Экспансия вакансий на российском рынке труда - динамика, структура, триггеры

Р.И. Капелюшников

В 2020-е годы на российском рынке труда возникла уникальная ситуация, дающая основания полагать, что он вступил в полосу глубокой структурной трансформации. Ее пусковым механизмом послужили два мощных негативных шока — коронакризис 2020 г. и второй санкционный кризис 2022 г. За короткое время в ключевых функциональных характеристиках рынка труда произошли радикальные изменения: показатели безработицы упали до исторических минимумов, показатели вакансий выросли до исторических максимумов, произошло драматическое ускорение оборота рабочей силы. На наш взгляд, центральным событием этого периода следует считать формирование обширного навеса незанятых рабочих мест. Сегодня в зависимости от используемых данных на одного безработного приходится от 2,5 до 4,5 вакансий.

Большинство отечественных наблюдателей склонны датировать появление массивного навеса вакантных рабочих мест 2022-м годом, объясняя его переводом российской экономики на полувоенные рельсы и такими связанными с ним процессами, как мобилизация (сжатие гражданской рабочей силы) и резкое ускорение эмиграционного оттока (так называемая «релокация»). Мы исходим из другой датировки. Как показано в нашей предыдущей работе (Капелюшников, 2023), первоначальный толчок к взрывному росту уровня вакансий в 2020 г. дал шок, вызванный пандемией коронавируса и повсеместными лок дау нами, вводившимися для борьбы с ней. Второй санкционный кризис лишь придал этому маховику дополнительные обороты, но не был его триггером.

Такая альтернативная интерпретация тем более правдоподобна, что после окончания коронакризиса рынки труда многих стран двинулись по аналогичному пути. С небольшими вариациями в США, Канаде, Австралии, Германии, Скандинавских странах, некоторых странах Центральной и Восточной Европы наблюдалась примерно такая же картина: резкое падение уровня безработицы (зачастую почти до исторических минимумов), рост уровня вакансий (нередко с превышением исторических максимумов) и активизация оборота рабочей силы. Так, в США на пике уровень безработицы опускался до 3,5%, уровень вакансий превосходил 7% (рекордный показатель за весь период наблюдений), а оборот рабочей силы ускорился настолько, что смог вернуться к рекордным значениям начала 2000-х годов. Таким образом, в межстрановом контексте российский опыт перестает выглядеть уникальным.

К сожалению, в отечественной академической литературе попытки осмыслить интересующий нас феномен практически не предпринимались (Ахапкин, 2023): комментарии на эту тему чаще всего исходили от представителей рекрутинговых агентств, специалистов по управлению персоналом, журналистов и т. д. Настоящее исследование направлено на восполнение этого пробела. Исходя из доступной официальной статистики мы пытаемся представить комплексную картину сформировавшегося в российской экономике беспрецедентного навеса вакантных рабочих мест, проанализировав его динамику, отраслевую и профессиональную структуру, а также рассмотрев его возможные триггеры.

Проблема «дефицита» рабочей силы: теоретические аспекты

В обобщенном виде можно выделить четыре класса причин, которые с теоретической точки зрения могут приводить к формированию на рынке труда навеса вакантных рабочих мест, плохо поддающихся заполнению. Первые два можно обозначить как количественные, другие два — как структурные.

Во-первых, причиной возникновения подобной ситуации может быть сдвиг вверх кривой совокупного предложения труда. Если по каким-либо причинам численность рабочей силы резко «проваливается», но количество требуемых фирмам работников остается прежним, неизбежно происходит «оголение» значительной части рабочих мест. Фирмам не удается безболезненно и быстро подыскивать нужных работников, что выражается в увеличении массы и удлинении сроков существования незаполненных вакансий.

Анализируя ситуацию, сложившуюся по окончании коронакризиса на рынках труда многих стран, исследователи ссылаются на ряд факторов, которые можно подвести под эту рубрику. Все объяснения подобного рода исходят из предположения, что пандемийный опыт привел к радикальным сдвигам в структуре предпочтений индивидов, а если говорить более предметно — к пересмотру желательного для них соотношения работы и досуга («домашнего времени»). Вполне возможно, что многие группы, ушедшие по тем или иным причинам с рынка труда из-за введения локдаунов, предпочли не возвращаться на него даже после их отмены. В их числе: работники, вышедшие во время карантинных ограничений на досрочную пенсию и не ставшие пересматривать свое решение, когда они были сняты (Faria-e-Castro, 2021; Ferguson, 2024; OECD, 2022); работающие пенсионеры, перешедшие в условиях пандемии в экономическую неактивность и не пожелавшие затем возвращаться в занятость (Domash, Summers, 2022; Pizzinelli, Shibata, 2022); женщины с детьми, которые из-за закрытия в пандемийный период школ осознали, что им лучше и дальше сидеть дома с детьми, чем выходить на работу (Duval et al., 2022; Ferguson, 2024; Pizzinelli, Shibata, 2022); работники, которым благодаря резко возросшим в период коронакризиса социальным трансфертам настолько понравилось жить на «велфере», что они решили окончательно покинуть рынок труда, предпочтя вести «иждивенческий» образ жизни за счет государства (Domash, Summers, 2022; Rodgers, Kassens, 2022)¹. К этому же типу объяснений относятся ссылки на резкое сокращение (по эпидемиологическим соображениям) притока мигрантской рабочей силы (Ferguson, 2024; Hobijn, $ahin, 2022; OECD, 2022). Все это действительно могло становиться причиной резкого сокращения показателей участия в рабочей силе.

Сжатие предложения труда могло происходить не только в экстенсивной, но и в интенсивной форме — в виде сокращения продолжительности рабочего времени вследствие того же сдвига в структуре предпочтений индивидов, когда под влиянием пандемийного опыта они решили меньше времени посвящать работе на рынке и больше — «домашней» жизни. В пользу такого предположения говорит тот факт, что в некоторых странах (например, США) после снятия карантинных ограничений количество отработанных часов в расчете на одно занятого заметно упало (Abraham, Rendell, 2023; OECD, 2023).

Во-вторых, источником появления обширного навеса вакантных рабочих мест может быть сдвиг вверх кривой совокупного спроса на труд. Если для удовлетворения неожиданно возросшего потребительского или инвестиционного спроса фирмам срочно понадобились дополнительные рабочие руки, но рынок ими не располагает, естественно ожидать быстрого «разбухания» пула вакантных рабочих мест, требующих заполнения. В период пандемии коронавируса правительства практически всех стран влили в экономику гигантские денежные суммы в виде социальных трансфертов, что вызвало скачкообразный рост доходов населения. Однако поскольку в условиях локдаунов потратить этот «свалившийся с неба» дополнительный доход было физически невозможно, в бюджетах домохозяйств образовался внушительный объем вынужденных сбережений^{1 2}. Так, в США объем таких избыточных сбережений на руках населения в 2021 г. оценивался в 2,5 трлн. долл. (Domash, Summers, 2022).

После отмены карантинных ограничений эти деньги хлынули на рынок, подстегнув рост производства, обеспечить который было невозможно без привлечения дополнительной рабочей силы. Но если ее предложение увеличивалось намного медленнее, чем рос спрос на нее, или оно не увеличивалось вообще (см. выше), то результатом этого неизбежно должно было стать появление массивного навеса незанятых рабочих мест.

Причем этот поведенческий сдвиг — от сбережений к потреблению — мог иметь не краткосрочный, а долгосрочный характер. Возможно, щедрые социальные выплаты заставили многие домохозяйства пересмотреть свои прежние представления о желательной пропорции между потреблением и сбережениями, побудив их потреблять больше, а сберегать меньше. По некоторым данным, подобный сдвиг в структуре предпочтений населения имел место в США (Abraham, Rendell, 2023). В таком случае перманентно выросшие потребительские расходы могли придать навесу вакантных рабочих мест устойчивость, препятствуя его быстрому рассасыванию.

Однако оба «количественных» объяснения исходят из неявной предпосылки об однородности как рабочей силы, так и рабочих мест. Признание факта их внутренней неоднородности подводит к двум другим — «структурным» — объяснениям, учитывающим, что по своим качественным характеристикам структура рабочей силы и структура рабочих мест могут сильно отличаться. Структурные дисбалансы (отраслевые, квалификационные, территориальные), когда, например, система образования готовит работников не по тем специальностям, которые востребованы рынком, или когда спрос на рабочую силу концентрируется в одних отраслях или регионах, а ее предложение — в других, способны генерировать множество вакансий, заполнение которых будет сталкиваться с очень высокими издержками. Причем возникать такие диспропорции могут как на стороне предложения, так и на стороне спроса.

Соответственно, в-третьих, массивный навес вакантных рабочих мест может формироваться при резких изменениях в структуре предложения труда, способных принимать самые разные, зачастую неожиданные формы. Скажем, в условиях пандемии многие индивиды начали предъявлять повышенные требования к качеству предлагаемых им рабочих мест. Они были согласны трудиться только дистанционно, чтобы минимизировать прямые социальные контакты, чреватые риском заражения коронавирусом (Duval et al., 2022; Pizzinelli, Shibata, 2022). Этот сдвиг в предпочтениях — от режима офлайн к режиму онлайн — сохранился и продолжал действовать (пусть в менее выраженной форме) даже после того, как пандемия была преодолена³. Однако у многих фирм — в силу как технологических, так и чисто экономических причин — не было возможности переводить основную часть своих сотрудников на дистант (OECD, 2022). Отсюда огромные трудности, с которыми они начали сталкиваться при подборе персонала на рабочие места, не допускавшие занятости онлайн. Множество таких рабочих мест стали «зависать», оставаясь незаполненными длительное время.

