человеческой культуры, равно как и кумулятивные изменения самого человеческого поведения, вызванные привычной деятельностью людей, представляют собой вопросы более захватывающие и становящиеся предметом более устойчивого интереса, чем метод логического рассуждения, согласно которому индивид всегда поддерживает баланс между удовольствиями и страданиями при данных условиях, которые, в свою очередь, предполагаются нормальными и неизменными. Первые вопросы - это вопросы жизненной истории расы или сообщества, вопросы культурного роста и судеб поколений, в то время как последний касается индивидуальной казуистики в рамках данной ситуации, которая может возникнуть в процессе этого культурного роста. Первые имеют отношение к непрерывности и мутациям той схемы поведения, посредством которой человечество относится к материальным условиям своей жизни; последний, тем более если его рассматривать в гедонистических терминах, касается одного обособленного эпизода чувственного опыта индивида, который является членом такого сообщества.

Поскольку современная наука исследует явления жизни (неодушевленную природу, поведение животных или человека), она занимается вопросами генезиса и кумулятивных изменений и сводится к теоретическому построению истории жизни, изложенной в терминах причин и следствий.Любая современная наука, которой приходится иметь дело с человеческим поведением (в том числе и экономическая теория), становится генетическим исследованием человеческого жизнеустройства (human scheme of life), а там, где предметом исследования является отношение человека к материальным средствам жизни, наука неизбежно превращается в изучение истории жизни материальной цивилизации, в несколько ограниченной или расширенной перспективе. Нельзя сказать, что исследования экономистов отделяют материальную цивилизацию от всех других этапов и аспектов роста человеческой культуры и изучают поведение абстрактного "экономического человека". Наоборот, ни одно теоретическое исследование материальной цивилизации в ее каузальных, другими словами, генетических отношениях к другим этапам развития и аспектам системы культуры немыслимо без изучения того, как на эту цивилизацию влияют другие особенности культурного роста и как она сама на них воздействует. Однако поскольку такое исследование является экономической наукой, внимание будет сосредоточено прежде всего на устроении материальной жизни, а другие стороны цивилизационного роста будут рассматриваться только в их соотношении с системой материальной цивилизации.

Как и вся человеческая культура, материальная цивилизация представляет собой систему институтов - институциональную структуру (fabric) и институциональный рост (growth). Но институты суть результат привычки. Развитие культуры - это кумулятивная последовательность формирования привычек. Привычные реакции человеческой природы меняются быстро и кумулятивно, но при этом в некоторой устойчивой последовательности. Быстро - потому что каждый новый шаг создает новую ситуацию, которая обусловливает дальнейшее изменение в привычных формах ответных реакций. Кумулятивно - потому что каждая новая ситуация представляет собой изменение того, что было до нее, и воплощает в качестве причинных факторов все, что было результатом предшествующего развития. В устойчивой последовательности - потому что основные черты человеческой природы (предрасположенность, склонности и т. д.), благодаря которым возникают ответная реакция и привыкание, остаются, в сущности, неизменными.

Очевидно, экономическое исследование (например, современная гедонистическая экономическая теория), всецело посвященное движениям изначальной (elemental) устойчивой человеческой природы в рамках заданных, стабильных институциональных условий, может достичь лишь статических результатов (3). Более того, адекватную теорию экономического поведения, даже предназначенную для получения статических выводов, нельзя построить просто с точки зрения индивида (как это происходит в экономической теории предельной полезности), потому что ее нельзя построить исходя только из основополагающих черт человеческой природы, ведь реакции, из которых состоит человеческое поведение, происходят в соответствии с институциональными нормами и со стимулами, имеющими институциональный смысл. Помимо прочего, ситуация, которая провоцирует действие или препятствует ему, сама так или иначе имеет институциональное, культурное происхождение. Далее, явления человеческой жизни существуют только как явления жизни группы или сообщества, только благодаря стимулирующим воздействиям, происходящим в ходе контакта с группой, и контролю (связанному с привычкой) канонов поведения, диктуемых системой жизни группы. Помимо того, что поведение индивида ограничивается и управляется его привычными отношениями к товарищам по группе, сами эти отношения, носящие институциональный характер, варьируются в зависимости от степени изменения институциональной системы. Потребности и желания, цели и задачи, пути и средства, масштаб и смысл поведения индивида суть функции институциональной переменной, то есть чрезвычайно сложны и весьма нестабильны.

