Институты и индивиды: взаимодействие и эволюция

Дж. Ходжсон

Анализ взаимоотношения социальных структур и деятельности индивидов является одной из основных проблем социальной теории. От способа ее решения так или иначе зависит стратегия теоретических и эмпирических исследований. Несмотря на это, многие постструктуралисты и постмодернисты стремятся избежать ответа на этот ключевой вопрос.

Н. Мозелис назвал попытки устранить дихотомию индивидуальной деятельности и социальной структуры (путем объединения двух понятий или выведения одного понятия из другого) тупиковыми, теоретически бесплодными. Что примечательно, подобные попытки часто включают в себя описание того же самого различия, но "обходным путем": сохраняется общая логика этой дихотомии, но используется другая терминология(1).

В данной статье мы принимаем эту дихотомию за аксиому и переосмысляем понятие привычки, следуя традиции, заложенной в прагматистской философии и психологии, а также в институциональной экономической теории Т. Веблена(2). Это позволяет не только иначе представить концепцию экономического агента, но и по-новому взглянуть на дихотомию индивида и социальной структуры.

Проблемы методологического индивидуализма

Обычно ученые, которые придерживаются методологического индивидуализма, объясняют социальные структуры, институты и другие коллективные сущности с точки зрения вовлеченных в них индивидов(3). Однако вряд ли ученым удастся в обозримом будущем достичь окончательной договоренности по поводу значения этого термина(4).

Приведем несколько примеров. Для экономиста австрийской школы Л. Лахманна методологический индивидуализм означает, что "нас не должен удовлетворять любой тип объяснений социальных феноменов, который не переносит нас в конечном счете на уровень человека"(5). Впрочем, мало кто из обществоведов станет отрицать важную роль индивидуальных намерений в объяснении социальных явлений.

И. Элстер определяет методологический индивидуализм как "доктрину, согласно которой все социальные явления (их структура и изменения) в принципе объяснимы только в терминах индивидов - их свойств, целей и верований" (6). Это определение хоть и не столь банально, но также недостаточно точно, поскольку не разъясняется, являются ли взаимодействия между индивидами и социальными структурами "свойствами" индивидов. Если взаимодействия или социальные структуры не являются свойствами индивидов, то это более узкое и осмысленное определение методологического индивидуализма будет неработоспособным по причинам, приведенным ниже. Но если предположить обратное, то определение Элстера является допустимым. Единственный вопрос - почему это названо "индивидуализмом", если к свойствам индивидов относятся и структуры.

Путаница при обсуждении методологического индивидуализма связана с двумя различными его толкованиями. Методологический индивидуализм либо означает, что социальные явления должны объясняться исключительно в терминах индивидов, либо что объяснение должно осуществляться с позиции индивидов и отношений между ними.

Первая из этих версий никогда не применялась на практике. Что касается второй версии, то здесь термин "методологический индивидуализм" недостаточно обоснован. Рассмотрим каждый из этих тезисов подробнее.

Почему полная редукция к индивидам недостижима? Экономисты-неоклассики вполне могли бы утверждать обратное. Однако нобелевский лауреат К. Эрроу считает это невозможным, указывая, что ценовые механизмы в неоклассической теории связаны с социальными взаимодействиями и структурами, с социальными феноменами, которые несводимы исключительно к индивидам(7).

Все версии теории общественного договора допускают наличие индивидов, общающихся между собой или, по крайней мере, учитывающих негласные намерения и принципы поведения других людей. Такие взаимодействия должны быть упорядочены. Коммуникация предполагает некий язык, а языки по своей природе - это системы правил. Следовательно, и теория общественного договора, и теория общего равновесия предполагают структурированные отношения между агентами, а не просто изолированных индивидов.

Для понимания индивидуального выбора необходима определенная концептуальная схема. Индивиды получают информацию и нуждаются в неких формах, когнитивных "рамках" для ее осознания и обработки. Приобретение этого познавательного аппарата связано с процессами социализации и образования, в ходе интенсивного взаимодействия с другими индивидами(8). Средства для понимания мира приобретаются только через социальные отношения и взаимодействие. Без этих институтов и взаимодействий индивидуальный выбор невозможен.

А. Филд(9) показал, что, объясняя происхождение социальных институтов, экономисты всегда предполагают индивидов, действующих в определенной ситуации, и правила поведения, по которым они взаимодействуют. В гипотетическом "естественном состоянии", после которого, как считается, появились институты, уже существовали (явно или неявно) правила, структуры, культурные и социальные нормы. Филд отмечает, что, если описывать возникновение институтов при помощи теории игр, некоторые ограничения, нормы и правила приходится вводить в модель заранее. Без них не существует самих игр, а потому теория игр никогда не сможет объяснить изначальные, элементарные правила. Даже в последовательности повторяющихся игр, или игр по поводу других игр, должна присутствовать по крайней мере одна базовая "метаигра" с определенной структурой и платежными функциями, предполагаемая изначально.

Как показывают некоторые авторы, методологические индивидуалисты никогда не начинают свои исследования с одних лишь индивидов. Например, С. Люкес утверждает, что в так называемом "методологическом индивидуализме" К. Поппера "социальные явления на самом деле не устранялись; они замалчивались и замаскировывались"(10).

Тезис, согласно которому объяснения социальных феноменов нельзя целиком сводить к действиям индивидов, теперь утвердился и в новой институциональной экономике, что особенно заметно в трудах М. Аоки. По его мнению, анализ всегда должен начинаться с индивидов и неких институтов, пусть даже примитивных(11).

Любая научная теория строится из заранее заданных элементов. Однако возникновение институтов нельзя объяснить, предполагая некое множество рациональных индивидов без институтов и правил, нуждающихся в объяснении. Методологический индивидуализм в узком смысле этого слова сталкивается, таким образом, с проблемой бесконечного регресса: объяснение каждого институционального уровня всегда основано на анализе предшествующих институтов и правил, которые, в свою очередь, также нуждаются в объяснении, и т. д., поэтому без постулирования социальной структуры не обойтись.

