Национальный проект «Доверие»

Уже полтора года наша страна живет в условиях серьезного внешнего давления, и особых надежд на его ослабление в обозримом будущем питать не приходится. Это внешнее давление пока привело к консолидации российского общества: его подавляющая часть категорически отвергает саму возможность отказа от внешнеполитических шагов, которые стали поводом для санкций. В отличие от небольших этнически однородных государств, для огромной и многообразной страны национальное единение и консолидация — феномен не столь частый и потому очень ценный. Надеяться, что он сохранится сам собой, неразумно, поскольку любой эмоциональный подъем чреват эмоциональным спадом. В русской истории так уже было не раз: мощный патриотический подъем и национальное единение во время освобождения Болгарии от турок и в начальный период Первой мировой войны сменились — после военных либо дипломатических неудач, от которых никто не застрахован, — разочарованием, которое подорвало основы нашей государственности.

Представляется, что важнейшие задачи сегодня — не растратить возникший капитал национального единения и трансформировать его в социальный капитал. Суть трансформации в том, чтобы помочь обществу «вспомнить», что оно есть не только коалиция интересов, но и моральное сообщество. Это предусматривает особый способ отношения к другим, которые определяются как «мы». «Мы» — те, кого наделяем доверием, в отношении которых поступаем лояльно и об интересах которых беспокоимся в соответствии с духом солидарности. Но понятие «мы» обязательно предполагает, что существуют «они», не входящие в «мы». Поэтому формирование ощущения «мы», хотя и не обязательно требует внешнего противостояния, но обычно облегчается и ускоряется при его наличии: социальный капитал вырабатывается быстрее.

Мы и доверие

Социальный капитал определяется как способность обществ к коллективным действиям ради достижения общей цели. Чтобы объединяться с другими людьми, им нужно доверять. В силу этого ядром социального капитала выступает существующий в обществе уровень доверия. В первом приближении он обычно измеряется долей респондентов, утвердительно ответивших на вопрос: «Считаете ли Вы, что большинству незнакомых людей можно доверять?». Между этим параметром и другими составляющими социального капитала (просоциальным поведением, уровнем взаимопомощи, готовностью индивидов нести издержки для блага сообщества и т. д.) существует тесная корреляция (Putnam, 2000). Положительный ответ на сформулированный вопрос дают порядка 60% в Скандинавских странах и около 40% в англосаксонских; в постсоветской России, как и в ряде развивающихся стран, эта цифра близка к 20%.

Эффекты социального капитала продемонстрированы во многих эконометрических исследованиях. Показано, что его наличие способствует экономическому росту (Knack, 2003), увеличению доли инвестиций в ВВП (Coates, Heckelman, 2003), снижению неравенства в доходах (Svendsen, Svendsen, 2010), росту предпринимательской активности (Kwan, Arenius, 2010). Ряд авторов вообще склонны включать социальный капитал в число объектов экономического анализа наряду с природными ресурсами, материальными активами и человеческим капиталом, измеряемым уровнем образования и качеством здоровья живущих в стране людей (см., например: Сасаки и др., 2010. С. 86-87). Низкий уровень доверия ведет к ограничению договорных связей, резкому возрастанию издержек, связанных с проверкой соблюдения контрактов. Многие инвестиции, успех которых в большой мере зависит от поведения партнеров в будущем, не осуществляются, потому что на этих людей нельзя положиться. Доверие формирует более рациональное потребительское поведение, увеличивает горизонты планирования семейных бюджетов, способствуя росту личных накоплений и сбережений.

Для России характерен феномен, исследованный Ф. Фукуямой: слабое развитие среднего бизнеса в странах с невысоким уровнем доверия (Фукуяма, 2008. С. 187-200). В таких условиях средний бизнес плохо «склеивается»: есть либо очень мелкий, основанный на доверии между близко знающими друг друга людьми (часто родственниками), либо очень крупный — государственный или связанный с государством, где отсутствие «клея» частного доверия компенсируется государственными «скрепами». Отсюда сравнительно слабое развитие частных инвестиций и гипертрофированная роль государства.

