Структурализм и поиски истины

Ореховский П.А.
д.э. н.
главный научный сотрудник Института экономики РАН
профессор Финансового университета при Правительстве РФ

Высшая школа экономики продолжает издавать альманах «Истоки», в котором публикуются переводы и комментарии выдающихся работ зарубежных исследователей, а также оригинальные статьи отечественных экономистов. Предыдущий выпуск альманаха — «Социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания» — вышел в 2011 г., более ранние сборники относятся к 2004 и 2006 гг.; авторитетная редколлегия работает очень тщательно, тексты, включаемые в сборник, быстро получают высокие индексы цитирования. «Качественные сдвиги...» включают шесть разделов, требующих существенного переключения научных интересов взыскательного читателя. Остановимся на них подробнее.

Методология экономической науки

В методологическом разделе представлены работы У. Дж. Сэмюелса и М. Блауга, предваряемые статьями об их жизни и творчестве, которые написали Н. А. Макашева и В. С. Автономов соответственно. Работа Сэмюелса — на мой взгляд, одна из самых интересных в сборнике — написана с позиций методологического плюрализма. Сэмюеле отстаивает взгляд на истину как на социальный конструкт, указывая, что одновременно с тем или иным «истинным высказыванием» меняется реальность: «Дать определение реальности — значит внести вклад в ее реконструкцию. Определение реальности логически предполагает, что она существует, подобно тому как систематизация опыта означает, что таковой опыт существует» (С. 24)¹. Этот социальный конструктивизм естественным образом предполагает и существование «множества истин», связанных с дискурсом: «Гуманитарные или общественные науки, и в первую очередь экономика... по существу, представляют собой не только эпистемологические, но и социологические явления, связанные с дискурсом. Они представляют собой системы убеждений и способы дискурса» (С. 19).

Естественно, что «для поколения, которое было воспитано на эпистемологии позитивизма или логического эмпиризма, такая позиция как минимум некомфортна. Необходимо признать, что логический эмпиризм являлся идеологией науки. Его задача состояла в легитимации статуса науки и ученых, а также в том, чтобы скрыть от большинства людей пределы науки, свести к трюизмам серьезные эпистемологические проблемы и замаскировать тот факт, что сама научная практика тех, кто верил в достоверное знание, не согласовывалась, да и не могла согласовываться, с предписаниями науки» (С. 19).

Все это выглядит достаточно «еретически», хотя сам автор пишет, что «высказанные в этом очерке идеи не являются ни радикальными, ни противоречащими соображениям ведущих представителей мейнстрима и других экономистов» (С. 25). Сэмюеле ссылается на работы Д. Макклоски, Р. Вайнтрауба, А. Кламера, У. Брейта, Дж. Амарильо и Д. Лавура, даже Р. Солоу оказывается в этом списке. Ни одна из нынешних экономических школ не обладает монополией на «истину», можно претендовать лишь на сравнительную убедительность тех или иных утверждений.

Немного странно выглядит утверждение Макашевой в предваряющем статью очерке, согласно которому «это не означает, что Сэмюеле шел по пути Фейерабенда или склонялся, вслед за Макклоски, к риторическому подходу» (С. 10). Если говорить о данной работе Сэмюелса, то риторике как части дискурса автор придавал важнейшее значение и родство своего подхода с подходом Макклоски не отрицает, а, наоборот, подчеркивает. Видимо, все же в предисловии имеется в виду общая, как ныне принято говорить, «исследовательская стратегия», а не рассматриваемая статья.

Очерк Макашевой представляет Сэмюелса как разностороннего и очень глубокого экономиста—философа. Остается только согласиться с мнением автора о том, что «к сожалению, Сэмюелсу не повезло с публикациями на русском языке. Их крайне мало» (С. 12) — в очерке приводится вся российская библиография, включая статью 1981 г. Тем ценнее статья «Истина и дискурс...», увидевшая свет в «Истоках».

Напротив, работы Блауга хорошо знакомы российскому читателю. В «Качественных сдвигах...» публикуется его статья 2003 г. «Формалистическая революция 1950-х годов». Надо отдать должное составителям сборника: между отдельными текстами присутствует и скрытая, и открытая полемика, что вызывает дополнительный читательский интерес. «Формалистическая революция...» — статья о создании дискурса, который стал доминирующим в среде экономистов, причем, как показывает Блауг, сама проблематика, во имя которой он создавался, постепенно ушла на второй, если не на третий план. Заключительный тезис статьи — «Лучший способ не узнать, как работают рынки и как в реальности работает конкурентная экономика — это изучение теории общего равновесия» (С. 56) — звучит весьма ехидно.