Рост и мутации институциональной структуры являются результатом поведения индивидуальных членов группы, поскольку институты зарождаются именно из опыта индивидов, через выработку привычки; и именно в этом опыте институты напрямую воздействуют на поведение, определяя его цели и задачи. Разумеется, именно индивидам система институтов навязывает свои общепринятые стандарты, идеалы и каноны поведения, составляющие основу жизни сообщества. Следовательно, научное исследование в этой области должно формулировать свои предпосылки и результаты в терминах индивидуального поведения. Но такое исследование может проводиться в рамках генетической теории лишь постольку, поскольку данное поведение анализируется с учетом формирования привычек, а значит, с учетом изменений (или стабильности) институциональной структуры, с одной стороны, и, с другой стороны, с учетом тех ситуаций, в которых общепринятые институциональные представления и идеалы благоприятствуют этому поведению. Постулаты [теории] предельной полезности и в целом гедонистические предрассудки терпят неудачу именно потому, что ограничивают свое внимание лишь теми аспектами экономического поведения, которые считаются независимыми от привычных стандартов и идеалов и не оказывающими никакого влияния на формирование привычки. Они не рассматривают или просто абстрагируются от причинных зависимостей в экономической жизни, связанных с предрасположенностями и привычками, и исключают из теоретического рассмотрения любой интерес к фактам культурного роста, чтобы сосредоточить внимание на тех аспектах, которые в наших глазах несущественны. Все институциональные факторы и феномены институционального роста игнорируются как не относящиеся к чистой теории; они должны учитываться (если вообще учитываются) задним числом в несколько туманном общем допущении незначительных нарушений, возникающих из-за случайных человеческих слабостей. Надо признать, что определенные институциональные явления, как было отмечено выше, в предпосылках гедонистов учитываются. Но они включаются туда как априорные постулаты. Так, институт собственности вовлекается в исследование не как фактор роста или элемент, подверженный изменениям, но как один из первичных и непреложных фактов, составляющих порядок вещей, который кладется в основу гедонистических расчетов. Имущество, собственность становятся исходными положениями гедонистического анализа, но их масштаб и значимость предполагаются заданными в тех законченных формах, которые сложились в XIX в. Речь не идет ни о каком-либо возможном развитии этого ключевого института XIX в., исходя из его прошлых, менее развитых форм, ни о каком-либо мыслимом кумулятивном изменении масштаба и значимости собственности в настоящем или будущем. Между тем присутствие институциональных элементов в экономических отношениях людей так или иначе воздействует на гедонистические расчеты и искажает их, а модификации денежных представлений и стандартов по-новому упорядочивают действия экономических агентов, представляют их в ином свете или вообще отвлекают расчетливого гедониста от прямого и беспрепятственного преследования чистых чувственных выгод. И хотя институт собственности включен в постулаты теории предельной полезности, и даже предполагается, что он присутствует в каждой экономической ситуации, но тем не менее считается, что он не должен оказывать никакого воздействия на экономическое поведение, которое неизменно ориентировано на достижение гедонистической цели, как будто бы на этапе между импульсом, побуждающим к действию, и его реализацией данный институциональный фактор не имеет никакого значения. Считается, что институт собственности, а также целый ряд денежных представлений и стереотипов, которые подпадают под определение этого института или концентрируются вокруг него, не порождают никаких привычных или общепринятых канонов поведения или стандартов оценки, не формируют никаких ближайших целей, идеалов или устремлений. Все денежные понятия, возникающие из прав собственности, трактуются просто как инструменты вычисления, которые служат в качестве посредников между страданиями-затратами и удовольствиями-выгодами в рамках гедонистического выбора, осуществляемого без лагов, трудностей или трений; они просто считаются полностью и непреложно истинной, Богом данной нотацией для гедонистических расчетов.

