Неопределенность, вероятность, этика: Дж. М. Кейнс, Л. Мизес, Ф. Найт

Мы живем в мире неопределенности и вынуждены приспосабливаться к этому обстоятельству, искать то, что можно назвать рациональным принципом действия. И нет никакого иного способа это сделать, кроме как полагаться на имеющееся у нас знание. Наши действия всегда направлены в будущее. Мы действуем, опираясь на знание прошлого, которое не только несовершенно, но и ненадежно. Этот факт Ф. Найт назвал одним из парадоксов нашей жизни: «Проблема знания обусловлена отличием будущего от прошлого, тогда как возможность ее решения зависит от степени сходства между ними» (Найт, 2003. С. 297). Близкую точку зрения высказывал и Дж. М. Кейнс: утверждение, что «все лебеди белые, уже не могло считаться примером хорошего индуктивного вывода после того, как оно оказалось неверным» (Keynes, 1973. Р. 298). Иными словами, единственный вывод, который можно сделать на основе опыта (или индуктивным методом), состоит в том, что мы не можем полагаться на этот опыт/метод как способ получения строгого знания. Обобщая эту точку зрения, Л. Мизес писал: «Философ должен признать, что не существует способа, с помощью которого смертный человек может получить определенное (курсив автора. — Н. М.) знание о будущем» (Мизес, 2007. С. 273). Проблема индукции, а речь идет, разумеется, о ней, выходит за рамки экономической науки, но уже со времен Дж. С. Милля она, если можно так сказать, входит в область экономической проблематики, а в XX в. приобретает особое значение в связи с темой неопределенности. Символично, что «Трактат о вероятности» Кейнса и «Риск, неопределенность и прибыль» Найта были опубликованы в один год, хотя работа Кейнса была подготовлена ранее. Интерес к этой проблеме традиционно проявляли и представители австрийской школы, прежде всего Мизес и Ф. Хайек.
Кейнс, Найт и Мизес принадлежали к разным школам и занимали различные политико-идеологические позиции. Известны принципиальные разногласия между Кейнсом и представителями австрийской школы, с одной стороны, и с экономистами чикагской школы, к которым относится Найт, — с другой. Но в то же время, когда мы рассматриваем их взгляды через призму проблемы неопределенности (а в связи с ней — и вероятности), обнаруживаются порой удивительные параллели. Эти экономисты признавали исключительную важность фактора неопределенности, что было для них одним из оснований критики равновесного подхода и оптимизационной модели. Не будучи узкими специалистами, они не уходили от обсуждения методологии, экономического развития и этических вопросов.
Основная задача, которую ставил перед собой Кейнс как экономист, состояла, как известно, в том, чтобы выяснить причины вынужденной безработицы и определить способы борьбы с ней. Сама постановка этой проблемы, по существу, определялась его этической позицией и в частности представлением о цивилизованном обществе и его прогрессе. Более того, признание безработицы важнейшей проблемой экономической науки предполагало не только отказ от некоторых положений классической экономической теории, но и новый взгляд на экономическую реальность и экономическую науку. В готовности заняться этой проблемой и уйти от старых принципов в теории и политике, возможно, и проявилась связь между экономической теорией Кейнса и философскими идеями, которые были высказаны значительно ранее в «Трактате о вероятности».
Эта книга не экономическая работа. Можно сказать, что она была написана философом, логиком, математиком, но только не экономистом. Ее название могло ввести в заблуждение, поскольку это не была работа по вероятности в обычном смысле этого слова. «Трактат о вероятности» посвящен эпистемологии и логике, в нем предлагается новый взгляд на проблему знания и рациональности. Возможно, именно этот первый новаторский вклад Кейнса предопределил и второй — революцию в экономической теории и практической политике. Причина, побудившая Кейнса обратиться к теме вероятности, кроилась в этике. С известными оговорками можно утверждать, что этика была исходным пунктом, стержнем и в каком-то смысле завершением всего интеллектуального наследия Кейнса.
Мизес обратился к проблемам неопределенности и вероятности в другом контексте и по иной причине, нежели Кейнс. Он ставил перед собой задачу создать универсальную дедуктивную науку о человеческом поведении, известную как праксиология, и ее особую часть — теорию рыночного поведения, или каталлактику. Задачей последней было не решение конкретных социальных и экономических проблем (как у Кейнса), а выявление и объяснение сложных механизмов, поддерживающих общественный порядок, обеспечивающих развитие и позволяющих индивидам в наибольшей степени достигать своих целей. Подобное понимание задачи экономической науки отражало определенную мировоззренческую и этическую позицию.
В понимании задач экономической науки Найт был близок Мизесу, поскольку стремился выявить «существенные характеристики свободного предпринимательства как системы или способа обеспечения совместных действий и руководства ими. При этом необходимым условием успеха такой попытки предполагается проведение четкой грани между описанием и объяснением явлений, с одной стороны, и защитой или критикой изучаемой системы, — с другой» (Найт, 2003. С. 13). Найт защищал чистую теорию от того, что он называл «прагматическими» и «филистерскими» тенденциями, понимая под этим прежде всего подчинение науки практическим задачам. Как и австрийцы, он противился проектам социальных преобразований, которые, как он полагал, были связаны с указанными тенденциями. Однако эта точка зрения не означала полной поддержки того, что принято называть чистой теорией. Более того, Найт считал, что чистая теория нуждается в корректировке, хотя и не в радикальной перестройке. Подобно представителям австрийской школы, Найт стремился сосредоточиться на анализе процессов, а не состояний, и рассматривал процессы скорее в долгосрочной перспективе. Он анализировал прибыль и предпринимательство, природу неопределенности и риска, роль конкуренции и правила, определяющие взаимодействие агентов в экономической системе.


Сегодня многие экономисты признают, что революция, которую совершил Кейнс в экономической теории, связана с признанием неопределенности базисной характеристикой денежной экономики. Однако внимание к проблеме неопределенности было вызвано его размышлениями не на экономические темы, а по поводу концепции его учителя, философа Г. Мура, а точнее, вопроса, на который Мур не дал ответа в работе «Принципы этики» (Мур, 1984).
Мур пытался сформулировать общие принципы рационального поведения, согласующиеся с этической максимой увеличения совокупного добра в мире. Он связывал рациональность с правильной оценкой последствий тех или иных поступков и выбранным на основании этой оценки способом действий. При этом он подчеркивал ограниченные возможности людей предвидеть будущее, тем более отдаленное: «Мы можем, по всей вероятности, претендовать только на то, чтобы учесть последствия поступков в течение так называемого „ближайшего" будущего... Если, однако, выбор, основанный на таких рассуждениях, может быть разумным, то мы, конечно, должны иметь некоторые основания для того, чтобы считать, что ни одно последствие нашего поступка в далеком будущем не уничтожит перевеса добра, возникающего в тот период времени, на который может простираться наше предвидение» (Мур, 1984. С. 237-238).