В-четвертых, триггером экспансии вакансий могут выступать резкие сдвиги в структуре спроса на труд, когда в одних сегментах экономики он внезапно активизируется, но «проваливается» в других. Во-первых, рабочая сила, которая нужна расширяющимся секторам, может сильно отличаться по своим качественным характеристикам от рабочей силы, которая высвобождается из сжимающихся секторов. В случае таких структурных несоответствий возникает потребность в масштабной переподготовке определенных групп работников, в их массовом перемещении из одних регионов в другие и т. д. Во-вторых, даже при отсутствии подобного «мизматча» на пути реаллокации рабочей силы всегда возникают издержки (информационные, поисковые, транспортные и т. д.), из-за которых она может растягиваться на продолжительный период. Как следствие, пока она не завершится, уровень вакансий будет оставаться на «ненормально» высокой отметке.

Многое указывает на то, что в пандемийный и постпандемийный периоды ситуация на рынках труда разных стран развивалась именно по такому сценарию (Carrillo-Tudela et al., 2021; Lubik, 2021; OECD, 2022). Воздействие коронакризи-са было очень асимметричным. Так, спрос на товары и услуги, предоставляемые с использованием ИКТ, резко вырос, тогда как спрос на «традиционные» товары и услуги, предполагающие прямые социальные контакты, резко упал. Важно, что «выигрыши» и «проигрыши» могли доставаться не только разным отраслям, но и разным фирмам внутри одной отрасли. (Скажем, фирмы, специализирующиеся на интернет-торговле, получили мощный положительный импульс, а занятые традиционной (офлайн) торговлей испытали мощный отрицательный шок.)

Естественно, постпандемийные сдвиги в структуре потребительского и инвестиционного спроса должны были повлечь за собой соответствующие сдвиги в структуре спроса на труд. Выигравшие от коронакризиса отрасли и фирмы, стремясь наращивать свой персонал, начали в массовом порядке открывать новые вакансии, чтобы привлечь дополнительных работников. В то же время проигравшие отрасли и фирмы, пытаясь сохранить свой персонал, также включались в поиск работников, чтобы заполнить «оголившиеся» рабочие места. Обострившаяся конкуренция за рабочую силу способствовала резкому ускорению ее оборота: работники перестали держаться за имевшиеся у них рабочие места и начали активно перемещаться с фирмы на фирму, оставляя вакантными позиции, которые занимали раньше (Blanchard et al., 2022; OECD, 2022). Под действием всех этих разнонаправленных факторов на рынке труда могла возникнуть острая неравновесная ситуация с огромным навесом вакантных рабочих мест, ожидающих заполнения.

Однако выявить триггеры, способные запускать экспансию вакансий, недостаточно: это лишь одна часть необходимого объяснения. Как уже было отмечено, во многих странах этот процесс растянулся почти на весь постпандемийный период, а в некоторых (например, в России) продолжается до сих пор. Другая часть объяснения предполагает ответ на вопрос, что помешало быстрому рассасыванию навеса вакансий: в силу каких причин он приобрел такую необычную длительность и устойчивость?

В данном контексте полезно напомнить, что с теоретической точки зрения употребление по отношению к конкурентной экономической системе, где цены (в том числе цена за труд — заработная плата) устанавливаются непосредственно самими рыночными агентами, понятия «дефицит» (например, «дефицит рабочей силы») выглядит не вполне корректно (Гимпельсон и др., 2007). Строго говоря, оно приложимо только к экономической системе с фиксированными ценами, где они (включая заработную плату) устанавливаются административным путем. Если цена зафиксирована на уровне, значительно превышающем равновесный, то возникает ситуация дефицита, когда часть спроса на товар или ресурс остается неудовлетворенной⁴.

Система, где цены устанавливаются рыночным путем, работает иначе. Так, рост числа вакантных рабочих мест, на заполнение которых не удается найти желающих, становится для фирм сигналом к тому, чтобы повышать заработную плату, а ее повышение способствует восстановлению равновесия на рынке труда и, значит, «нормализации» показателей вакансий. Фирмы, которые способны «потянуть» возросший уровень оплаты, привлекают нужных им работников, закрывая таким образом вакансии, а фирмы, которым это не под силу, отказываются от планов по найму, ликвидируя вакансии, или вообще уходят с рынка из-за невозможности продолжать в изменившихся условиях свою деятельность. Поэтому по отношению к экономикам с рыночным механизмом ценообразования корректнее говорить не о «дефиците» рабочей силы, а о возникновении временного неравновесия на рынке труда, которое может быть устранено соответствующим повышением заработной платы. Только когда фирмы почему-либо не начинают активно повышать оплату труда, навес вакантных рабочих мест будет сохраняться неизменным или даже продолжать нарастать.

Общепризнано, что базовым условием для резкого роста безработицы служит недостаточная гибкость заработной платы в сторону понижения. По аналогии, базовым условием для резкого роста количества вакансий оказывается недостаточная гибкость заработной платы в сторону повышения. Отсюда следует, что «нормализация» показателей вакансий может достигаться двумя путями — за счет либо количественной, либо ценовой подстройки. В первом случае речь идет о притоке на рынок большего числа требуемых фирмам работников, во втором — о повышении заработной платы, заставляющем фирмы «умерять» свои запросы. Понятно, что в реальности эти процессы протекают одновременно, поскольку более высокая заработная плата подталкивает к выходу на рынок дополнительных работников, и чем она выше, тем больше их приток. Можно поэтому ожидать, что сначала реакция рынка труда на возникновение «дефицита» рабочей силы будет выражаться преимущественно в ценовой форме (повышения оплаты), но позднее — преимущественно в количественной (дополнительного притока рабочей силы). При отсутствии по тем или иным причинам реакции со стороны заработной платы или при ее недостаточной реакции никаких изменений в предложении труда не будет, а ситуация «дефицита» окажется законсервирована на длительное время.

Таким образом, когда мы сталкиваемся с феноменом устойчивого роста вакансий, изменения в уровнях или структуре спроса и предложения труда выступают как необходимое, а стагнация заработной платы — как достаточное условие. В самом деле, по имеющимся данным, после коронакризиса практически во всех странах (включая Россию) реальная заработная плата в течение нескольких лет удерживалась на отметке не выше или даже ниже той, на которой она находилась до его начала (Furman, Powell, 2022; OECD, 2023). Такое необычное поведение цены труда требует объяснения: почему в постпандемийный период несмотря на непрерывно разраставшийся пул вакансий не было каких-либо явных признаков ее повышения? В результате анализ интересующего нас феномена распадается на две части: первая — это причины возникновения в 2020-е годы обширного навеса вакантных рабочих мест; вторая — это причины, помешавшие его рассасыванию, которого, казалось бы, естественно было ожидать в подобных условиях.

Динамика вакансий

Рисунок 1 дает представление о динамике двух альтернативных показателей безработицы — общей (в соответствии с критериями МОТ) и регистрируемой (по данным служб занятости населения) за весь 30-летний период существования российского рынка труда. Текущие значения — 2,6% для общей безработицы и 0,5% для регистрируемой — представляют собой абсолютные исторические рекорды. Раньше такой сверхнизкой безработицы не наблюдалось на российском рынке труда никогда, что дало некоторым комментаторам основания говорить о явном «перегреве» российской экономики в 2020-е годы. С точки зрения интересующей нас проблемы это означает, что важнейший источник поддержания занятости, каким в последние десятилетия выступало постепенное сокращение пула безработных, фактически исчерпан.

Зеркальным отражением беспрецедентного падения уровня безработицы стал беспрецедентный рост уровня вакансий. Проследить его динамику можно, используя два альтернативных показателя. Первый — это потребность в рабочей силе, заявленная работодателями в Государственную службу занятости населения (ГСЗН), второй — это численность работников, которых предприятия предполагают принять на вакантные рабочие места (Капелюшников, Ощепков, 2014). Они охватывают разные сегменты экономики (в первом случае все секторы, во втором только сектор крупных и средних предприятий — КиС), отличаются по структуре (банк данных ГСЗН смещен в пользу низкоквалифицированных и малооплачиваемых профессий), используют разные методы сбора и обработки информации (в первом случае это статистика ГСЗН, во втором — отчетность предприятий). Несмотря на эти различия оба показателя рисуют очень схожую картину.