Современная экономическая ситуация представляет собой деловую ситуацию (business situation), в которой экономическая деятельность любого типа обычно обусловлена коммерческими соображениями. Потребности современной жизни - это чаще всего денежные потребности. Другими словами, это потребности в правах собственности. Производственная эффективность и получаемые после распределения выгоды устанавливаются в терминах цены. Коммерческие соображения суть соображения относительно цены, а денежные потребности какого бы то ни было типа в современных сообществах - это потребности, оформленные в цене. Текущая экономическая ситуация представляет собой систему цен. Экономические институты в современном цивилизационном жизнеустройстве являются (господствующими) институтами системы цен. Учет, которому подлежат все явления современной экономической жизни, - это учет в терминах цен; и в соответствии с текущими требованиями не существует никакой другой общепризнанной системы бухгалтерского учета, никакой иной системы оценок ни де-юре, ни де-факто, которой подчинялись бы явления современной жизни. В самом деле, эта привычка (институт) денежного учета обладает таким огромным и всеобъемлющим влиянием, что он распространяется

(часто как само собой разумеющееся) на многие явления, которые на самом деле с денежными сторонами жизни не связаны и денежного значения не имеют, например произведения искусства, наука, образование и религия. В большей или меньшей степени, с большими или меньшими ограничениями ценовая система воздействует на здравый смысл современного человека, когда последний подвергает оценке неденежные формы современной культуры. И это происходит несмотря на то, что, поразмыслив, все нормальные люди легко признают, что такие вопросы находятся вне компетенции денежной оценки.

Отчасти денежные соображения, как известно, влияют на современный вкус, на общепринятое восприятие добродетелей и недостатков. Все знают (4), что денежные ("коммерческие") критерии и стандарты обычно используются и за пределами коммерческих интересов в собственном смысле слова. Общепризнано (даже гедонистическими экономистами), что драгоценные камни ценятся тем дороже, чем реже они встречаются. Состоятельному человеку оказывается больше уважения, и он имеет лучшую репутацию, чем бедный человек с таким же складом ума и тела, совершивший столько же добрых и злых поступков. Вполне возможно, что современная "коммерциализация" вкуса и суждений преувеличена поверхностными и поспешными критиками современной жизни, но невозможно отрицать, что хотя бы толика истины в таких утверждениях есть. Содержательность их растет по мере того, как в других областях знаний появляются теории, возникшие благодаря изучению и анализу денежных отношений. Эти "коммерческие" представления о достоинствах и недостатках выводятся из делового опыта. Денежные критерии и стандарты, применяемые вне сферы коммерческих сделок и отношений, несводимы к чувственным понятиям удовольствий и страданий. Конечно, может статься, что, например, размышление о денежном превосходстве состоятельного соседа порождает в качестве непосредственного результата скорее ощущение страдания, нежели наслаждения (таково и общепринятое мнение на сей счет); но столь же верно и то, что к такому состоятельному соседу в целом относятся с большим почтением, ему уделяют больше внимания, чем другому, который отличается от первого только менее завидным состоянием.

