Об одной юбилейной дате в истории китайских реформ

Яковлев А.А.
к. э. н.
директор Института анализа предприятий и рынков
Национального исследовательского университета
«Высшая школа экономики»

В 2017 г. отмечается 100-летний юбилей двух российских революций (Февральской и Октябрьской), и этой теме в ближайшие месяцы будет посвящено немало публикаций. Однако в данной работе я хотел бы обратиться к другому событию, которое произошло 25 лет назад и имело принципиальное значение для развития рыночных реформ в Китайской Народной Республике (КНР), но при этом остается малоизвестным российской аудитории.

Среди экономистов распространено мнение, что успех КНР во многом определялся тем, что Коммунистическая партия Китая (КПК) пошла по пути экспериментов в экономике, сохранив в своих руках монополию на власть и отказавшись от политических реформ. Здесь можно сослаться на известную работу Б. Вайнгаста о «федерализме, сохраняющем рынок» (Weingast, 1995), а также на статью О. Бланшара и А. Шляйфера с их аргументами о том, что сочетание «политической централизации» и «бюджетного федерализма» порождало конкуренцию за частные инвестиции между провинциями КНР и тем самым создавало у региональных элит стимулы улучшить условия для экономического развития (Blanchard, Shleifer, 2001). Напротив, в России в 1990-е годы «политическая децентрализация» приводила к перманентной «войне суверенитетов», когда регионы в основном пытались лоббировать для себя новые льготы и привилегии, используя очередные парламентские или президентские выборы для неформального давления на федеральный центр. На мой взгляд, такой подход несколько упрощает реальность.

С одной стороны, в 1980-е годы рост китайской экономики, безусловно, был связан с экономическими реформами, которые осуществлялись под провозглашенными Дэн Сяопином лозунгами «мирной эволюции» и «открытости». Отражением этих подходов стало создание особых экономических зон, куда были допущены иностранные инвесторы (прежде всего из Гонконга). Другой новацией было появление так называемых «поселковых предприятий» (township and village enterprises, TVE). Этот институт не вписывался ни в одну существующую теорию. Лишь много позже, спустя 10-15 лет, были предложены объяснения того, каким образом без частной собственности и в отсутствие независимых судов эти «промышленные колхозы» могли стать основой бурного экономического роста (Chang, Wang, 1994). Ключевыми моментами здесь были исторически сложившаяся высокая автономия регионов и гарантированное им со стороны центрального правительства право на «остаточный доход» от деятельности предприятий, расположенных на их территории, после уплаты в центр заранее оговоренного объема налогов (Weitzman, Xu, 1994; Putterman, 1997).

По сути, с 1979 г. в КНР работала система, похожая на механизм «продналога» в Советской России в период нэпа 1920-х годов (Виноградов, 1996; Братющенко, 2007). Но если у нас такой механизм действовал только на уровне взаимоотношений правительства с крестьянскими хозяйствами, то в КНР 1980-х годов он регулировал отношения центрального правительства с регионами (Qian, 2000). Именно это «право на остаточный доход» стимулировало региональные администрации создавать на местах новые «поселковые предприятия» и увеличивать объем производства (с ориентацией прежде всего на внутренний рынок, на котором, как и в СССР, наблюдался дефицит самых простых товаров), а также урегулировать конфликты между поставщиками и потребителями. При этом крупные промышленные предприятия, подчиненные центральному правительству, продолжали работать в прежнем режиме. Тем самым у старых элит сохранялись свои источники ренты¹ и было меньше причин сопротивляться реформам.

С другой стороны, в 1980-е годы в Китае шли не только экономические, но и политические преобразования. В частности, как и в СССР, была проведена широкая реабилитация репрессированных во время «культурной революции», произошла относительная либерализация СМИ, поощрялась публичная критика чиновников и партийных функционеров (с использованием «дацзыбао» — плакатов, размещавшихся в специально отведенных местах). На этом фоне уже в 1986 г. КПК столкнулась с массовыми демонстрациями студентов, выступавших за демократические преобразования. Эти выступления получили поддержку представителей интеллигенции. (Именно так стал широко известен астрофизик, проректор Китайского университета науки и технологий Фан Личжи, которого позднее называли «китайским Сахаровым».)

