Абстракция — мать порядка?

Методологическое отступление

Краткая история двух канонов — XIX век

Отметим, что второй канон в истории предшествовал первому. Но к области экономического анализа в шумпетеровском понимании его первоначально отнести нельзя — обычно он не выходил за рамки логики здравого смысла. Речь шла об искусстве управления домашним хозяйством (домоводстве) или царским двором. В дальнейшем (у А. Серры, Ф. Л. Зеккендорфа и других авторов) в нем появляются отдельные аналитические элементы, например концепции возрастающей и убывающей отдачи и др. Но говорить о замкнутой самодостаточной теоретической системе здесь не приходится. Да и задача создать теоретическую систему перед мыслителями доклассической эпохи, конечно, не стояла. Речь шла об основанных на учете многих факторов рекомендациях для государственной экономической политики, направленной на укрепление могущества страны. Трактаты меркантилистов предназначены для одного читателя — благожелательного деспота, короля или князя. (Не случайно на немецком языке политическая экономия долгое время носила название Staatswissenschaft — государственная наука, см.: Шумпетер, 2001. С. 25.) Здесь между двумя канонами следует отметить важное различие. Дело в том, что в рамках первого канона или абстрагировались от государства — анализ касался взаимоотношений индивидов, в том числе живущих в разных странах, — или, значительно позднее, исходили из того, что государство состоит из эгоистически ориентированных индивидов — политиков и чиновников. Единственное серьезное исключение из этого правила — антимонопольная политика у Смита, за которую государство (видимо, опять же в качестве благожелательного деспота) должно отвечать. Тем не менее из своей абстрактной теории классики непосредственно делали конкретные политические выводы, например вывод Рикардо о необходимости отменить «хлебные законы». В этом и состоял так называемый «рикардианский порок» (выражение Шумпетера). Милль поправил рикардпанские позиции методологически: научный анализ экономики невозможен без достаточно радикальных абстракций, но ранее исключенные из рассмотрения факторы надо привлечь, как только мы переходим от теоретических к политическим выводам (Милль, 2007. С. 2011—2012). Правда, это легко сказать и очень трудно сделать.
Напротив, представители второго канона не прячут практическую и политическую направленность своих концепций с самого начала. Во втором каноне речь шла преимущественно о «системах политической экономии» и об «экономической мысли», как их понимает Шумпетер (2001. С. 45 —48)⁵. Поэтому место второго канона, видимо, скорее можно было бы проследить не в истории экономического анализа, а в (так и не написанной) истории экономической политики или экономической мысли.
Первые попытки создать самостоятельную экономическую науку — это не что иное, как зарождение первого канона — предприняли физиократы и далее Смит. Но главная роль, безусловно, принадлежала Рикардо — теория сравнительных преимуществ во внешней торговле действительно основана на сильной абстракции и выходит за пределы житейской мудрости, да и весь аналитический инструментарий Рикардо основан на мысленных экспериментах над весьма упрощенной моделью экономики.
Рикардианская теория — может быть, случайно, как считает Райнерт, но скорее всего не случайно — совпала с приемлемой для наиболее прогрессивной части английского общества политикой свободной торговли. Здесь возникает важный вопрос о влиянии идеологии на экономическую теорию. Преданалитическое видение теоретика безусловно испытывает влияние идеологии. Сами же аналитические инструменты более независимы, подчиняются своей внутренней логике развития, но могут иногда проверяться на идеологическую выдержанность. Наиболее яркий пример здесь — «Капитал» К. Маркса, где в конце I тома из политических соображений делается явно преждевременный вывод о том, что бьет смертный час капиталистического способа производства, — это пример «рикардианского порока». Маркса Райнерт включил в родословную обоих канонов, и понятно почему. С одной стороны, он — признанный критик классической политической экономии, подчеркивавший несостоятельность ее претензий на универсальность. С другой стороны, в экономической теории капитализма Маркс во многом выступил последователем Рикардо, и дошедший до нас в окончательном виде I том «Капитала» дает статическую и абстрактную теорию в традициях Рикардо. Мы знаем, что Маркс задумывал план из шести книг, который должен был вывести анализ на поверхность явлений, в сферу «конкуренции». В выполнимости этого плана существуют очень большие сомнения. Но так или иначе, все оставшееся после его смерти содержание трех томов «Капитала» составляло первую, наиболее абстрактную книгу из этого плана, и здесь Маркс явно представляет первый канон.
Основные оппоненты классической политической экономии, представители исторической школы, исходили из того, что вневременных «железных» объективных закономерностей не существует, а надо опираться на конкретные условия, которые зависят от места и времени и могут быть изменены мудрой политикой повелителя. В этой теории «понимание» (Verstehen) занимало место объяснения (Peukert, 2001. Р. 90). Распространено мнение о том, что историческая школа была нетеоретической или антитеоретической. Это так, но только если мы считаем единственно возможной теорией гипотетико-дедуктивную. Даже у самого известного противника дедуктивизма Г. Шмоллера была теория ценности и цен, основанная на плюралистической мотивации хозяйствующих субъектов и, следовательно, эклектическая с точки зрения гипотетико-дедуктивной науки. Шмоллер придерживался исторического метода не только из принципа, но и потому, что формальные методы, по его мнению, не помогают понять наиболее важные аспекты функционирования рынков (Peukert, 2001. Р. 93).