Мур исходил из необходимости (пусть и в идеальном случае) рассчитать вероятность всех возможных последствий наших поступков и определить ожидаемую ценность (положительную или отрицательную), к которой эти поступки могут привести. Именно в обращении к вероятности, понимаемой традиционным образом, он видел проявление рациональности. В то же время Мур понимал, что «из-за нашего незнания будущего у нас нет способа точно рассчитать относительные выгоды всех поступков, возможных для нас в некоей ситуации» (Baldwin, 2006. Р. 247). Это означало, что невозможно считать некий поступок безусловно правильным и рассматривать соответствующее действие как долг. В результате, если говорить предельно кратко и упрощенно, Мур оказался перед дилеммой: либо следовать обычной логике, но тогда в силу ограниченности знания нельзя определить правильный способ действия, либо отказаться от логического объяснения и признать здравый смысл в качестве основы общих принципов поведения. Он выбрал последнее.
Кейнс попытался «реабилитировать» логику как основу рационального поведения, но для этого ему потребовалось изменить саму логику. Прежде всего, он отказался от идеи исходить при принятии решений из оценки баланса всех возможных положительных и отрицательных последствий того или иного поступка и ввел более мягкие требования. Он писал: «У нас, конечно же, нет оснований считать, что отдаленные последствия в целом будут такими, что перекроют баланс добра от непосредственных последствий наших поступков. Но мы не обязательно должны быть уверены в обратном. Если добро аддитивно и если у нас есть основания полагать, что в ближайшем будущем из двух поступков один приведет к большему добру, чем другой, и если при этом мы не можем разграничить их результаты в отдаленном будущем, тогда в соответствии с принципом безразличия мы можем предположить, что с некоторой вероятностью первый поступок является правильным» (Keynes, 1973. P. 342)¹.
В практическом плане это означает «разрешение» выбирать способ действий исходя из конкретной ситуации, а не следовать принятым универсальным правилам, найти которые пытался Мур. Применительно к экономике это предполагает, в частности, возможность принимать решения, не обязательно предписываемые претендовавшей на универсальность классической теорией. Эта принципиальная позиция нашла отражение в одной из первых больших экономических работ Кейнса — «Трактате о денежной реформе» [1923] (см.: Кейнс, 2007). В этой работе он пересмотрел принцип, согласно которому денежная политика должна быть нацелена на достижение стабильности покупательной способности денег и следовать правилу, определенному количественной теорией денег. Он выступил в пользу денежной политики, допускающей иные цели и иной принцип их достижения — дискреционный. Подобный отход от классической традиции (возможно, это и было началом его разрыва с классикой) некоторые авторы считают проявлением новаторства Кейнса в области логики (см., например: Johnson et al., 2005).
«Трактат о вероятности» отражает попытку перенести понятие вероятности в область теории знания, придав ему новый смысл. Кейнс отказался от частотной трактовки вероятности как объективного свойства реальности и предложил рассматривать ее «скорее одним из способов нашего восприятия реальности» (Lawson, 1988. Р. 42). Он пришел к подобному пониманию вероятности, пытаясь выяснить смысл этого понятия применительно к очень простой ситуации — единичному событию из серии однотипных, например выпадению определенной грани игральной кости. Он считал, что в этом случае вероятность относится уже не к характеристике события, а к нашей оценке истинности утверждения, что (конечно, при определенных условиях) данное событие произойдет. Очевидно, что подобная оценка должна находиться в пределах от нуля — когда мы уверены, что событие не произойдет, то есть данное утверждение ошибочно, — до единицы — когда мы знаем, что событие произойдет, т.е. утверждение верно.
Фактически речь идет об отношении между двумя суждениями: предпосылкой h, знание которой мы получаем непосредственно, и заключением p, которое мы получаем не прямо, а посредством рассуждения. И тогда «человек, который знает h и осознает отношение между p и h, имеет основание верить в p со степенью веры, соответствующей этому отношению. Если логическое отношение таково, что p является логическим следствием h, то он располагает достоверной рациональной верой в p если логическое отношение таково, что p не является логическим следствием h, человек обоснованно отрицает p если ни то ни другое, то у человека есть основание для некоторой степени частичной веры в p, которая находится между полной уверенностью и полным неверием» (Braithwaite, 1973. P. XVI).
Если мы знаем h и вероятностное отношение между p и h, мы обладаем рациональной верой некоторой степени в истинность p и эта степень нашей веры в истинность некоторого утверждения характеризует наше знание, которое меньше, чем достоверное. «Степень рациональной веры» характеризует не само утверждение — оно либо истинно, либо ложно, а наше представление о нем, зависящее от знания, которым мы обладаем и которое отражает данные условия, но не является просто «капризом» какого-то индивида. Следовательно, степень рациональной веры не есть ни что-то неизменное, ни произвольное.
Подобный взгляд на природу логического отношения отражал, как мне представляется, два обстоятельства: во-первых, понимание Кейнсом онтологической природы неопределенности и того, что вероятностная логика в большей степени адекватна миру неопределенности, в котором мы живем, чем обычная логика, и, во-вторых, реальный способ делать выводы и принимать решения. В связи с последним утверждением неизбежно возникает вопрос, насколько правомерно переносить жизненную практику на логику как основу научного познания. И многие критики Кейнса (например, Рамсей, 2011 [1926]) давали отрицательный ответ на этот вопрос. Более того, Рамсей, например, видел в степени рациональной веры прежде всего субъективную оценку вероятности, но при этом — в отличие от Кейнса, который допускал возможность лишь упорядочения рациональной веры, — считал возможным численное выражение степени субъективной веры через пари.
Важным следствием стремления Кейнса создать новую логику было разграничение понятий истинности и рациональности. Он полагал, что утверждения, полученные с помощью нестрогого следования (вероятностной логики), столь же обоснованны, как и выводы силлогизмов (Shackle, 1994. Р. 329), а основанные на них поступки вполне рациональны. Позднее эта позиция нашла отражение в «Общей теории занятости, процента и денег», главным образом в главе 12, где Кейнс рассуждал о поведении экономических агентов на финансовом рынке. Более того, признав отношения нестрогого следования предметом логики, а вероятность — логическим отношением (в отличие от априорной и статистической вероятности), Кейнс получил возможность применять это понятие к более широкому кругу событий, в том числе неопределенных или уникальных. Кейнс, по существу, признавал, что «знание не может быть более точным, чем позволяет природа его объекта» (Ананьин, 2008. С. 25).