Как видно на рисунке 2, в первой половине 2010-х годов количество вакансий, аккумулированных в банке данных ГСЗН, быстро росло (хотя и с сильными сезонными колебаниями), увеличившись с 0,9 млн заявок в начале 2010 г. до 2 млн в середине 2014 г. Первый санкционный кризис вызвал сильный откат до 1,2 млн, но затем рост заявок восстановился, хотя и стал намного более медленным. В середине 2019 г. банк данных ГСЗН насчитывал уже почти 1,6 млн вакансий. В период коронакризиса произошел вполне ожидаемый провал, когда заявленная предприятиями потребность в рабочей силе опустилась до 1,3 млн — практически до отметки, до которой она упала во время первого санкционного кризиса. Однако затем рост возобновился, что вывело количество вакансий на новый пик — 2,1 млн. Второй санкционный кризис предсказуемо сопровождался снижением потребности предприятий в рабочей силе, хотя и не таким значительным, как в предыдущих кризисных эпизодах (до 1,6 млн), и, что еще важнее, не слишком продолжительным (Капелюшников, 2023). С начала 2023 г. количество вакансий в банке данных ГСЗН вновь стало расти, превысив к концу этого года отметку 2 млн человек. Но поскольку это ниже последнего пика, текущая ситуация может показаться не слишком драматичной.

Более точную картину можно получить при сопоставлении показателей вакансий и безработицы. На рисунке 3 показано, как в 2010-2024 гг. менялось число вакансий, заявленных предприятиями в службы занятости, в расчете на одного зарегистрированного безработного. В начале этого периода на одного зарегистрированного безработного приходилось менее 0,5 вакансии, но к середине 2014 г. это соотношение выглядело уже как 1:2,5. Первый санкционный кризис привел к тому, что на какое-то время количество зарегистрированных вакансий сравнялось с количеством зарегистрированных безработных. Однако затем пропорция между ними вновь начала быстро расти, к концу 2019 г. она вернулась к пиковым значениям — 2,5 вакансии на одного зарегистрированного безработного. Коронакризис, сопровождавшийся взрывным ростом регистрируемой безработицы (см. рис. 1) и существенным сокращением потребностей предприятий в рабочей силе (см. рис. 2), спровоцировал глубокий провал. На его пике соотношение количества зарегистрированных безработных и количества зарегистрированных вакансий составляло лишь 1:0,5, что означало возврат к ситуации 2010 г. Однако в последние месяцы 2020 г. оно начало стремительно меняться, так что к концу 2021 г. на одного зарегистрированного безработного приходилось уже 3 (!) вакансии, что составляло исторический рекорд.

Парадоксально, но в условиях второго санкционного кризиса рост не остановился и не пошел вспять (в отличие от предыдущих кризисных эпизодов), а продолжился (Капелюшников, 2023). Связано это было с тем, что хотя после его начала количество вакансий, заявленных предприятиями в службы занятости, сократилось (см. выше), численность зарегистрированных безработных снижалась более быстрыми темпами. В результате к концу 2023 г. на одного зарегистрированного безработного приходилось около 5(!) вакансий — фантастический результат, никогда ранее не наблюдавшийся на российском рынке труда. Такое беспрецедентное соотношение можно расценить как явный сигнал нарастающего «дефицита» рабочей силы, грозящего стать самым главным ограничителем роста российской экономики в ближайшие годы.

Динамика альтернативного показателя — уровня вакансий по данным отчетности предприятий (для всей экономики и для обрабатывающих производств) — представлена на рисунке 4. Мы видим, что если говорить о всех отраслях, то свое движение он начал с очень низкого старта — 1,5% в 2010 г., но затем достаточно быстро пошел вверх, увеличившись к началу первого санкционного кризиса до 3%. Во время этого кризиса он просел, потеряв 0,5 п. п. К прежней отметке — 3% — он смог вернуться только в 2018 г. С этого момента он перешел на траекторию активного роста, достигнув к концу 2023 г. феноменально высокого порога — практически 7%! Это более чем вдвое выше предыдущего рекорда, зафиксированного десятью годами раньше. Такого массивного навеса вакантных рабочих мест в российской экономике не наблюдалось никогда, и пока нет никаких признаков того, что в обозримой перспективе он мог бы начать рассасываться.

Но, пожалуй, самое удивительное здесь то, что ни коронакризис, ни второй санкционный кризис — в отличие от финансового кризиса 2008-2009 гг. и первого санкционного кризиса 2014-2015 гг. — не смогли прервать этот повышательный тренд. На пике коронакризиса уровень вакансий вместо того, чтобы начать снижаться, вырос почти на 0,5 п. п. Причем произошло это не только за счет сокращения знаменателя (среднесписочной численности персонала), но и за счет увеличения числителя (количества вакантных рабочих мест) почти на 130 тыс. Примерно такой же рост наблюдался позднее в ходе второго санкционного кризиса. Похоже, вместо того чтобы «срезать» образовавшийся навес вакантных рабочих мест, эти шоки, напротив, служили толчком к еще большему его «разбуханию». Для периодов, когда экономика находится в состоянии глубокой рецессии, это очень необычный результат.

Динамика вакансий в обрабатывающих производствах в целом следовала за их динамикой во всей экономике. Однако, как видно на рисунке 4, на протяжении всего рассматриваемого периода траектория для обрабатывающих производств располагалась заметно ниже траектории для всей экономики, откуда можно сделать вывод, что проблема «дефицита» рабочей силы всегда стояла для них менее остро. Это явно указывает на то, что не этот сектор был точкой наибольшей напряженности на российском рынке труда — вопреки тому, что думают обычно.

На рисунке 5 представлена кривая Бевериджа, описывающая связь между уровнями безработицы и вакансий. На нем отчетливо видны два облака точек, располагающихся на большом расстоянии друг от друга: первое включает наблюдения с первого квартала 2005 г. по первый квартал 2020 г., второе — со второго квартала 2020 г. по четвертый квартал 2023 г. Кривая Бевериджа (линейный тренд) для первого периода имеет вид у = 4,93 - 0,43х, а для второго — у = 9,23 - 0,87х, где: у — уровень вакансий; х — уровень безработицы. Следовательно, если первоначально сокращение уровня безработицы на 1 п. п. сопровождалось приростом уровня вакансий на 0,4 п. п., то в настоящее время — на 0,9 п. п.⁵ Еще важнее, что при этом произошло почти двукратное увеличение константы — с 4,9 до 9,2, что означает смещение кривой Бевериджа резко вверх⁶.

Важно, что, как было показано в нашей предыдущей работе, ее сдвиг был одномоментным и имел точную временную привязку — второй квартал 2020 г., то есть пик коронакризиса (Капелюшников, 2023). Вскоре после этого уровень вакансий впервые за всю историю российского рынка труда смог превысить уровень общей безработицы (рис. 5). Затем этот разрыв начал непрерывно расширяться и к середине 2023 г. достигал уже почти 4 п. п. (!), что можно рассматривать как наглядное подтверждение перехода российского рынка труда в новый режим функционирования, причем импульс этому переходу, как хорошо видно из рисунка 5, дал шок, связанный с пандемией коронавируса. Шок, связанный со вторым санкционным кризисом, еще более усилил этот сдвиг, но все же не был его первоисточником.

Динамика еще одного важнейшего индикатора — валового оборота рабочей силы, определяемого как сумма наймов и выбытий (Капелюшников, Ощепков, 2014), — представлена на рисунках 6а (для всей экономики) и 66 (для обрабатывающих производств). Как показывают эти графики, в конце 2000-х годов российский рынок труда вошел в длительную полосу устойчивого, практически монотонного затухания межфирменной мобильности рабочей силы, растянувшуюся почти на полтора десятилетия. До финансового кризиса 2008-2009 гг. валовой оборот колебался в диапазоне от 60 до 65% для всей экономики и 65-70% для обрабатывающих производств, но затем начал постепенно замедляться, что было связано с переходом российской экономики на гораздо более пологую траекторию роста с крайне вялой динамикой ВВП. Интенсивность структурных сдвигов резко снизилась, что неизбежно повлекло за собой замедление процесса перераспределения рабочей силы — работники стали заметно реже менять работу, переходя с одного предприятия на другое.

Так, за период 2008—2019 гг. валовой оборот снизился почти на 10 и. и. для всей экономики и почти на 20 и. и. (!) — для обрабатывающих производств. Замедление происходило за счет обеих составляющих — как коэффициента найма, так и коэффициента выбытия, хотя интенсивность найма работников снизилась намного меньше, чем интенсивность их выбытия (см. рис. 6). Можно утверждать, что со временем российский рынок труда становился все менее динамичным: наем затрагивал менее ¹/₄, а выбытие — менее ¹/₃ персонала предприятий (Капелюшников, 2023).

«Ковидный» 2020 г. стал финальной точкой этого понижательного тренда, когда показатели движения рабочей силы вышли на абсолютные исторические минимумы. Во всей экономике валовой оборот замедлился до 52% (падение на 5 п. п.), а в обрабатывающих производствах — до 45% (падение на 4 п. п.).

Слом тренда произошел в посткризисном 2021 г., когда экономика начала быстро восстанавливаться после пандемии коронавируса. Валовой оборот рабочей силы ускорился до 62% (прирост на 10 п. п.) во всей экономике и до 52% (прирост на 7 п. п.) в обрабатывающих производствах. В результате интенсивность движения рабочей силы вплотную приблизилась к рекордно высоким показателям, которые наблюдались в середине 2000-х годов.