В рамках исторической школы было высказано много вполне обоснованных возражений по поводу абстрактной, вневременной теории английских классиков, но не было создано цельной теории, которую можно было бы последовательно противопоставить английской классической политэкономии. Ее и не создашь для такой сложной системы с большим количеством факторов, от которых непозволительно абстрагироваться. С этой точки зрения, трудно не согласиться с Марксом, который в рецензии на книгу А. Вагнера назвал такой подход «могилой политической экономии».
Если образцовым представителем первого канона из числа английских классиков был Рикардо, то наиболее характерным представителем второго канона можно считать Ф. Листа. По причине своего сугубого неакадемизма (преподавал он только в молодые годы, а затем занимался в основном политикой и бизнесом), его обычно не относят к представителям исторической школы. Но если мы говорим о втором каноне как о течении, ориентированном на непосредственное практическое применение, то Лист соответствует ему в гораздо большей степени, чем признанные представители исторической школы Б. Гильдебранд или К. Книс. Исследовательский метод Листа — сравнение различных стран и периодов. «Проясняющие аналогии» у него встречаются, но не из области естественных наук, а из повседневной хозяйственной деятельности: имеется в виду знаменитое сравнение зарождающейся промышленности с рассадой, которую следует высаживать в открытый грунт, где она испытает «свободную конкуренцию» со стороны сорняков, только после того, как окрепнет в горшках под присмотром заботливого огородника. Но в отличие от моделей-аналогий, которые являются для первого канона непосредственным предметом, аналогии второго канона остаются аналогиями и не подменяют реального объекта исследования.
Райнерт обращает внимание на важное отличие рикардианской традиции и второго канона: первая есть теория торговли, обмена (каталлактика, если применять термин Хайека). Говоря словами К. Эйрса, эти экономисты «одержимы теорией цены» (Ayres, 1944. P. V). Второй канон уделяет большое внимание производству, технологиям⁶. С отсутствием анализа производства и технического прогресса связан и статический характер классической теории. Это не значит, что в ней не рассматриваются долгосрочные изменения. Достаточно вспомнить закон убывающего плодородия Рикардо и закон тенденции нормы прибыли к понижению Маркса. Но эти законы — тенденции, полученные путем экстраполяции абстрактной модели.
Таким образом, в экономической науке к середине XIX в. сложилось два противостоящих друг другу течения: классическая политическая экономия (преимущественно британская) и историческая школа (преимущественно немецкая). Их корреляция с фритредерством и протекционизмом несомненна. Интересно, что в отличие от Великобритании, где политика свободной торговли была в интересах буржуазии, а протекционизм — земельных собственников, в других странах соотношение было обратным. Как правило, политическое преобладание земельных собственников вело к распространению фритредерства, а представители развивающейся промышленности решительно выступали за протекционизм. Соответственно складывалось и соотношение сил между приверженцами классической и исторической школ. Например, в аграрной в целом Испании преобладали представители классической школы, а в промышленно развитой Каталонии развилась своя историческая школа. Малые страны Северной Европы, связанные с английской экономикой, практиковали свободу торговли и классическую политэкономию. Но в большинстве стран континентальной Европы, а также в США, которые можно было в то время отнести к странам догоняющего развития, очень заметным влиянием пользовалась историческая школа. В отдельных странах свобода торговли и протекционизм сменяли друг друга.
В некотором приближении мы можем считать эти два течения представителями двух упомянутых нами канонов, хотя, как уже было сказано, внутри каждой школы наблюдалось разнообразие.
Как известно, важнейшую роль в развитии экономической науки сыграла маржиналистская революция. В целом она, несомненно, способствовала усилению абстрактности экономической теории, которую мы связываем с первым каноном. Однако реальная картина намного сложнее. Интересно, что авторы первых концепций, которые затем вошли в маржиналистскую теорию, например Дюпюи или И. Тюнен, первоначально исходили из практических потребностей. Однако начиная с Г. Госсена, маржиналистская теория сильно отдалилась от реальной экономики и политики и увлеклась развитием своего теоретического и математического аппарата. Не следует недооценивать значение этого великого достижения: был создан цельный самостоятельный, недоступный пониманию профанов исследовательский аппарат, основанный на системе «предельных» (marginal) величин. Задача его совершенствования была увлекательной, и выход на реальность можно было отложить до тех пор, пока не появится соответствующая статистика, а методы исследования не станут более тонкими. Госсен и Джевонс провозглашали цель: создание дедуктивной экономической науки, построенной по образцу естественных наук. Джевонс даже называл свою теорию «механикой собственного интереса и полезности» (Jevons, 1888. P. XVI—XVII). Предпосылки этой «механики» (речь идет о бентамовской «арифметике счастья»), по утверждению Джевонса, может принять каждый разумный человек (Schlefer, 2012. Р. 75). В действительности это не так — даже среди других маржиналистов первого и второго поколений утилитаристские предпосылки Госсена— Джевонса полностью разделял только Ф. Эджуорт. Еще важнее то, что построенная на них модель совершенной конкуренции рациональных максимизирующих индивидов явно не относилась к сфере обыденного опыта. Теория меновой ценности, с которой революция, собственно, и началась, несомненно основывалась на абстрактных моделях, хотя Джевонс считал, что в будущем она сможет стать эмпирической по мере прогресса статистики. В еще большей степени мы можем это отнести к маржиналистской теории распределения (например, в версии Дж. Б. Кларка). Теория предельной производительности, лежащая в основе взглядов Кларка на производство и распределение дохода, построена на аналогии с теорией предельной полезности, но аналогия эта не очевидна. В теории предельной производительности реализма меньше, чем в теории предельной полезности, поскольку изменчивость производственной функции даже теоретически не может быть такой же, как изменчивость корзины потребительских благ (Schlefer, 2012. Р. 107—111). Абсолютная взаимозаменяемость факторов производства, безусловно, очень сильная абстракция. Другие области экономической теории далеко не сразу были освоены маржиналистским анализом. Но в целом маржиналистская революция, несомненно, ознаменовала собой усиление позиций первого канона.