Обращение к вероятностной логике имело и еще одно важное следствие для теории знания. Вероятностная логика делала «легитимным» нестрогое знание и открывала возможность использовать индукцию, тем самым «реабилитируя» ее как научный метод.
Вопрос о том, в какой степени и каким образом вероятностная логика Кейнса повлияла на его экономическую теорию, в течение многих лет остается предметом дискуссий историков экономической мысли и методологов (например, см.: Bateman, 2003; Carabelli, 2003; Gillies, 2006). Не вдаваясь в эту дискуссию, заметим, что вряд ли есть возможность установить непосредственные и простые параллели между «Трактатом о вероятности» и «Общей теорией...». Скорее можно говорить о специфике мировоззренческой позиции Кейнса и ее проявлении в его экономических работах. Более того, в процессе эволюции экономических взглядов Кейнса изменились как сами методологические установки, так и характер их влияния на экономическую теорию. И за всем этим стояла личность самого Кейнса, которого Шэкл называл «логиком с воображением» (Shackle, 1994. Р. 4), желая подчеркнуть, что воображение богато цветом в отличие от логики, которая по природе своей черно-белая. Можно сказать, что вероятностная логика Кейнса — это попытка обогатить цветом черно-белую картину мира, которую мы считаем научной.
Кейнс, пытаясь вернуть этой картине богатство красок, понимал, что человек не способен охватить это богатство в полной мере. Не случайно он завершает четвертую часть «Трактата о вероятности» краткой цитатой из Дж. Локка (Keynes, 1973. Р. 356), которую целесообразно привести в более полной версии. Локк писал, что «с одной стороны, Бог поместил некоторые вещи на яркий дневной свет, даровав нам некоторое достоверное знание, правда, ограниченное сравнительно небольшим числом вещей, вероятно, чтобы дать нам почувствовать, на что способны разумные существа, и возбудить в нас тем самым желание и стремление к лучшему состоянию. Но, с другой стороны, в отношении большей части важных для нас вещей он, если можно так выразиться, даровал нам лишь сумерки вероятности (курсив мой. — Я. М.) сообразно, как я полагаю, тому состоянию посредственности и искуса, в которое ему было угодно поставить нас здесь, так чтобы для обуздания своей самонадеянности и гордыни мы могли с помощью ежедневного опыта чувствовать свою близорукость и склонность к заблуждению» (Локк, 1985. Т. 2. С. 130). Используя поэтизированный язык Локка, можно сказать, что Кейнс стремился в этих сумерках проложить тропу к знанию, пусть и к меньшему, чем достоверное, но лучшему, чем незнание. И такой тропой была для него вероятностная логика.
Если это так, то не надо удивляться, что очень трудно установить прямые связи между философскими и этическими представлениями Кейнса и его экономическими идеями, но в то же время трудно не ощутить присутствие этой связи. Она проявляется, например, в непривычной структуре и «ускользающей» логике «Общей теории...»; в признании социальной проблематики подлежащей научному анализу; в обращении к краткосрочной перспективе в связи с необходимостью решать проблемы в рамках разумного временного интервала (поскольку отдаленные последствия любых наших действий никто не может оценить), к макроэкономическому подходу, что можно интерпретировать как стремление с помощью агрегирования повысить степень достоверности устанавливаемых закономерностей (подробнее см., например: Hishiyama, 1969) и т. д.
В этом контексте расхождение Кейнса с классической школой уже трудно свести лишь к критике конкретных положений теории. Это расхождение воспринимается как проявление различий в представлениях о возможностях теории, способах исследования реальности и самой реальности. Закономерно, что ни авторитет классической школы и универсализм ее выводов, ни опасения, что предлагаемые неординарные способы решения проблем могут иметь неблагоприятные последствия в отдаленном будущем, Кейнс не считал основанием для приверженности старым теориям и традиционным подходам к решению практических вопросов.
В «Общей теории занятости, процента и денег» Кейнс прямо ссылался на «Трактат о вероятности» лишь однажды, в главе 12, когда объяснял, как экономические агенты пытаются преодолеть ограниченность знания и «справиться» с неопределенностью, которую они своими действиями во многом и порождают. В 1937 г. в статье «Общая теория занятости» он поясняет связь неопределенности и вероятности, определяя неопределенность как ситуацию, когда «не существует научной основы для исчисления какой-либо вероятности» (Кейнс, 2007. С. 360). Очевидно, что здесь Кейнс имеет в виду вероятность скорее в обычном смысле, как частоту. И к списку непрямых проявлений влияния «Трактата о вероятности» на «Общую теорию...» можно добавить и еще одно (более прямое). Рассуждая о действиях экономических агентов, Кейнс наряду с понятием ожиданий вводит понятие оценки их надежности, близкое по смыслу его новому представлению о вероятности. То, что в «Общей теории...» Кейнс прямо не обращается к вероятности как логическому отношению, можно объяснить, скорее всего, его нежеланием усложнять свою задачу, затрагивая вопросы, экономистам не очень близкие, а в свете его непосредственной цели и не столь важные.
Кейнс исходил из того, что поскольку знания «о факторах, которые будут определять доход от инвестиций через несколько лет, обычно весьма слабы, а зачастую ничтожны» (Кейнс, 2007. С. 158), инвесторы полагаются не столько на точные расчеты, сколько на конвенции. Еще в меньшей степени точными расчетами, по его мнению, определяются действия участников финансового рынка. Последние мало интересуются реальными инвестиционными процессами (долгосрочными перспективами получения прибыли и вообще судьбой бизнеса), а заняты угадыванием будущей динамики финансового рынка. Они вовлечены в своеобразную игру, которая, как он полагал, таит опасность для всей экономической системы². Эта опасность связана с тем, что, не обладая надежным знанием и осознавая это, участники рынка вынуждены полагаться на слухи, следить за поведением друг друга, строить догадки и т. д. Все это создает благоприятную среду для возникновения кумулятивного процесса взаимодействия индивидов и среды, в которой это происходит и которая сама формируется в результате этих действий. Складывается ситуация неопределенности, в которой господствующим может стать либо оптимизм, чреватый в конце концов кризисом, либо пессимизм, обусловливающий длительный застой.