Блауг кратко рассматривает работы Вайнтрауба, которого упоминал и Сэмюеле. Очевидно, что для Блауга представление об истине как социальном конструкте слишком радикально. «Конструктивизм имеет множество значений. В своей наиболее крайней форме он утверждает, что научное знание, включая экономическое, является продуктом намеренной человеческой деятельности и, следовательно, „изделием": оно скорее создается, чем открывается. Непонятно, почему Вайнтрауб готов так далеко зайти» (С. 52). Далее Блауг показывает себя непримиримым сторонником того самого логического эмпиризма, о котором писал Сэмюеле: «Если общее равновесие не является реальной ситуацией, которая гипотетически может наступить, но является лишь эвристическим методом, ориентиром, фигурой речи, то спрашивать, существуют или отсутствуют рынки того или иного блага... примерно так же имеет смысл, как спрашивать, действительно ли простых чисел существует бесконечное множество... Но все это неважно, так как, что бы мы сегодня ни сказали, Эрроу и Дебре, последователи Вальраса и Парето, не говоря уже о самих Вальрасе и Парето, не сомневались в том, что теория общего равновесия занимается существенными вопросами, имеющими непосредственное отношение к реальной жизни и экономической политике» (С. 52—53). Но именно это и любопытно: получается, что упомянутые исследователи верили в то, что — как утверждает Блауг в своем заключении — не имеет отношения к «реальной работе рынков». Таким образом, перед читателем явно возникают и разные «реальности», и разные символы веры. И непонятно, почему Блауг не оказался готов «зайти дальше» и дописать в своем заключении логически вытекающий из предшествующего изложения вывод о том, что исследователи, продолжающие и ныне верить в общее равновесие по Эрроу—Дебре—Нэшу, никогда не узнают (да и не собираются узнавать), «как работают рынки и как в реальности работает конкурентная экономика».

История экономической науки

Раздел по истории экономической мысли открывается статьей Автономова, предваряющей дискуссию о теоретических взглядах К. Менгера, С. Джевонса и Л. Вальраса. Учитывая, что эта статья в сборнике идет сразу после работы Блауга, нельзя не отметить высокую толерантность и методологический плюрализм составителей сборника, впрочем весьма характерные для отношения современных российских экономистов к зарубежным авторам. В дискуссии участвуют У. Жаффе, С. Дж. Пирт, Ф. В. Комим, Ф. Фонтен, Р. Ф. Эбер.

Чтение этих работ — занятие, на мой взгляд, скучное, но весьма полезное. Для тех, кто живет в реальности общего равновесия, предельного анализа и цен, изменяющихся под влиянием субъективной полезности, дискуссия показывает нюансы подходов «отцов-основателей», позволяет глубже понять «экономического человека», а заодно, например, увидеть, почему Менгер считал обычный акт обмена неэквивалентным. Для тех, кто живет в другой реальности, дидактически полезно усвоить опыт этой дискуссии в параллелях со спорами в других экономических школах, например о противоречии молодого К. Маркса с Марксом зрелым, о вульгаризации идей Маркса Ф. Энгельсом и В. Лениным и т. д. Освоение нюансов взглядов великих основателей маржинализма способствует радикализации борьбы с их последующими ревизионистами — искази-телями идей, о которых как-то глухо, если сравнивать с марксистами, пишет Жаффе: «Распространенная практика объединения под одним заголовком Менгера, Джевонса и Вальраса привела к сильнейшему искажению истории их вкладов в экономический анализ» (С. 65). Кто же это сделал, конкретно? Кто исказил все сильнейшим образом? Неужели досточтимый Й. А. Шумпетер и не менее досточтимые Т. У. Хатчисон, Блауг и лорд Л. Роббинс, прямо поименованные на следующих страницах? А ведь и вправду: «Добавляя, что „анализ схемы Вальраса показывает, что предельная полезность была «лестницей», по которой Вальрас «поднялся» на уровень своей системы общего равновесия", Шумпетер сделал вывод, который хотя и кажется a priori достаточно достоверным, опровергается документальными свидетельствами, ставшими известными впоследствии. Вальрас не поднимался от предельной полезности на уровень своей системы общего равновесия, он, наоборот, спустился с этого уровня к предельной полезности» (С. 68).

Далее в дискуссии разворачивается такая же «острая» и «актуальная» полемика, выдержанная в академическом стиле и удовлетворяющая вкусам ценителей экономической историографии.