Какое влияние это оказало на экономическую политику? Казалось бы, следовало ожидать усиления фритредерства в широком масштабе. Однако все получилось совсем не так. Дело в том, что степень абстракции может быть настолько велика, что такие важнейшие экономические институты, как форма собственности или свобода контрактов, легко могут «выпасть» из анализа. Поэтому маржиналистская теория оказалась совместима и с либерализмом, и с социализмом (например, в число основоположников австрийской школы маржинализма входили сторонники свободного предпринимательства К. Менгер и О. Бём-Баверк, а также поборник социализма Ф. Визер). Во время знаменитых дебатов о возможности экономического расчета при социализме просоциалистические аргументы О. Ланге и А. Лернера были сугубо абстрактными, основанными на модели общего равновесия, а антисоциалистические аргументы Л. Мизеса и Хайека были связаны с реальным несовершенством имеющейся у экономических субъектов информации.

Особый интерес для нас представляют редко встречающиеся в истории попытки синтезировать оба канона, взяв от каждого самое ценное. В качестве примеров мы рассмотрим А. Маршалла, Й. Шумпетера и В. Ойкена.
В эпоху, наступившую после маржиналистской революции, наиболее масштабной из попыток такого рода следует признать творчество А. Маршалла. С его именем традиционно связывают термин «неоклассическая экономическая теория». Однако понимать Маршалла только как приверженца и защитника маржиналистской или неоклассической теории было бы недопустимым упрощением. Его целью, очевидно, было создание непосредственно полезной экономической теории. Он пытался добиться баланса теории и практики в экономическом анализе, гармоничного сочетания различных исследовательских парадигм и методов. По мнению Маршалла, экономическая наука вовсе не кончалась теоретическими выкладками с математическими иллюстрациями — ее основная часть должна была лежать гораздо ближе к поверхности явлений. Если говорить о терминологии, то Маршалл предпочитал говорить об «экономическом анализе», в котором «экономическая теория» или «чистая теория» является лишь одним из элементов. Показательна здесь полемика лидера кембриджской школы Маршалла с экономистами из Лондонской школы экономики. В письме Э. Кэннану он спорит с тем, что экономическая теория якобы дает «ощущение пропорций» (Whitaker, 1996. Vol. П. Р. 397). Напротив, утверждает Маршалл, она искажает это ощущение, поскольку подчеркивает элементы, которые легче поддаются аналитическим методам, а значит, придает неверные удельные веса различным экономическим силам. Подлинное ощущение пропорций, по мнению Маршалла, дают лишь широкие исторические знания (Whitaker, 1996. Vol. III. P. 13). Любопытно, что здесь Маршалл противопоставляет экономистов-теоретиков, которые, не выходя за пределы своей узкой области, склонны искажать реальные пропорции, бизнесменам-практикам, вынужденным сосредоточить свои умственные усилия на самых важных аспектах стоящих перед ними проблем. Экономист, по словам Маршалла, начинает со смелых и жестких определений, которые вызывают у читателя ложное ощущение безопасности. Что же касается нечеткого, с различными оттенками смысла словоупотребления, свойственного обыденной речи деловых людей, то она всегда «скрывает реальную сложность». Использованный Маршаллом метод частичного равновесия, менее абстрактный, чем вальрасовская система общего равновесия, позволял ему ставить разнообразные практические проблемы, касающиеся отдельных частей экономической системы, и предлагать их решение. Будучи сильным математиком и прекрасно понимая теоретические преимущества системы общего равновесия, Маршалл сознательно наступал на горло собственной песне, считая, что он не вправе заниматься более сложной и интересной теорией в то время, как своего решения ждут практические проблемы.