Именно институт собственности порождает эти укорененные в привычке основы дискриминации, и ныне, когда богатство исчисляется в деньгах, эти критерии и стандарты денежного превосходства применяются с использованием денежной ценности. С этим следует считаться. Денежные институты порождают денежные стереотипы мышления, которые модифицируют оценки в сферах, лежащих за пределами денежных отношений, и потому приводят к дискриминации личности. Но в гедонистической трактовке подобные денежные стереотипы не влияют на дискриминацию людей даже в рамках денежных отношений. Хотя институциональное устройство системы цен явно оказывает доминирующее воздействие на образ мышления в современном обществе (если касаться вопросов, лежащих вне сферы экономических интересов), гедонистические экономисты, в сущности, настаивают на обратном. По их мнению, институциональное устройство следует рассматривать так, как если бы оно не оказывало никакого воздействия на ту сферу деятельности, становление, рост и устойчивость которой осуществляются благодаря указанному устройству. Деловые феномены, которые прежде всего и повсюду представляют собой феномены цен, в структуре гедонистической теории сводятся к неденежным гедонистическим понятиям, а теоретическое рассмотрение ведется так, будто денежные представления не имеют никакой силы внутри области, откуда они ведут свое происхождение. Общепризнано, что чрезмерная увлеченность коммерческими интересами "коммерциализировала" остальную часть жизни, но "коммерциализация" самой коммерции в расчет не берется. Деловые операции и расчеты в денежных терминах, таких, как займы, скидки и капитализация, без всяких колебаний или уступок переводятся в термины гедонистической полезности и наоборот.

Возможно, не стоит возражать против такого превращения денежных понятий в термины чувственной полезности, если оно осуществляется в теоретических целях, как это обычно и делается. Однако при необходимости не составило бы особого труда показать, что общие гедонистические основания такого преобразования с психологической точки зрения являются заблуждением. Но возражать следует прежде всего против более отдаленных последствий данного преобразования. Совершая его, ученые абстрагируются от всего, что не вписывается в их терминологию. Это означает, что они абстрагируются именно от тех элементов коммерческой деятельности, которые имеют институциональное значение и которые, следовательно, вписались бы в научное исследование современного типа - иными словами, от тех институциональных элементов, анализ которых способствовал бы пониманию современного делового мира и жизни современного делового сообщества. Такое исследование отличается от пресловутого исчисления удовольствий, которое якобы лежит в основе поведения.

Пожалуй, этот аспект можно пояснить. Деньги и привычка прибегать к их использованию представляются просто способами и средствами, благодаря которым приобретаются потребительские блага, и, таким образом, это просто удобный механизм получения приятных ощущений от потребления. Эти ощущения в гедонистической теории и являются единственной и неприкрытой целью всех экономических усилий. Следовательно, денежные ценности имеют только одно значение: они суть покупательная способность, относящаяся к потребительским благам, деньги же являются лишь инструментом при расчетах. Инвестиции, предоставление кредита, займы всех видов и уровней (с выплатой процентов и без них) равным образом воспринимаются просто как промежуточные этапы на пути от усилий, предпринимаемых в ожидании приятных ощущений от потребления, к самим этим ощущениям. Другие аспекты в данном случае не рассматриваются. При сохранении баланса в терминах гедонистического потребления никакого нарушения в этом денежном движении не возникает до тех пор, пока крайние члены этого обобщенного гедонистического уравнения: страдания-затраты и удовольствия-выгоды - не меняются; а то, что находится между этими крайними членами, является лишь системой алгебраических обозначений, нотацией, используемой для удобства учета.

Но в современном деловом мире все обстоит иначе. Например, изменения в капитализации трудно соотнести с эквивалентными изменениями в области промышленных искусств или потребительских ощущений. Расширение кредита обычно влечет за собою кредитную инфляцию, рост цен, затоваривание рынков и т. д., и здесь также не прослеживается явная корреляция с изменениями в областях промышленных искусств или удовольствий от потребления. Иными словами, все это происходит без явной связи с теми материальными явлениями, к которым гедонистическая теория сводит все экономические феномены. Следовательно, реальное положение дел в теоретических построениях, по-видимому, не учитывается. Предполагаемая гедонистами конечная покупка потребительских товаров в работе делового предприятия обычно в расчет не принимается. Коммерсанты, как правило, стремятся накопить богатство, которое превысило бы границы реального потребления, и накопленное богатство не планируют посредством конечной торговой сделки превращать в потребительские блага или в чувственные удовольствия от потребления.