Но еще важнее не экономические, а социальные или даже бытовые последствия низкого уровня доверия в обществе. Как писал А. Маслоу, «человеку крайне важно знать, что он живет на родине, у себя дома, рядом с близкими и понятными ему людьми, что его окружают „свои"...» (Маслоу, 1999. С. 87). Низкий уровень доверия радикально снижает качество жизни. Блокируется восприятие своей страны как дома — ведь дома хочется тепла и уюта, хочется отдохнуть от постоянной готовности к борьбе. Именно отсюда проистекает отношение многих россиян к своей стране как к месту зарабатывания денег, «территории свободной охоты» (М. Б. Ходорковский), при этом тепло и уют ищут за рубежом.

Следует признать, что у россиян есть серьезная проблема с доверием друг другу и со способностью к самоорганизации, что хорошо видно на фоне других стран и этнических групп. В Великобритании, США, Германии русские значимы количественно, но совершенно не значимы политически из-за своей неорганизованности, неспособности объединяться. Невозможно даже сравнить политическое влияние российской общины в других странах с армянской, ирландской (в США) или даже украинской (в Канаде) общинами, не говоря уже о еврейской.

Почему нам так сложно консолидироваться и формировать общественное доверие? Одно из возможных объяснений в том, что по историческим причинам в России не сложилось то, что можно назвать культурой конклава. Известно, что в Средние века членов конклава кардиналов, неприязненно относившихся друг к другу и потому слишком долго выбиравших из своего состава нового римского папу, не выпускали из запертого помещения, давая понять: вы должны договориться. Ни у кого из вас нет возможности сказать: или по-моему, или никак. Варианта «никак» нет, вернее, он очевидно неприемлем для всех, поэтому члены конклава обречены договариваться. Понимание необходимости договариваться, предполагающее невозможность или очень высокие издержки ухода — ключ к созданию гражданского общества. В Западной Европе и ряде других стран это понимание сформировалось и вошло в национальную культуру. Для России характерны наличие огромных полупустых пространств вокруг исторического ядра нашей территории и изобилие леса. Полупустые пространства на этапе формирования нашего народа давали возможность пассионарному человеку в случае несогласия просто уйти из сообщества, сказать: либо по-моему, либо никак (то есть без меня). Изобилие леса (в отличие от камня) позволяло быстро и дешево строить деревянные дома: леса вокруг много, надо будет — построим новый. Каменный дом, своей основательностью и дороговизной строительства прикреплявший человека к данному месту и заставлявший волей-неволей уживаться с соседями, оставался в России редкостью. Это препятствовало укоренению человека; склонность к «либо по-моему, либо никак» усиливалась.

Сталкиваясь с таким географически обусловленным индивидуализмом, легко переходящим в анархизм («какая еще власть? Отстаньте от меня с вашими налогами и податями, а не то уйду»), российское государство стремилось его обуздать разными способами: крепостным правом, искусственным стимулированием (вплоть до Столыпина) общины с ее ограничениями, в советское время — колхозами, системой прописки и т. д. Государство насильно привязывало человека к месту и встраивало в различные коллективы (община, воинская часть, заводская бригада), чтобы можно было взять у него для реализации общих целей ресурсы — налоги, сына в армию, (полу)бесплатный труд и т. д. В результате представление об общих целях и интересах привносилось в российское общество извне, со стороны государства, а сам этот интерес чаще всего имел военный характер (подробнее см.: Клямкин, 2007). Что-то похожее на культуру конклава возникало в России только при общем отражении понятной всем внешней угрозы. Исторически у нас получалась только консолидация «против», на основе общего военного интереса, (все)общей мобилизации. Представление о невоенном общем интересе не сложилось.

На первый взгляд сейчас «все как всегда»: сплочение нации вновь вызывает исключительно военный интерес — общая радость от военно-политических побед и общее сопротивление внешнему давлению. Но на дворе не 1930-е и даже не 1960-е годы. Мы живем в открытом мире, в котором уровень и качество жизни стали предметом острой конкуренции между странами. Невоенный интерес, заключающийся в совместном обустройстве нашей страны для комфортной и правильной жизни, сопрягается с военным — способностью противостоять внешнему давлению. Советский Союз, будучи закрытым обществом, мог позволить себе несколько десятилетий мириться с разрывом в уровне и качестве жизни со странами-конкурентами, но новая Россия не может. В современном информационном обществе жить хуже соседей для огромной и очень неоднородной страны означает угрозу распада.

Выход в том, чтобы направить возникший в 2014 г. заряд позитивной энергии в созидательное русло. Нас должны объединять не только общий День победы и восторг по поводу спортивных побед и вежливости наших спецназовцев. Необходимо развивать невоенное понимание общего интереса. Нам вместе лучше, чем по одному, поэтому надо совместно устраивать нашу общую жизнь. Мы говорим на одном языке, понимаем друг друга, поэтому образуем «мы», а не совокупность независимых и чуждых друг другу атомов.