Судя по работам Маршалла и его немногочисленным и неохотным высказываниям на методологические темы, он видел свою методологическую позицию между английскими дедуктивистами (Дж. Керне, Г. Сиджуик, Дж. Н. Кейнс) и представителями новой исторической школы (Шмоллер, У. Эшли). Он считал противопоставление индукции и дедукции ложным, поскольку экономист должен владеть более мощным аналитическим аппаратом и хорошо знать факты и исторический контекст. «Индукция, дополненная анализом и дедукцией», — так выглядела, по Маршаллу, формула экономического исследования (Маршалл, 1993. Т. 3. С. 225). Чистая дедуктивная теория нужна экономисту для того, чтобы выделить различные последствия сложных явлений. Но «функция анализа и дедукции в экономической науке состоит не в создании нескольких длинных цепей логических рассуждений, а в правильном создании многих коротких цепочек и отдельных соединительных звеньев» (Маршалл, 1993. Т. 3. С. 212).
Напомним, что Маршалл считал вышедшие в 1890 г. «Принципы» первым, наиболее абстрактным томом большого исследования. Позднее на максимально приближенном к реальности уровне была написана работа «Промышленность и торговля». Однако и между различными частями («книгами») «Принципов» существует большое различие в степени абстрагирования. Например, Книга V, посвященная модели (частичного) равновесия, написана на более абстрактном уровне, чем Книга IV, где вопросы экономики промышленности и тенденции убывающей и возрастающей отдачи изложены на уровне, приближенном к реальности. Есть у Маршалла и аналогия из растительного мира, как у Листа: сопоставление жизненного цикла фирм и деревьев в лесу. Что касается политических рекомендаций Маршалла, то они вытекают как из более теоретических абстрактных глав (например, налогообложение отраслей с убывающей отдачей и субсидирование отраслей с возрастающей отдачей), так и из более описательных и конкретных (поддержка малого бизнеса). В целом они направлены на достаточно ощутимое государственное регулирование, хотя и далекое от социалистических мер. Теорию государственного регулирования, построенную на идеях Маршалла, разработал его ученик А. Пигу.
Мы уделили столько внимания Маршаллу, поскольку, на наш взгляд, именно он сделал наиболее основательную попытку не просто навести мосты между двумя канонами экономической науки, но и интегрировать их на благо общества. В каком-то смысле противоположностью Маршалла можно считать И. Шумпетера. Если Маршалл исходил из того, что «природа не делает скачков», то Шумпетер построил свою теорию экономического развития именно на «скачках», резких изменениях траектории движения экономики. Глубоко чуждым Шумпетеру было и стремление Маршалла и других английских экономистов сделать свою теорию непосредственно полезной для общества — Шумпетер был искушенным методологом и хорошо знал все подводные камни, лежащие на этом пути. Можно вспомнить и о том, что величайшим экономистом всех времен Шумпетер называл Вальраса, который отстаивал подход, противоположный маршаллианскому. И все же именно Шумпетера вполне обоснованно относят к основоположникам эволюционной теории, противостоящей неоклассике. Его теория экономического развития это недвусмысленно доказывает. Абстрактная и статическая система Вальраса была хороша лишь в качестве точки отсчета для динамической и на порядок более конкретной концепции Шумпетера, в которой нашлось место не только для жизненного цикла предприятия, но даже для психологических черт типичного предпринимателя (здесь можно отметить сходство с Маршаллом). В книге «Теория экономического развития» Шумпетер пытался удержаться в границах экономической теории, но теория в последующие десятилетия настолько быстро формализовалась и математизировалась, что шумпетерианство, как и маршаллианство, осталось на обочине мейнстрима, зато с успехом использовалось в бизнес-образовании, где второй канон всегда сохранял прочные позиции. После непродолжительного и неудачного опыта практической деятельности на государственных постах (советник Комиссии по социализации при социалистическом правительстве Германии и министр финансов в социалистическом правительстве Австрии) Шумпетер избегал практических рекомендаций, но в своих теоретических трудах рисовал перспективы неизбежного, хотя и малоприятного продвижения к социализму. Если в большинстве стран, начиная с 1890 —1900-х годов, утвердилось господство маржиналистской теории, то в Германии до 1945 г. прочно удерживала позиции историческая школа. Этот период, а также 1920-е годы в США, когда лидирующую роль играл институ-ционализм, можно считать редкими исключениями, когда второй канон господствовал в экономической мысли какой-либо страны за последние два столетия. Поэтому они представляют для нас особый интерес. Если в области практической политики эти периоды отмечены немалыми успехами (достаточно назвать социальную политику Бисмарка и Новый курс Рузвельта, авторами которого были институционалисты), то в области теории прогресс не был заметен.
