КАКАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ НАМ НУЖНА?

Не зря говорят, что все познается в сравнении. После 12 лет жизни в условиях капитализма нам легче сравнивать с ним советскую систему, а неоклассическую теорию (экономике) - с той марксистской политической экономией, которую мы изучали и преподавали в советский период. Рассмотрение столь широкой и неоднозначной проблематики потребовало бы значительного места, далеко выходящего за пределы журнальной статьи. Поэтому ограничимся здесь ее более узким аспектом - насколько адекватно преподаваемая теперь неоклассическая теория (экономике) отражает и объясняет российскую действительность.

В соответствии с указанной целью вначале коротко охарактеризуем сложившуюся в итоге рыночных реформ экономическую ситуацию в России, затем рассмотрим способность неоклассической экономической теории ответить на проблемы нашего развития. Если она соответствует нашим условиям, то от добра добра не ищут и лучшего не надо. Но если это не так, и экономике в своем нынешнем виде не объясняет нашу ситуацию, то стоит сказать, в каком направлении следует разрабатывать теорию, которая могла бы дать такие ответы. Эту сторону дела затронем в третьей, заключительной части статьи.

В тисках хронического кризиса. Российские рыночные реформы, как все помнят, проводились в обстановке раздуваемых официальной пропагандой повышенных ожиданий. Их инициаторы уверяли, что в отличие от плана рынок - это такой чудодейственный способ ведения хозяйства, переход к которому позволит за короткое время превзойти советский уровень эффективности экономики и народного благосостояния. Надо, мол, только как можно скорее заменить государственную собственность частной. Тогда появится эффективный предприниматель, и рынок невидимой рукой поведет нашу экономику к небывалым высотам. Поэтому, говорили далее, надо спешить. Чем более крутыми и решительными будут преобразования на этом пути, тем скорее якобы достигнем желанной высоты. Отсюда требование "шоковой" терапии, потому что "чем больше шоку, тем больше толку".

Важно при этом подчеркнуть, что авторство этих утверждений отнюдь не принадлежит российским реформаторам. Основная роль в решении того, как и что делать с российской экономикой, принадлежала международным организациям, в частности МВФ и Мировому банку. Они, в свою очередь, руководствовались господствующей на Западе неоклассической экономической теорией, мировоззренческую основу которой составляет теория общего равновесия Л. Вальраса. Согласно последней экономика, функционирующая на основе рыночной саморегуляции, наиболее эффективна и стремится к состоянию полного равновесия. Решающим инструментом действия механизма такой системы, по Л.Вальрасу, являются цены на товары и услуги, свободно определяемые соотношением спроса и предложения. Роль рынка Вальрас рассматривал по аналогии с аукционистом, который собирает заявки продавцов и покупателей до начала производства и определяет равновесные цены. В результате экономика достигает полного равновесия.

В последующем эти идеи получили дальнейшее развитие в трудах множества других экономистов и легли в основу господствующей ныне в мире неоклассической концепции, охватывающей широчайший круг экономических проблем. В частности, движение цен было увязано с количеством денег в обращении ("денежное правило Фридмана"), согласно которому рост денежной массы не должен превышать темпы роста национального продукта. Только в этом случае, утверждают монетаристы, экономика будет иметь необходимую предпосылку устойчивого роста. Ее можно обеспечить, утверждают они, путем ограничения увеличения денежной массы этими пределами.

С позиции неоклассического подхода плановое хозяйство уничижительно характеризовалось как "административно-командное" и "распределительное", а система частного предпринимательства - как созидательная, в которой продукт заслуженно достается породившему его фактору производства. Согласно этой трактовке прибыль представляет собой нечто другое (не больше и не меньше как предельный продукт капитала), а заработная плата (также не больше и не меньше) - предельный продукт труда. Переход к такой системе в российских условиях, утверждали инициаторы реформ, обеспечит небывалый рост экономики, поскольку плоды созидания достанутся именно тем, кто действительно "умеет хорошо работать". Тем самым населению прививалось убеждение, что в новой экономической системе всякая несправедливость в распределении (не говоря о воровстве и коррупции) будет исключена объективным механизмом рыночной конкуренции.