Теперь рассмотрим вторую версию методологического индивидуализма. Критика такого подхода менее пространна, но не менее разрушительна. Социальные структуры обычно определяются как интерактивные отношения между индивидами. Эти отношения связаны, в частности, с позициями, которые индивиды занимают в обществе (скажем, премьер-министр, менеджер производства или торговый представитель). Такие позиции - это особые социальные отношения с другими индивидами и социальными позициями, причем в эти отношения в принципе могли бы вступить и другие индивиды. Если человек занимает определенную социальную позицию, то он/она не только привносит в нее свои собственные личные качества и возможности, но и приобретает дополнительные, связанные с этим социальным положением. Если понимать социальную структуру как интерактивные отношения, то основной принцип методологического индивидуализма в широком смысле можно переформулировать так: социальные феномены следует объяснять в терминах индивидов и социальных структур.

Теперь проблема становится не содержательной, а терминологической. Хотя обе версии методологического индивидуализма (в широком смысле) допустимы, нет никаких веских причин называть это методологическим индивидуализмом. С тем же успехом мы могли бы окрестить их методологическим структурализмом или институционализмом, а это вводит в заблуждение. Однако главное в том, что в общественных науках есть одна допустимая объяснительная стратегия: всегда начинать со структур и индивидов.

Методологический коллективизм: основные недостатки

Поскольку индивиды, как мы установили только что, являются необходимым исходным пунктом любого изучения социальных процессов, распространенные версии "методологического коллективизма" и "холизма" тоже придется отвергнуть. Объяснения, ведущиеся исключительно в терминах структур, культур или институтов, не адекватны, потому что в них не принимается во внимание индивидуальное действие и упускаются различия в характеристиках индивидов. Если же при объяснении опираться на структуры и индивидов, то мы возвращаемся к той позиции, которую сформулировали в конце предыдущего раздела, а понятие "методологический коллективизм" в данном случае также оказывается односторонним и вводит в заблуждение.

Дать определение методологического коллективизма так же сложно, как и в случае с методологическим индивидуализмом. Примеры методологического коллективизма или намеки на него можно обнаружить в марксизме, в социологии Э. Дюркгейма, в структуралистской или функционалистской социологии. Приверженцы К. Маркса считают, что он признавал роль индивидов в обществе, но в работах самого Маркса существуют весьма неоднозначные высказывания.

Например, в "Немецкой идеологии", написанной в 1840-х годах, Маркс и Энгельс писали: "Господствующие мысли суть не что иное, как идеальное выражение господствующих материальных отношений"(12). Подвох здесь в том, что мысли и волю индивидов можно таким образом рассматривать как выражения "материальных отношений" социальной структуры. Так, в I томе "Капитала" Маркс назвал деятельность капиталиста эффектом воздействия капиталистических структур.

В третьем томе "Капитала" он писал: "Главные агенты самого этого способа производства, капиталист и наемный рабочий как таковые, сами являются лишь воплощениями, персонификациями капитала и наемного труда; это - определенные общественные характеры, которые накладывает на индивидуумов общественный процесс производства; продукт этих определенных общественных производственных отношений"(13).

Итак, мы видим, что у Маркса объяснение индивидуального действия ведется целиком в терминах "материальных отношений" и "социальных структур", без учета разнообразия индивидов, их культурных различий и возможности независимых, произвольных поступков.

Обратимся теперь к Дюркгейму, писавшему, что социальная жизнь должна объясняться не через те представления, которые формируются о ней у ее участников, а с помощью исследования глубинных причин, недоступных их сознанию. Эти причины Дюркгейм предлагал искать в том, каким образом индивиды, связанные друг с другом, образуют группы(14). Однако остается непонятным, как именно объяснить социальные явления объединением индивидов в группы. Дюркгейму не удалось детально проанализировать эту проблему, и он прибегнул к метафорам (например, "коллективное принуждение" или "социальные течения"). Дюркгейм определил социальный факт (ключевое понятие своей теории) как всякий образ действий, способный оказывать на индивида внешнее принуждение, распространенный повсюду в данном обществе, однако обладающий своим собственным существованием, независимым от его индивидуальных проявлений. Но одно дело, когда такие социальные феномены рассматриваются как независимые ни от каких индивидов, и другое дело - когда они мыслятся как внешние по отношению ко всем индивидам. Дюркгейм в своем определении социального факта склоняется к методологическому коллективизму, то есть общество и "социальное принуждение" некоторым образом довлеют над всеми индивидами и манипулируют ими.

Как и марксизму, социологии Дюркгейма недостает развитой микротеории того, каким образом цели, намерения и склонности индивидов влияют на социальные структуры и подвергаются обратному влиянию с их стороны. Маркс, по-видимому, стремился устранить психологию, объявив, что сущность человека - это совокупность общественных отношений. Дюркгейм более отчетливо разграничил психологию и социологию, считая, что всякий раз, когда социальное явление прямо объясняется психическим явлением, можно наверняка утверждать, что такое объяснение ложно(15).

Последствия подобного пренебрежения психологией для социальной теории могут быть весьма разрушительны. Ни у Дюркгейма, ни у Маркса формирование индивидуальных намерений не получило четкого объяснения, а в таком объяснении обязательно должны присутствовать психологические механизмы. Если их нет, то возникает искушение сделать больший акцент на социальных ограничениях, а не на самосозидании индивидов, а значит, объяснения носят исключительно структурный характер.

Многие обществоведы критиковали методологический коллективизм за то, что индивид в подобных теориях предстает марионеткой в руках социальных сил. При растворении индивида в структуре теряется из виду не только он сам, но и механизмы социальной власти и влияния, которые могут существенно повлиять на цели или предпочтения индивидов. Это может показаться парадоксальным, но лишь "спасая" индивида от растворения в социальных структурах, мы можем должным образом оценить социальную обусловленность индивидуальности.