Стоит также обратить внимание на то, что практические рекомендации второго канона воплощались в жизнь в условиях скорее авторитарных политических режимов. По крайней мере для В. Ойкена, который еще до Второй мировой войны начал задумываться о том, как преобразовать Германию после свержения гитлеровского режима, задачи восстановления свободной, основанной на конкуренции рыночной экономики и возрождения экономической теории как таковой, которая в нацистской Германии была вне закона, воспринимались как неразрывно связанные. Ойкен написал две большие книги, первая из которых («Основы национальной экономии») была методологической, а вторая («Основные принципы экономической политики») прикладной. Промежуточного звена в виде теории как таковой здесь не было. Зато была попытка методологически связать воедино описательную конкретную экономическую историю и формальную абстрактную экономическую теорию. Теория, в терминах Ойкена, занимается «хозяйственным процессом», движимым рациональной логикой «экономического человека» и представляющим собой распределение производственных ресурсов между способами применения, распределение имеющихся благ между потребляемой и накопляемой частями и пр. Это действительно инвариант, существовавший во все времена и доступный анализу с помощью категорий формальной экономической теории. Но вопрос о том, какой раздел теории следует применить, можно решить, лишь когда мы с помощью конкретно-исторического описания выясним, к какой из форм рынка относится анализируемый случай. Этот вопрос уже имеет отношение к «хозяйственному порядку», согласно которому строятся планы и принимаются решения в данном историческом случае. Здесь абстрактная теория не может нам помочь. Государственная политика, согласно Ойкену, должна устанавливать и совершенствовать хозяйственные порядки и не вмешиваться в хозяйственный процесс. В итоге принципы политики у Ойкена не связаны с экономической теорией, но вытекают из видения существующего и желательного хозяйственных порядков (основные черты последнего — свобода и конкуренция). Его взгляды на экономическую политику, на которые во многом опиралась экономическая политика Л. Эрхарда, можно назвать либеральными (особенно в немецком контексте). По крайней мере, в лозунге «социального рыночного хозяйства» слово «рыночный» было важнее слова «социальный» (Гутник, 2002. С. 76).
В заключение этого раздела мы можем сделать вывод, что попытки найти баланс между двумя канонами сочетались с различными — далекими от экстремистских — предпочтениями в области экономической политики.

История двух канонов — XX век

Очевидно, что дальнейшее развитие неоклассического мейнстрима, начиная с 1930-х годов, после некоторых колебаний пошло не по предначертанному Маршаллом пути. С одной стороны, предпринимались попытки продолжить движение экономической теории в сторону большей реалистичности и применимости в политике. Такого рода попытки наблюдались как в микроэкономике (теория фирмы Коуза), так и в макроэкономике (теория Кейнса). Коуз настаивал, что «реализм предпосылок заставляет нас исследовать тот мир, который существует, а не воображаемый» (Coase, 1994. Р. 18). Он считал предпосылку максимизации полезности излишней и вводящей в заблуждение и подчеркивал, что «правильная степень абстракции зависит от анализируемой проблемы». Анализ, с его точки зрения, не должен опираться на заведомо фиктивные концепции. Основанная им новая институциональная теория опиралась на более реалистичные поведенческие предпосылки, детальный анализ институтов, сравнение альтернатив, существующих в реальном мире. Однако прогресс в рамках новой институциональной теории шел во многом за счет ее формализации, хотя сохранялась и реалистичная версия (например, у Э. Остром).
Что же касается макроэкономики Кейнса, то он, похоже, сознательно не формализовал свою теоретическую систему, в частности потому, что состояние ожиданий и долгосрочных предположений, ответственное за стабильность макроэкономической системы, не может, с его точки зрения, моделироваться никаким разумным образом (Schlefer, 2012. Р. 142).
Но 1930-е годы все-таки вошли в историю экономической науки как «годы высокой теории», по выражению Дж. Л. С. Шэкла. Большинство экономистов-теоретиков решили дилемму «строгость или реалистичность» в пользу первой и посвятили значительные усилия «избавлению от наследия Маршалла» (Samuelson, 1967. Р. 111). У преемников Маршалла по неоклассической микроэкономике равновесие вытеснило эволюцию. Они распространили равновесный анализ далеко за пределы, которыми его хотел ограничить Маршалл. Дальнейшее развитие микроэкономической теории проходило в русле вальрасианского подхода общего равновесия. Ключевую роль здесь сыграл П. Самуэльсон. В то же время за макроэкономику и макроэкономическую политику отвечала намного более конкретная теория ученика Маршалла — Кейнса. Правда, в области теории «наследники» Кейнса (начиная с Дж. Хикса) практически мгновенно формализовали его подход. На какое-то время местом обитания второго канона стала экономика развития, прежде всего, идеи Г. Мюрдаля, определившие политику Всемирного банка — поддержку индустриализации, импортозамещения и т. д.
Важной вехой в истории развития и взаимоотношений двух канонов стала «формалистическая революция», описанная М. Блаугом (Blaug, 2003). Как подчеркивал Блауг, главные события этой революции произошли в 1950-е годы и связаны с именем Ж. Дебре. Систему общего равновесия Вальраса еще можно было рассматривать как абстракцию реальности, где линейные уравнения изображали отрасли и рынки. В дальнейшем последователи Вальраса двигались в двух противоположных направлениях. Яркий представитель второго канона В. Леонтьев насытил вальрасовскую схему реальной статистикой и создал межотраслевой баланс — инструмент, подходящий как для эмпирических исследований отраслевой структуры экономики, так и для потенциального использования в целях экономической политики. Напротив, большая группа теоретиков посвятила себя совершенствованию формального аппарата теории общего равновесия, идя по пути углубления абстракции. Экономика в теории Эрроу и Дебре — это особым образом определенное выпуклое множество, которое можно интерпретировать как объект, похожий на реальную экономическую систему. Так первый канон эволюционировал от механических моделей (от Курно до Маршалла) до моделей чисто математических. Конечно, следует добавить, что лишь небольшая часть экономического анализа была формализована до уровня Дебре (Resting, Vilks, 2004. P. 296), но именно она имела наибольший престиж.