Эти идеи и рекомендации, подкрепленные авторитетом МВФ, Международного банка и других международных организаций, были положены в основу российских рыночных реформ. По согласованию с ельцинским руководством страны из этих организаций в Россию для руководства рыночными преобразованиями прибывали легионы так называемых экспертов, некоторые из которых, как потом оказалось, были больше озабочены собственным обогащением, чем нашим благополучием. (Теперь против них в США заведены уголовные дела за многомиллионные хищения российской собственности.) Они-то при содействии отечественных пособников и осуществили ту шоковую терапию, плоды которой мы теперь пожинаем.

Правда, их не все оценивают одинаково. Те немногие, к чьей выгоде проводились преобразования, поют реформаторам славу. Но как себя чувствуют четыре пятых населения, ставшие их жертвой? На мой взгляд, именно с точки зрения их интересов и положения надо подходить к оценке российских реформ. Со времени их начала прошло 12 лет, и этот срок является достаточным, чтобы сравнить тогдашние обещания с реальными итогами, которые имеем сегодня.

Реформы привели к результатам, противоположным ожидавшимся. Предсказания западных советников-неоклассиков и их российских последователей, что после краткосрочного кризиса шоковой терапии начнется стремительный экономический рост, потерпели полное фиаско. Вместо этого Россия и другие страны СНГ оказались в тисках самого глубокого и длительного кризиса за всю свою историю. Коротко отметим его основные черты:

десятилетний спад производства, самый глубокий за всю историю индустриальных стран в мирное время (разрыв между нами и западными странами по ВВП на душу населения увеличился с исходных 2 до 4-5 раз);

беспрецедентное устаревание производственного аппарата, сопровождающееся технологической деградацией экономики (средний возраст оборудования возрос с исходных 8-10 лет до 20 и более лет);

резкое усиление социального неравенства (по сведениям журнала "Форбс", 100 граждан России в течение последних десяти лет прибрали к рукам четверть национального богатства страны, тогда как 30 млн. россиян оказались ниже черты бедности. За время реформ коэффициент смертности возрос с 8-9 до 14-15 на тысячу человек. Это значит, что преждевременная смерть уносит ежегодно 600-800 тыс. жизней.);

структурная деформация экономики с гипертрофией топливно-сырьевого комплекса в ущерб обрабатывающей промышленности и высоким технологиям.

Столь кричащие кризисные явления не могли не поставить под сомнение научную состоятельность той теории, на основе которой проводились вызвавшие их преобразования. Если она хороша, то почему столь печальны последствия ее применения? Если неограниченная свобода рыночных отношений и ценообразования (либерализация цен), замена государственной собственности частной (приватизация), свободное движение капиталов внутри страны и на международной арене (либерализация внешнеэкономической деятельности) так полезны, как расписывала неоклассика, то откуда и как могли возникнуть отмеченные выше последствия реформ?

Однако, как ни печальна наша ситуация, в ней есть по крайней мере одна позитивная сторона. Мы можем сравнить нынешний период рыночного развития с прошлым периодом планового развития. Эта уникальная возможность имеет исключительную научную ценность.

Никогда ранее капитализм не создавался по заранее составленным чертежам. Он всегда возникал естественно-историческим путем, что использовалось либеральной теорией для доказательства соответствия этого общественного строя разуму и человеческой природе. Так, по крайней мере, объяснялся факт достижения золотым миллиардом высот технического и экономического прогресса. Приняв западные рыночные ценности, уверяли нас, Россия также быстро поднимется на тот же уровень процветания. Под влиянием этой иллюзии российский правящий класс принял разработанные международными организациями чертежи строительства капитализма. Теперь приходится иметь дело с тем, что из этого получилось/1. Мы же остановимся на смысле перевода российской экономики на рельсы рыночного развития.

Ведущие ныне страны раньше других вступили на этот путь, либо в свое время заняли, либо в последующем отвоевали ключевые рубежи на мировом рынке и закрепили за собой передовые позиции и в области научно-технического прогресса. России также было обещано место на этом Олимпе. Однако теперь обнаружилось, что он уже занят так плотно, а подходы к вершине так надежно оберегаются, что путем свободной конкуренции к заветной высоте невозможно даже приблизиться. Нам остается только разместиться у подножия и довольствоваться ролью обслуживающего сектора экономики развитых стран. Оказалось, что никакого другого смысла рыночных реформ и не было. Либерализация и приватизация были предназначены для превращения России в сырьевой придаток развитых стран.