Экономическая реальность: пространственные и исторические срезы

В историко-экономическом разделе «Истоков» представлены работы современных российских экономистов Г. Д. Гловели и Д. Е. Раскова. П. Бурдье (1994) в свое время указывал, что классификация — это способ доминирования познающего субъекта над объектами, она позволяет реализовать символическую власть такого субъекта. В своей работе Гловели демонстрирует связь периодизаций и различных концепций, которые, так или иначе объясняя историю, претендуют еще и на правдоподобные институциональные прогнозы.

Впрочем, автор и сам реализует свою «символическую власть» над этими системами взглядов, группируя их не только (и не столько) по времени появления, сколько по общности принципов периодизации. Таких принципов Гловели выделяет пять: формационный, цивилизационный и антропогеографический, аграрно-эволюционный, институционально-технологический и миро-системный, выделяя особо периодизации, появившиеся в эпоху Просвещения и сразу после нее. При этом внутри данных пяти группировок выделяется дополнительное множество подходов, представляющих как историографический, так и методологический интерес. Собственно, на прогноз развития человечества в XXI в. из выделенных выше не претендует, по-видимому, только аграрно-эволюционный подход. В остальном — сплошной методологический плюрализм. Широта разброса прогнозов поражает воображение — от становления информационного (постиндустриального) общества и смены государства-гегемона и состава стран ядра (миро-системный анализ) до борьбы «ортокапиталистического центра» с «бывшими индустрополитарными социорами», составляющими ныне «пара-капиталистическую периферию» (С. 151). Такая панорама завораживает и заставляет задуматься о больших проектах и долгосрочных прогнозах, что редко встречается в работах современных отечественных экономистов.

Статья Раскова представляет собой добротный исторический обзор творчества Й. Тюнена, дополняющий известный ретроспективный анализ Блауга описанием влияния Тюнена на российских экономистов, и будет полезна всем, кто занимается исследованием влияния маржиналистского анализа на размещение производительных сил. В то же время мне трудно согласиться с мыслью Раскова о том, что «при всех своих заслугах Тюнен не стал классиком» (С. 177). Может, такая оценка и справедлива в отношении экономической теории, но не экономической географии (и ее подвида — теории размещения производительных сил). «Кольца Тюнена» наряду с «центральными местами» В. Кристаллера и «конусами хозяйственной активности» А. Леша являются теориями, с которых начинается большинство отечественных учебников по региональной экономике (например, см.: Гранберг, 2000). Впрочем, в известном и популярном в России учебнике А. О'Салливана (2002) Тюнен, Кристаллер и Леш не упоминаются, несмотря на то что книга буквально «пропитана» маржинальным анализом в стиле Тюнена. За океаном — свои классики, что, однако, только подтверждает тезисы Раскова о сильном влиянии Тюнена на российскую экономическую мысль.

Экономическая наука и макроэкономическая политика

Во вводной статье к разделу, посвященному экономической теории и политике, Ю. В. Ерохина и В. Е. Маневич приводят ключевые различения: «В качестве примера монетаристского подхода к проблемам денежной политики в современной литературе мы рассмотрим статью члена Совета управляющих ФРС США Фредерика Мишкина 2007 г. В качестве примера кейнсианского подхода — две статьи Джеймса Тобина 1982 и 1983 гг.» (С. 205). При этом теоретические предпочтения Ерохиной и Маневича понятны: первая часть статьи посвящена аргументированному критическому разбору работы Мишкина, а вторая — весьма комплиментарной характеристике статей Тобина. Такое неприятие монетаризма контрастирует с его популярностью среди российских экономистов.

Читатель, конечно, сам сделает вывод, какая характеристика денежной политики — кейнсианская или монетаристская — ему ближе. Однако следует отметить, что эти работы используют очень разную риторику. Тобин предъявляет ход своих размышлений, предлагая читателю самому судить об их обоснованности. В его статьях практически нет цитат и ссылок. Напротив, в работе Мишкина привлекается огромный массив литературы.

Признаться, риторика Тобина мне, как и авторам предисловия, нравится больше. Выдвижение Мишкином неких «априорных научных правил» денежной политики, которые — по моему мнению — убедительно критикуют Ерохина и Маневич, вызывает неприятие. Однако, как поясняет Б. Латур, «даже в тех редких случаях, когда утверждение принимается на веру множеством последующих текстов и используется ими как нечто само собой разумеющееся, оно не остается неизменным. Чем больше людей верит в него, тем больше трансформаций оно претерпевает. Первой из таких трансформаций является предельная стилизация» (Латур, 2013. С. 78). Именно в такую форму облечены утверждения Мишкина: «Инфляция всегда и везде — денежный феномен» (С. 290).