Интересно, что в те же 1950-е годы формалистический прогресс наблюдался в области эконометрики. Исследовательская программа Комиссии Коулза именно в это время сдвигается от более эмпирических проектов к «высокой теории» (Weintraub, 2002. Р. 118).
Говоря о взаимоотношениях двух канонов в современную эпоху, мы должны принимать в расчет значительные изменения в структуре и методологии экономической науки, которые произошли в последние десятилетия. В 1980-е годы после глубокого кризиса 1974 — 1975 гг. маятник качнулся в сторону усиления первого канона. В рамках неоклассической теории были освоены новые области: макроэкономика, экономика труда, экономика развития и пр. Процесс создания микроэкономических оснований макроэкономики был, по сути, чисто формалистическим. Использование строгих формальных моделей, опирающихся на подход общего равновесия, считалось одним из основных путей прогресса в экономической науке. Связь этой тенденции с переориентацией экономической политики очевидна. Вспомним хотя бы теоретический тезис Р. Лукаса о недейственности государственной макроэкономической политики, который можно было бы назвать теоретическим знаменем «консервативной контрреволюции» в этой области. Вообще опыт показывает, что макроэкономические дискуссии представляют собой битву абстракций, в которой побеждают не более или менее абстрактные теории, а те, которые согласуются с наиболее важным фактом момента, будь то вынужденная безработица 1930-х или стагфляция 1970-х. Мировая мода в области экономической политики действительно сместилась в сторону либерализации внутренних и внешних рынков, приватизации, финансовой стабилизации. В последние десятилетия XX в. МВФ и Всемирный банк настойчиво рекомендовали всем без исключения странам политику либерализации хозяйственной деятельности, в том числе внешней торговли.
Примерно к 2000 г. положение постепенно, но заметно изменилось. Это особенно заметно по статистике журнальных публикаций, содержащих эмпирические данные: их доля в этот период сильно возросла. Р. Солоу отметил, что современные экономисты «одержимы данными» (Solow, 1997. Р. 57). Эти статьи, имеющие эмпирическую направленность, очень разнородны: они включают эконометрические исследования с реальными статистическими данными, а также теоретические модели, отражающие какие-то черты реального мира⁷. Большая их часть, но далеко не все, использует инструментарий теории игр. Эта группа расположена как бы между чистой теорией и эмпирическими исследованиями. Один из наиболее известных, правда, более ранний пример из этой группы — статья Дж. Акерлофа о рынке «лимонов»⁸. Она вроде бы посвящена исследованию рынка подержанных автомобилей, но этот рынок появляется в модели в чрезвычайно «стилизованном» виде, в ней не отражены практически никакие институциональные реалии. Единственная реальная черта этого рынка (и многих других), использованная в модели, — это асимметрия информации между покупателями и продавцами. Рынок подержанных автомобилей — не более чем иллюстрация этого общего принципа (который, конечно, менее абстрактен, чем предпосылка о совершенной и симметрично распределенной информации, использовавшаяся в ортодоксальных неоклассических моделях). Трудная история публикации статьи Акерлофа хорошо известна и доказывает, что такой жанр в далекие 1970-е годы был еще непривычен.
Этот разворот к реальности, который можно было бы назвать «новым эмпиризмом», кажется, еще не достаточно рассмотрен в методологической литературе. Степень абстракции и теоретической строгости в этих моделях существенно меньше, чем в моделях общего равновесия. Французский экономист Б. Валлизе называет этот феномен «ослаблением моделей» (Walliser, 2009. Р. 241). Новый эмпиризм похож на новый институционализм: новая реальность исследуется с применением традиционных, но несколько модифицированных моделей. Отнести эти новые модели к тому или иному канону часто затруднительно.
Наряду с «разворотом к реальности» в современном мейнстриме надо отметить нарастание разнородности — в него стала в какой-то части входить поведенческая, институциональная и эволюционная экономика. Эти подходы (их принято называть гетеродоксальными) в целом ближе ко второму канону, чем к первому, но и здесь необходимо быть внимательными. Например, поведенческую экономику, видимо, можно в основном причислить ко второму канону, хотя большая часть работ Д. Канемана, А. Тверски и др. предпринималась специально, чтобы проверить формалистическую теорию ожидаемой полезности.
Так называемые теории «сложности» (complexity) используют продвинутые компьютерные программы, но их поведенческие предпосылки гораздо более реалистичны, чем в неоклассических моделях, и не требуют высокой степени рациональности. В модели «искусственного» рынка ценных бумаг, разработанной Б. Артуром с соавторами, участники рынка разнородны и способны к адаптации, используют различные эвристические правила, имеют пороги восприятия (Arthur et al., 1997). Такой подход непросто причислить к какому-либо канону. Техническая сложность модели в данном случае не тождественна формализму.