Что это действительно так, подтверждается множеством фактов. Так, мировые рынки оказались закрытыми для экспорта российских изделий. Зато наши границы открыты для ввоза множества товаров, многие из которых с успехом можем производить сами, что и делали в недалеком прошлом. Иностранный капитал охотно скупает наши компании добывающей промышленности, но ничего или почти ничего не вкладывает, например, в российское машиностроение как ключевую отрасль технической модернизации экономики. Не нужно это и отечественному капиталу, который вполне довольствуется своей компрадорской ролью, считая, что стране не требуется развитие науки и образования. В результате еще недавно развивавшиеся наукоемкие производства пришли в полный упадок. Приведем и такой характерный пример. В течение каждой советской пятилетки в строй вводились 1, 5-2 тыс. крупных промышленных предприятий, которые и ныне составляют гордость и славу отечественной индустрии. За период, равный двум пятилеткам, российские олигархи, присвоившие неисчислимые народные богатства, не построили ни одного крупного предприятия, аналогичного великим стройкам советских пятилеток. Зато перевели за рубеж и припрятали многомиллиардные средства, поставленные на службу западному капиталу. И это в то время, когда снижение производства привело к уменьшению рабочих мест и росту безработицы, а износ и старение оборудования сопровождается ростом несчастных случаев и катастроф. Имеется множество других примеров и данных, свидетельствующих о паразитическом образе жизни, безразличии класса собственников к судьбе страны и народа и его полной неспособности модернизировать производство.

Такова, на наш взгляд, объективная реальность, в свете которой следует оценивать принятую модель экономики. Если в рамках планового хозяйства хотя и медленно, но мы все-таки приближались к уровню развитых стран, то в рамках модели рынка мы превратились в страну периферийного капитализма, отличающегося особым, а именно подчиненным типом воспроизводства.

Наше нынешнее положение подтверждает то правило мировой экономики, что отстающие страны включены в нее в качестве обслуживающего сектора развитых стран. Для периферийного капитализма характерна такая однобокость структуры хозяйства, в которой преобладают сырьевые производства или отрасли с большой долей малоквалифицированного ручного труда. В то же время, отсутствуют или крайне слабо развиты отрасли обрабатывающей промышленности с наукоемкой технологией, отличающиеся высокой долей добавленной стоимости. Этим предопределяется и структура их экспорта и импорта. В первом преобладает продукция сырьевых отраслей (нефть, газ, древесина, хлопок, каучук и другие природные ресурсы), а во втором - изделия высокой технологии или дорогостоящие услуги.

Таким образом, зависимость отстающих стран от развитых закрепляется по линии как экспорта, так и импорта. Этому способствует устойчивый диспаритет цен. Ведь известно, что рост стоимости изделий высокой технологии намного опережает их рост на сырье и природные ресурсы. В результате развитые страны все больше обогащаются, а отстающие все больше беднеют. Условия предоставления международных кредитов, как и вся система Вашингтонского консенсуса, лишь сохраняют и усугубляют эту ситуацию. Казалось бы, что ввиду колоссально возросшего внешнего долга отстающих стран международные организации должны быть заинтересованы в повышении их платежеспособности и должны требовать от них принятия мер в направлении роста их конкурентоспособности. Ничего подобного! Об этом не бывает речи почти никогда, и понятно почему. В таком случае встанет вопрос о развитии в отстающих странах отраслей высоких технологий, повышении их образовательного и научно-технического уровня и осуществлении других мер по повышению конкурентоспособности этих стран на мировом рынке. Между тем условия Вашингтонского консенсуса требуют от них другого - либерализации экономики, чтобы их границы были открыты для иностранных товаров и капиталов. Меры по защите национальных интересов в ущерб транснациональным корпорациям, по Вашингтонскому консенсусу, считаются нарушением "правил хорошего поведения", под которым понимается неограниченный доступ транснационального капитала к эксплуатации ресурсов отстающих стран. Рыночная экономика этих стран подчинена не развитию национального хозяйства, а обогащению транснациональных корпораций. Так был создан и поддерживается порочный круг бедности, из которого отстающие страны не могут теперь вырваться и вынуждены постоянно воспроизводить свое отставание. Именно этот капкан приготовлен для нас, если и дальше будем следовать принятому курсу.