Подобные общеизвестные факты вкупе с бесконечной паутиной различных деталей деловой жизни, имеющих точно такой же денежный характер, в рамках гедонистической теории почему-то не порождают вопросов о том, как эти общепринятые цели, идеалы, устремления и стандарты приобрели значимость или как они влияют на устройство деловой жизни или жизни за пределами делового мира. Эти вопросы не возникают, потому что ответить на них в терминах, которыми довольствуются гедонистические экономисты (или скорее которыми они могут пользоваться в рамках своих предпосылок), невозможно. Возникает лишь вопрос, как придумать поверхностное объяснение этим фактам, как теоретически нейтрализовать их, чтобы они не появились в теории, которую необходимо построить с использованием четких и однозначных понятий рационального гедонистического расчета. Такое поверхностное объяснение связывает эти факты с заблуждениями, возникшими из-за оплошности или провала в памяти со стороны деловых людей, из-за недостатка логики или интуиции. В других случаях они объясняются и истолковываются в рационалистических терминах гедонистических расчетов, и здесь приходится прибегать к двусмысленному использованию гедонистических понятий. Вся "денежная экономика", со всей своей грандиозной системой кредита и прочим исчезает в сети метафор, чтобы затем вновь появиться теоретически урезанной, стерилизованной и упрощенной в "чистой системе натурального обмена", венцом которой оказывается чистый совокупный максимум приятных ощущений от потребления.

Но, во-первых, деловая жизнь сплетена как раз из этого не гедонистического, нерационального денежного движения. Во-вторых, именно этот особый консерватизм в целях и стандартах (поведения) отличает жизнь современного делового сообщества от любого мыслимого прежнего или менее развитого этапа эволюции экономической жизни. В-третьих, именно в этой сети денежных взаимодействий и денежных представлений, идеалов, инструментов и устремлений возникают формы деловой жизни, направляя путь свой к процветанию и разорению. Так вот, поскольку именно здесь происходят те институциональные изменения, которые отделяют одну фазу или эру жизни делового сообщества от любой другой, а рост и изменение этих привычных, общепринятых элементов обусловливают развитие и характер любой экономической эпохи и любого делового сообщества, то любая теория деловой жизни, не учитывающая этих элементов или дающая им поверхностное объяснение, упускает главные факты, которые она призвана обнаружить. Жизнь, ее обстоятельства и институты имеют именно такое строение, как бы ни преуменьшали значения этого положения вещей. Поэтому теоретический анализ явлений подобной жизни должен строиться согласно тем понятиям, в рамках которых происходят эти явления. Дело не просто в том, что гедонистическая интерпретация современных экономических явлений неадекватна или вводит в заблуждение. (Например, если эти феномены подлежат гедонистической интерпретации в теоретическом анализе, они исчезнут из теории. И если они фактически подвергаются интерпретации, то фактически они и исчезают.) Но если бы все общепринятые отношения и принципы денежного взаимодействия были бы и в самом деле подвергнуты такому непрестанно улучшаемому математическому пересмотру, так чтобы каждый элемент практики, оценки или методики должен был бы снова и снова оправдывать себя на гедонистических началах с точки зрения осязаемой выгоды для всех заинтересованных сторон на каждом шаге, то вряд ли современная институциональная структура продержалась хотя бы день.

* Veblen Т. Limitations of Marginal Utility // Journal of Political Economy. 1909. Vol. 17. Переводчик выражает признательность Е. Шилкиной за помощь в работе над текстом и Г. Гловели - за ценные замечания.

1 Термин "распределение" используется в общепринятом значении денежного (pecuniary) распределения, или распределения собственности.

2 Достоинства этого научного предубеждения (animus), конечно же, не связаны с настоящими рассуждениями.

3 В нем абстрагируются от тех элементов, которые никак не связаны с этими результатами.

4 Этого нельзя отрицать, для этого и не придумаешь поверхностное объяснение.