Проблема отчасти будет решена, если вернуться к психологии. Но, как ни странно, в большинстве социальных теорий психология отсутствует. Ее почти нет в марксизме, в том числе и потому, что во времена Маркса психологическое знание еще не получило серьезного развития. Дюркгейм же частично несет ответственность за то, что психология была предана забвению в рамках ключевых направлений социологии XX в. Так, влиятельнейший социолог Т. Парсонс(16) был в этом и ряде других аспектов приверженцем идей Дюркгейма: вместо психологии он подчеркивал значимость социальных норм.

Приблизительно тогда же некоторые видные экономисты-неоклассики также исключили психологию из рассмотрения. Л. Роббинс(17) стал характеризовать экономику как "науку о выборе". Цели индивидов принимались как данность; экономическая наука должна была изучать все, что относится к рациональному выбору соответствующих средств. Поскольку индивидуальные предпочтения были заданы, психология больше не играла существенной роли в определении предмета экономической науки(18).

Отказавшись от психологии (и не только), экономика и социология пошли разными путями. В экономической теории более важным оказался методологический индивидуализм, в социологии - скорее методологический коллективизм. Общественные науки столкнулись с очевидной дилеммой между представлением (восходящим к А. Смиту и его последователям) о действии, которое осуществляется под влиянием стимулов, с одной стороны, и восходящим к Дюркгейму представлением о социальном действии, обусловленном нормами, - с другой.

Однако, несмотря на столетнее соперничество между методологическими индивидуалистами и коллективистами, у них гораздо больше общих черт, чем обычно предполагается. Методологический индивидуализм требует объяснять общество с точки зрения индивида, теряя из виду ключевые механизмы социального влияния, а потому приходится принимать цели и предпочтения индивидов как заданные. Методологический коллективизм объясняет индивида через общество и, следовательно, ему недостает адекватного объяснения того, как могут меняться цели и предпочтения индивидов. Варианты объяснений в рамках обеих методологических стратегий различны, но результаты в существенных своих чертах схожи: не раскрывается то, каким образом социальные институты могут формировать и воспроизводить индивидуальные цели и предпочтения. В обоих подходах игнорируется важность психологии в объяснении социальных явлений, делается излишний аналитический акцент на открытом принуждении и ограничении, а не на более тонких механизмах социального воздействия.

Теория структурации

"Теория структурации" Э. Гидденса представляет собой попытку найти золотую середину между крайностями методологического индивидуализма и коллективизма. Субъекты и социальные институты формируются совместно, в рамках и посредством постоянно воспроизводящихся практик, причем ни один из элементов этой пары (индивидуальный агент и социальная структура) не обладает онтологическим или аналитическим приоритетом. Структура и индивидуальная деятельность являются взаимно и симметрично конститутивными друг для друга.

Гидденс рассматривает структуры как "рекурсивно организованные правила и ресурсы"(19). Деятельность является свободной и в то же время подвержена ограничениям. Люди рефлексивны и активны по отношению к определяющим их жизнь обстоятельствам. В отличие от идеи, согласно которой "структурные свойства общества накладывают ограничения на действия... теория структурации основана на том, что структура всегда и ограничивает, и дает новые возможности"(20).

Индивид и структура рассматриваются как различные аспекты одного и того же явления. Я. Крэйб, комментируя теорию Гидденса, пишет, что структура и индивидуальная деятельность не мыслятся как "отдельные и противоположные вещи или как взаимно исключающие взгляды на мир", но как "две стороны одной медали. Рассматривая социальные практики в одном ракурсе, мы видим акторов и их действия; если мы посмотрим иначе, то увидим структуры"(21).

Однако, если следовать некоторым философам, предложившим многоуровневую онтологию, ситуация станет сложнее. Эта идея является общим местом в философии науки: реальность состоит из множества несводимых друг к другу "слоев", в ней можно выделить физический, молекулярный, органический, ментальный уровни, уровень индивидов и социальный уровень(22). Все существующее находится на каком-либо уровне, причем каждый уровень в пределах своих границ в определенной степени автономен и стабилен. Впрочем, все "слои" реальности взаимосвязаны и зависимы друг от друга. Такая стратифицированная онтология в теории структурации отсутствует в принципе. Индивидуальный и социальный уровни объединены в рамках рекурсивной структуры.

В стратифицированных онтологиях один уровень реальности отделяется от другого наличием новых эмерджентных свойств, то есть таких свойств, существование и природа которых зависят от элементов нижнего уровня, но которые при этом несводимы к этим элементам и не выводимы из них. На более высоких уровнях существуют элементы, не являющиеся простым эпифеноменом элементов низшего уровня. Жизнеспособность иерархической онтологии зависит, таким образом, от понятия эмерджентных свойств(23).

Гидденс хотя и работает в рамках многоуровневой онтологии, не применяет напрямую идеи эмерджентных свойств. Поэтому он не только отрицает особый (социальный) уровень анализа с его собственными эмерджентными свойствами, но и пренебрегает в своих исследованиях природным миром как важнейшим субстратом и контекстом деятельности человека. В теории структурации приходится оставаться на единственном уровне реальности при отсутствии каких-либо верхних (например, социальный уровень) или нижних (скажем, природный уровень) "этажей" реальности.

Если теория структурации допускает единственный уровень существования, то где он находится? Гидденс говорит об этом явно. Для него "структура существует... только в своей конкретизации в виде [социальных] практик и как следы в памяти, ориентирующие поведение рациональных акторов"(24). В памяти агента присутствуют "структурные свойства", которые в ходе социальной практики передаются от одного агента другому(25).

Проблема в том, что социальная структура состоит не только из людей или вещей, но также из связей и взаимодействий между индивидами в социальном и физическом контекстах. Индивиды могут соприкасаться со структурами, даже если у них нет "следов в памяти", идей или привычек, связанных с ними.