Скорее всего, этот взрывной рост был связан не только с бурным восстановлением экономики после провала, спровоцированного пандемией коронавируса. Не меньшее значение имел, по-видимому, и тот факт, что коронакризис дал старт активной структурной трансформации экономики. Опыт существования в условиях локдаунов привел к переформатированию структуры потребительского и инвестиционного спроса: на одни виды товаров и услуг он сильно «просел», а на другие резко вырос. Отсюда возникла потребность в масштабной реаллокации рабочей силы от проигравших предприятий и отраслей к выигравшим (подробнее см. ниже). В комбинации два этих фактора — восстановительный рост и процесс реструктуризации — стали источником беспрецедентного ускорения движения рабочей силы, прервав устойчивый понижательный тренд, сохранявшийся в течение предыдущих полутора десятилетий.

Еще удивительнее, что наступивший вскоре второй санкционный кризис сопровождался не замедлением, как можно было бы ожидать, а ускорением межфирменной мобильности рабочей силы (см. рис. 6). Этим он принципиально отличался от всех предыдущих кризисных эпизодов, когда она неизменно устремлялась вниз. Если говорить о всей экономике, то валовой оборот вырос до 65% (прирост на 3 п. п.), что стало новым историческим рекордом: даже в середине 2000-х годов интенсивность движения рабочей силы не поднималась выше 62-63%. Сходная картина наблюдалась в обрабатывающих производствах: здесь оборот рабочей силы ускорился до 61% (прирост почти на 10 и. и.). Хотя это ниже исторических максимумов, относящихся к середине 2000-х годов, но намного выше скромных показателей предыдущих полутора десятилетий. Вновь обращает на себя внимание, что активизация межфирменной мобильности рабочей силы происходила за счет обеих составляющих — как коэффициента найма, так и коэффициента выбытия.

Подобно пандемии коронавируса, перевод экономики на полувоенные рельсы послужил триггером для нового раунда структурной трансформации, вызвав потребность в более масштабной реаллокации рабочей силы и рабочих мест. По-видимому, это стало главным фактором дополнительного ускорения оборота рабочей силы: рынок труда вновь обрел динамичность, которой не демонстрировал уже много лет.

Два ключевых процесса, заявившие о себе в 2020-е годы, — экспансия вакансий и активизация оборота рабочей силы — были тесно связаны. С одной стороны, чем обширнее пул вакансий, тем больше у работников возможностей и стимулов к смене места работы. С другой, — чем выше текучесть, тем чаще «оголяются» существующие на предприятиях рабочие места и тем сильнее их потребность создавать вакансии или даже нанимать работников впрок («про запас»), понимая, что в любой момент возможна неожиданная потеря какой-то их части. В итоге ускорившийся оборот рабочей силы становится дополнительным мощным катализатором роста вакансий (Blanchard et al., 2022).

Отраслевая структура навеса вакантных рабочих мест

В таблице 1 представлены оценки уровня вакансий по видам экономической деятельности. Они ясно показывают, что «разбухание» навеса вакантных рабочих мест было повсеместным, охватывая практически все сегменты российской экономики. В то же время за рассматриваемый нами период — 2017-2023 гг. — ранжирование отраслей по уровню вакансий заметно изменилось: и в группе лидеров, и в группе аутсайдеров произошли существенные подвижки.

Таблица 1

Уровень вакансий по видам экономической деятельности, 2017 и 2023 гг. (на конец года, в %)

Источники: Росстат, расчеты автора.

Так, в 2017 г. к числу отраслей-лидеров с навесом вакантных рабочих мест 4-6% относились операции с недвижимым имуществом, госуправление, административная деятельность, а также (несколько неожиданно) производство одежды. Группа отраслей-аутсайдеров, где уровень вакансий, напротив, едва дотягивал до 1%, включала производство кокса, металлургию, электромашиностроение, автомобилестроение, а также образование. Обращает на себя внимание, что все отрасли-лидеры (за единственным исключением) относились к сфере услуг, а все отрасли-аутсайдеры (опять-таки за единственным исключением) — к сфере материального производства. Иными словами, именно сфера услуг была (и остается) эпицентром, где проблема нехватки рабочей силы ощущается, похоже, наиболее остро.

С начала 2020-х годов, как мы уже отмечали, фиксируется взрывной, причем повсеместный рост неудовлетворенного спроса на рабочую силу. Достаточно сказать, что в 2023 г. средний уровень вакансий для всей экономики совпал с максимальным отраслевым показателем в 2017 г. Естественно, это не могло не отразиться на характере отраслевой вариации.

Во-первых, произошла смена лидера: с фантастическим результатом — 16,9% — на первое место вышел гостинично-ресторанный бизнес, что было, по-видимому, связано со сверхвысокой текучестью кадров, низкой заработной платой и неблагоприятными условиями труда, типичными для данного сектора. Свои позиции в группе отраслей-лидеров, где в настоящее время «пустует» примерно каждое десятое место, сохранили операции с недвижимым имуществом (14,8%), административная деятельность (14,4%) и госуправление (12,1%), но к ним добавились несколько «новичков» — строительство, торговля, деревообработка и издательское дело. В группе отраслей-аутсайдеров, где незаполненным остается одно рабочее место из примерно каждых 20 — 40, находятся добыча полезных ископаемых (4,9%), табачная промышленность (3%), производство кокса (3,8%), автомобилестроение (5,1%), а также финансы (4,2%) и образование (2,6%). Сюда же, как ни странно, входят производство компьютеров (5%) и наука (5,1%). Как и раньше, среди лидеров преобладают отрасли сферы услуг, а среди аутсайдеров — отрасли материального производства, хотя общая картина стала менее однозначной: на верхних позициях мы обнаруживаем две подотрасли обрабатывающей промышленности.

Существует широко распространенное представление, что сфера ИКТ — это главный (если не единственный) очаг острого «дефицита» рабочей силы в российской экономике. Однако оно, как показывает таблица 1, не вполне согласуется с фактическими данными⁷. Из них следует, что в 2017 г. уровень вакансий в таком айтишном подсекторе, как разработка компьютерного программного обеспечения, был умеренным — 3,3% и оставался таким же умеренным позже в 2023 г. — 5,2%, что было значительно ниже среднего показателя для всей экономики. В другом айтишном подсекторе — деятельности в области информационных технологий — навес вакантных рабочих мест был внушительнее: 4,3% в 2017 г. и 10,6% в 2023 г., что делало ситуацию в нем одной из наименее благополучных. Но это все равно не шло ни в какое сравнение с отраслями-лидерами, такими как гостинично-ресторанный бизнес, операции с недвижимым имуществом или административная деятельность, которые обсуждались выше.

В целом с точки зрения неудовлетворенного спроса на рабочую силу зонами наибольшего напряжения остаются отрасли сферы услуг, причем не только рыночных, но и нерыночных (пример — госуправление). (Исключение — образование, которое, по имеющимся данным, ни прежде, ни сейчас не испытывало сколько-нибудь сильного «кадрового голода».) Напротив, зонами наименьшего напряжения чаще оказываются отрасли, связанные с промышленным производством.

Профессиональная структура навеса рабочих мест

На рисунке 7 представлены оценки уровня вакансий для укрупненных видов занятий в 2016 г. и 2022 г., опирающиеся на данные специального Выборочного обследования о потребности организаций в работниках для замещения вакантных рабочих мест по профессиональным группам (проводится Росстатом в конце октября один раз в два года). Согласно этим данным, в 2016 г. средний уровень вакансий по обследуемым видам экономической деятельности составлял 2,2%, но к 2022 г. возрос в 2,5 раза — до 5,4%. Здесь вновь повторяется знакомая история: нет практически ни одной профессиональной группы, где бы в рассматриваемый период не наблюдалось стремительного роста навеса вакантных рабочих мест.

Но если в 2016 г. наибольший неудовлетворенный спрос на рабочую силу наблюдался преимущественно по белым воротничкам, то в 2022 г. — преимущественно по синим. В 2022 г. из беловоротничковых профессий, входивших в группу лидеров в 2016 г. — специалистов высшего и среднего уровня квалификации и работников торговли и сферы обслуживания, прежние позиции сумели сохранить только последние. Одновременно в состав лидеров вошли такие синеворотничковые профессии, как сельскохозяйственные работники, квалифицированные и неквалифицированные рабочие. Эти же профессии (плюс торговые работники) демонстрировали в течение рассматриваемого периода максимальные приросты уровня вакансий (4-5 п. п.). Казалось бы, все указывает на то, что эпицентрами наиболее острой нехватки рабочей силы вместо работников нефизического стали работники физического труда. Однако по мере того, как мы спускаемся от агрегированной (одноразрядной) к более дезагрегированной (двух- и трехразрядной) классификации видов занятий, картина во многом меняется.

При использовании двухразрядной классификации профессий (табл. 2) оказывается, что в 2016 г. наиболее низкие показатели вакансий (менее 2%) имели такие профессиональные группы, как руководители, педагоги, бизнес-специалисты, техники в области науки и техники, средний персонал в области права, социальной работы и культуры, а также рабочие, изготавливающие прецизионные инструменты. На противоположном полюсе (с уровнем вакансий 3,5% и выше) были специалисты в области здравоохранения, средний медицинский персонал и работники, оказывающие индивидуальные услуги⁸. Таким образом, на нижних этажах находились главным образом специалисты высшего уровня квалификации разного профиля, а верхние занимали в основном специалисты-медики. Но в обеих полярных группах мы фиксируем явное преобладание белых воротничков, тогда как большинство профессий, относившихся к синим воротничкам, располагались ближе к центру.