У понятия «русский мир», употребленного президентом РФ в «крымской речи», есть и другой смысл — мир между русскими в самой России. Нужно быть добрее к своим, а не злее к чужим. Речь идет о создании минимального (хотя бы) идейного консенсуса, способного стать фундаментом гражданской нации, об объединении людей, разделяющих базовые, самые общие представления о добре и зле — нужно помогать слабым, заботиться о стариках и детях, улучшать и украшать мир вокруг себя. Основа всего этого — повышение уровня общественного доверия в России.

Созидание доверия

Как это сделать и можно ли вообще повысить уровень доверия в «исторически недоверчивой» России? Начнем с ответа на второй вопрос. В позднем СССР уровень обобщенного доверия составлял порядка 35%, что заметно выше среднемирового показателя (Петренко, 2008. С. 92-93). Косвенно подтверждают этот факт воспоминания живших в 1960-1970-е годы о возможности, ничего не опасаясь, отпускать ребенка играть во двор или на улицу. Существующая в современном обществе определенная ностальгия по (поздне) советскому периоду во многом объясняется, на наш взгляд, именно воспоминанием о более высоком, чем нынешний, уровне доверия, что делало социальную жизнь комфортнее, несмотря на более низкий материальный уровень. Таким образом, нынешний уровень доверия в России не культурная константа и в принципе поддается изменениям. Его можно существенно повысить.

С начала 1990-х годов уровень доверия в обществе стал монотонно снижаться. Социальный капитал позднесоветского общества исчез в период первоначального накопления, так как само оно часто осуществлялось за счет эксплуатации доверия окружающих. Доверчивые беднели, недоверчивые богатели, доверие падало, поскольку наученные горьким опытом люди все сильнее боялись стать средством чужого обогащения.

Аналогичный российскому процесс снижения уровня доверия в обществе при переходе к рынку фиксировался в восточно-европейских странах. В Венгрии, где экономические реформы начали осуществлять прежде, чем в других странах, раньше снизился и уровень доверия, а в «задержавшихся» Молдавии, Румынии и Болгарии — позже. В целом отметим, что среди людей, борющихся за выживание, доверие очень хрупкое: оно не возникает в нищете, унижаемой богатством окружающих. Быстрый экономический подъем, провоцирующий социальное расслоение, также плохо сказывается на доверии. Доверие — удел стабильных обществ, таких как позднесоветское или нынешнее российское.

Механизм расширенного воспроизводства доверия работает следующим образом. Попав в среду доверия, люди быстро понимают, что иначе вести себя неприлично. Когда мы живем в такой среде, появляется убеждение «верить другим — это нормально, у нас так принято». Отсюда переход к обязательности, к «так должно происходить». В результате формируется культура доверия, основанная на двух правилах: необходимо верить другим, думая, что они честны, пока не окажется наоборот; следует серьезно воспринимать доверие, оказанное нам другими, и соответствовать их ожиданиям, пока не выяснится, что доверие было неискренним. Давление в пользу соблюдения норм может оказывать и коллектив, придерживающийся мнения, что все не только «так делается», но и «должно так делаться». П. Штомпка приводит пример, как он, привыкший к езде «по-польски», без соблюдения правил вежливости (видимо, езда «по-польски» не сильно отличается от езды «по-русски»), оказавшись за границей, очень быстро понял, что так ездить неприлично (Штомпка, 2012. С. 293-294).

Однако откуда в недоверчивом обществе возникнут группы, продуцирующие среду доверия? На спонтанное, происходящее само собой повышение уровня доверия надежды мало. Рынок сам по себе не воспроизводит его в оптимальном для общества объеме, поскольку доверие суть экстерналия. Оно есть благо для общества в целом; группа индивидов, создающая его, не может зарезервировать это благо только для себя и потому не будет иметь стимулов создавать его в оптимальном для общества объеме. Это означает, что здесь должны действовать нерыночные силы — государство, церковь, семья. Созданию социального капитала необходимо помогать.