Остается только добавить, что при всей моей солидарности с авторами вводного обзора, а также симпатии к позиции и аргументации Тобина, в подавляющем большинстве работ российских экономистов используется (и будет использоваться дальше) риторика Мишкина.

Из экономической истории

В историко-экономическом разделе представлена статья известного исследователя Г. Кларка с вводным обзором Р. Г. Хаиткулова. Во введении Хаиткулов, ссылаясь на Р. Фогеля, указывает, чтб, собственно, имеется в виду: «Традиционные историки предпочитают сосредоточиться на чем-либо конкретном и единичном: личности, институте, идее. Те из них, кто пытается объяснить явления массовые, как правило, не прибегают к моделированию человеческого поведения в явном виде и зачастую используют источники более литературного и описательного характера, в то время как клиометристы не только опираются на общие инструменты социальной истории... но и применяют их для того, чтобы создавать четко специфицированные тестируемые гипотезы» (С. 332-333). Такая гипотеза у Кларка состоит в следующем: «Неспособность бедных стран занять лидирующие позиции в производстве текстиля, как это должно было бы произойти вследствие их конкурентного преимущества в виде дешевой рабочей силы, объясняется главным образом неэффективностью труда, а не неудачами в плане импорта технологий или управленческих навыков, не проблемами с местным капиталом или рынками сырья и не отсутствием экономии от масштаба на уровне фабрики или целой отрасли» (С. 341-342).

Историк-марксист, пожалуй, может позволить себе саркастическую улыбку — тезис о решающей роли производительности (эффективности) труда доказывается Кларком долго и тщательно. Однако если учитывать в качестве знаменателя при расчете производительности не количество работников, а их зарплату, то тезис о преимуществе Англии становится не таким банальным. Так, «с учетом большого преимущества в трудовых издержках у британских конкурентов необходимо прежде всего объяснить не то, почему британская текстильная промышленность в конце концов пришла в упадок, а то, почему она так долго держалась» (С. 345). Именно в тщательности анализа и состоит пафос работы Кларка: становится понятно, что расхожее объяснение неэффективности труда относительно неразвитых стран в производстве текстиля через экзогенные технологические, логистические и даже управленческие факторы «не работает», и ссылка на «отсталые производственные отношения» здесь не поможет.

Статья вызывает естественный вопрос: почему эта эффективность труда за пределами Англии растет так медленно, почему неразвитые страны так долго отставали от лидера? Как показывает Хаиткулов в своем очерке, сам Кларк продолжал искать ответ на этот вопрос, принимая различные объясняющие гипотезы. Насколько эти объяснения хороши, судить читателю, мы же можем только отметить, что «отраслевое» рассмотрение эффективности труда легко порождает парадоксы, которые при включении в анализ структурных факторов, контекста обычно не представляются таковыми. Например, учитывая низкую цену труда в Монголии, почему бы жителям Улан-Батора, обладающим компьютерной грамотностью, не специализироваться на производстве программного обеспечения? Как недоуменно указывает Э. Райнерт: «Американский экономист Джеффри Д. Сакс, один из ответственных за экономическую политику, которая вдвое снизила уровень реальной зарплаты в Монголии, предложил на страницах журнала „The Economist" Монголии специализироваться на производстве компьютерных программ» (Райнерт, 2014. С. 209). И действительно, в Индии это производство развивается, а учитывая цену труда и другие факторы, остается удивляться, как «долго держатся» американские производители программного обеспечения под напором «разрушительной конкуренции» со стороны развивающихся стран.

Рауль Пребиш и латиноамериканский структурализм

Как уже говорилось, составители «Качественных сдвигов...» собрали работы, которые находятся в скрытой или явной оппозиции друг к другу. В заключительном разделе книги описывается методология, которая прямо противоречит «отраслевому подходу» Кларка к анализу экономической истории. Можно усмотреть в этом скрытую иронию российских редакторов по отношению к сегодняшнему состоянию мировой экономической науки, можно счесть это случайностью или целенаправленной реализацией принципа методологического плюрализма, заявленного в статье, открывающей сборник. Во всяком случае, такие оппозиции придают книге интригу и цельность и держат читателя в напряжении вплоть до последних страниц.