Гидденс пытается объяснить постоянство социальных структур с точки зрения постоянства рутинной практики. Формирование рутин для него - основное объяснительное средство. Но как объяснить возникновение рутин? Гидденс предлагает понятие "онтологической безопасности"(26). Ее происхождение он усматривает в базисных механизмах, контролирующих чувство беспокойства, которые, в свою очередь, приобретаются индивидом в результате рутинной деятельности родителей.

У этого аргумента обнаруживается явный привкус функционализма: рутина объясняется с точки зрения своей функции. Постоянство рутин объясняется поиском онтологической безопасности, которая основана на постоянстве рутин (применительно к действиям родителей). Эти последние рутины могут передаваться от поколения к поколению, но почему это происходит? Адекватного объяснения происхождения или постоянства таких рутин мы у Гидденса не найдем, и понятие онтологической безопасности здесь также не помогает.

Тем не менее идея формирования рутин играет важную роль в понимании взаимодействия индивидов и институтов. Особый акцент на рутинах делается в эволюционной экономике Р. Нельсона и С. Уинтера(27). Однако Гидденс критиковал эволюционизм в общественных науках и отверг "эволюционные" идеи в этой области(28). Полемизируя с Гидденсом, Р. Бхаскар и М. Арчер настаивают на том, что агенты и социальные структуры не являются различными аспектами одних и тех же объектов или процессов, они представляют собой разные сущности. Хотя структуры в своем существовании зависят от индивидов, они отличны от последних. Это различие связано с тем, что для любого конкретного актора социальная структура всегда существует до его взаимодействия с миром(29).

Итак, различение структуры и агента правомерно, если структура рассматривается как внешняя по отношению к каждому данному индивиду. Но поскольку структура не существует отдельно от всех индивидов, она может существовать без любого из нас. Если этому различию не уделяется достаточно внимания, понятие структуры может подвергнуться реификации.

Пропущенное звено

Несмотря на то что критический реализм Арчер и Бхаскара является важным шагом вперед, с ним также связаны некоторые трудности. При таком подходе учитываются структурные изменения, но отсутствует анализ того, как изменяются индивиды. В том, что индивидуальное действие играет в социальной теории важную роль, критические реалисты не сомневаются. Бхаскар утверждает, что "целенаправленное поведение человека всегда чем-то вызвано", и именно потому, что "оно всегда как-то причинно обусловлено, мы имеем право охарактеризовать его как целенаправленное"(30). Но адекватных объяснений того, на чем основываются мотивы действий или верования, у критических реалистов нет(31).

Бхаскар предлагает принцип "всеобъемлющего детерминизма": каждое событие причинно обусловлено(32). Но пока критические реалисты не в состоянии применить этот универсальный принцип к отдельным мотивам или верованиям. Верования считаются частью социальной реальности, но ничего не говорится о культурных, психологических или физиологических основаниях самих верований или мотивов. Отсутствует объяснение того, как отдельные индивиды приобретают или изменяют свои верования, мотивы, цели или предпочтения.

Если мы будем иметь в виду критико-реалистический проект, то возникнет искушение принять схему, в которой структура так или иначе направляет деятельность индивидов, делая акцент на роли структур как ограничений, налагаемых на индивидуальную деятельность. При отсутствии теории, описывающей динамику намерений или предпочтений индивидов, возникает опасность переложить основной груз при объяснении человеческого поведения на структурные ограничения. Другая возможность - использовать субъективные предпочтения или цели индивидов в качестве окончательных, "предельных" факторов при объяснении поведения, не анализируя причин их возникновения и динамики. Здесь мы опять сталкиваемся с крайностями индивидуализма и структурализма.

Приняв конкретного индивида за единицу анализа, многие экономисты отвергают идею объяснения индивидуальных предпочтений. Например, Ф. фон Хайек писал: "Если сознательное действие может быть "объяснено", то это задача для психологии, но не для экономической теории, лингвистики, юриспруденции или любой другой общественной науки"(33). Подобно многим другим ученым, он избегал одной из центральных проблем общественных наук - объяснения мотивации.

Если же осуществить каузальное и психологическое объяснение влияния социальных структур на цели и предпочтения индивидов, то индивид ставится на один уровень значимости со структурой и становится элементом более полного, "двустороннего" объяснения. Спираль причинной обусловленности (от структуры к агенту и от агента к структуре) не отрицает индивидуальности, а размещает человека в подходящем для него месте в рамках непрерывной социальной трансформации.

Природа и роль привычек

Итак, требуется концепция, в рамках которой можно было бы объяснить как изменения индивидов, так и структурную, институциональную динамику. Предпочтения и цели индивидов должны формироваться эндогенно. Таким образом, нужно изучать коэволюцию индивидов и институтов, не накладывая их друг на друга и не смешивая друг с другом. Такой эволюционный анализ оказывается важнейшим средством, с помощью которого социальная теория может избежать нежизнеспособных дихотомий и успешно развиваться дальше.

Представители философии прагматизма и сторонники институциональной экономической теории, придерживающиеся взглядов Веблена, утверждают, что институты "работают" только потому, что установленные в них правила укоренены в преобладающих в обществе привычках мышления и поведения(34). В общественных науках понятие привычки лишилось смысла в результате развития бихевиористской психологии. Будучи не в состоянии признать наличие у индивидов тех или иных наклонностей, бихевиористы не отличали привычку от поведения. Веблен и философы-прагматисты, напротив, расценивали привычку как приобретенную склонность или способность, которая может и не проявляться в поведении. Дж. Дьюи выразил эту идею так: "Сущность привычки - это приобретенная предрасположенность к определенным способам или методам ответных реакций"(35). При выработке привычки важную роль играет повторяющееся поведение. Но привычка и поведение - не одно и то же. Приобретя привычку, мы не обязательно следуем ей все время, множество привычек бессознательны. Привычки - это скрытые сценарии потенциальных ходов мысли или поступков, которые реализуются при наличии соответствующих стимулов и контекста.