Что может содействовать пробуждению доверия? Нечто, способное противостоять главному фактору, разрушавшему его в период российского первоначального накопления, — боязни стать «лохом», то есть средством чужого обогащения. Это предполагает очевидное и безусловное отсутствие личной корысти. Вообще, бескорыстие — одна из главных социальных добродетелей в отечественной культуре; достаточно вспомнить народные сказки и русскую классическую литературу, в которой нет ни одного положительного героя, ориентированного на собственное обогащение. Высокая оценка бескорыстия, странным образом уживающаяся с широко распространенным в обществе цинизмом, сохранилась до сих пор. Что сделало привлекательным в глазах многих героя фильмов «Брат-1» и «Брат-2» — по сути, убийцу? Бескорыстная готовность откликнуться на зов, прийти на помощь.

Представляется, что основным механизмом повышения уровня доверия в обществе может стать всемерное развитие и стимулирование благотворительности. Основанные на бескорыстии совместные добрые дела — лучший способ установить контакт, воспитать взаимное доверие. Если мы узнаем о том, что малознакомый человек добровольно ездил помогать людям, попавшим в беду во время пожаров, изменится ли наша готовность доверять ему? Положительный ответ, думается, очевиден.

Благотворительность ценна сама по себе, но для созидания доверия в обществе особенно значима совместная, коллективная благотворительность. Из социологических опросов известно, что те, кто участвовал в благотворительных акциях, больше доверяют людям. Теория социального капитала утверждает, что чем чаще мы объединяемся с другими людьми, тем больше им доверяем, и наоборот: чем больше доверяем, тем чаще объединяемся (Штомпка, 2012. С. 60). Поэтому нужно стимулировать людей объединяться — разными способами, в том числе грантами, собственным примером, пропагандой и т. д.

Опросы показывают, что в России, несмотря на низкий уровень доверия, существует его значимый потенциал, который можно активизировать: более 60% оказывали помощь кому-либо, кроме родственников, а более ¹/₃ готовы ее оказывать, объединившись с другими людьми (Мерсиянова, 2012. С. 212). Россияне хотят доверять, хотят делать добро.

Ферментами доверия в современном российском обществе выступают неполитические НКО. По данным Л. Якобсона, уровень доверия к незнакомым людям у российских граждан, не участвующих в НКО, в среднем в 1,3 раза ниже, чем у их участников, и в 3 раза ниже, чем у их лидеров (Якобсон, 2013). Лидеры и участники НКО почти вдвое чаще остальных граждан участвуют в общей деятельности по месту жительства — от субботников до собраний жильцов дома. В помощи людям, попавшим в трудную ситуацию, они участвуют в 4—6 раз чаще. При этом общественную атмосферу, в которой живут российские НКО в последние годы, нельзя назвать благоприятной как в силу негативного образа, созданного в результате принятия закона об НКО — «иностранных агентах», так и по причине общего отторжения российской бюрократией всякой «самодеятельности». Поэтому для созидания доверия в обществе необходимо создать вокруг НКО благоприятный общественный фон, сделать участие в них социально поощряемым. Нужны меры, снижающие давление на благотворительные НКО, — не обязательно юридические или финансовые, но хотя бы символические, посылающие правильный сигнал и чиновникам, и обществу в целом.

День доверия

Для активизации потенциала доверия в обществе требуется идейная опора. В истории России есть пример — довольно редкий, но потому очень важный, — когда взаимное доверие и самоорганизация обеспечили спасение страны. Речь идет о событиях 1612 г.

Россия отмечает День народного единства 4 ноября. Пока для многих этот праздник остается лишь дополнительным выходным. Между тем нам есть что праздновать — 4 ноября было днем победы российского гражданского общества. Российского, так как в 1612 г. была осознана ценность России для ее жителей, именно тогда ставших россиянами, а не только москвичами, нижегородцами и казанцами. Гражданского, так как задача спасения страны решалась ее людьми (ставшими гражданами) без государства, в ситуации, когда государственные институты были почти полностью разрушены. Национальная элита того времени (верхи боярства и служилого сословия) за предшествовавшие несколько лет оказалась поголовно скомпрометированной: кто признанием очевидного самозванца («ведомого вора») Лжедмитрия II, кто коллаборационизмом, кто очевидной неспособностью руководить страной в критический момент. По словам Н. Костомарова, тогда «в Московском государстве уже никто никому не верил, и редкий по совести мог сам за себя поручиться» (Костомаров, 2008. С. 401). Каждый был сам за себя; наверняка тогдашние люди, как и наши современники, страшно боялись, что их «кинут», сочтут «лохами», тем более что тогда ценой ошибки — если тебя действительно «кинут» — часто была жизнь. Из-за неспособности представителей различных социальных и политических сил договориться, довериться друг другу, подчинить свои интересы общим распалось первое ополчение, лидер которого дворянин Прокопий Ляпунов был убит казаками. Но в какой-то момент риск, что твое доверие обманут, показался нашим предкам менее страшным, чем риск потерять свою страну, свою веру, свою идентичность. Незнакомые люди поверили друг другу и встали плечом к плечу. Возникло второе ополчение. Люди преодолели взаимное недоверие, объединились и спасли страну.

