Толерантность, сотрудничество и экономический рост

Полтерович В.М.
академик РАН
завлабораторией Центрального экономико-математического института (ЦЭМИ) РАН
замдиректора Московской школы экономики МГУ имени М.В. Ломоносова

В работах: Полтерович, 2015; 2016, мы попытались показать, что со временем в развитых странах соотношение между основными механизмами координации — конкуренцией, властью и сотрудничеством — меняется в пользу сотрудничества. Эта тенденция проявилась сравнительно недавно, хотя и не одновременно, и в сфере внешнеполитических взаимодействий, и во внутренней политике и экономике. Создание системы международных организаций во главе с ООН, формирование консенсусных демократий и усиление роли парламентских комитетов, эволюция антимонопольного законодательства и законов о банкротстве, становление гражданского общества свидетельствуют об увеличении роли позитивного (не направленного против третьих лиц) сотрудничества, при этом значимость механизмов конкуренции и власти уменьшается. Эта тенденция стала возможной благодаря техническому прогрессу, росту благосостояния, совершенствованию человеческого капитала и глубоким изменениям массовой культуры.

В условиях роста благосостояния относительно увеличиваются индивидуальные и общественные издержки человеческого страдания, жесткие экономические и политические конфликты оказываются все менее приемлемыми. Совершенствование человеческого капитала ведет, в частности, к росту кооперативности — способности людей координировать свои действия с партнерами. Благодаря техническому прогрессу радикально выросли издержки силового противостояния и снизились трансакционные издержки сотрудничества. Другой, не менее важный фактор их снижения — эволюция массовой культуры, прежде всего укрепление норм честности, рост обобщенного доверия, альтруизма и толерантности.

Главными результатами культурных изменений в нашем контексте стали смягчение остроты проблемы безбилетника (основного препятствия для эффективного функционирования механизмов сотрудничества) и формирование коллаборативности — качества, включающего как умение сотрудничать (кооперативность), так и стремление к кооперации с другими индивидами (Полтерович, 2015). В работе: Полтерович, 2016, обсуждалось значение этих факторов в контексте развиваемой теории механизмов позитивного сотрудничества. Задача настоящей статьи — рассмотреть толерантность как фактор их становления.

Понятие толерантности

Под толерантностью понимают непредвзятое отношение к другим культурам, стандартам поведения и взглядам, благожелательное стремление понять их. Такое понимание провозглашено в декларации ЮНЕСКО¹.

До сих пор не найдены надежные способы измерения толерантности. Для этого используются ответы на вопросы, не только отличающиеся конкретным содержанием, но и отражающие разные по существу явления. Вопросы типа «Следует ли разрешить коммунистам (атеистам, радикалам) преподавать в школах?» выявляют мнение респондентов о целесообразном правовом статусе представителей той или иной идеологии. Информация совсем другого, оценочного характера содержится в ответах на вопрос: «Считаете ли Вы, что мужчины больше подходят на роль руководителей, нежели женщины?» Еще один важный аспект толерантности — готовность взаимодействовать — выявляется при ответе на вопрос: «Не возражаете ли Вы иметь в качестве соседей цыган (гомосексуалистов, представителей иной расы и т. п.)?».

Выводы разных исследований, посвященных проблемам толерантности, нередко формально противоречат друг другу, поэтому кажется, что сделать обоснованные заключения на основе этого потока литературы невозможно. Естественно предположить, что противоречия, по крайней мере отчасти, вызваны различиями в исходном статистическом материале. Используя один и тот же термин «толерантность», авторы на самом деле изучают разные объекты.

В связи с этим целесообразно различать три аспекта толерантности: как склонность к позитивной оценке, как признание прав и как готовность к взаимодействию. Соответственно в дальнейшем будем говорить об оценочной, правовой и интерактивной толерантности. Различия между этими тремя аспектами очевидны. Так, осуждая проституцию, индивид может быть против ее запрета (правовая, но не оценочная толерантность). Позитивно высказываясь о представителях другой расы и даже ратуя за их равные права, он может испытывать дискомфорт, узнав о решении дочери выйти замуж за чернокожего (оценочная, правовая, но не интерактивная толерантность).

В работе: Gibson, 1992, подчеркивается отсутствие тесной связи между политической и социальной интолерантностью. Согласно распространенному определению, политическая толерантность означает признание прав политических противников на политическую деятельность². Таким образом, в нашей системе понятий речь идет о (важнейшем) частном случае правовой толерантности. Социальную интолерантность Дж. Гибсон определяет как наличие предубеждения против той или иной социальной группы («prejudice in particular» — Gibson, 1992. P. 22). Отсутствие таких предубеждений — социальная толерантность — порождает оценочную толерантность.

Наблюдение Гибсона подтверждает нашу гипотезу о том, что в обществе возможны расхождения между правовой и оценочной толерантностью. Видимо, важнейшим фактором таких расхождений выступает конфликт между укоренившимися представлениями о демократии как наилучшей форме государственной организации и массовой культурой. Подобные конфликты нередко ведут к социальной нестабильности.

Важен вопрос о том, в какой мере толерантность в приведенном выше значении (как «отношение к иному») влияет на реальное поведение людей. Это частный случай проблемы, широко обсуждаемой в социальной психологии (см., например: Kraus, 1995). Исследования показывают, что, как правило, корреляция между выраженным отношением и фактическим поведением значимая и положительная, но ее уровень зависит от обстоятельств, в рамках которых реализуется поведение. В связи с этим некоторые авторы различают «отношенческую» (attitudional) и поведенческую (behavioral) толерантность (см., например: Seebruck, 2013). Для дальнейшего анализа нам важен сам факт положительной связи; детальное рассмотрение этого вопроса выходит за рамки настоящей статьи.