Часто возникают трудности с идеей привычки как индивидуальной склонности. Источник проблемы - нежелание отказываться от рассмотрения мотивов и верований как единственных факторов, руководящих человеческой деятельностью. В общественных науках и поныне распространена теория деятельности, согласно которой ключевую роль играет разумное сознание индивидов. Но если привычки влияют на поведение, то нет повода бояться, что мотивы и верования утратят свой статус в науке. С точки зрения прагматизма мотивы и верования сами зависят от мыслительных привычек, которые действуют как "фильтры" опыта и на которых основываются интуиция и интерпретация. Привычка - основа как сознательного, так и неосознаваемого поведения, но это не делает верования, мотивы или волю менее важными или менее реальными.

Условием формирования привычек является повторяющееся поведение, которое иногда вызывается врожденными наклонностями и часто связано со стремлением подражать другим. Оно формирует привычки к мышлению или действию. Таким образом, привычка - психологический механизм, который создает основу для поведения, соответствующего правилам.

Для приобретения статуса правила привычка должна обладать неким внутренне присущим ей нормативным содержанием, чтобы быть распространенной в группе. Преобладающая в обществе структура правил обеспечивает стимулы и ограничения индивидуальных действий. Направляя таким образом поведение, соответствующие привычки все глубже укореняются. Следовательно, структура правила способствует созданию таких привычек и предпочтений, которые помогают воспроизводству этого правила. Привычки непосредственно участвуют в возникновении институтов, обеспечивая их долговечность и нормативный авторитет. В свою очередь, институты способствуют тому, чтобы индивиды руководствовались привычками.

Привычка не исключает произвольности, целенаправленного осмысления ситуации, являясь необходимой основой такого осмысления. Мотивы и верования часто оказываются рационализацией глубоко укоренившихся чувств и эмоций, которые возникают благодаря привычкам, сформированным в рамках повторяющегося поведения(36). Такие наклонности и эмоции являются неотъемлемой частью процесса принятия решений(37). Это взаимодействие поведения, привычек, эмоций и рационализации помогает объяснить нормативную власть обычая в человеческом обществе.

Привычки приобретаются в социальном контексте и не передаются генетически. Признав основополагающую роль привычек в воспроизводстве правилосообразного поведения, мы можем построить альтернативную онтологию институтов, в которой можно избежать концептуальных проблем, связанных с выдвижением на первый план преднамеренности социального действия. Мы не отрицаем важности понятия целенаправленных действий, но предлагаем рассматривать последние в равной степени как следствие и как причину, помещая их в более широкий и очевидный контекст другого, непроизвольного поведения.

Нисходящая причинная обусловленность и воспроизводство индивидуального действия

Институты в своем существовании зависят от индивидов, и индивиды могут их изменять. Это можно назвать "восходящей" причинной обусловленностью. Более спорной выглядит другая закономерность: структурируя, ограничивая и направляя индивидуальное поведение, институты могут в то же время формировать склонности и поведение индивидов и изменять их намерения. Привычка - ключевой механизм такой трансформации. Институты - это социальные структуры, связанные с нисходящей причинной обусловленностью и воспроизводством индивидуального действия. Такая обусловленность возможна постольку, поскольку институты воздействуют на индивидуальные привычки к мышлению и действию(38).

Существование нисходящей причинной обусловленности такого рода не означает, что институты непосредственно, полностью или единообразно влияют на устремления индивидов - речь идет лишь о существенных "нисходящих" эффектах. Поскольку институты обеспечивают те или иные регулярности в поведении, привычки укореняются, а затем формируют соответствующие цели и верования. Таким образом институциональная структура поддерживается в дальнейшем.

Поскольку институты одновременно зависят от действий людей и сами ограничивают и формируют эти действия, благодаря такой положительной обратной связи они успешно воспроизводят самих себя. Это происходит не просто в силу удобства правил координации, связанных с институтами. Институты долговечны потому, что они создают основу для своего существования в умах многих индивидов, привлеченных соответствующими конвенциями.

Мы видим, что институты - это одновременно и объективные структуры внешнего мира, и субъективные истоки человеческой деятельности, находящиеся в сознании людей. В этом отношении они походят на бутылку Клейна: субъективное "внутреннее" одновременно является объективным "внешним". Таким образом, институты связывают идеальное и реальное. Парные понятия привычки и института помогают преодолеть философскую дилемму реализма и субъективизма в общественных науках. Актор и институциональная структура, несмотря на свои различия, вовлечены в общий круг взаимодействия и взаимозависимости.

Важнейшая роль привычки раскрывается в одном из исследований, которое, возможно, является первым компьютерным моделированием взаимодействия между агентами и структурами. В нем предпочтения индивидов изменяются благодаря институциональным обстоятельствам в той же мере, в какой институты развиваются благодаря деятельности агентов(39). Речь идет об агентном моделировании (40) транспортной конвенции о лево - и правостороннем движении на дороге. Симуляции показывают, что сила привычки и сам процесс привыкания играют ключевую роль наряду с рациональным принятием решений и давлением механизмов отбора. Мы можем, таким образом, не только поставить вопрос о роли привычки в принятии решений, но и оспорить предпосылку о том, что функции предпочтений должны всегда задаваться экзогенно.

Привычка позволяет нам не обдумывать некоторые из наших действий. Однако в модели показывается, что привычка - нечто большее, чем просто экономия времени на принятии решений. Она развивает и укрепляет в каждом индивиде устойчивую предрасположенность к тому, по какой стороне дороги ехать. Развитие привычек составляет элемент эндогенного формирования предпочтений. Последовательность повторяющихся поведенческих актов порождает в каждом агенте набор привычек, который может сформировать верование или убежденность в том, что определенный тип поведения адекватен. Эволюция конвенции в модели зависит в значительной степени от того, какой набор устойчивых верований возобладает. Как только формируется стабильная конвенция, она принимается большинством и может сопротивляться инакомыслию. Соответственно привычка - средство, с помощью которого социальные конвенции и институты формируются и сохраняются.