Известный закон Харрода-Домара гласит: темп экономического роста прямо пропорционален объему инвестиций и обратно пропорционален капиталоемкости продукции.

Это значит, что каждый процент роста имеет свою инвестиционную цену, которую по доступным данным Госкомстата определить трудно. Возможно, что такое сопоставление затруднено постоянными переоценками основных фондов и инфляционной неразберихой в оценке текущего объема продукции. Тем не менее рост в полтора раза не иголка в стоге сена, которая может легко затеряться. Если мы имеем дело не с очередной потемкинской деревней, а с объективной реальностью, то такой отнюдь неплохой рост непременно должен был сказаться на других экономических показателях. Но как раз этого-то и не видно.

В самом деле реальный рост экономики не может не иметь по крайней мере три обязательных следствия. Если объем ВВП увеличился с отмеченными темпами, то отставание от развитых стран в расчете на душу населения должно было сократиться. На самом деле существенного сдвига в этой области не произошло. Если, например, увеличилось производство капитальных товаров, то должно было произойти обновление технической базы производства. В действительности износ оборудования в отмеченные годы только усилился, что подтверждается ухудшением его возрастной структуры. Если, например, увеличилось производство потребительских товаров и услуг, то должно было повыситься благосостояние населения, чего тоже не видно. Возросшая за годы реформ смертность населения остается на высоком уровне, а продолжительность жизни - на низком. Если же рост сводится к тому, что богатые становятся богаче, а основная часть населения беднеет и вымирает, то можно ли это называть ростом?

В условиях глобализации непродуманная открытость России для мирового рынка оказывает отрицательное влияние на ее экономическое развитие. Оно стало определяться диспаритетом (неравенством) цен, бегством отечественного капитала за рубеж, "утечкой мозгов", порождающим нестабильность спекулятивным финансовым капиталом и т. д. Это привело к развалу обрабатывающей промышленности, определяющей научно-технический прогресс. В результате ваучерной приватизации крупная собственность в стране была захвачена криминально-мафиозным капиталом. Он ориентирован на увеличение своего богатства не в результате капитализации прибыли, а за счет максимального извлечения краткосрочного дохода на основе контроля над финансовыми потоками и внеэкономического принуждения.

В результате на одном полюсе видим кучку олигархов, захвативших принадлежавшие народу несметные богатства страны, а на другом - обнищание, одичание и вымирание тех, чьим трудом эти богатства созданы. Москва превзошла Нью-Йорк по числу долларовых миллиардеров, вывозящих награбленные капиталы за рубеж, а тем временем национальная культура, образование и наука пришли в полный упадок из-за нехватки средств. Разбогатевшие олигархи справляют пир, а доведенные до нужды и страданий люди вымирают сотнями тысяч.

Эти внешние и внутренние факторы подорвали инвестиционный процесс и тем самым лишили экономику основы устойчивого экономического роста.

По всему видно, что источником того, что правительство называет ростом, является не увеличение инвестиций, технический прогресс и модернизация производства, а конъюнктурный рост мировых цен на нефть и другие сырьевые товары, а также возрастание степени эксплуатации труда. Эти источники могут иметь лишь кратковременный эффект и скрывают факт продолжающегося сползания страны на положение сырьевого придатка развитых промышленных государств. Если мировые цены на нефть упадут, то экономика рухнет, и никакие резервы Центробанка и стабилизационный фонд не спасут.

Капиталы тем временем продолжают утекать за рубеж. Подобная тенденция развития, когда необходимые для технического перевооружения отрасли свертываются, а сырьевые становятся основным источником валютных поступлений, как отмечалось, придает экономике страны ярко выраженный колониально-периферийный характер.

Подведя итог выше приведенным рассуждениям о более чем десятилетнем развитии России по неоклассической (монетаристской) модели рынка можно, сказать, что эта модель оказалась годной для экспроприации народной собственности криминальным капиталом, баснословного обогащения его представителей, но никак не для модернизации страны и ее выдвижения в разряд развитых государств. Более соответствующей нашим условиям представляется планово-рыночная модель экономики, позволяющая выдвинуть на авансцену новые социальные силы, способные модернизировать страну.