Что касается уровня экономической политики, то здесь мы можем наблюдать пересмотр тезисов Вашингтонского консенсуса, повышенное внимание к институтам экономического развития, включая государственную экономическую политику. Поворот к «новому регулированию», видимо, ускорится в результате текущего экономического кризиса.

---

Какой вывод мы можем сделать, рассмотрев историю двух канонов? Описанные выше попытки объединить их трудно назвать успешными, по крайней мере, их влияние на дальнейшее развитие экономической науки было ограниченным. Каким же должно быть «правильное» соотношение двух канонов экономической науки? Не следует ли, как утверждают радикальные критики, вовсе отказаться от амбициозных притязаний первого канона и удовлетвориться «поверхностными» обобщениями второго? Нам представляется, что это был бы столь же неправильный выбор, как и полная концентрация на абстрактных теориях первого канона. Такого же мнения придерживается и Райнерт, утверждающий, что «два типа экономического мышления во многом сочетаются и дополняют друг друга» (Райнерт, 2011. С. 59). При этом дело вовсе не только в том, что первый канон «дает нам утешительную иллюзию упорядоченности окружающего хаоса» (Райнерт, 2011. С. 59), — с иллюзиями часто полезно расставаться. Модельный мир первого канона позволяет глубже анализировать окружающий мир, видеть в нем закономерности, сокрытые от невооруженного глаза обывателя, избегать логически несостоятельных аргументов. Эти закономерности могут быть полезны и для экономической политики, но при одном непременном условии, о котором писал еще Милль: мы не должны забывать о сделанных нами в интересах анализа сильных абстрагирующих допущениях. «Когда экономические рассуждения используются как основа для политических рекомендаций, формальные экономические модели следует употреблять с той же критической дистанцией, как и неформальные аргументы» (Resting, Vilks, 2004. P. 296).
Что же касается проверки «гипотезы Райнерта», то на большинстве рассмотренных нами исторических примеров она подтверждается. Однако имеющиеся исключения заставляют быть более осторожными. Попробуем сформулировать следующую гипотезу: абстрактная экономическая теория рекомендует политику, основанную на ограниченном числе принципов, какими бы они ни были. Под эту рубрику подходят как политика экономического либерализма, так и полная централизация экономической деятельности. Политика же, рекомендуемая более конкретной теорией, всегда менее «принципиальна», связана с ситуацией и избирается ad hoc.

---

¹ Правда, макроэкономика стала непосредственно опираться на микроанализ сравнительно недавно — с 1980-х годов, но это не помешало оппонентам подвергнуть критике неоклассическую микроэкономику и во время кризиса 1970-х годов, когда она не была связана с господствовавшей в то время кейнсианской макроэкономикой.
² См., в частности, недавнюю статью В. Макарова (2012).
³ Различить эти две ситуации не всегда просто, поскольку два канона экономической науки исходят из разных определений ее предмета. Первый канон с 1930-х годов исходит из формального (роббинсовского) определения экономического (вспомним название книги Канторовича «Экономический расчет наилучшего распределения ресурсов» — точно по Роббинсу), а второй канон придерживается более старого субстанциального определения (через материальные блага и материальные потребности).
⁴ Важную роль здесь играет поставленная исследователем задача. Например, куб весом 3 т может быть вполне адекватной моделью слона, если речь идет о том, можно ли перевозить слонов в вагонах определенного типа, и совершенно неадекватной в иных случаях.
⁵ Под «системами политической экономии» Шумпетер понимал различные концепции государственной экономической политики.
⁶ Еще один, более поздний пример: рассматривая кризис, поразивший страны с рыночной экономикой, Кейнс уделял основное внимание количественному показателю эффективного спроса, а его противники (например, Хайек) ставили на первое место ценовые соотношения.
⁷ Согласно исследованию П. Дасгупты, категория, к которой он относит эмпирические и экспериментальные исследования, включала 156 статей, а «прикладная теория» — 100 статей из 281, опубликованной в журнале «Атегісап Economic Review» с 1991 по 1995 г. К области «чистой теории» он отнес 25 статей (Dasgupta, 2002. Р. 79).
⁸ Глубокий методологический анализ этой статьи см. в: Sugden, 2002.

---

Список литературы

Ананьин О. (2013). Экономические онтологии как объект и инструмент познания// Теоретическая экономика: онтология и этика / Под ред. О. Ананьина. М.: ИЭ РАН. С. 8-26. [AnanyinO. (2013). Economic Onthologies as Objects and Instruments of Knowledge // Ananyin O. (ed.). Theoretical Economics: Onthology and Ethics. Moscow: Institute of Economics, RAS. P. 8—26.]
Гутник В. (2002). Политика хозяйственного порядка в Германии. М.: Экономика. [Gutnik V. (2002). The Politics of Economic Order in Germany. Moscow: Ekonomika.]