Факторы интолерантности

Имеются три основных источника интолерантности: борьба за ресурсы, неравенство и предрассудки. Последние частично обусловлены первыми двумя факторами, а также высокими издержками взаимодействия с представителями других групп.

Неравенство, борьба за ресурсы и имперское сознание

Высокое неравенство в доходах ведет к росту социальной напряженности. Это отражается на уровне оценочной толерантности: чем выше значение индекса Джини, характеризующего распределение доходов в стране, тем меньше ее население склонно воспитывать детей в духе толерантности (Corneo, Neher, 2012). Кроме того, высокое неравенство определяет низкий уровень обобщенного доверия (Gould, Hijzen, 2016), а значит, и интерактивной толерантности.

Интолерантность порождается также межстрановым неравенством. За 70 лет, прошедших после Второй мировой войны, лишь немногим более 10 стран сумели решить задачу догоняющего развития. Остальным она оказалась не под силу. По мнению ряда авторов, одним из существенных препятствий для ускоренного экономического роста стала политика стран золотого миллиарда, создавших выгодную им систему международных договоров и архитектуру международных организаций. В книге: Chang, 2002, показано, что эта система «отбрасывает лестницу», по которой развитые страны взобрались на вершину своего нынешнего благополучия. Речь, в частности, идет о правилах свободной торговли, поддерживаемых ВТО и затрудняющих проведение эффективной промышленной политики; о системе охраны интеллектуальной собственности, не позволяющей отстающим странам воспользоваться новыми технологиями; о доминирующем влиянии богатых стран на решения международных финансовых институтов — МВФ, Всемирного банка и др.

Таким образом, межстрановое неравенство обусловлено, по крайней мере частично, борьбой за ресурсы. Жесткая межстрановая конкуренция в этой области в прошлом порождала формирование империй, опиравшихся на идеологии культурного превосходства. Нередко в качестве основного аргумента выступала принадлежность к той или иной «единственно истинной» религии. Элементы имперского сознания сохранились и по сей день. Так, в опросе The American-Western European values gap (Pew Research Center, 2012) респондентов спрашивали, согласны ли они со следующим утверждением: «Наши люди несовершенны, но наша культура превосходит другие культуры». Результаты выглядят так: Франция — (73; 27), Великобритания — (63; 32), Испания — (55; 44), Германия — (52; 47), США — (46; 49).

Здесь первая цифра каждой пары означает процент несогласных, а вторая — согласившихся.

В соответствии с результатами этого опроса США — единственная из пяти держав, где большинство не готово отвергнуть идею культурного превосходства. Разумеется, имперское сознание сопряжено с правовой и интерактивной интолерантностью во внешнеполитической сфере — с отказом признавать право других стран на выбор политической организации, а в ряде случаев — с силовым навязыванием политических систем, не адекватных их стадии социально-экономического развития.

Для тех, кто оказался на более низкой ступени, «признать свою отсталость» совсем не просто. Неудачи неизбежно порождают плохо обоснованные теории «иного пути развития», концепции мнимых преимуществ в отношении моральных качеств, уклада жизни, исповедуемой религии. На радикальных вариантах подобной идеологии основан терроризм, организационно представляющий собой множество разнородных движений, важнейшей целью которых в наше время выступает вооруженная борьба с западным влиянием.

Указанным тенденциям противостоит возрастающее стремление мирового сообщества облегчить отставшим странам решение задач догоняющего развития, создать институты и обеспечить возможности позитивного сотрудничества. Соответствующие аргументы, приведенные в: Полтерович, 2015, можно дополнить данными о государственной помощи развитию (Official Development Assistance). С 2007 по 2013 г., несмотря на кризис, она выросла почти на 40% (OECD, 2015. Р. 99). В 2015 г. ее объем был выше, чем в 1960 г., в 3,6 раза в номинальном выражении. Правда, доля ВНД, направляемого основными донорами, странами — членами Комитета помощи развитию, сокращалась в 1960-е годы, а с 1970 г. оставалась на отметке 0,3% (OECD, 2016. Р. 152). В работе: Coscia et al., 2013, отмечен быстрый рост числа организаций-спонсоров и видов помощи, которую они оказывают. Это смягчает эффект роста неравенства, препятствуя снижению толерантности.

«Войны за историю»

Важное препятствие для становления толерантных отношений между государствами отмечено в работе: Liakos, 2008. Автор обращает внимание на явление, названное им «войны за историю» (history wars). История любой страны — это в значительной мере летопись противостояния с другими нациями, религиями, культурами, история побед и поражений. Национальное самосознание, патриотизм включают гордость за прошлое своей страны, праздничные ритуалы нередко связаны с воспоминаниями об успешных войнах с соседями — агрессивными, жестокими, несправедливыми.

Еще более серьезная коллизия наблюдается, если группы населения, предки которых враждовали, проживают в одной стране. Возникает своеобразная ловушка оценочной интолерантности: культурные традиции препятствуют ее преодолению. Неожиданный пример подобного конфликта — снос памятников конфедератам-военачальникам³, вызвавший беспорядки в Шарлоттсвилле (Вирджиния, США) в августе 2017 г. Подлинная толерантность должна предусматривать отказ от презентизма — соблазна оценивать прошлое в современных шкалах. Это требует очень непростой социальной и психологической трансформации общественного сознания.