На основе этой модели также можно рассмотреть более тонкие интерпретации понятия нисходящей причинной обусловленности, у которого есть слабые и сильные формулировки (41). В слабой формулировке подразумевается, что эволюционный отбор действует на популяцию агентов, вызывая сдвиг в характеристиках всей популяции. Для любого конкретного индивида эволюционный отбор не порождает изменений в значениях фиксированных параметров.

Если использовать сильную формулировку нисходящей причинной обусловленности, то надо показать, что все большее количество водителей из тех, что выживают на дороге, привыкают ездить или по левой, или по правой стороне - в зависимости от формирующейся конвенции. Привычки - элемент предпочтений всякого индивида, и они меняются с опытом. Таким образом, появление и закрепление определенных системных свойств воспроизводят "по нисходящей" те или иные индивидуальные предпочтения. Этот причинно-следственный механизм и есть нисходящая причинная обусловленность, воспроизводящая индивидуальное действие. Важно, что обе формы нисходящей причинной обусловленности представлены в рамках единой агентской модели.

Описываемая здесь нисходящая причинная обусловленность не означает, что социальные законы могут вступить в противоречие с принципами, на основе которых изучается ментальная и физическая деятельность индивидов. Нобелевский лауреат Р. Сперри настаивает на следующем условии: "Феномены верхнего уровня, осуществляющие контроль деятельности по нисходящей, не разрушают и не вмешиваются в причинно-следственные связи, которым подчинена деятельность индивида на более низком уровне"(42). Это условие можно назвать правилом Сперри. Оно гарантирует, что появление чего-либо нового, даже если оно связано с эмерджентными причинными рядами на более высоком уровне, не порождает множественных типов или форм причинности на всяком отдельно взятом уровне. Любые эмерджентные причины на более высоких уровнях существуют благодаря каузальным процессам на более низком уровне(43).

Правило Сперри исключает любую версию методологического коллективизма или холизма, в рамках которого склонности или поведение индивидов объясняются исключительно с точки зрения институтов или других системных характеристик. Вместо этого оно обязывает нас объяснять поведение конкретного индивида с точки зрения каузальных процессов, "работающих" на индивидуальном уровне, таких, как индивидуальные устремления, склонности или ограничения. Факторы более высокого уровня вступают в действие тогда, когда мы хотим в более общей форме объяснить системные процессы, обусловливающие упомянутые стремления, склонности или ограничения.

Другой важный момент - выявление определенного механизма, на основе которого работает нисходящая причинная обусловленность. Он зависит скорее от привычек, нежели просто от поведения, намерений или других предпочтений. Разумеется, в этом контексте необходимо более четкое терминологическое разграничение привычки (как склонности или предрасположенности) и поведения (или действия).

Представленный здесь механизм нисходящей причинной обусловленности отличается от других, более сомнительных "нисходящих" объяснений в общественных науках, где используются неопределенные культурные или экономические факторы, которые, как предполагается, управляют поведением людей.

Наша статья посвящена в основном институтам, а не более общим их формам - социальным структурам, поскольку институты - это относительно долговечные системы правил, способные сформировать привычки и порождающие воспроизводство индивидуального действия с помощью механизма нисходящей причинной обусловленности.

Поведенческие сигналы некоторых членов структурированной группы людей вызывают к жизни определенные привычные реакции у других членов этого сообщества. Следовательно, различные привычки "поддерживают" друг друга в ходе взаимовлияния индивидов. У индивидов есть привычки; у групп - рутины (аналог привычек для случая организаций). Но рутины не являются просто массовыми привычками, свойственными многим индивидам в той или иной организации или группе, иначе не было бы потребности во введении этого понятия. Рутины несводимы к привычкам, они представляют собой "мета-привычки" организации, существующие на более высоком онтологическом уровне, чем привычки.

В этом контексте следовало бы сказать несколько слов об организациях. Они могут обладать важными свойствами, которых нет у отдельно взятых индивидов(44). Организация обеспечивает некую социальную и физическую среду, пространство для действия и проявления привычек. Если индивид, покинувший организацию, заменен другим, то новичку, вероятно, придется усвоить привычки, которые требуются для поддержания определенных рутин. Так же, как у человеческого тела помимо клеточного строения есть жизнь, организация живет помимо ее участников(45).

Организации - относительно связные объекты, которые часто конкурируют с другими организациями за ограниченные ресурсы. Эволюция организаций включает в себя развитие и воспроизводство организационных рутин и соответствующих индивидуальных привычек.

Синтез эволюционной экономики и теории организаций (46) открывает возможность новых подходов к анализу многих социальных феноменов. Мы продемонстрировали, что, несмотря на неприятие некоторыми обществоведами идей, взятых из биологии, эволюционный подход весьма полезен при анализе взаимодействия индивидов и институтов. Веблен был одним из первых теоретиков, осознавших, сколь важно и плодотворно для социальных наук наследие дарвинизма. Эволюционная теория на должном уровне абстракции предлагает общие рамки для того, чтобы понять как постоянство, так и изменение во множестве социальных явлений. Именно здесь эволюционная экономика, институционализм Веблена и организационная наука сходятся, открывая широкие перспективы для дальнейших исследований.

Перевод с английского И. Болдырева, М. Виноградовой

* Hodgson G. M. Institutions and Individuals: Interaction and Evolution // Organization Studies. 2007. Vol. 28, No 1. P. 95-116. Публикуется с разрешения автора.