Ответом на эти выступления стала официальная кампания по борьбе с «буржуазной либерализацией» в КПК. В ходе нее реформатор Ху Яобан был смещен с поста генерального секретаря ЦК КПК. Спустя два года, в апреле 1989 г. его смерть послужила поводом для массовых выступлений студентов на площади Тяньаньмэнь, которые стали переломной точкой в развитии реформ в Китае.

Эти протесты, происходившие на фоне перестройки в СССР, породили в высшей китайской элите страх потерять контроль над ситуацией в стране и привели к расколу в высшем партийном руководстве. В частности, генеральный секретарь ЦК КПК Чжао Цзыян выступал за переговоры со студентами и был готов пойти на реализацию ряда предлагавшихся ими реформ. Однако консервативное большинство в политическом руководстве КНР выступало за «силовое решение» проблемы.

В результате 20 мая 1989 г. Чжао Цзыян был отстранен от должности и отправлен под домашний арест (где он оставался вплоть до своей смерти в 2005 г.), а 4 июня студенческие протесты были подавлены с применением армии и танков. После этого наступило резкое охлаждение отношений Китая с США и последовали западные санкции против КНР. Одновременно возник конфликт внутри руководства КПК по поводу того, что делать дальше.

Отметим, что напряжение в китайской элите нарастало в течение длительного времени. Уже с середины 1980-х годов многие старые члены КПК начали говорить об отступлении от принципов социализма, о разлагающем влиянии особых экономических зон и необходимости «возвращения к истокам» (Zhao, 1993). Одним из ярких представителей этого консервативного течения был Чэнь Юнь — влиятельный идеолог, руководитель Центральной комиссии КПК по проверке партийной дисциплины, а с 1987 г. председатель Центральной комиссии советников КПК. Характерно, что в конце 1970-х годов он был активным союзником Дэн Сяопина в части преодоления наследия «культурной революции», однако в 1980-е годы их взгляды стали все больше расходиться (Zhao, 1993).

События на площади Тяньаньмэнь заметно укрепили позиции консерваторов в руководстве КПК. И хотя в 1980-е годы существенно повысилось благосостояние населения КНР и против догматиков-консерваторов в высшем партийном руководстве выступали многие «прагматики» из числа руководителей регионов (прежде всего те, кто выиграл от реформ 1980-х годов), в целом после событий на площади Тяньаньмэнь произошло «замораживание» реформ.

Сложившееся к началу 1990-х годов относительное равновесие между реформаторами и консерваторами в китайской политической элите (или между «правыми» и «левыми», в терминологии дискуссий внутри самой КПК в тот период) не означало отказа от рыночных преобразований, однако движения вперед также не было. На фоне внутрипартийных дискуссий Цзян Цзэминь, ставший официальным лидером КПК после смещения Чжао Цзыяна и воспринимавшийся многими в партии в тот период как «переходная фигура», оказался не готов поддержать ту или иную линию.

Дэн Сяопин, ушедший со всех официальных постов (свою последнюю должность председателя Центральной военной комиссии КПК он оставил в ноябре 1989 г.), сохранял в партии позиции неформального лидера. В частности, именно он стоял за решениями о смещении Чжао Цзыяна и подавлении протестов на площади Тяньаньмэнь. Но то, что Ху Яобан и Чжао Цзыян были его выдвиженцами, ослабляло влияние Дэн Сяопина.

В этих условиях политику, направленную на продолжение или изменение курса партии, должны были утвердить на очередном XIV съезде КПК осенью 1992 г. Однако неудавшаяся попытка путча ГКЧП в августе 1991 г. и распад СССР в декабре того же года породили серьезные опасения в руководстве КПК и укрепили позиции представителей «левого крыла». Они утверждали, что программа «мирной эволюции» и «заимствования элементов капитализма» (реализуемая в логике известной фразы Дэн Сяопина о том, что неважно, какого цвета кошка, главное, чтобы она ловила мышей) чревата утратой КПК своих позиций. Поэтому особые экономические зоны нужно закрыть, а представителей «реформаторов» — исключить из партии. Для Дэн Сяопина признание таких взглядов в качестве официального курса КПК означало бы не просто политическое поражение (которых в его биографии было немало), а уход в историю в качестве проигравшего, поскольку ему было уже 87 лет.