Парадокс политкорректности

Расовые, национальные, религиозные, тендерные, идеологические различия — постоянные источники конфликтов в современных обществах. В качестве инструмента снижения напряженности в западных странах возникли нормы политкорректности, требующие при обсуждении острых проблем придерживаться особой терминологии, не содержащей негативной коннотации, и нейтральных формулировок (Hughes, 2010). Однако социальные последствия внедрения норм политкорректности неоднозначны. Есть свидетельства того, что следование этим нормам способствует генерации новых идей в смешанных группах, поскольку участники в меньшей степени опасаются негативной оценки их предложений (Goncalo et al., 2015). Вместе с тем ряд авторов отмечают, что политкорректность в ее сложившихся формах нередко ограничивает граждан в праве на высказывания, даже если речь идет об обсуждении научных проблем.

Авторитаризм общественного мнения угрожает отступнику не только всеобщим осуждением, но и потерей работы. Яркий пример — вынужденный уход известного экономиста и политического деятеля Л. Саммерса с поста президента Гарвардского университета. Большинство профессоров основного подразделения — Факультета искусств и наук — выразили ему недоверие после выступления на научной конференции, которое было сочтено неполиткорректным. Обсуждая вопрос о том, почему доля женщин среди имеющих теньюр профессоров в области точных и технических наук существенно меньше, чем мужчин, Саммерс (с многочисленными оговорками) высказался в пользу гипотезы о генетических различиях между полами. Несколько профессоров в знак протеста вышли из зала, пресса пришла в ярость. Между тем одна из слушательниц, профессор, специалист по затронутой Саммерсом проблеме, сочла его лекцию «абсолютно блестящей» (Hemel, 2005).

Этот эпизод отражает общую проблему, возникающую в процессе формирования норм толерантности: их расширительное толкование, абсолютизация могут порождать интолерантность. Речь идет о возникновении неформальных норм, фактически ограничивающих свободу высказываний, и о нетерпимости к нарушению этих норм.

Фундамент интолерантности: предрассудки

Логика интолерантности основана либо на предрассудках («мифах»), либо на ошибках поспешного обобщения, чаще всего в их вероятностных вариантах. В первом случае речь идет о приписывании той или иной группе либо мифических качеств или обычаев, либо отрицательных качеств, которые на самом деле никак не отличают ее от других групп. Во втором случае всем представителям группы приписывают ту или иную негативную черту на том основании, что в этой группе она фактически встречается чаще, чем в других.

Отметим, что законодательство большинства стран содержит дискриминирующие статьи (например, по отношению к мигрантам)⁴, которые, однако, не рассматриваются как проявление интолерантности. Не вполне ясно, является ли это результатом незавершенности процесса укрепления толерантности или существуют общие принципы, определяющие условия, при которых дискриминационные правила допустимы.

Приведенная выше история с увольнением Саммерса показывает, что догматическая толерантность сама может быть источником предрассудков. На самом деле предположение Саммерса не было лишено оснований, хотя ответ оказался более сложным. Сопоставление оценок, полученных мужчинами и женщинами при решении тестовых математических задач, показало, что средние значения отличаются незначительно, но среди тех, кто получает очень низкие и очень высокие оценки, мужчин существенно больше. Различие усиливается при усложнении тестов (Halpern, 2012; Miller, Halpern, 2014)⁵.

Способность к решению задач — не единственный фактор, влияющий на вероятность получить теньюр. В частности, чтобы писать статьи и читать лекции, нужны вербальные способности, которые, как указано в цитированных источниках, в среднем выше у женщин. Все же в данном контексте качество исследований имеет, видимо, большее значение, так что приведенный анализ объясняет, по крайней мере частично, доминирование мужчин среди профессоров с постоянным контрактом на математических факультетах.

Еще один интересный вывод касается эволюции различий между мужчинами и женщинами при выполнении математических тестов. Как отмечено в: Miller, Halpern, 2014, различия снижались в 1980-е годы и стабилизировались в 1990-е. Значит, в течение 20-летнего периода наблюдался сдвиг, подтверждающий деструктивность интолерантности. Но, конечно, установка на толерантность не должна противоречить научным фактам.

Динамика толерантности

При исследовании динамики толерантности следует различать долгосрочные культурные изменения, связанные, например, с ростом благосостояния, и тренды, обусловленные теми или иными специальными обстоятельствами, например наплывом мигрантов. В работе: Twenge et al., 2015, исследовалось изменение толерантности в США с 1972 по 2012 г. Были обработаны результаты представительного опроса (General Social Survey), содержащего ответы на три вопроса относительно пяти групп населения: воинствующих атеистов («тех, кто против всех церквей и религий»), гомосексуалистов, коммунистов, милитаристов (тех, кто «призывает покончить с выборами и дать военным управлять страной»; точнее было бы говорить о сторонниках военного режима) и расистов («тех, кто верит, что чернокожие генетически находятся на более низкой ступени» — genetically inferior). Респондентов спрашивали, следует ли разрешать представителям этих групп выступать с изложением своих взглядов, следует ли разрешать им преподавать в колледжах и в университетах, не следует ли изъять из публичных библиотек написанные ими книги. Таким образом, в наших терминах речь шла исключительно о правовой толерантности.

Опросы показали, что за 41 год толерантность американцев существенно выросла по отношению ко всем группам (какой бы вопрос ни брать за основу), за исключением расистов, отношение к которым слабо изменилось. Так, в 1972-1974 гг. в среднем за разрешение преподавать атеистам, гомосексуалистам и коммунистам высказались соответственно 43%, 52 и 41% респондентов, а в 2010-2012 гг. положительный ответ дали уже 63%, 85 и 64%. Несколько удивляет высокий прирост положительных ответов по отношению к милитаристам: с 37% в 1975-1979 гг. до 58% в 2010-2012 гг.