Не случайно еще задолго до «Общей теории...» Кейнс определил борьбу с неопределенностью в качестве одной из важнейших задач правительства (Кейнс, 2001 [1926]). В «Общей теории...» он показал связь между неопределенностью, пессимистическими настроениями и предпочтением ликвидности, пришел к выводу о низкой эффективности денежной политики и предложил фискальную политику как способ не только непосредственного воздействия на совокупный спрос, но и влияния на предпринимательские оценки и уменьшения неопределенности.
Можно сказать, своеобразной удачей Кейнса было то, что предложенное им решение проблемы повышения деловой активности не вступало в противоречие с социальной задачей уменьшения неравенства, причем не только в отдаленной перспективе, но и в рамках короткого периода. Считая сложившуюся систему распределения неприемлемой с точки зрения справедливости, Кейнс показал, что она снижает эффективность мер воздействия на деловую активность.
Таким образом, можно сказать, что в теории Кейнса соединялись философские представления о неопределенности и вероятности, социально-этический подход к проблемам распределения и безработицы, практическая установка на активное вмешательство в экономику с целью решить указанные проблемы в рамках относительно короткого временного интервала.


Мизес, подобно другим австрийцам, не ставил перед собой задачу решить определенную социальную проблему. Он пытался встроить экономическую проблематику в общую теорию человеческого поведения и с этих позиций обращался к вопросам вероятности и неопределенности. Мизес сосредоточился на анализе фундаментальных принципов человеческого существования и доказательстве того, что «сотрудничество на основе общественного разделения труда является более эффективным способом деятельности, чем автаркическая изоляция индивидов» (Мизес, 2000. С. 828).
Одним из исходных положений этой общей науки поведения является тезис о том, что действия людей всегда нацелены в будущее, то есть имеют временное измерение³. Для Мизеса было важно, что люди действуют, полагаясь на знание окружающего мира, и что это знание представлено не столько строгими оценками событий, сколько мнениями о них. Эта позиция вполне соответствует представлениям старых австрийцев, до некоторой степени она созвучна и позиции Кейнса.
Однако в отличие от Кейнса, который предполагал онтологическую природу неопределенности, особенно в отношении социальных явлений, Мизес полагал, что именно ограниченность наших способностей не позволяет установить законы и создает для нас ситуацию, когда наблюдаемые события представляются случайными. «Назвать событие случайным не означает отрицать, что оно — результат предшествовавшего состояния дел. Это означает, что мы, смертные люди, не знаем, случится оно или нет» (Мизес, 2007. С. 78). В «Человеческой деятельности» он писал: «Мы можем предположить, что результаты всех событий и изменений однозначно предопределены вечными неизменными законами, которые управляют становлением и развитием всей Вселенной. Мы можем считать все необходимые связи и взаимозависимость всех явлений, то есть их причинную связь, фундаментальным и исходным фактом. Мы можем полностью отбросить понятие неопределенного случая. Но как бы то ни было или ни казалось мыслителю с совершенным интеллектом, фактом остается то, что от действующего человека будущее скрыто. Если бы будущее было известно человеку, то он бы не стоял перед выбором и не действовал. Он реагировал бы на раздражители как автомат, помимо собственной воли» (Мизес, 2000. С. 101). Иными словами, Мизес считает неопределенность (пусть и связанную с ограниченностью нашего знания) условием существования свободы выбора. И здесь можно увидеть параллель между Мизесом и Найтом, который развитие экономической системы связывал с самой возможностью людей делать выбор, подчеркивая, что результат выбора может оказаться как благоприятным, так и разрушительным.
В целом вопрос о природе неопределенности для Мизеса не представлял большого интереса, ему было достаточно самого факта принципиальной ограниченности знания, на основе которого люди действуют. «Самое большее, чего можно добиться относительно реальной действительности, — это вероятность» (Мизес, 2000. С. 101).
В отличие от Кейнса, Мизес не стремился радикально пересмотреть содержание понятия вероятности, хотя, как и Кейнс, разграничивал вероятность и ее численное выражение. Вопрос о том, как Мизес понимал вероятность, до сих пор не получил однозначного ответа. С одной стороны, естественно предположить, что, рассматривая случайность с эпистемологической точки зрения, Мизес скорее должен был принять эпистемологическую интерпретацию вероятности, согласно которой это понятие относится к убежденности людей и характеризует ее степень. В этом случае можно было бы говорить о близости позиций Мизеса и Кейнса. С другой стороны, есть основания считать, что Мизес придерживался объективистской трактовки вероятности и ее традиционной интерпретации, которую отстаивал, например, его брат — известный математик Ричард фон Мизес (Hauwe, 2008).
В каком-то смысле можно утверждать, что Мизес, как и Кейнс, стремился к более универсальной трактовке понятия вероятности, однако не пошел так далеко и ограничился различением «вероятности класса» и «вероятности события». Первая есть характеристика некоего класса событий, имеет вполне определенный смысл и численное выражение и отражает ситуацию, которую можно обозначить как риск\ смысл второй — «правдоподобие» (Мизес, 2007. С. 282). На важность разграничения этих двух типов вероятности указывал, например, М. Ротбард: «„Вероятность класса" есть единственное научное использование термина „вероятность", и это только один тип вероятности, для которого возможно численное выражение» (Rothbard, 2004. Р. 553).
Вероятность класса имеет достаточно ограниченную область применения при изучении общественных явлений, поскольку отнесение события, имеющего характеристику реального времени, к определенному классу представляет значительные трудности. Кроме того, даже факт принадлежности к какому-либо классу не позволяет делать какие бы то ни было определенные заключения о конкретном событии, хотя и может служить некоторой подсказкой. В отношении уникальных событий, какими, по существу, и являются исторически конкретные события, любая ссылка на частоту неприемлема, а слово «вероятность» если и используется, то это не более чем метафора, имеющая «целью объяснение чего-то менее известного путем сравнения его с хорошо известным» (Мизес, 2000. С. 109).
Мизес подчеркивал, что аналогии и метафоры могут не только облегчить понимание реальных процессов, но и навредить ему. Он особенно возражал против аналогии между рынком и азартной игрой (аналогии, к которой прибегал Найт). Мизес считал, что слово «игра» неявно предполагает неизбежность потерь одних за счет других. Подобная коннотация идет вразрез с представлением австрийцев о социальном значении экономической деятельности как направленной на получение прибыли посредством снабжения людей желаемыми товарами в рамках порядка, основанного на разделении труда. Этот порядок, согласно Мизесу, Хайеку и другим австрийцам, обеспечивает согласованность устремлений людей и, в отличие от обычной игры, действует в интересах всех и каждого.