На этом фоне фактором, предотвратившим сворачивание рыночных реформ и вновь сместившим баланс сил в китайской элите, стала несанкционированная поездка Дэн Сяопина по южным провинциям КНР в январе—феврале 1992 г. с серией выступлений перед партийными организациями (так называемое «южное турне»). Несмотря на острые внутрипартийные дискуссии, Дэн Сяопин по-прежнему обладал очень высоким личным авторитетом — именно поэтому Политбюро ЦК КПК официально не могло запретить его поездку, которая фактически стала последним политическим действием Дэн Сяопина. Отметим, что при всей своей популярности после 1989 г. он крайне редко участвовал в публичных мероприятиях, и всегда эти события привлекали внимание СМИ. Тем не менее о его «южном турне» в течение почти двух месяцев (до конца марта 1992 г.) в центральной печати ничего не сообщалось.

Выступления Дэн Сяопина перед партийным активом проходили в Шанхае и провинции Гуандун, включая расположенный напротив Гонконга город Шеньчжень, в котором в 1980 г. была создана одна из первых и наиболее успешных особых экономических зон. В своих выступлениях Дэн Сяопин отстаивал тезис о том, что на фоне серьезных внешних вызовов вместо траты времени на схоластические споры КПК необходимо заниматься модернизацией экономики². Для этого нужно двигаться дальше по пути рыночных реформ, заимствуя успешный опыт других стран. На съезд КПК (куда в низовых организациях весной 1992 г. уже начали выбирать делегатов) должны выдвигаться кадры, продемонстрировавшие свои способности в решении практических задач экономического развития. Эта позиция прямо противоречила официальным установкам Организационного и Идеологического отделов ЦК КПК о том, что при отборе делегатов приверженность принципам марксизма и «политическая чистота» должны оцениваться выше, чем компетентность в практических вопросах (Zhao, 1993. Р. 747).

Однако руководство КНР было вынуждено изменить свою позицию после того, как к середине февраля в ЦК КПК поступило около 1800 писем и телеграмм из региональных парторганизаций с выражением поддержки курса на продолжение «экономического строительства» и других ключевых тезисов Дэн Сяопина, высказанных в ходе «южного турне» (Zhao, 1993. P. 751-752). Несмотря на полное отсутствие публикаций в центральных СМИ, информация о «южном турне» распространялась благодаря сообщениям региональной прессы. В частности, после приезда Дэн Сяопина в провинцию Гуандун (которая была одним из пионеров реформ и демонстрировала в 1980-е годы бурный экономический рост) его все время сопровождали свыше 50 корреспондентов местных изданий. Информацию о «южном турне» активно передавали и гонконгские СМИ.

Существенной для выбора курса высшим руководством КПК стала также позиция Народно-освободительной армии Китая (НОАК). В частности, на Всеармейской конференции политработников НОАК в сентябре 1991 г. пункт о критике концепции «мирной эволюции» не был включен в повестку дня (несмотря на указания ЦК КПК). В то же время специально обсуждался вопрос о действиях НОАК в чрезвычайных ситуациях в контексте информации о путче ГКЧП в СССР (Zhao, 1993. Р. 749).

Публикации о «южном турне» в центральных СМИ в конце марта 1992 г. фактически означали поражение «консерваторов». И хотя противники Дэн Сяопина пытались противодействовать его линии вплоть до XIV съезда КПК, широкая поддержка его тезисов об экономическом строительстве со стороны региональных элит предопределила выбор руководства КПК в пользу продолжения преобразований³. В результате в 1993-1994 гг. китайское руководство запустило комплекс новых реформ, направленных на внедрение рыночных институтов. Однако эти реформы были вызваны не только необходимостью реагировать на политический кризис 1989 г. и внешнее давление. В немалой степени они были обусловлены исчерпанием возможностей дальнейшего развития на базе «поселковых предприятий» (Kung, Lin, 2007).