Таблица 2

Уровень вакансий по отдельным видам занятий (двухразрядная классификация), 2016 и 2022 гг. (в %)

Источники: Росстат; расчеты автора.

К концу 2022 г. ранжирование профессиональных групп по уровню вакансий приняло иную форму. Как и раньше, лидировали специалисты в области здравоохранения (10,3%), а на последнем месте были педагоги (2,3%). Свое место в группе аутсайдеров (с уровнями вакансий ниже 4%) сохраняли руководители (2,6%), бизнес-специалисты (3,9%), работники по индивидуальному уходу (3,4%) и работники, обслуживающие офисную технику (3,1%). Группа лидеров (с уровнем вакансий 8% и выше) помимо оставшихся в ней работников сферы индивидуальных услуг пополнилась продавцами, охранниками, строительными рабочими, неквалифицированными рабочими промышленности и помощниками в приготовлении пищи. Как видим, неудовлетворенный спрос на рабочую силу в известной мере сместился от белых к синим воротничкам, но также, что еще важнее, от более к менее квалифицированным типам занятий.

Принято считать, что сегодня на российском рынке труда катастрофически не хватает в первую очередь программистов компьютерщиков и промышленных рабочих (мы вернемся к более подробному обсуждению этого вопроса ниже). Однако оценки, представленные в таблице 2, это не подтверждают. Скорее, эти профессиональные группы относятся к разряду «середняков». И в 2016 г., и в 2022 г. они имели показатели ненамного выше среднего уровня вакансий по всей экономике. Так, в 2022 г. неудовлетворенный спрос на «айтишников» превышал средний уровень (5,4%) лишь на 0,3 п. п., а на квалифицированных рабочих машиностроения, электромашиностроения и т. д. — на 0,5-1,5 п. п. Похоже, что в настоящее время российские предприятия испытывают наибольшие трудности при поиске работников, принадлежащих к иным профессиональным группам.

В таблице 3 мы приводим список из 30 дезагрегированных (трехразрядных) профессий с самыми низкими и самыми высокими показателями вакансий в 2022 г. У первых уровень вакансий в конце 2022 г. удерживался в диапазоне 1-3%, у вторых колебался в диапазоне 9-26%. Рекордно низкая нехватка работников (0,9%) наблюдалась среди педагогов начального образования, а рекордно высокая — среди кондукторов общественного транспорта (25,6%).

Таблица 3

30 дезагрегированных (трехразрядных) профессий с самыми низкими и самыми высокими показателями вакансий, 2022 г. (в %)

Примечание. Профессиональные группы по ОКЗ-14: 1 — руководители, 2 — специалисты высшего уровня квалификации, 3 — специалисты среднего уровня квалификации, 4 — работники, занятые подготовкой информации, 5 — работники сферы обслуживания и торговли, 6 — сельскохозяйственные рабочие, 7 — квалифицированные рабочие, 8 — операторы, 9 — неквалифицированные рабочие. Общее число профессий, выделяемых при трехразрядной кодировке, составляет около 270.

Источник: Росстат.

В списке аутсайдеров (с наиболее благополучной кадровой ситуацией) мы обнаруживаем И профессий специалистов высшего уровня квалификации — в основном педагогического, гуманитарного (философы, социологи, историки, политологи) и творческого (художники, дизайнеры) профиля. Из группы специалистов среднего уровня квалификации здесь присутствуют 7 профессий, из группы офисных служащих — 6 (секретари, библиотекари, регистраторы, корректоры), из работников торговли и сферы обслуживания — 4 (экономки, камердинеры, работники по уходу за детьми). Синие воротнички представлены единственной профессией, относящейся к группе рабочих средней квалификации (операторов), — машинисты локомотивов.

В списке лидеров (с наименее благополучной кадровой ситуацией) 10 профессий относятся к группе специалистов высшего уровня квалификации: из них практически все — медики и психологи. Единственная айтишная профессия, которая также находится на одной из верхних ступенек, — разработчики Web и мультимедийных приложений. Из специалистов среднего уровня квалификации здесь присутствуют 6 профессий (тоже в основном медицинского профиля), из офисных служащих — 1 (разносчики почты), из работников торговли и сферы обслуживания — 6 (продавцы, официанты, проводники, охранники, парикмахеры, инструкторы по вождению). Встречаются также представители синих воротничков: 2 профессии из группы сельскохозяйственных рабочих, 3 — из группы квалифицированных рабочих (обувщики, отделочники, рабочие пищевой промышленности) и 2 — из группы неквалифицированных рабочих (помощники в приготовлении пищи и неквалифицированные рабочие сферы промышленности).

Как видим, на обоих полюсах доминируют белые воротнички, а среди них с явным перевесом — специалисты высшего уровня квалификации. Присутствие синих воротничков как среди профессий-лидеров, так и среди профессий-аутсайдеров минимальное. Отсюда можно сделать два общих вывода. Первый: проблема «кадрового голода» идет поверх профессиональных и квалификационных границ, захватывая самые разные группы работников. Второй: несмотря на несомненный сдвиг в направлении работников физического труда, главным «очагом» нехватки рабочей силы по-прежнему остаются работники нефизического труда.

Как уже отмечалось, и в исследовательской литературе, и в массмедиа часто можно встретить утверждения о том, что больше всего российская экономика страдает от нехватки работников трех типов — инженеров, программистов и квалифицированных рабочих. У нас есть возможность проверить эти утверждения эмпирически. На рисунке 8 представлены уровни вакансий по состоянию на конец 2016 и 2022 гг. для 10 инженерных профессий, которые выделяет Общероссийский классификатор занятий (ОКЗ-14). Мы видим, что в 2016 г. по всем ним оценки были ниже среднего показателя для всей экономики, составлявшего на тот момент 2,2%. Ситуация практически не изменилась в 2022 г. Единственная профессия, у которой он оказался в этом году выше среднего показателя для всей экономики, — это строительные инженеры, неудовлетворенный спрос на которых приблизился к 9%. Несмотря на то что это действительно достаточно высокая оценка, она все равно не позволяет им, как было показано выше, войти в число 30 профессий-лидеров. Таким образом, представление о том, что одной из главных «зон бедствия» на российском рынке труда следует считать огромную нехватку инженерных кадров (хотя со временем она, конечно же, обострялась), не находит эмпирического подтверждения: на фоне других профессиональных групп их «дефицит» не выглядит особенно драматичным.

Ситуация для программистов компьютерщиков оказывается сходной, хотя и не столь однозначной (рис. 9). В 2016 г. среди 10 профессий, которые ОКЗ-14 относит к специалистам по ИКТ, практически у всех уровень вакансий был выше, причем значительно, среднего показателя по всей экономике. В 2022 г. таких айтишных профессий осталось только 4: это разработчики программного обеспечения (5,6%), системные аналитики (7,0%), прочие разработчики программного обеспечения (7,2%) и разработчики мультимедийных приложений (9,2%), из которых в число 30 лидеров попадают только последние. У остальных шести компьютерных занятий он либо находился вблизи средней отметки, либо не дотягивал до нее. Еще неожиданнее, что за период 2016—2022 г. из всех айтишных профессий только по одной — разработчиков мультимедийных приложений — прирост уровня вакансий (+4,8 и. и.) был выше среднего.

Хотя на одни айтишные профессии неудовлетворенный спрос оказывается достаточно высоким, но на другие весьма скромным. Подобная картина также, по-видимому, не дает оснований видеть в дефиците специалистов по ИКТ критический фактор, наиболее сильно препятствующий развитию российской экономики.

Ситуация с квалифицированными рабочими, похоже, более всего согласуется с звучащими сегодня тревожными оценками. Как показывает рисунок 10, если в 2016 г. практически для всех подгрупп, входящих в группу квалифицированных рабочих, уровень вакансий был ниже, то в 2022 г. практически для всех них он был выше, чем в среднем по всей экономике. Три из них с показателями 9-13% входили в число 30 лидеров, и ни одна не входила в число 30 аутсайдеров. Похоже, нехватка квалифицированных рабочих — это действительно одна из наиболее болезненных проблем, стоящих сейчас перед российскими предприятиями. Но здесь необходимо уточнение: как ни странно, с наибольшими трудностями они сталкиваются при поиске и найме не квалифицированных рабочих-машиностроителей, как обычно полагают, а строителей, полиграфистов, рабочих пищевой и легкой промышленности.

Возможные триггеры: российский контекст

Представленные оценки позволяют перейти к обсуждению ключевого вопроса, ответ на который далеко не очевиден: каким образом на российском рынке труда возник столь внушительный навес вакантных рабочих мест? Что послужило главным «мотором» его формирования? Отдельные объяснения, встречающиеся в экспертных суждениях на эту тему, можно подвести под четыре обобщенные рубрики, выделенные нами выше при обсуждении теоретических аспектов проблемы вакансий.

Сдвиг вверх кривой предложения труда? Ссылки на «обезлю-живание» рынка труда — это, похоже, самое популярное объяснение, которое, однако, встречается в нескольких версиях.