По мнению Мизеса, из неправильной аналогии между рынком и игрой вытекает представление о конкуренции как об антагонистическом процессе. Мизес, Хайек и другие австрийцы рассматривали конкуренцию прежде всего как движущую силу экономического развития, призванную «поместить каждого члена общественной системы на то место, где он лучше всего может служить всему обществу и всем его членам» (Мизес, 2000. С. 112) и, как подчеркивал Хайек (1989), способствовать открытию нового. Заметим, что подобное оправдание конкуренции с точки зрения динамической эффективности созвучно представлениям Найта.
Задача каталлактики как теории рыночного взаимодействия, по Мизесу, состоит в том, чтобы дать анализ процессов в рыночной системе, то есть выяснить, каким образом в ходе рыночного взаимодействия люди эффективно достигают собственных целей, не ставя вопрос о содержании этих целей и о влиянии на них результатов рыночного взаимодействия. Решить эту задачу можно, лишь полагаясь на обычную логику, то есть логику строгого следования, и не пытаясь заменить «общей теорией вероятности категорию причинной связи» (Мизес, 2000. С. 103). Можно сказать, что хотя у Мизеса нет прямых упоминаний «Трактата о вероятности», вряд ли можно сомневаться в его отрицательном отношении к вероятностной логике и в смысле новой логики, и в качестве новой трактовки вероятности.
Мизес рассматривал экономику как раздел науки о целенаправленной деятельности человека и был убежден, что такая наука этически нейтральна, поскольку «она относится к средствам и никогда — к выбору конечных целей» (Мизес, 2000. С. 829). Очевидно, что подобное видение экономической науки и ее задач исключает возможность подчинить научный анализ решению какой-либо социальной проблемы, как это имело место у Кейнса. В рамках подхода, который отстаивали Мизес и другие австрийцы, единственным мостом, «соединяющим» этику и научный анализ и открывающим путь для оправдания рыночного порядка, оказывается эволюционная концепция развития социальных институтов, которую развивал Хайек (1992).


Большинству экономистов Найт известен прежде всего как автор идеи разграничения понятий риска и неопределенности, изложенной в работе «Риск, неопределенность и прибыль» (Найт, 2003). Это разграничение было сделано в рамках обсуждения проблемы предпринимательства и прибыли, которую Найт рассматривал в контексте феномена экономического развития. Решение поставленной задачи Найт не связывал с радикальной перестройкой чистой теории. Он считал необходимым лишь уточнить смысл важнейших терминов и концепций (Найт, 2003. С. 12), однако, как представляется, речь шла о большем. Уточнение, о котором писал Найт, затрагивало прежде всего понятия прибыли и конкуренции и фактически вело к признанию неопределенности одной из важнейших черт экономических процессов, что, в свою очередь, определило критическое отношение к равновесному подходу и к модели совершенной конкуренции в ее традиционном виде. Все это имело далеко идущие последствия, в частности открывало новую перспективу для анализа проблемы распределения, вопросов справедливости, развития и экономического прогресса.
Как представитель чикагской школы Найт признавал экономический принцип эффективного использования имеющихся ресурсов основополагающим для экономической теории и видел ее задачу в объяснении того, как осуществляется эффективное использование ресурсов, как участники рынка добиваются желаемого результата. Однако было бы сильным упрощением видеть в Найте исключительно защитника модели оптимизации в ее традиционной трактовке как предлагающей решение того, что он называл «научно-технологической проблемой использования средств для реализации целей» (Knight, 1956. Р. 174), — подчеркнем: заданных целей и имеющихся средств. Найт поставил под сомнение принцип заданности целей и независимости целей и средств их достижения, тем самым обозначив одно из направлений критики ортодоксальной неоклассической модели. Другое направление (о нем речь пойдет далее) было связано с необходимостью отказаться от предпосылки совершенного знания и включить в рассмотрение неопределенность.
Найт не только считал сомнительной предпосылку о постоянстве потребностей и предпочтений людей, но и рассматривал экономическую активность как взаимосвязанный процесс поиска средств достижения целей и формирования самих целей. Он считал интересы людей не заданными и не только зависящими от среды, в которой они действуют, но порождаемыми этой средой (Knight, 1956). Более того, он считал, что «экономическая деятельность является средством удовлетворения потребностей, формирования потребностей и характеров, полем творческого самовыражения и конкурентным спортом. Играя в „бизнес как в игру", люди формируют самих себя и других и создают цивилизацию, чья способность к выживанию никого не может оставить равнодушным» (Найт, 2009. С. 113).
Отказавшись от принципа «неприкосновенности» индивидуальных предпочтений, Найт сделал шаг в сторону этической оценки потребностей и механизмов, обеспечивающих их удовлетворение, прежде всего конкуренции. С точки зрения Найта, моральные ценности, которые регулируют поведение людей, составляющих общество и стремящихся к удовлетворению своих потребностей, изменяются в процессе общественного развития и изменяют само общество. И в этом процессе изменений противоборствующими силами становятся свобода и власть, причем последняя есть порождение этого процесса (Greer, 2000. Р. 66 — 67). Найт выступал с критикой в адрес защитников принципа laissez-faire, которые апеллировали к утилитаризму и оправдывали рыночный порядок и свободную конкуренцию с точки зрения количественно понимаемой эффективности, то есть объема материальных благ, которые они обеспечивали. Он также подчеркивал, что в этом случае затушевываются различия между свободой и властью и недооценивается важность свободы в процессе развития как важнейшей ценности. Отсюда и связь между вопросами экономическими (имеющими отношение к количественным характеристикам) и этическими (имеющими отношение к качеству того, чего люди хотят, какими правилам руководствуются и т. д.), на которую обращал внимание Найт. Можно сказать, что, по Найту, «экономические решения... всегда завязаны на ценностные суждения, существующие в свободном обществе» (Greer, 2000. Р. 68).
Проблема неопределенности представлялась Найту исключительно значимой при обсуждении развивающейся рыночной системы. При этом, как и Мизес, он понимал неопределенность в эпистемологическом смысле. Найт полагал, что миром скорее всего управляют некие общие законы, но учитывая наши познавательные возможности, вопрос о том, так это, или нет, не имеет практического смысла (Найт, 2003. С. 205). Для нас изменяющийся мир, в котором мы живем, неизбежно предстает царством неопределенности. «Кое-что мы знаем о будущем, но не более того; и наши жизненные проблемы, по крайней мере в части целенаправленного поведения, вырастают именно из того факта, что мы знаем так мало... По существу, мы действуем, руководствуясь мнением, которое может быть обосновано в большей или меньшей степени и представлять большую или меньшую ценность; мы не пребываем в полном неведении, но и не имеем полной и совершенной информации, а владеем только частичным знанием» (Найт, 2003. С. 195).