Быстрый рост 1980-х годов также привел к усилению неравенства между регионами и разными социальными группами. Возникшее социальное напряжение стало одной из причин протестов (на площади Тяньаньмэнь в 1989 г. были не только студенты, но и рабочие, выступавшие против коррупции среди чиновников и за возврат к принципам социальной справедливости). Осознание этого факта обусловило изменение модели взаимоотношений между центром и регионами с перераспределением доходов в пользу центра в рамках налоговой реформы 1994 г. (если в 1980-е годы около 75% налоговых поступлений оставалось в регионах, то к началу 2000-х их доля сократилась до 40%). Именно за счет этих доходов в дальнейшем финансировались рост расходов на науку и образование, проекты по развитию инфраструктуры, инвестиции в менее развитых регионах⁴.

Изъятие ренты у развитых регионов могло породить сильное напряжение уже в элитах. Поэтому возник вопрос о компенсациях — и они были предложены в форме начавшейся приватизации «поселковых предприятий», находившихся в ведении регионов. Эта приватизация в полной мере проходила по «инсайдерской модели» с преференциями для региональных элит в доступе к приватизируемым активам. Но, в отличие от российской практики «массовой приватизации», в Китае в частные руки в первую очередь передавались успешные средние предприятия, находившиеся в ведении региональных и местных властей. В результате если раньше доходы от их деятельности поступали в региональные и местные бюджеты и лишь потом могли «перераспределяться» по усмотрению чиновников и партийных функционеров, то теперь региональным элитам предоставили возможность осуществлять прямой контроль над ними. Опираясь на частную инициативу и используя административный ресурс, эти приватизированные предприятия стали внедряться в новые отрасли и выходить на внешние рынки, что создало новый источник ренты для элит.

В 1990-е годы также началось открытие внутреннего рынка КНР для иностранных инвесторов (раньше их допускали только в особые экономические зоны). С учетом масштабов страны это привело к массовому притоку инвестиций и спросу на активы, включая землю. В результате приватизация земли в городах стала еще одним источником ренты для региональных элит. Такой же эффект был связан с разрешением создавать на уровне провинций свои региональные банки (в 1980-е годы все банки находились в подчинении центрального правительства).

Безусловно, несмотря на внешнее сходство со стандартными подходами к проведению экономических реформ (приватизация, либерализация внешней торговли, стимулы для инвесторов, развитие финансового сектора), китайские институты в 1990-2000-е годы отличались своеобразием (Карпов, 2014; Мозиас, 2015). Базовые инфраструктурные отрасли (энергетика, транспорт) остались в собственности государства, и устанавливаемые властями тарифы на их услуги до сих пор во многом определяют успешность предприятий в остальных секторах экономики. Финансирование предприятий осуществляется через банки, которые остаются государственными, а роль фондового рынка в целом маргинальна. Как и вся финансовая система, фондовый рынок, по сути, закрыт для внешних инвесторов и в основном остается площадкой для спекулятивной игры (своего рода МММ в России середины 1990-х годов). Показательно, что 30-процентное падение курсов акций на фондовом рынке КНР летом 2015 г., сопровождавшееся арестами брокеров, не оказало практически никакого влияния на состояние реального сектора экономики.

Какое отношение все это имеет к сегодняшней России? В 1989 г. в КНР сложилась ситуация, когда элиты, столкнувшись с серьезными вызовами, прежде всего политическими, поняли, что могут потерять власть. Их первой реакцией стало жесткое подавление протестов и оппозиции. Но другой вызов был гораздо сложнее: им нужно было понять, как обеспечить развитие национальной экономики в условиях санкций и внешнего давления. Исходя из собственных коллективных долгосрочных интересов, они смогли сформировать ответ на этот вызов, предложив набор нестандартных решений.

Кризис 2008-2009 гг. показал, что потенциал этих решений, реализованных в середине 1990-х годов, уже исчерпан и китайской элите придется думать о новой модели роста. Но для России важнее то, что в начале 1990-х годов китайские элиты оказались способны к переговорам и решились на реформы. Они смогли ограничить свои взаимные притязания и сумели договориться о новых «правилах игры», включая «расширение доступа» для новых игроков. Очень важными в этом отношении были поправки начала 2000-х годов в Конституцию КНР и Устав КПК, признавшие частную собственность и разрешившие прием предпринимателей в члены партии⁵.