Как и следовало ожидать, при прочих равных условиях, правовая толерантность убывает с возрастом и растет с уровнем образования. В: Twenge et al., 2015, даны ссылки на другие работы, где авторы приходят в основном к близким заключениям.

Что касается интерактивной толерантности, то здесь тенденции не столь однозначны. С 1990 г. интерактивная толерантность по отношению к этническим меньшинствам укрепляется в развитых странах, а также в Латинской Америке и в Африке, но падает в Западной и Южной Азии и в Восточной Европе (Foa, 2015. Fig. 6-7). Вместе с тем во всех регионах мира, за исключением Восточной Азии, наблюдается рост индекса интерактивной толерантности к меньшинствам иного образа жизни (индекс отражает отношение к гомосексуалистам, неженатым парам и алкоголикам; см.: Foa, 2015. Fig. 13).

В то же время число граждан, не желающих иметь в качестве соседей «иммигрантов или иностранных рабочих», увеличивается во всех регионах, кроме Африки. Наибольший прирост этой компоненты интерактивной интолерантности наблюдался в Восточной Европе: с 11% в 1996 г. до 26% в 2012 г. С 2000 по 2012 г. в странах Западной Европы число респондентов, интолерантных к иммигрантам, выросло с 14 до 15%, в США и Канаде — с 7,5 до более чем 9%, в Австралии и Новой Зеландии — с 5 до почти 8% (Foa, 2015. Fig. 1-2). Основная причина такой тенденции — резкий рост количества мигрантов. Их число выросло в мире со 154 млн человек в начале 1990 г. до 232 млн в 2014 г., так что каждый тридцатый житель на Земле — мигрант (см.: Foa, 2015, где приведена ссылка на данные ООН).

В работе: Twenge et al., 2014, показано, что за период с 1972 по 2012 г. американцы стали существенно меньше доверять друг другу.

Так, в 1972-1974 гг. 46% взрослых американцев полагали, что «большинству людей можно доверять». В опросах 2010-2012 гг. это число снизилось до 33%. При этом доля тех, кто соглашался с утверждением: «Во взаимоотношениях с людьми надо проявлять осторожность», выросла с 51 до 62%. Аналогичная и еще более явно выраженная тенденция наблюдалась среди подростков. За эти годы значительно уменьшилось доверие американцев к институтам, таким как пресса, бизнес, религиозные организации, медицинские учреждения, институт президентства. Особенно резко упало доверие к конгрессу. В 2000-2002 гг. 49% респондентов считали, что конгресс работает «хорошо» или «очень хорошо»; в 2010-2012 гг. такие ответы дали лишь 22%.

Очевидно, одним из факторов роста интерактивной толерантности выступает укрепление доверия. Падение доверия могло привести к ее снижению, несмотря на рост правовой толерантности.

В Европе наблюдалась более сложная динамика. Согласно результатам в: Parts, 2013, для 14 «старых» членов ЕС в 1990-2008 гг. в среднем уровень обобщенного и институционального доверия вырос. Однако для выборки из десяти «новых» членов ЕС эти показатели снизились.

Отмеченные выше противоречивые тенденции, видимо, связаны со спецификой ситуации, сложившейся после 1990 г. Распад СССР, многочисленные военные конфликты в Азии и Африке, продолжающаяся конфронтация на Ближнем Востоке, резкий рост терроризма и миграции — все это должно было отрицательно сказаться на уровне толерантности. В работе: Foa, 2015, автор замечает, ссылаясь на социологические исследования, что падение толерантности по отношению к мигрантам носит скорее всего временный характер. Так или иначе, поток мигрантов сократится, их дети адаптируются к новым условиям, и уровень толерантности продолжит повышаться. В развивающихся странах аналогичный перелом должен произойти в отношении к этническим меньшинствам. По мере роста благосостояния культурные характеристики этих стран будут приближаться к значениям, характерным для развитого мира (Вельцель, 2017). Высокая корреляция уровня интерактивной толерантности с подушевым ВВП страны (см., например: Das et al., 2008. P. 9) свидетельствует в пользу гипотезы о повышении этого уровня в долгосрочном периоде, несмотря на возможные среднесрочные колебания.

Корпоративизм и различия между странами в уровнях толерантности

Как следует из приведенных выше данных, в бывших английских колониях — Австралии, Новой Зеландии, Канаде и США — уровень толерантности по отношению к иммигрантам выше, чем в Западной Европе. Такое соотношение естественно. В бывших колониях многие семьи помнят свое иммигрантское прошлое, а развитые институты адаптации мигрантов смягчают потенциальную напряженность между ними и коренным населением. В Европе за последние 20 лет произошел скачкообразный рост иммиграции, но соответствующие институциональные изменения запаздывают. Возник конфликт между правовой и интерактивной толерантностью: признание прав иммигрантов сосуществует с нежеланием взаимодействовать с ними.

Однако если рассмотреть другие аспекты толерантности и сопоставить ее уровни по странам, то соотношение оказывается более сложным. В связи с этим заслуживают особого внимания результаты двух исследований: Das et al., 2008 и Zanakis et al., 2016. Обе работы опираются в основном на данные авторитетного источника — World Value Survey (WVS), первая — на четыре опроса 1999-2004 г., а вторая на опрос 2005 г.