При этом единственным методом, которым можно изучать мир и уменьшать степень нашего неведения, Найт (как и Мизес) считал логический. Но возникает вопрос о качестве знания, которое мы можем таким образом получить. И здесь Найт весьма осторожен. Поскольку строгое знание предполагает, что одни и те же вещи и даже типы вещей в одинаковых обстоятельствах «ведут» себя одинаковым образом, область, где такое знание возможно, весьма ограничена. Обсуждение ее границ и привело Найта к вопросу о вероятности.
Он шел достаточно традиционным путем, рассматривая три типа вероятности: априорную, статистическую и то, что он называет оценками. Первые два типа связаны с возможностью классификации случаев. Причем в случае априорной вероятности все сводится к элементарным исходам, смысл которых в том, что «мы твердо знаем», что не существует причины, позволяющей объяснить тот или иной исход. Для нас эти события равновероятны, то есть в отношении них действует принцип безразличия, который был важен для Кейнса и который у Найта означает примерно то же, что и у Кейнса (Найт, 2003. С. 216). Статистическая вероятность, наиболее распространенный тип вероятности, используемый при анализе процессов и явлений в общественной сфере, по существу, относится к ситуации, когда классификация случаев до некоторой степени возможна, но Найт подчеркивает, что эта возможность основана на вере в то, что будущее в некотором отношении окажется похожим на прошлое. Это означает, что принцип безразличия применяется в отношении уже не конкретных исходов, а типов закономерностей и связей, о будущем которых нам ничего не известно. Область, охватываемая этими двумя типами вероятности, и есть область, в отношении которой может с известной осторожностью применяться понятие риска. Но, как и Кейнса, Найта больше всего интересует ситуация, когда «не существует какой бы то ни было реальной основы для классификации отдельных случаев» (Найт, 2003. С. 218) и когда понятие риска не применимо. Это означает ситуацию, когда основу поведения людей составляют «оценки, а не умозаключения», «суждения» и «интуиция», а не «логические выкладки» (Найт, 2003. С. 217). В отношении этих оценок люди формируют то, что Кейнс называл степенью рациональной веры, а Найт — степенью субъективной достоверности.
При некотором сходстве позиций Кейнса и Найта имеются и существенные различия. Если Кейнс пытался найти, как ему представлялось, более адекватный предмету способ получения знания — вероятностную логику, то Найт остался верен обычной логике. Кроме того, эти авторы по-разному оценивали роль неопределенности в экономике.
Найт считал, что рыночная система выработала механизмы, до известной степени позволяющие трансформировать неопределенность в риск и уменьшить его (специализация, диффузия, страхование и т. д.). Со своей стороны, экономисты научились работать с различными типами рисков и уменьшать неопределенность, прибегая к группировке явлений в классы и обращаясь к «вероятностной аргументации» (Найт, 2003. С. 298)⁴. Но справиться с неопределенностью невозможно, и более того, по мнению Найта, не нужно.
Проблема неопределенности, как уже отмечалось, была поставлена Найтом в контексте исследования природы прибыли. Он показал, что само существование прибыли неразрывно связано с тем, что никто не может знать последствия принятых сегодня решений. По его мнению, именно неопределенность, которая делает неясным результат конкуренции, придает экономической организации характер предпринимательской деятельности и определяет доход предпринимателя. Согласно Найту, прибыль — это результат динамических изменений, которые невозможно предвидеть и которые связаны с новаторством. Прибыль — это то, что достается людям, либо сделавшим лучший прогноз, либо просто более удачливым.
Неизбежными спутниками успеха отдельных людей и прогресса общества в целом являются ошибки, наличие которых Найт назвал одним из аспектов тайны, связанной с сознательным поведением как таковым. Конечно, ошибки неизбежно влекут за собой потери, вызывают колебания экономической активности и могут иметь для совершивших их людей разрушительные последствия, но их отсутствие свидетельствует о том, что общество пребывает в состоянии застоя. Отсюда критическое отношение Найта к идее совершенного знания, к равновесным моделям и к конструктивистским подходам в управлении экономикой как противоречащим самой природе развития.
Таким образом, у Найта неопределенность получает «оправдание» с динамической точки зрения, можно даже сказать — с точки зрения динамической эффективности, если эффективность понимать гораздо шире, чем это принято. Подобная позиция принципиально отличается от точки зрения Кейнса, полагавшего, что неопределенность создает опасность резких колебаний и более того, порождая неуверенность и пессимизм, ведет к длительной стагнации со всеми вытекающими последствиями.
Следует обратить внимание еще на один момент, связанный с «оправданием» неопределенности у Найта. Общественный прогресс во многом зависит от процесса накопления капитала, который связан с институтом частной собственности. По мнению Найта, частная собственность важна именно для развивающегося общества, поскольку не только создает условия для эффективного использования имеющихся ресурсов, но и побуждает «людей идти на риск и увеличивать предложение самих производственных ресурсов» (Найт, 2003. С. 350). Более того, само «желание быть собственником служит более мощным побудительным мотивом к принесению жертв и осуществлению эффективного управления в данной сфере, нежели стремление потреблять побольше благ» (Найт, 2003. С. 350).
Найт отмечал, что в условиях неопределенности, когда собственник может как получать прибыль, так и нести убытки, частная собственность не столько закрепляет сложившееся ранее распределение богатства (и сложившееся неравенство), сколько позволяет его изменить (Knight, 1947. Р. 8 — 10). Здесь возникает еще один аргумент против ортодоксальной теории, которая не может объяснить процесс вознаграждения в условиях неопределенности, поскольку предполагает обмен только равных ценностей. С точки зрения Найта, подобный принцип придавал ортодоксальной теории специфический этический смысл, неявно предполагая не только консервацию, но и углубление неравенства. Таким образом, ссылаясь на неопределенность, Найт оправдывал частную собственность с точки зрения и динамической эффективности, и справедливости.