1. К российскому рынку труда, по-видимому, не приложимы широко распространенные в зарубежной литературе объяснения, отсылающие к сдвигам в желательном соотношении между работой и досугом, которые могут быть причиной падения уровня экономической активности (экстенсивное измерение) и/ или сжатия продолжительности рабочего времени (интенсивное измерение). На нем не наблюдалось ни активизации досрочных выходов на пенсию, ни массового ухода с рынка труда работающих пенсионеров, ни отказа женщин с детьми возвращаться в занятость после отмены локдаунов. Напротив, благодаря начавшейся в конце 2010-х — начале 2020-х годов пенсионной реформе участие в рабочей силе лиц старшего возраста возросло. Кроме того, объем социальных трансфертов, которые в условиях пандемии российское государство направило на поддержку домохозяйств, был значительно ниже, чем в большинстве развитых стран. Маловероятно, чтобы это могло вызвать всплеск иждивенческих настроений. Действительно, когда мы обращаемся к данным Обследований рабочей силы (ОРС) Росстата, то обнаруживаем, что в 2023 г. уровень участия населения в рабочей силе был даже выше (хотя ненамного), чем в допандемийном 2019 г. (62,8% против 62,3%), и наблюдался небольшой прирост средней продолжительности рабочего времени (38,2 часа в неделю в 2023 г. против 37,8 в 2019 г.).

2. Среди российских аналитиков, похоже, наибольшей популярностью пользуется объяснение, связывающее быстрое разрастание навеса вакантных рабочих мест с сжатием предложения труда под действием демографических факторов — сокращения численности населения и его старения. Однако, на наш взгляд, это явное забегание вперед, поскольку погружение российской экономики в «демографическую яму» только начинается. В качестве аргумента обычно ссылаются на резкое уменьшение численности трудоспособного населения. Но общепринятой количественной мерой предложения труда выступает не численность населения в трудоспособном возрасте, а численность экономически активного населения. Нет ничего невозможного в том, чтобы на фоне снижающейся численности первого численность второго не уменьшалась или даже увеличивалась. Это может происходить, во-первых, за счет сдвигов в возрастной структуре трудоспособного населения (когда, например, доля молодежных когорт с низкими показателями экономической активности резко падает) и, во-вторых, за счет активизации участия в рабочей силе всех или большей части возрастных групп. Именно такой сценарий и был, по-видимому, реализован в российском случае. Как показывают расчеты, в 2023 г. численность рабочей силы в старых границах трудоспособного возраста была всего лишь на 1,1 и. и. ниже, чем до начала пандемии.

3. Не вызывает сомнения, что значительный вклад в нарастание навеса вакантных рабочих мест внесли экзогенные процессы, связанные со вторым санкционным кризисом, — мобилизация и «релокация», из-за чего гражданский сектор мог, по оценкам, потерять до 1 млн работников. Резкое одномоментное сжатие гражданской рабочей силы могло «оголить» значительный массив рабочих мест, то есть привести к появлению множества вакансий там, где раньше трудились покинувшие предприятия работники. Но такое объяснение едва ли можно считать достаточным.

Во-первых, исходной точкой для экспоненциального роста вакансий послужил, напомним, коронакризис, что видно по сдвигу кривой Бевериджа вверх непосредственно во втором квартале 2020 г. Во-вторых, как показывает рисунок 5, на протяжении большей части 2022 г. (в период наиболее активного развертывания процессов мобилизации и «релокации») уровень вакансий почти не менялся. (По большому счету, экспансия вакансий возобновилась только в начале 2023 г.) В-третьих, общий вклад второго санкционного кризиса в прирост уровня вакансий можно оценить в 1,5 и. и., а вклад коронакризиса — в 2 и. и. Все указывает на то, что появление на российском рынке труда массивного навеса вакантных рабочих мест не было напрямую связано со вторым санкционным кризисом. Исходный сдвиг произошел двумя годами раньше в условиях пандемии коронавируса и введенных государством локдаунов. Перевод экономики на полувоенные рельсы лишь добавил «горючего» в дальнейшее раскручивание этого маховика.

4. Возможно, все дело в сокращении притока трудовых мигрантов. Действительно, в период коронакризиса «импорт» рабочей силы оказался сильно затруднен из-за введенных государством карантинных ограничений, а также из-за возросших издержек и рисков, связанных с переездами из страны в страну. Лишившись привычного источника неквалифицированной рабочей силы, многие предприятия начали активно искать замену трудовым мигрантам, открывая с этой целью вакансии. Сходный эффект мог позднее иметь и второй санкционный кризис. Действительно, по данным Баланса трудовых ресурсов (БТР), в пандемийном 2020 г. присутствие на российском рынке труда трудовых мигрантов сократилось почти на 40% (в абсолютном выражении — примерно на 1 млн человек). Однако уже в 2021 г. численность трудовых мигрантов вернулась на прежний уровень, а второй санкционный кризис, по данным БТР, не сопровождался сколько-нибудь заметным их оттоком ни в 2022, ни в 2023 гг.

Иными словами, динамика трудовой миграции не была синхронизирована с динамикой вакансий. (Так, в 2021 г. численность трудовых мигрантов быстро росла, но это не отразилось на ситуации с вакансиями, количество которых продолжало стремительно увеличиваться.) Кроме того, подобное объяснение не согласуется с универсальным характером наблюдаемого дефицита рабочей силы. Если бы все дело было только в нехватке трудовых мигрантов, то мы бы едва ли наблюдали резкий рост вакансий в отраслях и профессиях, где их труд практически не используется.

Сдвиг вверх кривой спроса на труд? У российских аналитиков это объяснение также весьма популярно. Оно предполагает, что под действием сначала постпандемийного восстановления экономики, а затем ее перевода на полувоенные рельсы она подверглась серьезному перегреву. Искусственно раздутый потребительский и инвестиционный спрос транслировался в искусственно раздутый спрос на рабочую силу, что и запустило процесс экспансии вакансий. Однако это объяснение плохо согласуется с тем очевидным фактом, что разбухание навеса вакансий происходило на фоне экономических кризисов 2020 и 2022 гг., когда оснований говорить о каком-либо перегреве экономики, по-видимо-му, не было. Возможно, это объяснение в какой-то мере приложимо к 2023 г. с сочетанием высоких темпов инфляции и высоких темпов прироста ВВП. Но это в любом случае стало лишь добавкой к тому обширному навесу незанятых рабочих мест, который успел сформироваться в предыдущие годы.

Возросший мисматч между структурой рабочей силы и структурой рабочих мест из-за резких сдвигов на стороне предложения труда? Чаще всего выделяют два потенциальных источника структурных несоответствий подобного типа. Первый: несогласованность между деятельностью системы образования, с одной стороны, и деятельностью рынка труда — с другой. Когда подготовка ведется не по тем специальностям, которые востребованы рынком, поиск работников нужного профиля превращается для предприятий в серьезную проблему, так что множество вакансий «зависает», оставаясь незаполненными длительное время. К примеру, можно предположить, что в настоящее время российские предприятия все больше нуждаются в синих воротничках (рабочих разной квалификации), а основная масса соискателей относятся к белым воротничкам (специалистам и служащим с дипломами вузов и ссузов). Отсюда — нарастающие трудности с заполнением синеворотничковых вакантных рабочих мест, на замещение которых у предприятий уходит гораздо больше времени, чем раньше.

Но такое структурное объяснение наталкивается на серьезные возражения. Во-первых, в случае подобного рассогласования мы бы, скорее всего, наблюдали одновременный рост как уровня вакансий, так и уровня безработицы. Во-вторых, при подобном сценарии скачок в показателях вакансий был бы не одномоментным и взрывным, как это происходило по факту, а плавным и постепенным. В-третьих, рост потребности в рабочей силе не носил бы тогда универсального характера, ограничиваясь лишь отдельными отраслями и/или видами занятий.

Второй: речь может идти о «наследии» пандемийных локдаунов, когда многие группы занятых оказались вынуждены трудиться дистанционно. Если этот опыт был воспринят как позитивный, это могло привести к радикальным сдвигам в структуре предпочтений работников, резко повысив их запросы относительно желательного режима труда. Возможно, многие из них стали соглашаться на работу только при условии, что она будет осуществляться удаленно, полностью или частично. В таком случае предприятия, лишенные такой возможности, должны были столкнуться с серьезными трудностями при подборе персонала. Как следствие, все больше вакансий стали «зависать» на продолжительное время. Многие зарубежные исследователи считают это объяснение одним из наиболее правдоподобных (Domash, Summers, 2022; OECD, 2022; Pizzinelli, Shibata, 2022).

Однако применительно к российскому рынку труда и оно не вызывает большого доверия. Во-первых, работа онлайн возможна при использовании труда белых воротничков, но невозможна при использовании труда синих воротничков. Однако, как мы уже могли убедиться, вакансии росли как для первых, так и для вторых. Во-вторых, в российских условиях дистанционная занятость так и не получила широкого распространения. В настоящее время она охватывает не более 1,5% всех занятых. При столь слабой популярности практически невероятно, чтобы запрос на «удаленку» со стороны работников мог стать значимым фактором экспансии вакантных рабочих мест.