В первой статье предложен индекс глобальной толерантности (GTI), использующий ответы на вопросы о том, готов ли респондент иметь в качестве соседей гомосексуалистов, иностранцев, представителей иной расы или национальных меньшинств; еще один вопрос касался того, считает ли респондент важным учить детей толерантности. Таким образом, оценивалась «смесь» оценочной и интерактивной толерантности. Были ранжированы 62 страны. Список десяти «наиболее толерантных» выглядит так: 1. Швеция; 2. Нидерланды; 3. Исландия; 4. Дания; 5. Канада; 6. Франция; 7. Испания; 8. Люксембург; 9. Германия; 10. Финляндия (Das et al., 2008. Table 2).

Во второй статье авторы решают аналогичную задачу на других данных и другими методами. Предложенный ими индекс глобальной социальной толерантности GSTI учитывает отношение респондентов к роли женщин в обществе, к национальным меньшинствам, иммигрантам и к религии. Он интегрирует ответы на 13 вопросов. Фактически по отношению к женщинам и религии выявляется оценочная толерантность, к иммигрантам — правовая, а к национальным меньшинствам — интерактивная. Ранжируются 56 стран, в первую десятку входят: 1. Швеция; 2. Норвегия; 3. Андорра; 4. Швейцария; 5. Германия; 6. Франция; 7. Новая Зеландия; 8. Нидерланды; 9. Австралия; 10. Финляндия (Zanakis et al., 2016. P. 11, Table 2, столбец 1).

Интересно сопоставить приведенные данные с ранжированием 29 стран по уровню корпоративизма (Lijphart, 2012. Table 9.1). Мы ограничимся указанием первых десяти: 1. Швеция (1; 1); 2. Австрия (17; -); 3. Норвегия (-; 2); 4. Дания (4; -); 5. Финляндия (10; 10); 6. Германия (9; 4); 7. Люксембург (8; -); 8.Швейцария (-; 3); 9. Нидерланды (2; 9); 10. Бельгия (11; -). В скобках указано место страны по рейтингам GTI и GSTI соответственно. Прочерк означает отсутствие страны в исходном списке, по которому составлялся соответствующий рейтинг. Из 10 «наиболее корпоративистских» стран 8 вошли в первую десятку хотя бы по одному из рейтингов. К ним примыкает Бельгия, занявшая 11-е место по GTI. Только 4 страны из десяти были включены в оба исходных списка, и все они вошли в десятку наиболее толерантных по обоим рейтингам.

Корпоративизм — это политическая организация общества, где ряд важнейших экономических и политических решений принимается на основе диалога между представителями государства, бизнеса и работников; в диалоге нередко участвуют и другие общественные организации (см., например, обзор в: Cardoso, Mendonsa, 2012). Приведенные данные показывают, что толерантность тесно связана с корпоративизмом, обеспечивающим сотрудничество различных общественных сил.

Высокий уровень корпоративизма — один из признаков консен-сусной демократии. А. Лейпхарт так охарактеризовал различия между альтернативными демократическими системами: «Мажоритарная модель демократии является дискриминирующей, конкурентной и кон-фронтационной, в то время как для консенсусной модели характерны отсутствие дискриминации, переговоры и поиск компромисса...» (Lijphart, 2012).

Еще один признак консенсусной демократии — относительно большое число партий в парламенте. В таблице 5.2 Лейпхарт ранжирует по этому признаку 36 демократий (соответствующий показатель — средний за 1945-2010 гг.). Верхняя половина этой таблицы содержит не менее 7 стран из каждых десяти лучших по критериям GTI и GSTI. Отметим, что США по показателю GTI занимают 13-е место после Бельгии и Великобритании, а по индексу GSTI — только 18-е, отставая от всех развитых европейских стран, за исключением Кипра.

Вслед за своими предшественниками Лейпхарт противопоставляет корпоративизм плюрализму групп интересов и даже говорит о ранжировании стран по индексу плюрализма (значение которого в представленном выше списке растет от Швеции к Бельгии). На наш взгляд, для такого противопоставления нет достаточных оснований. Тот факт, что в переговорах с правительством участвует небольшое число крупных организаций, отнюдь не означает отсутствие плюрализма, коль скоро эти организации отражают интересы разных групп предпринимателей, согласованные на предварительных этапах, до переговоров с правительством. Аналогичный процесс имеет место и для работников. Видимо, правильнее говорить о двух вариантах плюрализма — конкурентном и консенсусном.

Плюрализм в обоих вариантах основан на толерантности. Однако конкурентный плюрализм требует лишь правовой толерантности, в то время как для устойчивости консенсусного плюрализма необходим высокий уровень интерактивной толерантности. Это утверждение следует рассматривать как гипотезу, нуждающуюся в детальном обосновании.

Толерантность и экономический рост

Влияние толерантности на экономическое развитие не однозначно. Правовая толерантность, воплощенная в законодательстве, может служить щитом для нарушителей закона, принадлежащих к меньшинствам. Не случайно некоторые демократические страны вынуждены из соображений безопасности вводить правила, дискриминирующие меньшинства. Так, в 2011 г. во Франции и Бельгии было запрещено носить никаб и паранджу в общественных местах.

Свобода иммиграции, поддерживаемая правовой толерантностью, при недостаточном уровне интерактивной толерантности и качества институтов может вести к межэтническим конфликтам, препятствуя экономическому развитию. В то же время правовая толерантность (тем более оценочная и интерактивная) способствует социальному миру, исключая или, по крайней мере, снижая издержки насилия.