Дюпюи Ж. (2000). О мере полезности гражданских сооружений // Вехи экономической мысли. Теория потребительского поведения и спроса / Под ред. В. Гальперина. СПб.: Экономическая школа. Т. 1. С. 28 — 67. [Dupuit J. (2000). On the Degree of Utility of Public Works // Galperin V. M. (ed.). Milestones of Economic Thought. Theory of Consumer Behaviour and Consumer Demand. Vol. 1. SPb.: Ekonomicheskaya Shkola. P. 28 — 67.]
Макаров В. (2012). Выдающийся экономист, выросший из великого математика // Вопросы экономики. № 1. С. 42—50. [Makarov V. (2012) Outstanding Economist Who Has Grown out of a Great Mathematician // Voprosy Ekonomiki. No 1. P. 42-50.]
Маршалл A. (1993). Принципы экономической науки: в 3-х т. М.: Прогресс. [Marshall А. (1993). Principles of Economics. In 3 vols. Moscow: Progress.]
Милль Дж. С. (2007). Об определении предмета политической экономии; и о методе исследования, свойственном ей // Милль Дж. С. Основы политической экономии с некоторыми приложениями к социальной философии. М.: Эксмо. С. 985 — 1023. [Mill J. S. (2007). On the Definition of Political Economy and on the Method of Investigation Proper to It // Mill J. S. Principles of Political Economy with Some of their Applications to Social Philosophy. Moscow: Eksmo. P. 985 — 1023.]
Райнерт Э. С. (2011). Как богатые страны стали богатыми, и почему бедные страны остаются бедными. М: Издательский дом ГУ ВШЭ. [Reinert Е. S. (2011) How Rich Countries Got Rich... And Why Poor Countries Stay Poor. Moscow: HSE PubL]
Шумпетер Й. A. (2001). История экономического анализа. Т. 1. СПб.: Экономическая школа. [Schumpeter J. А. (2001 [1954]). History of Economic Analysis. St. Petersburg: Economicheskaya shkola.]
Arthur W. В., Holland J., LeBaron В., Palmer R., Tayler P. (1997). Asset Pricing Under Endogenous Expectations in An Artificial Stock Market // Arthur W. В., Durlauf S., Lane D. (eds.). The Economy as an Evolving Complex System II. Reading, MA: Addison-Wesley.
Ayres C. (1944). The Theory of Economic Progress. Chapel Hill: University of North Carolina Press.
Blaug M. (2003). The Formalist Revolution of the 1950s // Journal of the History of Economic Thought. Vol. 25, No 2. P. 145-156.
Coase R. H. (1994). Essays on Economics and Economists. Chicago: University of Chicago Press.
Dasgupta P. (2002). Modern Economics and Its Critics // Maki U. (ed.). Fact and Fiction in Economics. Cambridge: Cambridge University Press.
Jevons W. S. (1888). The Theory of Political Economy. 3rd ed. L.: Macmillan. Resting P., Vilks A. (2004). Formalism // Davis J. В., Marciano A., Runde J. (eds.). The Elgar Companion to Economics and Philosophy. Cheltenham: Edward Elgar. P. 283-298.
Keynes J. N. (1917). The Scope and Method of Political Economy. 4th ed. L.: Macmillan. Lawson T. (1997). Economics and Reality. L.: Routledge. Mayer T. (1993). Truth versus Precision in Economics. Aldershot: Elgar. White L. H. (2012.) The Clash of Economic Ideas. Cambridge: Cambridge University Press.
Peukert H. (2001). The Schmoller Renaissance // History of Political Economy. Vol. 33, No 1. P. 71-116.
Pratten S. (2004). The Conflict Between Formalism and Realisticness in Modern Economics: the Case of the New Institutional Economics // Davis J. В., Marciano A., Runde J. (eds.). The Elgar Companion to Economics and Philosophy. Cheltenham: Edward Elgar. P. 339-363.
Ricardo D. (2005). The Works and Correspondence of David Ricardo. (Ed. by P. Sraffa). Cambridge: Cambridge University Press. Vol. I.
Samuelson P. (1967). Economics. 7th ed. N. Y.: McGraw-Hill.
Schlefer J. (2012). The Assumptions Economists Make. Cambridge, MA; L.: Belknap Press.
Solow R. (1970). Growth Theory: An Exposition. Oxford: Clarendon Press.
Solow R. (1997). How did economics get that way and what way did it get? // Daedalus. Vol. 126 , No 1. P. 39-58.
Sugden R. (2002). The Status of Theoretical Models in Eeconomics // Maki U. (ed.). Fact and Fiction in Economics. Cambridge: Cambridge University Press. P. 107—136.
Walliser B. (2009). Les trois sources de la cumulativite en economie // Walliser B. (ed.). La cumulativite du savoir en sciences sociales. Paris: Ecole des Hautes Etudes en Sciences Sociales.
Weintraub E. R. (2002). How Economics Became a Mathematical Science. Durham, L.: Duke University Press.
Whitaker J. K. (ed.) (1996). The Correspondence of Alfred Marshall, Economist. Cambridge: Cambridge University Press.