Возросший мисматч между структурой рабочей силы и структурой рабочих мест из-за резких сдвигов на стороне спроса на труд? В российском контексте именно этот спусковой механизм оказался по всем признакам определяющим. Уникальная структурная «встряска», которую российской экономике пришлось пережить в ходе двух последних рецессий, потребовала масштабного межфирменного, межотраслевого и межпрофессионального перераспределения рабочей силы. Это были не просто макрошоки, но структурные шоки, которые одним сегментам экономики приносили огромный выигрыш, а другим — огромный проигрыш. Под действием сначала пандемии коронавируса, а затем перевода экономики на полувоенные рельсы структура спроса на труд претерпела кардинальные изменения. В условиях коронакризиса разделение разных видов деятельности на выигравшие и проигравшие шло по линии онлайн против офлайн. Второй санкционный кризис поставил в значительно более выигрышное положение предприятия ВПК, операторов параллельного импорта, агентов, сумевших занять ниши, оставленные ушедшими зарубежными компаниями и т. д., а в значительно более проигрышное — предприятия, пострадавшие от санкций, с критической зависимостью от иностранных комплектующих и т. д.

Началась жесткая конкуренция за перетягивание ограниченного ресурса рабочей силы: одна часть предприятий стала открывать вакансии, пытаясь переманивать нужных им работников извне, а другая была вынуждена открывать вакансии, чтобы компенсировать потери персонала из-за его оттока. Экспансия вакансий развернулась как в выигравших, так и в проигравших сегментах экономики. У тех, кто не был готов предложить конкурентную заработную плату, все большая доля незанятых рабочих мест надолго зависала и оставалась незаполненной. Что касается работников, то, увидев новые перспективы, они начали намного активнее менять рабочие места и предприятиям становилось все труднее их удерживать. Все это хорошо вписывается в сценарий драматического ускорения оборота рабочей силы, который обсуждался выше.

Однако переформатирование рынка труда не могло быть осуществлено одномоментно и происходило с неизбежными трениями. «Кадровый голод» превратился в универсальный феномен, захватив практически все звенья экономической системы. Сжатие рабочей силы и занятости, спровоцированное такими экзогенными факторами, как мобилизация и «релокация», придало ему дополнительный размах. Навес вакантных рабочих мест разросся до небывалых размеров, и пока на горизонте не видно каких-либо сигналов, чтобы в скором времени он начал рассасываться.

Стагнация оплаты труда? Как отмечалось выше, важнейшим условием образования в экономике устойчивого навеса вакантных рабочих мест является негибкость заработной платы в сторону повышения (отсутствие реакции или недостаточно быстрая реакция с ее стороны). Если многие предприятия продолжают жить «зарплатными» представлениями вчерашнего дня, предлагая оплату, недостаточную для привлечения нужных работников, это не позволит им оперативно заполнять пустующие рабочие места. Результат — нарастание числа вакантных рабочих мест, с одной стороны, и удлинение сроков их замещения — с другой. В какой мере этот сценарий согласуется с реальным поведением показателей оплаты труда в 2020-е годы? На рисунке 11 для периода 2017—2023 гг. представлены месячные фактические и сезонно скорректированные оценки индекса реальной заработной платы (январь 2017 г. = 100%).

Если исходить из этих оценок, то с января 2017 г. (начальная точка) по декабрь 2023 г. (конечная точка) месячный индекс реальной заработной платы увеличился примерно на 28%. Однако при этом отчетливо выделяются три очень разных под периода. Первый (с начала 2017 г. по первый квартал 2020 г.) был отмечен достаточно активным ростом реальной заработной платы, когда, по нашим расчетам, она выросла примерно на 20%. Второй (с марта 2020 г. по февраль 2023 г.) она фактически стояла на месте: ее рост на протяжении трех лет был близок к нулю. Иными словами, она стагнировала, удерживаясь на уровне, которого достигла накануне пандемии. Причины достаточно очевидны: сначала коронакризис, пик которого пришелся на второй квартал 2020 г., а затем второй санкционный кризис, пик которого пришелся на второй квартал 2022 г., должны были резко затормозить динамику оплаты труда. Тем не менее нельзя пройти мимо того факта, что даже после прохождения экономикой нижних точек обеих рецессий, когда в ней начинался восстановительный рост, реальной заработной плате все равно не удавалось превзойти уровень, на который она вышла в самом начале 2020 г.

Фактическая стагнация реальной заработной платы и формирование массивного навеса вакансий — взаимосвязанные процессы. Гипотетически ускоренный рост оплаты труда мог бы постепенно «срезать» этот навес — полностью или частично. Очевидно, что при резком ускорении темпов ее роста одни вакансии удалось бы заполнить, а другие потеряли бы смысл и были бы отозваны самими предприятиями, что привело бы если не к ликвидации, то хотя бы к значительному сокращению их навеса. В результате уровень вакансий начал бы возвращаться к «нормальным» значениям. Однако в условиях стагнирующей реальной заработной платы этого не происходило, пул вакантных рабочих мест продолжал разрастаться.

Причины этой трехлетней остановки не вполне ясны. Возможно, российские предприятия недооценивали темпы ожидаемой инфляции, повышая номинальную заработную плату с существенным отставанием по отношению к фактическому росту цен. Но возможно также, что они придерживались традиционной для себя стратегии, ориентированной на максимальную экономию трудовых издержек независимо от того, насколько это оправдано или не оправдано экономически⁹.

Как показывает рисунок 12, похоже, что растянувшаяся на три года пауза завершилась только во втором квартале 2023 г., когда активный рост реальной заработной платы, наконец, возобновился. К концу этого года она была уже на 6,5% выше порога трехлетней давности. Это уникальный результат, если сравнивать с ее темпами роста в предыдущие полтора десятилетия, хотя он все же уступает еще более впечатляющим показателям начала 2000-х годов. Вполне вероятно, что в условиях непрерывно нарастающей конкуренции между предприятиями за привлечение рабочей силы этот процесс продолжится или даже активизируется. Если это произойдет, то не исключено, что уже в скором времени навес вакансий, сформировавшийся в 2020-е годы, перестанет увеличиваться или даже начнет постепенно сжиматься¹⁰.

Заключение

В 2020-е годы ключевым событием на российском рынке труда стало формирование огромного навеса вакантных рабочих мест, который непрерывно увеличивался и сейчас достиг поразительно высокой отметки 7%. Стремительный рост показателей вакансий был зеркальным отражением столь же стремительного снижения показателей безработицы. Исходная точка этого процесса имела точную временную привязку — пик коронакризиса, который и дал старт практически непрерывной экспансии вакансий. Об этом свидетельствует резкий сдвиг вверх кривой Бевериджа, который пришелся на второй квартал 2020 г., то есть на период, когда в российской экономике разразилась рецессия, спровоцированная первой волной пандемии коронавируса и введенными государством для борьбы с ней локдаунами. Этот вывод расходится с представлениями большинства аналитиков, которые склонны связывать экспансию вакансий на российском рынке труда с событиями 2022 г. — мобилизацией и «релокацией».

Наш анализ демонстрирует, что экспансия вакансий носила универсальный характер: практически нет ни одной отрасли и ни одной профессиональной группы, где бы в последние годы навес вакантных рабочих мест не разрастался, причем, как правило, это был рост в несколько раз. Анализ не подтверждает широко распространенные представления о том, где в российской экономике располагаются сегодня главные зоны кадрового голода. Так, к точкам наибольшего напряжения едва ли можно отнести нехватку инженеров или программистов. Кроме того, вопреки преобладающему мнению, в сфере услуг дефицит рабочей силы ощущается намного острее, чем в сфере материального производства.

Хотя за взрывным ростом вакансий стояло множество разных факторов, наиболее важным триггером мы считаем стимулы к масштабной реаллокации рабочей силы (ее перераспределению между отраслями и индивидуальными предприятиями), которые сначала были даны коронакризисом и затем усилены вторым санкционным кризисом. Новая структура спроса на труд резко разошлась со структурой его предложения, что заставило предприятия пытаться открывать все новые и новые вакансии в надежде получить в свое распоряжение новых работников или возместить потерю старых. На рынке возникла острая конкуренция за доступную рабочую силу, работники начали охотно менять рабочие места, темпы оборота рабочей силы (причем как найма, так и выбытия) неожиданно ускорились до исторически рекордных значений. Результатом стало образование массивного навеса пустующих рабочих мест, которые подавляющему большинству предприятий не удавалось быстро заполнить или не удавалось заполнить вообще.

При этом на протяжении большей части 2020-х годов сохранялась достаточно парадоксальная ситуация, когда реальная заработная плата де-факто демонстрировала негибкость, но только не в сторону понижения, а в сторону повышения. Затянувшаяся пауза была прервана лишь в начале 2023 г., а к его концу темпы ее прироста резко ускорились. Возможно, эта точка перелома в динамике реальной заработной платы станет прологом к хотя бы частичному срезанию текущего огромного навеса вакансий по примеру того, как это уже происходило в некоторых странах.