Силовые столкновения, игравшие значительную роль в человеческой истории, требовали мобилизации усилий, ее важнейшими инструментами были ненависть и презрение к врагу. Становление наций, государств, имиерий, возникновение и распространение религий всегда сопровождались ростом насилия и интолерантности, культивированием предрассудков. Имперское сознание базировалось на мифах о генетических преимуществах или специальной миссии тех, кто претендовал на доминирование. Технологическое развитие стало решающей альтернативой войне как источнику благ.

В результате повышения уровня жизни снизилась приростная ценность дополнительных материальных приобретений и соответственно возросла относительная ценность человеческой жизни. Благодаря совершенствованию рыночных институтов появилась универсальная основа для взаимодействия разных групп. Важнейшую роль в этой трансформации сыграло развитие образования и культуры. Создание оружия массового уничтожения сделало издержки силового противостояния между ядерными державами неприемлемо высокими. Толерантность, будучи необходимой предпосылкой сотрудничества, оказалась существенным фактором ускорения социально-экономического развития.

Уровень толерантности в той или иной группе, стране или регионе должен повышаться по мере роста качества жизни и степени технологического и культурного развития. Эмпирические данные в целом подтверждают этот вывод. Уровни толерантности в развитых странах существенно выше, чем в развивающихся (Foa, 2015). При ранжировании по индексам GTI, GTSI, обсуждавшимся выше, страны Запада занимают верхние строчки таблиц. Сильная положительная корреляция между толерантностью и уровнем подушевого ВВП (по паритету покупательной способности) выявлена и в ряде других исследований.

Вместе с тем попытки эмпирически проверить гипотезу о связи толерантности и темпов экономического роста не дают однозначных результатов (см.: Berggren, Elinder, 2012, а также обсуждение и ссылки в: Seitz et al., 2017). Вероятные причины расхождений состоят в том, что разные авторы используют различные индикаторы толерантности и наборы контрольных переменных.

Предположительно основной канал влияния толерантности на экономический рост реализуется благодаря связи разнообразия и инновационной активности (измеряемой обычно числом патентов на душу населения): толерантность обеспечивает положительный характер этой связи. Толерантность выступает предпосылкой готовности к восприятию новых идей и экспериментированию, способствует сотрудничеству между индивидами и фирмами, знания и опыт которых дополняют друг друга, облегчает заимствование технологий и компетенций, формирование сетей и кластеров.

Отсюда следует, что наличие связи весьма вероятно при достаточно высоком уровне интерактивной толерантности. Частично ее уровень отражают вопросы типа: «Не возражали бы Вы, если бы Вашими соседями были представители такой-то группы?» Подобный подход использован в работе: Lorenz, Schmutzler, 2015. Авторы рассматривали регионы Латинской Америки и получили значимую зависимость между толерантностью в указанном смысле и количеством патентов на изобретения.

Иной подход применен в: Seitz et al., 2017, где наряду с индикатором, отражающим преимущественно правовую и оценочную толерантность, использован показатель уровня доверия, причем в регрессию включался интерактивный член. Естественно полагать, что правовая толерантность в сочетании с доверием порождают интерактивную толерантность. Действительно, авторы продемонстрировали совместное положительное влияние двух индикаторов на инновационную активность в развивающихся странах. Для развитых стран значимый эффект не обнаружен. Авторы объясняют это насыщением: при высоком уровне толерантности его дальнейшее повышение уже не играет роли. Возможно, однако, иное объяснение. В их регрессиях одной из объясняющих переменных выступает уровень человеческого капитала. Между тем в работе: Qian, 2013, продемонстрировано положительное влияние толерантности на этот показатель. При их совместном использовании значимость толерантности для технического прогресса могла не проявиться.

В указанной статье изучалось влияние толерантности на инновационность 276 городских территорий США. Инновационность оценивалась как доля патентов на одного занятого. Кроме того, исследовалось воздействие толерантности на уровень предпринимательства, измеряемого отношением числа вновь созданных фирм за фиксированный промежуток времени к числу занятых в регионе. Толерантность измерялась как среднее из доли геев и людей искусства (актеров, музыкантов, художников) в населении региона.

Идея измерения восходит к классическим работам Р. Флориды и базируется на представлении о том, что не только первая, но и в значительной мере вторая группа включает людей нестандартных, выделяющихся из основной массы. Отметим, однако, что такой индикатор отражает не только отношение к меньшинствам, но и качество институтов, от которых зависит характер воздействия этой культурной переменной на процесс развития. Показатели данного типа заслуживают специального наименования. Мы будем называть их индикаторами толерантного разнообразия. Они характеризуют долю меньшинств, отличающихся стилем жизни и культурными параметрами от основного населения страны или региона.

Расчеты, представленные в: Qian, 2013, показали, что инновационность и уровень предпринимательства существенно зависят от человеческого капитала (измеряемого долей взрослого населения, имеющего степень бакалавра), на величину которого значимо и положительно влияет уровень толерантного разнообразия. Аналогичная связь обнаружена и в работе: Florida et al., 2010, где рассматриваются 46 канадских регионов. Здесь толерантность измеряется индексами, характеризующими толерантное разнообразие: индексом, совпадающим с использованным в работе: Qian, 2013; долей жителей, не являющихся белыми и не принадлежащих к европеоидной расе; долей иммигрантов, не рожденных в Канаде. Все три индекса существенно и положительно влияют на человеческий капитал и уровень технологий в регионах. Кроме того, с увеличением второго и третьего индексов растет уровень подушевого дохода.

Если ориентироваться только на уровень правовой толерантности, то результаты могут быть неустойчивыми, поскольку преимущества толерантности нивелируются ее недостатками — трудностями координации из-за различий в стереотипах поведения и взаимного недоверия.