1. Mouzelis N. Sociological theory: What went wrong? Diagnosis and remedies. L.: Routledge, 1995. P. 69-70.
2. Veblen Т. В. The instinct of workmanship, and the state of the industrial arts. New York: Macmillan, 1914; Veblen Т. В. The place of science in modern civilization and other essay. New York: Huebsch, 1919. В этой статье также использован некоторый материал из нашей книги "The evolution of institutional economics: Agency, structure and Darwinism in American institutionalism" (L.: Routlcdgc, 2004), где описаны происхождение и эволюция институциональной экономики Веблена.
3. Отметим, что методологический индивидуализм касается техники научного объяснения. Он отличается как от онтологического индивидуализма, согласно которому общество состоит из отдельных людей, так и от политического индивидуализма, где акцентируются частные права отдельных личностей.
4. Udehn L. Methodological individualism: Background, history and meaning. L.: Routledge, 2001.
5. Lachmann L. M. "Methodological individualism and the market economy" in Roads to freedom: Essays in honour of Friedrich A. von Hayek. L.: Routledge, Erich W. Streissler, 1969. P. 89-103.
6. Elster J. Marxism, functionalism and game theory // Theory and Society. 1982. Vol. 11, No 4. P. 453-482.
7. Он пишет: "Экономическим теориям необходимы социологические элементы, даже при самых строгих допущениях... Индивидуальное поведение всегда опосредовано социальными отношениями. Они играют такую же важную роль в описании действительности, как и индивидуальное поведение" (Arrow К. J. Methodological individualism and social knowledge // American Economic Review (Papers and Proceedings). 1994. Vol. 84, No 2. P. 4 - 5).
8. Fleck L. Genesis and development of a scientific fact / Trans. F. Bradley, T. J. Trenn from the German edition of 1935. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1979 (рус. пер. см.: Флек Л. Возникновение и развитие научного факта. М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 1999); Douglas М. Т. How institutions think. Syracuse, NY: Syracuse University Press, 1986; Bogdan R. Minding minds: Evolving a reflexive mind in interpreting others. Cambridge, MA: MIT Press, 2000; Hodgson G. M. Economics and institutions: A manifesto for a modern institutional economics. Cambridge: Polity, 1988; Mead G. H. Mind, self and society: From the standpoint of a social behaviorist. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1934.
9. Field A. J. On the explanation of rules using rational choice models // Journal of Economic Issues. 1979. Vol. 13, No 1. P. 49-72.
10. Lukes S. Individualism. Oxford: Blackwell, 1973. P. 121-122.
11. Aoki M. Toward a comparative institutional analysis. Cambridge, MA: MIT Press, 2001.
12. Marx К., Engels F. Collected Works // Marx and Engels: 1845-1847. L.: Lawrence & Wishart, 1976. Vol. 5. P. 59 (рус. пер. см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 3. С. 46).
13. Marx К. Capital / Trans. В. Fowkes from the 4th German edition of 1890. Harmondsworth: Pelican, 1976. Vol. 1; Marx K. Capital / Trans. D. Fernbach from the German edition of 1894. Harmondsworth: Pelican, 1981. Vol. 3. P. 1019-1020 (рус. пер. см.: Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. Т. 25, ч. II. С. 452).
14. Durkheim E. The rules of sociological method / Trans. W. D. Halls from the French edition of 1901 with an introduction by Steven Lukes. L.: Macmillan, 1982. P. 171 (рус. пер. см.: Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод, предназначение. М.: Канон, 1995).
15. Durkheim E. Op. cit. P. 129.
16. Parsons Т. The structure of social action. N.Y.: McGraw-Hill, 1937 (рус. пер. см.: Парсонc Т. О структуре социального действия. М.: Академический проект, 2000).
17. Robbins L. An essay on the nature and significance of economic science. lst ed. London: Macmillan, 1932.
18. Hodgson G. M. How economics forgot history: The problem of historical specificity in social science. L.: Routledge, 2001; Lewin S. B. Economics and psychology: Lessons for our own day from the early twentieth century // Journal of Economic Literature. 1996. Vol. 34, No 3. P. 1293-1323.
19. Giddens A. Profiles and critiques in social theory. Basingstokc: Macmillan, 1982. P. 35.
20. Giddens A. The constitution of society: Outline of the theory of structuration. Cambridge: Polity, 1984. P. 169.
21. Craib I. Anthony Giddens. L.: Routledge, 1992. Схожие положения выдвигались американским социологом Ч. Кули, идеи которого повлияли на американских инстстуционалистов. Подробнее см.: Hodgson G. The evolution of institutional economics.
22. Подробнее см.: Ward L. F. Pure sociology: A treatise on the origin and spontaneous development of society. N.Y.: Macmillun, 1903; Bunge M. A. Method, model and matter. Dordrecht: Reidel, 1973; Bhaskar R. A realist theory of science. Leeds: Leeds Books, 1975; Sellars R. W. The principles and problems of philosophy. N.Y.: Macmillan, 1926.
23. Это понятие было развито философом Льюисом (Lewes G. H. Problems of life and mind. Firstseries: The foundations of a creed. Vol. 2. London: Trubner, 1875), психологом Морганом (Morgan С. L. Emergent evolution. London: Williams & Norgate, 1923) и некоторыми другими. Историю этой идеи можно найти у Блитц (1992), а текущее доказательство - у Хамфриса (Humphreys P. How properties emerge // Philosophyof Science. 1997. Vol. 64, No 1. P. 1-17). Уорд (Ward L. F. Op. cit.) и другие использовали термин "творческий синтез", а не "эмерджентные свойства". Дальнейший анализ см. в работе: Hodgson G. The evolution of institutional economics.
24. Giddens A. The constitution of society: Outline of the theory of structuration. P. 17. Эта формулировка повторена и в другом месте: "Структура существует только как след в памяти, органический базис человеческой рациональности, проявляющийся в действии" (Ibid. P. 377). См. также: Giddens A. A reply to my critics // Social theory of modern societies: Anthony Giddcns and his critics / D. Held, J. B. Thompson (cds.). Cambridge: Cambridge University Press, 1989. P. 249-301.