Экономикс: наука или идеология? В свете отмеченной ситуации и нерадостной перспективы встает вопрос о том, насколько научна та неоклассическая теория (экономике), которая принята ныне к преподаванию и на основе которой проводились российские рыночные преобразования. Если марксистская экономическая теория была идейным заблуждением, а плановое ведение хозяйства дурной практикой, как теперь часто говорят, то каким же образом не только в военном, но и в экономическом отношении мы могли быть второй сверхдержавой мира? Если же принятая теперь неоклассическая экономике является наилучшей теоретической основой более эффективной экономики, то откуда множество наших социально-экономических бед, происходящий откат на положение отсталой, периферийной страны?

На этот коренной вопрос нашей жизни, как и на множество вытекающих оттуда других вопросов, необходимо найти научно обоснованные ответы. Но в неоклассической теории мы их не находим. За свою неспособность отвечать на проблемы современного экономического развития экономике подвергается фундаментальной критике на Западе. К сожалению, эта критика до нас не доходит и во внимание не принимается.

Между тем она представляет первостепенный интерес. В свое время знаменитый Т. Веблен (1857-1929) опубликовал работу под названием "Почему экономике не эволюционная наука? " Этот же вопрос поставил и известный американский экономист А. Эйхнер (1937 -1986): "Неоклассическая теория, против которой столь резко возражал Веблен, продолжает господствовать. С тех пор она была дополнена кейнсианской макроэкономикой (весьма отличной от собственных воззрений Кейнса), и вытекающей из такого соединения "неоклассический синтез" значительно усовершенствован переводом на язык математики, предпринятым Хиксом и Самуэльсоном. Однако Веблену и сегодня не составило бы большого труда обнажить подлинную суть этой теории. По большому счету, это все та же теоретическая конструкция, которая господствовала в его время, хотя и несколько приглаженная"/2.

Теорию, о которой писали Веблен и Эйхнер, Маркс в свое время называл "вульгарной", объясняя причину ее ненаучности апологетическим характером. В самом деле система понятий, предопределенной целью которой является оправдание социальных и экономических позиций господствующего класса, не может быть научной по определению. Именно этим грешит современное экономическое образование в мире и в России. По этому поводу А. Эйхнер пишет: "Экономикс как самостоятельная дисциплина включает в качестве главного содержания концепцию - ту самую неоклассическую ортодоксию, раскритикованную Вебленом, - которая не находит подтверждения в реальности. Действительно, данная теория - не более чем надуманный набор утверждений, основанных на метафизических и, следовательно, ненаучных аксиомах.

Не удивительно, что государственная политика, следуя подобной теории, просто обречена на неудачу"/3.

Современная российская действительность явилась наиболее убедительным подтверждением верности этого постулата.

Тем не менее в целях полной объективности хотел бы отделить апологетическую аксиоматику неоклассики от используемых этой школой методов конкретного анализа, выполняющих служебную функцию. Один из известных западных методологов Имре Лакотош разграничивает две стороны научной теории, одну из которых он называет мировоззренческим ядром (core assumptions), а другую - защитным поясом (protective belts). Под первым он понимает ее аксиоматику, ее исходные постулаты, а под вторым - математический и графический аппарат анализа конкретных ситуаций. Последний - аппарат анализа - представляет несомненную ценность, но зачастую он концептуально слабо связан с первым. Этим аппаратом могут пользоваться и представители других направлений в науке. Концептуальную суть неоклассики составляет ее аксиоматика, лежащая в основе этой теории. Именно она и подвергается критике/4.

Российская ситуация дала новый обильный материал для этого. Остановимся кратко на том, насколько неоклассические постулаты отвечают вернее не отвечают на вопросы российского экономического развития:

если верно, что рыночная экономика по природе своей (имманентно) стремится к равновесию, то почему у нас сложился такой диспаритет цен, когда чистый доход перераспределяется в пользу сырьевого экспортно-ориентированного сектора, а жизненно необходимые для технического прогресса отрасли обрабатывающей промышленности пришли в полный упадок?

если верна теория предельной производительности и источником прибыли является продуктивность капитала, то откуда бешеный рост доходов крупных собственников при технической деградации российской экономики?

если верно, что условием полной занятости является так называемая гибкость заработной платы (т. е. зависимость, согласно которой падение занятости сопровождается повышением заработной платы), то почему у нас так выросла безработица при одновременном снижении оплаты труда?