Итак, суть и пафос 4 ноября — не в военной победе над внешним врагом. Смута, преодоление которой мы празднуем в этот день, была гражданской войной, нашей собственной болезнью, от которой российское общество сумело вылечиться. Поляки и шведы лишь воспользовались ситуацией, которую мы сами допустили в своей стране. Так что победа в 1612 г. — в первую очередь победа наших предков над собой, над собственным эгоизмом, над недоверием друг другу. Именно она сохранила нам Россию. Вот почему неправильно делать основой идеологии этого праздника военную победу над внешним врагом. Нам нужен другой, не военный, не «силовой», а добрый праздник, День доверия.

Предлагаемая идея Дня народного единства — в добровольном объединении граждан для общей цели. Речь идет о развитии традиции приурочивать к этому дню совместные благотворительные и иные общеполезные дела, о создании праздничных пулов граждан для совместных добрых дел: объединений коллег по работе, дружеских компаний, групп соседей, прихожан одного храма, различных интернет-сообществ. Цели могут быть разными, преимущественно, но не только чисто благотворительными: помощь нуждающимся; обустройство своего двора или подъезда; украшение храмов. Главное — участие в совместном общеполезном деле, преодоление страха прослыть «лохом».

Почему нельзя этим заниматься «просто так», а не в связи с праздником? Дело в том, что для укоренения традиций совместной благотворительности очень важны внешнее одобрение, наличие поддерживающей среды. Одобрение помогает сформировать стандарты публичного поведения, которые, в свою очередь, влияют на ценностные установки индивидов. По данным опросов, более 40% респондентов стали бы проявлять б ольшую общественную активность, если бы вокруг было больше людей, готовых помогать незнакомым. Те, кто уже имел опыт участия в благотворительности, в полтора раза чаще готовы помогать незнакомым людям, с большим доверием относятся к другим общественно активным людям (Петренко, 2008. С. 83 — 86). Отсюда целесообразность вовлечения людей хотя бы в небольшую (возможно, чисто символическую) общественную деятельность, благотворительность. Расширяя поводы для участия граждан в такой деятельности, можно существенно повысить уровень гражданского самосознания общества.

Важнейший момент для успеха переформатирования праздника 4 ноября — строгая добровольность участия в общеполезных делах. Российские благотворители очень ценят свободу выбора объектов оказания помощи. Роль государства при этом видится не в организации, а в создании благоприятной внешней атмосферы, прежде всего пропаганде совместных общеполезных дел.

Те, кто считает себя приверженцем левых, социалистических идей, могут увидеть в этом реализацию принципов коллективизма. Совместный добровольный труд на общее благо напоминает о традиции субботников и воскресников в советский период нашей истории. Сторонники либеральных ценностей, для утверждения которых необходимо становление в стране гражданского общества, не могут не увидеть здесь создание его ячеек: люди сами, добровольно, без государственного или иного принуждения объединяются для решения общих проблем, совместной реализации общих представлений о том, как сделать жизнь лучше. Делать добрые дела, содействуя формированию гражданского общества, разумнее, чем переживать по поводу маршей националистов 4 ноября.

Надеемся, что предлагаемый подход будет поддержан и Русской православной церковью, и всеми традиционными конфессиями России. Дело не только в совпадении Дня народного единства с одним из важнейших православных праздников. Рискнем предположить, что реализация предлагаемой идеи может способствовать активизации приходской жизни. Для ислама с его богатейшей традицией благотворительности это предложение тоже, можно надеяться, не будет чуждым. Согласно опросам, мусульмане больше остальных россиян склонны участвовать в общеполезных делах и выше ценят это качество в других (Мчедлов и др., 2009. С. 360).