Найт обсуждал вопрос о моральной оценке рыночной системы, но не идеальной, которая описывалась в чистой теории, а той, которая существовала и развивалась в условиях неопределенности. Он поставил под сомнение критерий, основанный на «этике эффективности», который неявно присутствовал в ортодоксальной теории: согласно ему система в целом и деятельность людей оценивались количественными показателями (например, объемом производимых и потребляемых благ). Он подчеркивал, что на этом основании невозможно оправдать конкуренцию, а оценивая ее, следует исходить не из эффективности в обычном смысле, то есть с точки зрения количественной оценки результатов, а из того, каков характер этих результатов или мотивов деятельности (Найт, 2009. С. 146).
Найт рассматривал экономическую деятельность как игру. Однако в отличие от ортодоксальной теории, которая принимала правила этой игры как данные, Найт ставил вопрос о качестве соответствующих правил. С его точки зрения, для развивающегося общества важнее всего обеспечить продолжение самой игры, то есть деятельности людей, позволяющей им проявлять себя и осуществлять свободный выбор. Как любая игра, экономическая деятельность должна вестись по справедливым правилам, которые предоставляют игрокам равные шансы на выигрыш и проигрыш, то есть предполагают относительно равную силу игроков. Именно в этом контексте Найт говорил об опасности того, что конкуренция может привести к установлению на рынке власти силы, что означало бы прекращение «игры» и стагнацию. Отсюда его представление о роли (ограниченной) государства
как гаранта соблюдения справедливых правил.

---

В истории экономической науки немало парадоксов и один из них связан с проблемой неопределенности. Эта проблема, о важности которой нам напоминают реальные финансовые потрясения, фактически была выведена за рамки основного течения экономической мысли в период становления канона современного экономического знания. Это обстоятельство создавало и до сих пор создает напряженность между стремлением к строгости теории и требованием широко понимаемой реалистичности. Не случайно такие выдающиеся экономисты, как Кейнс, Мизес и Найт, можно сказать, пытались противостоять «изгнанию» неопределенности. Они стремились выяснить ее природу, значение для функционирования экономической системы и сформулировать отношение к ней в свете решения задач, которые они ставили перед экономической наукой.
В силу специфики проблемы исследователи фактически выходили за рамки собственно экономической науки в ее обычном понимании в область философии, эпистемологии, методологии и этики, демонстрируя близость позиций по одним пунктам и различия по другим. Но даже там, где позиции были близки, существовали различные контексты, а в ряде случаев — и смыслы, не говоря уже об акцентах.
Эти ученые выражали несогласие с тенденцией развития экономической науки, предполагавшей сравнение реальной экономики с идеальной моделью, которая воплощает принцип равновесия и базируется на специфических предпосылках, исключающих из рассмотрения то, что эти экономисты считали первостепенно важным — временную перспективу и связанную с ней проблему неопределенности. Признавая важность неопределенности, они по-разному понимали ее природу. Кейнс исходил из неэргодичности нашего мира и онтологической природы неопределенности и, возможно, в силу этого предложил вероятностную логику как более адекватный способ получения знания. Найт и Мизес, которые предполагали эргодичность мира и рассматривали неопределенность прежде всего с эпистемологических позиций, не видели диссонанса между несовершенством нашего знания и логикой строгого следования.
Кейнс, Найт и Мизес обращались к проблеме неопределенности при исследовании различных экономических феноменов и процессов: Кейнс — финансового рынка и поведения спекулянтов, Найт — природы прибыли и предпринимательства, Мизес — общих принципов человеческой деятельности и взаимодействия в рамках рыночной экономики. Они стремились понять природу неопределенности и выяснить, каким образом экономические агенты «справляются» с неопределенностью, как она влияет на их поведение и на экономику в целом. Мизес, Найт и Кейнс (в экономических работах) трактовали неопределенность сходным образом — через вероятность, вернее, отсутствие оснований для оценки вероятности события. И в этом случае понятие вероятности связывалось с понятием риска. Однако Кейнс предложил и совершенно иное понимание вероятности — как характеристику логического отношения. Тем самым оно приобретало универсальный смысл и позволяло уйти от проблемы разграничения риска и неопределенности.
Независимо от того, как они понимали природу неопределенности, Кейнс, Мизес и Найт считали ее неотъемлемой чертой социальной реальности. Они выражали свое отношение к тому факту, что последствия, особенно отдаленные, наших действий не могут быть сколько-нибудь точно оценены. Но и здесь мы видим значительные расхождения в позициях. Кейнс исходил из того, что неопределенность создает опасность социальных бедствий, с которыми невозможно мириться, исходя из существующих этических представлений, и призывал правительство к активным действиям, имея в виду достижение результата достаточно скоро. В отличие от Кейнса, Мизес и Найт не считали необходимым «бороться» с неопределенностью и тем более не предлагали государству делать это. С фактом принципиального незнания будущего они связывали желание людей действовать, идти на риск, открывать новое, наконец, играть в азартную игру, которая называется экономикой. Их оценки касались скорее правил этой игры, нежели ее результатов. Для Найта важно, чтобы игра продолжалась, а для этого необходимо, чтобы ее правила были справедливыми. Отсюда задача государства не допустить, чтобы конкуренция привела к существенной деформации в расстановке рыночных сил. С точки зрения Мизеса, совершенная конкуренция сама является режимом, обеспечивающим развитие, и задача государства состоит в его поддержании.
Что можно сказать о современном значении попыток осмыслить проблему неопределенности, предпринятых много десятилетий назад? После глубокого и всегда неожиданного экономического кризиса интерес к проблеме неопределенности возрастает, и любое обращение к тому, что по этому поводу думали выдающиеся экономисты прошлого, не может быть лишним. Однако рассмотренный выше опыт анализа имеет значение не только историческое и просветительское, но и более важное — методологическое. Речь идет, во-первых, о понимании истоков некоторых утвердившихся схем и сложившихся представлений, а во-вторых, о понимании задач экономической науки, ее возможностей и, пожалуй, самое главное — ее вовлеченности в сферы, от которых она всячески пыталась отгородиться. И то, что у таких разных экономистов, как Кейнс, Найт и Мизес, проблема неопределенности (и вероятности) оказывалась мостом, соединяющим экономику, философию, эпистемологию, этику, заставляет задуматься, всегда ли, исследуя действительно важные вопросы, можно оставаться в рамках канона научности, который сложился многие десятилетия назад.

---

¹ Суть принципа безразличия состоит в том, что если мы ничего не знаем о возможности наступления того или иного события из некоей совокупности, то все события данной совокупности считаются равновероятными. Этот принцип был для Кейнса ключевым при создании вероятностной логики. На него опирался и Найт, когда, разграничивая понятия риска и неопределенности, обращался к понятию вероятности.
² Это позволяет провести аналогию с представлениями Найта об экономической деятельности как игре.