Уникальная комбинация — рекордно низкий уровень безработицы, рекордно высокий уровень вакансий, резко ускорившийся оборот рабочей силы, фактически стагнирующая реальная заработная плата — означала смену общего режима функционирования рынка труда. В предыдущей работе мы обозначили ее как переход от режима ограниченного спроса на труд к режиму его ограниченного предложения (Капелюшников, 2023). Скорее всего, этот новый режим закрепится надолго — во всяком случае пока выход из него не просматривается, если судить по поведению ключевых характеристик рынка труда. Это предполагает, что российской экономике, по-видимому, предстоит в течение продолжительного времени существовать в стрессовых условиях острого недостатка трудовых ресурсов¹¹. Весьма вероятно, это станет главным тормозом на пути ее устойчивого роста в ближайшие десятилетия.

¹ На пике коронакризиса около 70°о американских безработных получали пособия, которые превосходили их предыдущую заработную плату (Ferguson, 2024).

² По данным опроса, проведенного в США, в конце 2021 г. примерно V₄ всех безработных не чувствовали потребности в активном поиске работы из-за накопленной ими солидной финансовой «подушки безопасности» (Domash, Summers, 2022).

³ По некоторым оценкам, в США 48°о работников пересмотрели в постпандемийный период свои представления о желательном типе рабочих мест (Domash, Summers, 2022).

⁴ Симметрично: избыток предложения любого товара или ресурса (например, рабочей силы) возникает при установлении цены (например, заработной платы) выше равновесного уровня (следствием чего будет высокая безработица).

⁵ Если бы в период коронакризиса кривая Бевериджа оставалась прежней, то в 2020 г. уровень вакансий составлял бы 2—2,5% вместо фактически наблюдавшихся 4%.

⁶ Интересно отметить, что аналогичный сдвиг кривой Бевериджа вверх наблюдался во многих странах ОЭСР, включая США (Cheremukhin, Restrepo-Echavarria, 2023; OECD, 2022).

⁷ Как видно из таблицы 1, в 2023 г. уровень вакансий в секторе информации и связи был почти на 1 п. п. ниже среднего показателя для всей экономики. Это отличается от ситуации в большинстве стран ОЭСР, где этот сектор всегда входил в число отраслей — рекордсменов по уровню вакансий (OECD, 2023).

⁸ К числу лидеров относились также уличные торговцы, но ввиду крайней малочисленности этой группы мы оставляем их без обсуждения.

⁹ Аргументом в пользу этого предположения служит тот факт, что в 2020-е годы доля оплаты труда в ВВП существенно снизилась (Капелюшников, 2023). Исключением стал только 2023 г., когда ее доля заметно возросла (прирост на 2,2 п. п.), что естественно связать с резко ускорившейся в этом году динамикой заработной платы. Интересно, что в большинстве стран ОЭСР прибыли росли в постпандемийный период существенно быстрее издержек на рабочую силу (OECD, 2023).

¹⁰ В США реальная заработная плата в течение почти трех лет не менялась (Furman, Powell, 2022), ее рост, строго говоря, возобновился лишь в начале 2023 г., что сразу повлекло за собой снижение уровня вакансий на 1,5 и. и. — с 7,2% (пик) до 5,7%. Однако и после этого он все равно оставался намного выше значений, типичных для доковидного периода.

¹¹ В настоящее время практически все потенциально значимые источники пополнения рабочей силы уже исчерпаны. Безработица поддерживается на минимальном уровне, так что увеличение занятости за счет дальнейшего сжатия пула безработных почти невозможно; «затягивание» в занятость молодежи означало бы снижение ее охвата высшим образованием, что отрицательно повлияло бы на накопление человеческого капитала; экономическая активность женщин с детьми и без того находится на высокой отметке; активизация занятости среди пожилых сверх того, что способна дать пенсионная реформа, практически невероятна. И это на фоне неблагоприятной демографической ситуации, когда, по прогнозам, в ближайшее десятилетие численность занятых может снизиться на 5 — 10 млн человек (Капелюшников, 2023). Единственным реальным резервом остается, по сути, только импорт рабочей силы из-за рубежа. Но и на этом пути имеются серьезные ограничения, если учесть, что главным поставщиком трудовых мигрантов для российской экономики традиционно выступали страны Средней Азии. Во-первых, для жителей этих стран все шире открываются другие внешние рынки труда, прежде всего — китайский. Во-вторых, в этих странах в трудоспособный возраст начинают вступать намного меньшие по численности молодежные когорты, так что контингент потенциальных трудовых мигрантов будет сжиматься. В-третьих, из-за различий в темпах экономического роста разрыв в уровнях дохода между Россией и странами Средней Азии, скорее всего, будет сокращаться. Соответственно, выезд на заработки в Россию будет становиться для их жителей относительно менее привлекательной опцией. С учетом этих ограничений активизация трудовой миграции, даже если она произойдет, едва ли окажется значительной.

Список литературы / References

Ахапкин Н. Ю. (2022). Формирование ресурсов труда и перспективы экономического роста. Вестник Института экономики Российской академии наук. № 6. С. 79 — 95. [Akhapkin N. Y. (2022). Russian economy under sanctions: Dynamics and structural changes. Vestnik Institute Ekonomiki Rossiyskoy Akademii Nauk, No. 6, pp. 79 — 95. (In Russian)], https: doi.org 10.52180 2073-6487_ 2023_6_7_25

Гимпельсон В. Е., Капелюшников Р. И., Лукьянова А. Л. (2007). Спрос на труд и квалификацию в промышленности: между дефицитом и избытком. Экономический журнал Высшей школы экономики. Т. И, № 2. С. 163 — 199. [Gimpelson V. Е., Kapeliushnikov R. L, Lukiyanova A. L. (2007). Demand for labour in Russian industry: Between shortage and excess. HSE Economic Journal, Vol. 11, No. 2, pp. 163-199. (In Russian).]

Капелюшников P. И. (2023). Российский рынок труда: статистический портрет на фоне кризисов. Вопросы экономики. № 8. С. 5 — 37. [Kapeliushnikov R. I. (2023). The Russian labor market: A statistical portrait on the crises background. Voprosy Ekonomiki, No. 8, pp. 5 — 37. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2023-8-5-37

Капелюшников P. И., Ощепков А. Ю. (2014). Российский рынок труда: парадоксы посткризисного развития. Вопросы экономики. № 7. С. 66 — 92. [Kapeliushnikov R. L, Oshchepkov A. Y. (2014). The Russian labor market: Paradoxes of post-crisis performance. Voprosy Ekonomiki, No. 7, pp. 66 — 92. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2014-7-66-92

Abraham K. G., Rendell L. (2023). Where are the missing workers? Brookings Papers on Economic Activity, No. 1, pp. 1—75. https: doi.org 10.1353 eca.2023. a919358

Blanchard O., Domash A., Summers L. (2022J. Bad news for the Fed from the Beveridge space. Washington, DC: Peterson Institute for International Economics.

Carrillo-Tudela C., Comunello C., Clymo A., Jackie A., Visschers L., Zentler-Munro D. (2021). Search and reallocation in the COVID-19 pandemic: Evidence from the UK. IZA Discussion Paper, No. 14582. https: doi.org 10.2139 ssrn.3896794

Cheremukhin A., Restrepo-Echavarria P. (2023). The dual beveridge curve. Federal Reserve Bank of St. Louis Working Paper, No. 2022-021. https: doi.org 10.20955 wp.2022.021

Domash A., Summers L. H. (2022). How tight are U.S. labor markets? NBER Working Paper, No. 29739. https: doi.org 10.3386 w29739

Duval K., Ji Y., Li L., Oikonomou M., Pizzinelli C., Shibata I., Sozzi A., Tavares M. M. (2022). Labor market tightness in advanced economies. IMF Staff Discussion Note, No. 2022 001.

Faria-e-Castro M. (2021). The COVID retirement boom. Economic Synopses, No. 25. https: doi.org 10.20955 es.2021.25

FergusonS. (2024). Understanding America's labor shortage. U.S. Chamber of Commerce Topics, May 13. https: www.uschamber.com workforce understanding-americas-labor-shortage

Furman J., Powell III W. (2022). US wages grew at fastest pace in decades in 2021, but prices grew even more. Patterson Institute for International Economics Blogs, January 28. https: www.piie.com blogs realtime-economic-issues-watch us-wages-grew-fastest-pace-decades-2021-prices-grew-even-more

Hobijn B., Sahin A. (2022). 'Missing’ workers and 'missing’ jobs since the pandemic. NBER Working Paper, No. 30717. https: doi.org 10.3386 w30717

Lubik T. A. (2021). Revisiting the beveridge curve: Why has it shifted so dramatically. FRB Richmond Economic Brief, No. 21-36.

OECD (2022). OECD employment outlook 2022: Building back more inclusive labour markets. Paris: OECD Publishing, https: doi.org 10.1787 lbb305a6-en

OECD (2023). OECD employment outlook 2023: Artificial intelligence and the labour market. Paris: OECD Publishing, https: doi.org 10.1787 19991266

Pizzinelli C., Shibata I. (2022). Has COVID-19 induced labor market mismatch? Evidence from the US and the UK. IMF Working Paper, No. 2022 005. https: doi.org 10.5089 9781616359027.001

Rodgers W. M., Kassens A. L. (2022). What does the Beveridge curve tell us about the labor market recovery? Federal Reserve Bank of St. Louis On The Economy Blog, July 14. https: www.stlouisfed.org on-the-economy 2022 jul beveridge-curve-labor-market-recovery