Важную роль в формировании в обществе климата доверия должны сыграть обеспеченные люди. Успех переформатирования Дня народного единства зависит прежде всего от них. Согласно опросам, в группах респондентов, объединенных по субъективной оценке уровня жизни, доля готовых объединяться с другими людьми для совместных действий увеличивается прямо пропорционально росту такой оценки и достигает максимума в группе наиболее обеспеченных (Петренко, 2008. С. 94-96). Способность объединяться положительно коррелирует и с наличием высшего образования.

За исключением периодов трагических катаклизмов, общественная активность всегда держится либо на подвижниках, на их самоотверженной безвозмездной работе (таких много в неполитических НКО), либо на людях, обладающих высоким материальным и/или социальным статусом. Наиболее успешной она оказывается при соединении этих двух элементов. Символом такого соединения может стать День народного единства — День доверия. Это будет соответствовать исторической основе праздника: началом второго ополчения стал сбор средств в Нижнем Новгороде, и эти средства Козьме Минину дали люди «достаточные».

---

Список литературы

Клямкин И. (ред.) (2007). Российское государство: вчера, сегодня, завтра. М.: Новое издательство. [Klyamkin I. (2007). Russian state: Yesterday, today, tomorrow. Moscow: New Publishing. (In Russian).]

Костомаров Н.И. (2008). Смутное время Московского государства в начале XVII столетия. М.: СТД. [Kostomarov N. (2008). Time of troubles of the Moscow state. Moscow: STD. (In Russian).]

Маслоу А. (1999). Мотивация и личность. СПб.: Евразия. [Maslow A. (1999). Motivation and personality. St. Petersburg: Eurasia. (In Russian).]

Мерсиянова И.В. (2012). Повседневные практики гражданского общества в образе жизни россиян // XII Международная научная конференция по проблемам развития экономики и общества. Кн. I. М.: Издат. дом ВШЭ. [Mersiyanova I. (2012). Everyday practices of civil society in Russians' way of life. Proceedings of the XII International Academic Conference on Economic and Social Development. Book I. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Мчедлов М.П., Гаврилов Ю. А., Горбунов В. В. и др. (ред.) (2009). Вера. Этнос. Нация. Религиозный компонент этнического сознания. 2-е изд. М.: Культурная революция. [Mchedlov M. P. et al. (eds.) (2009). Faith. ethnos. nation. Religious component of ethnic consciousness. 2^nd ed. Moscow: Cultural Revolution. (In Russian).]

Петренко Е.С. (ред.) (2008). Гражданское общество современной России. Социологические зарисовки с натуры. М.: Институт Фонда «Общественное мнение». [Petrenko E. S. (ed.) (2008). Civil society of modern Russia. Sociological sketches from the nature. Moscow: "Public Opinion" Foundation Institute. (In Russian).]

Сасаки М., Латов Ю., Ромашкина Г., Давыденко В. (2010). Доверие в современной России (компаративистский подход к «социальным добродетелям») // Вопросы экономики. № 2. С. 86 — 102. [Sasaki M., Latov Yu., Romashkina G., Davydenko V. (2010). Trust in modern Russia (Comparative approach to "social virtues"). Voprosy Ekonomiki, No. 2, pp. 86 — 102. (In Russian).]

Фукуяма Ф. (2008). Доверие: социальные добродетели и путь к процветанию. М.: АСТ. [Fukuyama F. (2008). Trust: The social virtues and the creation of prosperity. Moscow: AST. (In Russian).]

Штомпка П. (2012). Доверие — основа общества. М.: Логос. [Sztompka P. (2012). Trust: The basis of the society. Moscow: Logos. (In Russian).]

Якобсон Л. (2013). Борцы и парии // Ведомости. 6 мая. [Yakobson L. (2013). Fighters and parias. Vedomosti. May 6. (In Russian).}

Coates D., Heckelman J. (2003). Interest groups and investment: A further test of the Oslon hypothesis. Public Choice, Vol. 117, No. 3 — 4, pp. 333—334.

Knack S. (2003). Groups, growth, and trust: Cross-country evidence on the Oslon and Putnam hypothesis. Public Choice, Vol. 117, No. 3—4, pp. 341—355.

Kwan S.-W., Arenius P. (2010). Notions of entrepreneurs: A social capital perspective. Journal of Business Venturing, Vol. 25, pp. 315—333.

Putnam R. (2000). Bowling alone: Collapse and revival of American community. N. Y.: Simon & Schuster.

Svendsen G. T., Svendsen G. L. (eds.) (2010). Handbook of social capital. The Troika of sociology, political science and economics. Cheltenham: Edward Edgar.