Технический прогресс требует роста человеческого капитала, а значит, кооперативности — умения координировать свои действия с действиями других индивидов. Кроме того, технический прогресс существенно сокращает трансакционные издержки кооперации. Эти тенденции способствуют росту толерантности (Вельцель, 2017) и развитию механизмов сотрудничества.

Зависимость между толерантностью и экономическим развитием носит двусторонний характер (Inglehart, Welzel, 2009)⁶. Рост интерактивной толерантности при достаточно высоком качестве институтов ведет к увеличению человеческого капитала и интенсификации технического прогресса, что, в свою очередь, приводит к укреплению постматериалистичных ценностей и, следовательно, к дальнейшему повышению толерантности. Это один из каналов реализации так называемого цикла эмансипации, детально изученного в: Вельцель, 2017.

Важность развития толерантности для каждой отдельной страны и всего мирового сообщества общепризнана. Так, во Всеобщей декларации ЮНЕСКО о культурном разнообразии говорится: «Мы переживаем критический, переломный момент, когда национальное самосознание трансформируется в космополитическое, и толерантность является необходимой предпосылкой этого процесса» (ЮНЕСКО, 2001). Однако, как было показано выше, чтобы понять эволюцию толерантности и связанные с ней эффекты, необходимо различать ее аспекты (типы). Правовая, оценочная и интерактивная толерантность не обязательно эволюционируют синхронно. Опираясь на эти понятия, можно объяснить ряд на первый взгляд противоречивых результатов, полученных разными исследователями.

В последние 25 лет уровень толерантности демонстрирует сложную динамику. С середины 1990-х годов одновременно с ростом правовой толерантности наблюдалось резкое уменьшение интерактивной толерантности по отношению к мигрантам, а в ряде развивающихся стран — и к этническим меньшинствам. Скачок вызван интенсификацией иммиграционных процессов и межстрановых конфликтов. Однако есть основания предполагать, что эта тенденция носит временный характер, и в долгосрочном периоде уровни толерантности развивающихся и развитых стран будут сближаться.

Проведенное исследование показало необходимость совершенствовать технику описания толерантности — учитывать ее разные типы и отношения между общественными группами. Чтобы описать «поле толерантности», характеризующее то или иное сообщество, следовало бы задать список групп, по отношению к каждой из которых не принадлежащий к ней индивид может характеризоваться толерантностью того или иного типа. Тем самым для каждого индивида определены три множества толерантности и задано «микроописание» ее поля. Более агрегированное, но достаточно детальное его описание можно получить, задав для каждой группы долю индивидов, толерантных к ней в каждом из трех значений. Тогда поле толерантности описывается списком четверок (группа; доли толерантных индивидов і-го типа, і = 1,2,3). Признаками укрепления толерантности могут служить расширение множеств толерантности «среднего индивида» или увеличение долей толерантности, характеризующих важнейшие группы. Вводя эти определения, надеюсь, что когда-нибудь они будут использованы в эмпирических исследованиях.

Есть основания полагать, что на эволюцию толерантности в мире существенно влияет политика США, которые пытаются навязать другим странам, в том числе силовыми методами, систему социально-экономической организации, не адекватную стадии их социально-экономического развития. Претензии американского правительства на мировое доминирование, пусть и прикрытые лозунгами демократии и прав человека, заставляют ряд политологов, социологов, культурологов рассматривать США как современную империю нового типа (см.: Steinmetz, 2005; Cooley, Nexon, 2013; Lutz, 2006). Имеются свидетельства существенного разрыва между американскими и европейскими ценностями (см.: Pew Research Center, 2012). Эта тема заслуживает тщательного исследования, в том числе в связи с растущим негативным отношением к России, имеющим глубокие исторические корни (Paul, 2001). Данное обстоятельство не может не повлиять на развитие толерантности в нашей стране. Необходимо продолжить систематическое изучение этого процесса, начатое в проекте: Асмолов, 2003.

¹ «Tolerance is respect, acceptance and appreciation of the rich diversity of our world's cultures, our forms of expression and ways of being human». В официальном переводе на русский: «Толерантность означает уважение, принятие и правильное понимание богатого многообразия культур нашего мира, наших форм самовыражения и способов проявлений человеческой индивидуальности» (UNESCO, 1995).

² «Political tolerance... refers to allowing political activity... bv one's political enemies» (Gibson, 1992. P. 22).

³ См.: https://www.nytimes.com/interactive/2017/08/16/us/confederate-monuments-removed.html

⁴ Например, недавние мигранты п США, Канаде, странах ЕС не имеют права на пенсию.

⁵ Насколько предрассудки политкорректности затрудняют исследования, свидетельствует то, что Д. Гальперн вынуждена «извиняться» за полученные результаты: «Для многих может показаться пугающим и даже неамериканским рассматривать возможность того, что даже небольшую часть тендерных различий в когнитивных способностях можно объяснить за счет биологических факторов» (Halpern, 2012. Р. 32).

⁶ «Хотя экономическое развитие требует решать сложные задачи приспособления, его долгосрочные эффекты стимулируют появление более толерантных, менее ксенофобных и в конечном счете более демократичных обществ» (Inglehart, Welzel, 2009. P. 48).

Список литературы / References

Асмолов А. Г. (ред.) (2003). Век толерантности: научно-публицистический вестник. М.: Гратис; Центр СМИ МГУ им. М. В. Ломоносова. [Asmolov A. G. (ed.) (2003). The age of tolerance. Moscow: Gratis; Media Center of Lomonosov Moscow State University. (In Russian).]