Нетрудно заметить, что между ситуацией в Китае в 1990-1992 гг. и положением в современной России есть определенное сходство. В обоих случаях на фоне рисков политической дестабилизации правящая элита приняла жесткие меры по подавлению оппозиции, и спустя короткое время у власти не осталось политических оппонентов. После этого обе страны столкнулись с серьезной международной изоляцией. Также в обоих случаях осознавали, что возможности прежней модели развития оказались исчерпаны.

Свежая память в китайской элите о хаосе и беспределе времен «культурной революции» стала предпосылкой для поиска компромиссов. При всех признаниях в верности «идеалам Мао» в начале 1990-х годов в Китае реально никто не хотел возвращаться в 1970-е — как и в сегодняшней России никто из здравомыслящих политиков не думает о возврате в СССР.

Но очевидны и различия. Западные санкции против России вызваны не подавлением протестов, а событиями 2014 г. в Крыму и Восточной Украине. В силу этого они носят гораздо более жесткий характер, и изоляция России явно будет более длительной. Если для КНР была сформулирована общая стратегия продолжения преобразований (с фокусом на интеграцию в глобальный рынок и привлечение технологий с использованием дешевой рабочей силы и масштабов национального рынка в качестве стимула для иностранных инвесторов), то для России возможная стратегия не ясна. Вместе с тем конкретные решения, реализованные в Китае, были нестандартными, так как они не только формировали рынки, но и открывали новые источники ренты для элит. Перед Россией сегодня стоит такая же задача — найти нестандартные институты, обеспечивающие возможности для экономического развития и создающие при этом стимулы для элит.

Наконец, элита в России гораздо менее консолидирована и более разнородна. В Китае в начале 1990-х годов все внутриэлитные конфликты решались внутри КПК, и для этого существовали сложившиеся институциональные механизмы. В России сейчас таких механизмов, по сути, нет — при наличии множества формальных институтов, которые играют роль «политических декораций», отсутствуют площадки для коммуникации между разными группами в элите. Несмотря на эти различия, уроки Китая начала 1990-х годов поучительны как пример стратегического выбора, сделанного национальной элитой перед лицом долгосрочных внешних угроз и в отсутствие явного политического давления внутри страны. Вопрос в том, достаточно ли дееспособна российская элита, чтобы сделать такой стратегический выбор и найти нестандартные институциональные решения, адекватные российским реалиям.

В статье отражены результаты проекта, поддержанного в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ. Она основана на выступлении автора на Круглом столе «Проблемы развития российского общества после реформ» фонда «Либеральная миссия» в декабре 2016 г. Автор признателен участникам Круглого стола, а также А. Котковскому и С. Семенцову за высказанные комментарии и замечания.

¹ Под термином «рента» в данном случае понимается не только источник доходов, но и материальный стимул к действиям для определенных экономических агентов или социальных групп.

² Чжао Суйшенг из Colby College на основе анализа выступлений Дэн Сяопина следующим образом описывал его позицию по отношению к оппонентам: «Когда Дэн осуществлял реформы, некоторые люди выражали сомнения; когда он создавал особые экономические зоны, некоторые люди выступали против, говоря, что это ведет к появлению нескольких систем в одной стране; когда он пытался вдохнуть силы в экономику, некоторые люди говорили, что необходимо бороться с коррупцией и предотвратить „сползание к капитализму"; когда он объяснял, что экономическое строительство является центральной задачей, некоторые люди усматривали в этом проблему выбора пути развития и отказ от марксизма-ленинизма» (Zhao, 1993. Р. 745).

³ Своеобразным признанием исторической значимости «южного турне» стал тот факт, что Си Цзиньпин, избранный генеральным секретарем ЦП КПК в ноябре 2012 г., свою первую официальную поездку в новой должности в декабре провел по тем же городам, которые в январе-феврале 1992 г. посетил Дэн Сяопин. Этот факт специально подчеркивался в СМИ (http://www.bbc.com/news/world-asia-china-20662947; http://thediplomat.com/2012/12/ channeling-deng-xiaoping).