Открывает раздел обзорная статья Д. В. Мельника, из которой следует, что редколлегия «Истоков» тесно сотрудничала с Дж. Л. Лавом, автором работ, посвященных Р. Пребишу. Лав написал для двух своих статей, публикуемых в альманахе, специальное предисловие. Заключает раздел статья аргентинского экономиста М. Оливеры.

Пребишу в публикациях на русском повезло еще меньше, чем Сэмюелсу: Мельник приводит в ссылках только одну работу. Тем ценнее работы Лава, в которых не только дается обзор теоретических идей Пребиша, но и рассматривается непосредственная связь появления этих идей с исторической обстановкой и с жизненным опытом Пребиша.

Возможность неэквивалентного обмена заложена еще в доктрине сравнительных преимуществ Д. Рикардо и теории международной торговли Хекшера— Улина. Какая-то из сторон обмена выигрывает больше, какая-то — меньше, но в целом выигрывают обе. В результате ускоряется экономический рост в относительно бедной стране, начинается, как сейчас принято говорить, «экспорто-ориентированное развитие». В связи с этим, как указывает Лав, «в Аргентине выгоды от экспортоориентированного роста, основанного на международном разделении труда, сделали теорию сравнительных преимуществ практически священной доктриной (по крайней мере, до Великой депрессии)» (С. 417). Эти взгляды тогда разделял и Пребиш. Понадобилось более 20 лет, чтобы его отношение к этой доктрине радикально поменялось.

Оптимизм неоклассической внешнеторговой доктрины основывался на том, что рост дохода в относительно бедной стране приводит к возникновению новых отраслей и производств, так что постепенно структуры экономики относительно бедной и относительно богатой стран становятся схожими. В случае Латинской Америки в целом и Аргентины в частности этого не произошло. Условия торговли постоянно ухудшались, так что за единицу импорта промышленного оборудования приходилось отдавать все больше единиц экспорта сырья (в первую очередь сельскохозяйственной продукции). Дополненная различиями в эластичности спроса на промышленные и сельскохозяйственные товары (при росте дохода спрос на промышленные товары возрастает сильнее, чем на сельскохозяйственные), новая доктрина получила название гипотезы Зингера—Пребиша. Отсюда возникает подход к мировой экономике как к иерархически организованной системе. Обмен между странами «ядра», поставляющими промышленные изделия, и странами «периферии» неэквивалентен: в результате торговли спрос на промышленные товары растет быстрее, чем на сырьевые (включая продовольствие), что приводит к ухудшению условий торговли для «периферии». Последняя привязывается к «центру», возникает так называемое «зависимое развитие».

Ныне такой взгляд на мировое устройство если и не вошел в мейнстрим, по-прежнему сохраняющий в арсенале теорию Хекшера—Улина, то, по крайней мере, стал респектабельным. Как справедливо указывает Лав, так смотрят на мир И. Валлерстайн, Й. Гальтунг, А. Эммануэль, С. Амин, А. Франк (С. 411). Взаимодействие центра и периферии при этом оценивается негативно: «Пребиш... понимал эти отношения как эксплуатацию, при которой периферия экспортирует часть создаваемого экономического излишка в центр. Он уделял... больше внимания монопольному характеру ценообразования, говоря о том, что „отдельные ценовые отношения были устойчиво неблагоприятными с момента включения периферии в мировую экономику"» (С. 449-450). Так что неэквивалентный обмен по Пребишу радикально отличается от неэквивалентного обмена по Менгеру, не совпадает с неэквивалентностью, возникающей в теории сравнительных преимуществ, и имеет некоторые параллели разве что в марксизме.