если верно, что экономический рост зависит от жесткости денежной политики, а сжатие денежной массы является стимулом этого роста, то почему все это, наоборот, обернулось у нас невиданным спадом производства?

если верно, что снижение процентной ставки (ставки рефинансирования) ведет к росту объема инвестиций, то почему ничего подобного у нас не произошло? Почему капиталы утекают туда, где процентная ставка низка, а не остаются тем, где она высока?

если верно, что приватизация и рынок непременно выдвигают эффективного собственника, то почему на их месте у нас оказались мошенники и грабители, некоторые из которых в тюрьмах, а другие в бегах?

Список подобных вопросов, на которые неоклассическая теория не может дать вразумительного ответа, можно продолжить. Но и приведенных вопросов достаточно, чтобы усомниться в научном характере так безоговорочно принятой нами экономической теории - экономике, которой мы теперь обучаем нашу молодежь. На поверку оказывается, что, несмотря на свою математическую и графическую элегантность, эта теория носит не столько научный, сколько идеологический характер. Положенная в основу наших рыночных реформ, она больше всего явилась идеологическим оправданием грабежа и господства одних над другими. Если это не так, то почему не оправдались те прогнозы и обещания, о которых говорилось выше?

На наш взгляд, именно потому, что господствующая ныне в качестве мэйнстрима неоклассическая теория, в соответствии с которой проводились российские рыночные реформы, является не столько научной теорий, сколько классовой идеологией господства одних над другими. Она связывает кризисы не с внутренней природой капитализма, а с воздействием внешних и случайных сил. Очевидно, что тяжесть положения российской экономики не объяснима с этих позиций. Поэтому естественно, что разрушительные итоги реформ породили сомнения в научной состоятельности неоклассической ортодоксии.

Если обещанные цели не только не достигнуты, а теперь ясно, что в рамках принятой модели развития они вообще не достижимы, то возникает другой вопрос: почему мы должны отказываться от того, что в наших условиях так или иначе себя оправдывало, и принимать то, что никак себя не оправдывает? В нашем собственном наследии мы находим немало такого, что с большой пользой сегодня может быть использовано, правда, не столько для частной наживы, сколько для общего блага. Для обсуждения того, от какого наследства, на мой взгляд, не следует отказываться, важно подумать по крайней мере над такими вопросами:

почему мы должны отказываться от идеи планомерности и пропорциональности, если рыночная саморегуляция породила колоссальные макроэкономические диспропорции?

почему должны отбросить учение о соответствии цены общественно-необходимым условиям производства, если свободное ценообразование привело к губительному для экономики диспаритету цен?

почему должны отказаться от общественного контроля над капиталом, если бесконтрольность породила обескровливание экономики, массовую утечку капиталов за рубеж, невиданную безработицу, нищету и преступность?

почему должны игнорировать эндогенную природу денег, вытекающую из теории стоимости Маркса, если на основе экзогенных представлений монетаризма нас "шарахнуло" вначале от невиданной инфляции к неслыханному бартеру, а теперь "стабильность" хронической инфляции объявляется неким достижением?

почему отказываемся ставить вопрос об источниках и качестве экономического роста, если рыночное оживление, принимаемое за экономический рост, достигается за счет повышения мировых цен на нефть, технического регресса и деградации человеческого капитала?

Едва ли кто решится сказать, что эти вопросы лишены смысла. Очень многие, наверное, согласятся, что именно они имеют первостепенное значение для российской экономики. Но почему бы не восстановить тогда эти и многие другие полезные идеи, от которых мы так поспешно и необдуманно отказались в угаре рыночного фундаментализма?

Не предлагаю ли тем самым восстановить старую советскую политическую экономию? Никак нет. К сожалению, она не в меньшей степени страдала пороком преобладания идеологического компонента над научным. Если неоклассическая теория является выражением интересов и самосознания буржуазии, то советская политическая экономия была выражением самосознания бюрократии. Отсюда ее полная сосредоточенность на догматической трактовке марксовых положений и игнорирование лучших достижений современной западной экономической мысли.

Маркс, конечно, и сейчас остается непревзойденным во многих отношениях, но это не значит, что нужно им ограничиваться. В свое время мы проглядели многие достижения экономической мысли XX в., потому что полностью застыли на его плечах. Это относится ко всем и каждому из нас, не исключая и автора этих строк. Между тем современные проблемы нельзя понять без учета достижений XX в.