⁴ Тем не менее использование критерия привлечения инвестиций при оценке партийных кадров стимулировало дальнейшую налоговую конкуренцию между регионами, которая обусловила снижение доходов региональных бюджетов и рост их заимствований (Choi, 2009).

⁵ В этом контексте к анализу ситуации в КНР можно применить концепцию «порядков ограниченного доступа» (North et al., 2009; Норт и др., 2012). В частности, в соответствии г логикой Д. Норта в КНР сложились определенные правила для элиты, КПК как элитная организация оказалась способна их поддерживать, а после смерти Мао Цзэдуна в КНР (как и в СССР после смерти И. Сталина) сформировался механизм коллективного контроля политической элиты над применением насилия.

Список литературы / References

Братющенко Ю. В. (2007). НЭП: Государство, частник, кооперация // Вопросы истории. N? 2. С. 3-15. IBratyushchenko Yu. V. (2007). NEP: State, private owner, cooperation. Voprosy Istorii, No. 2, pp. 3 — 15. (In Russian).]

Виноградов С. В. (1996). НЭП: Опыт создания многоукладной экономики. М.: Институт истории РАН; Институт молодежи. [Vinogradov S. V. (1996). NEP: The experience of creating multistructure economy. Moscow: Institute of History, RAS; Institute of the Youth. (In Russian).]

Карпов M. B. (2014). Замкнутый круг «китайского чуда». СПб.: Нестор-История. [Karpov М. V. (2014). Vicious circle of the "Chinese miracle". St. Petersburg: Nestor-Istoriya. (In Russian).]

Мозиас П. М. (2015). Институциональные сдвиги в переходной экономике: китайский вариант // Финансовый бизнес. Mb 1. С. 53 — 60. [Mozias Р. М. (2015). Institutional shifts in an economy in transition: The case of China. Finansovyi Biznes, No. 1, pp. 53 — 60. (In Russian).]

Норт Д., Уоллис Дж., Уэбб С., Вайнгаст Б. (2012). В тени насилия: уроки для обществ с ограниченным доступом к политической и экономической деятельности // Вопросы экономики. М° 3. С. 4 — 31. [North D., Wallis J., Webb S., Weingast В. (2012). In the shadow of violence: Lessons for limited access societies. Voprosy Ekonomiki, No. 3, pp. 4 — 31. (In Russian).]

Blanchard O., Shleifer A. (2001). Federalism with and without political centralization: China versus Russia. IMF Staff Papers, Vol. 48, Special Issue, pp. 171 — 179.

Chang Ch., Wang Y. (1994). The nature of the township—village enterprise. Journal of Comparative Economics, Vol. 19, No. 3, pp. 434—452.

Choi E.-K. (2009). Informal tax competition among local governments in China since the 1994 tax reforms. Issues & Studies, Vol. 45, No. 2, pp. 159 — 183.

Kung J. K., Lin Y. (2007). The decline of township-and-village enterprises in China's economic transition. World Development, Vol. 35, No. 4, pp. 569—584.

North D. C., Wallis J. J., Weingast В. R. (2009). Violence and social orders: A conceptual framework for interpreting recorded human history. N. Y.: Cambridge University Press.

Putterman L. (1997). On the past and future of China's township and village-owned enterprises. World Development, Vol. 25, No. 10, pp. 1639 — 1655.

Qian Y. (2000). The process of China's ^market transition (1978—1998): The evolutionary, historical, and comparative perspectives. Journal of Institutional and Theoretical Economics, Vol. 156, No. 1, pp. 151 — 171.

Weingast В. R. (1995). The economic role of political institutions: Market-preserving federalism and economic development. Journal of Law, Economics, & Organization, Vol. 11, No. 1, pp. 1-31.

Weitzman M. L., Xu C. (1994). Chinese township—village enterprises as vaguely defined cooperatives. Journal of Comparative Economics, Vol. 18, No. 2, pp. 121 — 145.

Zhao S. (1993). Deng Xiaoping's southern tour: Elite politics in post-Tiananmen China. Asian Survey, Vol. 33, No. 8, pp. 739—756.