Практическим выводом из гипотезы Зингера—Пребиша является политика импортозамещения и ускоренной индустриализации. Е. Т. Гайдар относился к упомянутой политике отрицательно, подвергая сомнению справедливость всей теории «зависимого развития»: «Между темпами экономического роста и темпами роста экспорта наблюдается тесная корреляционная связь. Выход на мировой рынок дает дополнительные стимулы к экономическому росту... Надежды на то, что импортозамещение позволит снять ограничения экономического роста, связанные с импортом, дефицитностью платежного баланса, валютными резервами, оказываются иллюзорными. Импорт промышленных товаров народного потребления действительно значительно сокращается, но зато растут потребности формирующейся отечественной промышленности в импорте полуфабрикатов и сырья» (Гайдар, 1996. С. 5). С этим согласен и Лав: «Потребность в импорте при проведении индустриализации в наиболее развитых экономиках росла гораздо быстрее, чем национальный продукт, что делало их еще более (а не менее) зависимыми от мирового рынка» (С. 483). Но это только одна из причин заката структурализма. Его теоретиков обвинили «в создании идеологического прикрытия для протекционизма любой ценой» (С. 483). В конце 1970-х годов «мир стал свидетелем „восточноазиатского чуда", и все больше исследователей с одобрением указывали на принятые новыми азиатскими „тиграми" меры, направленные на либерализацию, даже если это часто было сильно упрощенной версией событий, в которой, как правило, не учитывалось субсидирование экспорта» (С. 483-484). Наконец, последним событием в этом ряду, по мнению Лава, был крах Советского Союза. За всем этим последовал «Вашингтонский консенсус». Его принципы много (и справедливо) критиковались, однако неоклассическая доктрина мировой торговли сохраняет свое доминирующее влияние. Например, идею о том, что каждая страна найдет себе нишу на бесконечно емком глобальном рынке и все смогут воспользоваться его благами, продолжает отстаивать нобелевский лауреат М. Спенс (2013), причем (что существенно) после кризиса 2008 г.

Идеи структурализма не были опровергнуты, они были отброшены как неактуальные. Правда, после «потерянного десятилетия» в Аргентине опять начала реализовываться промышленная политика, в которой индустриализация вернулась на повестку дня. Оливера формулирует важнейшие вопросы: «Какие инструменты более всего подходят для проведения индустриализации?.. Как определить условия сворачивания протекционистских мер, чтобы избежать рентоориентированного поведения?» (С. 498).

На мой взгляд, именно заключительный раздел имеет центральное значение для анализа текущей экономической ситуации в России. Многие из отечественных проблем напрямую пересекаются с теми, о которых говорили латиноамериканские экономисты. Более того, в экономической науке СССР — России существовал собственный вариант структурализма, связанный в первую очередь с концепцией «многоуровневой экономики» академика Ю. В. Яременко (1997). В 1990-е годы с этой теорией произошло примерно то же, что и с латиноамериканским структурализмом. К сожалению, пока непохоже, чтобы идеи Яременко были у нас кем-то актуализированы.

В заключение остается только поздравить коллег с выходом в свет интереснейшей книги. Уверен, она будет востребована всеми, кто интересуется экономической наукой.

---

¹ Здесь и далее, если не указан автор, номера страниц приведены по: Автономов и др., 2015.

---

Список литературы / References

Автономов В. С. и др. (ред.) (2015). Истоки: качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке. М.: Изд. дом НИУ ВШЭ. [Avtonomov V. S. et al. (eds.) (2015). Origins: Qualitative shifts in economic realities and economics. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Бурдье П. (1994). Социальное пространство и символическая власть // Бурдье П. Начала. М.: Socio-Logos. С. 181-207. [Bourdieu Р. (1994). Social space and symbolic power. In: Bourdieu P. Beginnings. M.: Socio-Logos, pp. 181—207. (In Russian).]

Гайдар E. (1996). Аномалии экономического роста // Вопросы экономики. М? 12. С. 20-39. [Gaidar Е. (1996). Anomalies of economic growth. Voprosy Ekonomiki, No. 12, pp. 20-39. (In Russian).]

Гранберг А. Г. (2000). Основы региональной экономики. M.: ГУ ВШЭ. [Granberg А. (2000). Foundations of regional economics. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Латур Б. (2013). Наука в действии: следуя за учеными и инженерами внутри общества. СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге. [Latour В. (2013). Science in action: How to follow scientists and engineers through society. St.-Petersburg: European University in St. Petersburg Publ. (In Russian).]

О'Салливан A. (2002). Экономика города. M.: ИНФРА-М. [O'Sullivan А. (2002). Urban economics. Moscow: INFRA-M. (In Russian).]

Райнерт Э. С. (2014). Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными. М.: Изд. дом ВШЭ. [Reinert Е. S. (2014). How rich countries got rich... And why poor countries stay poor. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Спенс M. (2013). Следующая конвергенция: будущее экономического роста в мире, живущем на разных скоростях. М.: Изд-во Института Гайдара [Spence М. (2013). The next convergence: The future of economic growth in a multispeed world. Moscow: Gaidar Institute Publ. (In Russian).]

Яременко Ю. В. (1997). Теория и методология исследования многоуровневой экономики. М.: Наука. [Yaremenko Y. V. (1997). Theory and methodology in the study of multilevel economy. Moscow: Nauka. (In Russian).]