25. P. Килмиистср и Я. Крэйб отмечают, что "структура" в теории Гиддсиса находится "в голове" у акторов (см.: Craib I. Op. cit.; Kilminster R. Structuration theory as a world-view in Giddens' theory of structuration: A critical appreciation / C. G. A. Bryant, D. Jary (cds.). London: Rout ledge, 1991. P. 74-115.
26. Giddens A. The constitution of society. P. 50.
27. Nelson R. R., Winter S. G. An evolutionary theory of economic change. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1982 (рус. пер. см.: Нельсон Р. Р., Уиyтер С. Дж. Эволюционная теория экономических изменений. М.: Дело, 2002).
28. Giddens A. The constitution of society. P. 228-243. Гидденс описывает эволюцию как такое социальное изменение, в ходе которого последовательно возникают черты, заложенные в обществе определенного типа с момента его возникновения. Эта дарвинистская концепция развития сильно отличается от эволюционных теорий Веблена или Нельсона и Уиитсра, в которых экономическое развитие рассматривается как несовершенный и не целенаправленный процесс конкурентного отбора, происходящего в рамках различных институтов, привычек, обычаев и рутин.
29. Бхаскар пишет: "Люди не создают общество, поскольку оно всегда существует до них и является необходимым условием их деятельности" (Bhaskar R. The possibility of naturalism: A philosophical critique of the contemporary human sciences. 2nd ed. Brighton: Harvester, 1989. P. 36). См. также: Archer M. S. Realist social theory: The morphogenetic approach. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. P. 72.
30. Bhaskar R. The possibility of naturalism. P. 80.
31. Faulkner P. Some problems with the conception of the human subject in critical realism // Cambridge Journal of Economics. 2002. Vol. 26, No 6. P. 739-751.
32. Bhaskar R. A realist theory of science.
33. Hayek F.A. Individualism and economic order. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1948. P. 67 (рус. пер. см.: Хайек Фр. фон. Индивидуализм и экономический порядок. М.: Изограф, 2000).
34. Veblen Т. В. The theory of the leisure class: An economic study in the evolution of institutions. N.Y.: Macmillan, 1899 (рус. пер. см.: Веблен Т. Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984); Kilpinen E. The enormous fly-wheel of society: Pragmatism's habitual conception of action and social theory. Helsinki: University of Helsinki, 2000; Twomey P. Reviving Veblenian economic psychology // Cambridge Journal of Economics. 1998. Vol. 22, No 4. P. 433 - 448; Joas H. The creativity of action. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1996.
35. Dewey J. Human nature and conduct: An introduction to social psychology. 1st cd. N.Y.: Holt, 1922.
36. Kilpinen E. Op. cit.; Ouellette J. A., Wood W. Habit and intention in everyday life: The multiple processes by which past behavior predicts future behavior // Psychological Bulletin. 1998. No 124. P. 54 - 74; Wood W., Quinn J. M., Kashy D. Habits in everyday life: Thought, emotion, and action // Journal of Personality and Social Psychology. 2002. No 83. P. 1281-1297.
37. Damasio A. R. Descartes' error: Emotion, reason, and the human brain. N.Y.: Putnam, 1994.
38. Hodgson G. M. The hidden persuaders: Institutions and individuals in economic theory // Cambridge Journal of Economics. 2003. Vol. 27, No 2. P. 159 - 175 (рус. пер. см.: Ходжсон Дж. М. Скрытые механизмы убеждения: институты и индивиды в экономической теории // Экономический вестник Ростовского государственного университета. 2003. Т. 1, N 4. С. 11-30); Hodgson G. M. The evolution of institutional economics; March J. G., Olsen J. P. Rediscovering institutions: The organizational basis of politics. N.Y.: Free Press, 1989. У термина "нисходящая причинная обусловленность" есть своя история (Campbell D. Т. "Downward causation" in hierarchically organized biological systems // Studies in the philosophy of biology: Reduction and related problems / F. J. Ayala, T. Dobzhansky (eds.). Berkeley, CA: University of California Press, 1974. P. 179-186; Sperry R. W. In defense of mentalism and emergent interaction // Journal of Mind and Behavior. 1991. Vol. 12, No 2. P. 221-246; Emmeche C., Koppe S., Stjernfelt F. Levels, emergence, and three versions of downward causation // Downward causation: Minds, bodicsand matter / P. B. Andersen et al. (cds.). Aarhus: Aarhus University Press, 2000. P. 13-34).
39. Hodgson G. М., Knudsen Т. The complex evolution of a simple traffic convention: The functions and implications of habit // Journal of Economic Behavior and Organization. 2004. Vol. 54, No 1. P. 19-47.
40. Агентное моделирование (agent-based modeling) - разновидность численного симуляционного моделирования сложных систем, предметом которого является взаимодействие отдельных агентов и изучение их влияния на динамику системы - Примеч. ред.
41. Hodgson G. M. The hidden persuaders; Emmeche С., Koppe S., Stjernfelt F. Op. cit. P. 13-34; Sperry R. W. Op. cit. P. 221-246.
42. Sperry R. W. Op. cit. P. 230.
43. Формальные условия такого единства и некоторые дополнения к теории организационного развития рассмотрены в: Hodgson G. M., Knudsen T. The firm as an interactor: Firms asvehieles for habits and routines // Journal of Evolutionary Economics. 2004. Vol. 14, No 3. P. 281-307.
44. Argyris С., Schon D. A. Organizational learning II: Theory, method, and practice. MA: Addison-Wesley, 1996; Levitt В., March J. G. Organizational learning // Annual Review of Sociology. 1988. No 14. P. 319-340.
45. Blitz D. Emergent evolution: Qualitative novelty and the levels of reality. Dordrecht: Kluwer, 1992; Kontopoulos К. М. The logics of social structure. Cambridge: Cambridge University Press, 1993; Hodgson G. M. The evolution of institutional economics; Weissman D. A social ontology. New Haven, CT: Yale University Press, 2000.
46. Aldrich H. E. Organizations evolving. L.: Sage, 1999.