³ Это означает признание ограниченности равновесного подхода и одновременно открывает дорогу анализу сущности денег. В этом Мизес близок не только к Кейнсу, но и ко многим неокейнсианцам.
⁴ Термин «probability reasoning», переведенный в русском издании Найта и как «вероятностная аргументация», и как «вероятностная логика», может создать впечатление, что Найт имел в виду вероятностную логику в смысле Кейнса. В действительности речь идет о способе оценки вероятности события через отнесение его к некоему классу. Найт полагал, что поскольку подобная процедура требует значительного времени, реально люди делают оценки, полагаясь на интуицию. На основании этого можно было бы предположить, что, согласно Найту, если бы люди не считались с затратами, они могли бы решить задачу классификации событий и перейти из области неопределенности в область риска. Правильность этого утверждения зависит от представлений о природе неопределенности и наших познавательных способностей. Но поскольку Найт исходит из принципиальной ограниченности этих способностей, скорее всего он исключал превращение неопределенности в риск даже в этом гипотетическом случае.

---

Ананьин О. (2008). Искусство экономики и/или прикладная экономика: методологический анализ // Экономика как искусство / Под ред. О. Ананьина. М.: Наука. [Ananyin О. (2008). The Art of Economics and/or Applied Economics // Ananyin O. (ed.). Economics as Art. Moscow: Nauka.]
Кейнс Дж.М. (2001 [1926]). Конец laissez-faire // Истоки. Вып. 3. М.: ГУ-ВШЭ. С. 260-279. [Keynes J. М. (2001 [1926]). The End of Laissez-Faire // Istoki. Iss. 3. Moscow: HSE Publ. P. 260-279.]
Кейнс Дж. M. (2007). Общая теория занятости, процента и денег. Избранное. М.: Эксмо. [Keynes J. М. (2007). The General Theory of Employment, Interest and Money. Selections. Moscow: Eksmo.]
Локк Дж. (1985) Опыт о человеческом разумении // Локк Дж. Соч.: в 3-х т. Т. 2. М.: Мысль. [Locke J. (1985). An Essay Concerning Human Understanding // Collected Works. In 3 vols. Vol. 2. Moscow: Mysl.]
Мизес Л. (2000). Человеческая деятельность. Трактат по экономической теории. М.: Экономика. [Mises L. (2000). Human Action. A Treatise on Economics. Moscow: Ekonomika.]
Мизес Л. (2007). Теория и история: интерпретация социально-экономической эволюции. Челябинск: Социум. [Mises L. (2007). Theory and History: An Interpretation of Social and Economic Evolution. Chelyabinsk: Sotsium.]
Мур Дж. 3. (1984 [1903]). Принципы этики. M.: Прогресс. [Moore G. Е. (1984 [1903]) Principia Ethica. Moscow: Progress.]
Найт Ф. (2003). Риск, неопределенность и прибыль. М.: Дело. [Knight F. (2003). Risk, Uncertainty, and Profit. Moscow: Delo.]
Найт Ф. (2009). Этика конкуренции. M.: ЭКОМ Паблишерз. [Knight F. (2009). Ethics of Competition. Moscow: EKOM Publishers.]
Рамсей Ф. П. (2011 [1926]). Истина и вероятность // Истоки. Социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания. М.: Изд. дом ВШЭ. [Ramsey F. Р. (2011 [1926]. Truth and Probability // Istoki. Sociocultural Context of Economic Activity and Economic Knowledge. Moscow: HSE Publ.]
Хайек Ф. (1989). Конкуренция как процедура открытия // Мировая экономика и международные отношения. № 12. С. 6 — 14. [Hayek F. (1989). Competition as a Discovery Procedure // World Economy and International Relations. No 12. P. 6-14.]
Хайек Ф. (1992). Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М.: Новости. [Hayek F. (1992). The Fatal Conceit: The Errors of Socialism. Moscow: Novosti.]
Baldwin Th. (2006). Keynes and Ethics // The Cambridge Companion to Keynes / R. E. Backhouse, B. W. Bateman (eds.). Cambridge: Cambridge University Press. P. 237-256.
Bateman B.W. (2003). The End of Keynes and Philosophy? // The Philosophy of Keynes's Economics / J. Runde, S. Mizuhara (eds.). L.: Routledge. P. 71—84.
Braithwaite R. B. (1973). Editorial Foreword // The Collected Writings of John Maynard Keynes. N.Y.: St. Martin Press. Vol. VIII. P. XV-XXII.
CarabelliA. (2003). Keynes: Economics as a Branch of Probable Logic // The Philosophy of Keynes's Economics / J. Runde, S. Mizuhara (eds.). L.: Routledge. P. 216—226.
Gillies D. (2006). Keynes and Probability // The Cambridge Companion to Keynes / R. E. Backhouse, B. W. Bateman (eds.). Cambridge: Cambridge University Press. P. 199-216.
Greer W. В. (2000). Ethics and Uncertainty. The Economics of John M. Keynes and Frank H. Knight. Cheltenham; Northampton, MA: Edward Elgar.
Hauwe van den L. (2008). John Maynard Keynes and Ludwig von Mises on Probability // Precesos de Mercado — Revista Europea de Economic Politica. Vol. 5, No 1. P. 11-50.
Hishiyama I. (1969). The Logic of Uncertainty According to J. M. Keynes // Kyoto University Economic Review. Vol. 39, No 1. P. 22 — 44.
Johnson L. E.y Ley R. D., Cate Th. (2005). Selecting Social Goals: J. M. Keynes and the Emergence of Ontological Rationality in Economics // International Advances in Economic Research. No 11. P. 291—299.
Keynes J.M. (1973 [1921]). A Treatise of Probability // The Collected Writings of John Maynard Keynes. N.Y.: St. Martin Press. Vol. VIII.
Knight F. (1956 [1938]). 'What is Truth' in Economics? // On the History and Method of Economics. Chicago: Chicago University Press. P. 151 — 178.
Knight F. (1947). Freedom and Reform. Essays in Economics and Social Philosophy. N.Y.: Harper&Brothers.
Lawson T. (1988). Probability and Uncertainty in Economic Analysis// Journal of Post-Keynessian Economics. Vol. 11, No 1. P. 38 — 65.
Rothbard M. N. (2004) Man, Economy, and State. Auburn: Ludwig von Mises Institute.
Shackle G. L. S. (1994). Keynes and Today's Establishment in Economic Theory: A View // John Maynard Keynes Critical Assessments. Vol. 4. L.: Routledge. P. 1 — 6.