Вельцель К. (2017). Рождение свободы. М.: ВЦИОМ. [Welzel С. (2017). Freedom rising. Moscow: VCIOM. (In Russian).]

Полтерович В. M. (2015). От социального либерализма — к философии сотрудничества // Общественные науки и современность. JSfe 4. С. 41 64. [Polterovich V. М. (2015). From social liberalism towards the philosophy of collaboration. Obshchestvennye Nauki і Sovremennost, No. 4, pp. 41 — 64. (In Russian).]

Полтерович В. (2016). Позитивное сотрудничество: факторы и механизмы эволюции // Вопросы экономики. Mb 11. С. 5-23. [Polterovich V. (2016). Positive collaboration: Factors and mechanisms of evolution. Voprosy Ekonomiki, No. 11, pp. 5 23. (In Russian).]

ЮНЕСКО (2001). Всеобщая декларация ЮНЕСКО о культурном разнообразии. Париж. [UNESCO (2001). Universal declaration on cultural diversity. Paris. (In Russian).I

Berggren N.. Elinder M. (2012). Is tolerance ^ood or bad for growth? Public Choice, Vol. 150, No. 1 2, pp. 283 308.

Cardoso J. L., Mendonva R (2012). Corporatism and beyond: An assessment of recent literature. ICS Working Papers, No. 1.

Chang H.-J. (2002). Kicking away the ladder: Development strateyy in historical per spective. London: Anthem Press.

Cooley A., Nexon D. H. (2013). "The empire will compensate you": The structural dynamics of the U.S. overseas basing network. Perspectives on Politics, Vol. 11, No. 4, pp. 1034 -1050.

Comeo G., Neher F. (2012). Income inequality and self-reported values. GESI Discus sion Paper, No. 382.

Coscia M., Hausmann R., Hidalgo C. A. (2013). The structure and dynamics of international development assistance. Journal of Globalization and Development, Vol. 3, No. 2, pp. 1-42.

Das J., DiRienzo C., Tiemann Th. (2008). A global tolerance index. Competitiveness Review: An International Business Journal, Vol. 18, No. 3, pp. 192 — 205.

Florida R., Mellander C., Stolarick K. (2010). Talent, technology and tolerance in Canadian regional development. The Canadian Geographer, Vol. 54, No. 3, pp. 277—304.

Foa R. (2015). Creating an inclusive society: Evidence from social indicators and trends. Expert Group on Social Development and Agenda 2030. New York: United Nations.

Gibson J. L. (1992). The political consequences of intolerance: Cultural conformity and political freedom. American Political Science Review, Vol. 86, No. 2, pp. 338 — 356.

Goncalo J. A., Chatman J. A., Duguid M. M., Kennedy J. A. (2015). Creativity from constraint? How the political correctness influences creativity in mixed-sex work groups. Administrative Science Quarterly, Vol. 60, No. 1, pp. 1 — 30.

Gould E. D., Hijzen A. (2016). Growing apart, losing trust? The impact of inequality on social capital. IMF Working Paper, No. WP/16/176.

Halpern D. F. (2012). Sex differences in cognitive abilities: New York: Psychology Press.

Hemel D. J. (2005). Summers' comments on women and science draw ire: Remarks at private conference stir criticism, media frenzy. The Harvard Crimson, January 14.

Hughes G. (2010). Political correctness: A history of semantics and culture. Chichester: Wiley-Blackwell.

Inglehart R., Welzel C. (2009). How development leads to democracy. What we know about modernization. Foreign Affairs, Vol. 88, No. 2, pp. 33 — 41.

Kraus S. J. (1995). Attitudes and the prediction of behavior: A metaanalysis of the empirical literature. Personality and Social Psychology Bulletin, Vol. 21, No. 1, pp. 58—75.

Liakos A. (2008). History wars: Questioning tolerance. In: G. Hälfdanarson (ed.). Tolerance and discriminations in historical perspective. Pisa: Edizioni Plus, pp. 77-92.

Lijphart A. (2012). Patterns of democracy. Government forms and performance in thirty-six countries. New Haven: Yale University Press.

Lorenz E., Schmutzler J. (2015). Tolerance, agglomeration and enterprise innovation performance: A multilevel analysis of Latin American regions. Gredeg Working Papers, No. 2015-43.

Lutz С. (2006). Empire is in the details. American Ethnologist, Vol. 33, No. 4, pp. 593 — 611.

Miller D. I., Halpern D. F. (2014). The new science of cognitive sex differences. Trends in Cognitive Sciences, Vol. 18, No. 1, pp. 37—45.

OECD (2015). Geographical distribution of financial flows to developing countries. Disbursements, commitments, country indicators. Paris: OECD Publishing.

OECD (2016). Development co-operation report 2016. The sustainable development goals as business opportunities. Paris: OECD Publishing.

Parts E. (2013). The dynamics and determinants of social capital in the European Union and neighbouring countries. Search Working Paper, No. WP5/01.

Paul M. C. (2001). Western negative perceptions of Russia: 'The cold war mentality' over five hundred years. International Social Science Review, Vol. 76, No. 3/4, pp. 103-122.

Pew Research Center (2012). The American-Western European values gap. Washington, DC, November 17.

Qian Н. (2013). Diversity versus tolerance: The social drivers of innovation and entre-preneurship in US cities. Urban Studies, Vol. 50, No. 13, pp. 2718—2735.

Seitz N., Audretsch D. В., Rouch К. M. (2017). Tolerance and innovation: The role of institutional and social trust. Available at SSRN: https://papers.ssrn.com/sol3/ papers.cfm?abstract_id=2958215

Seebruck R. (2013). Technology and tolerance in Japan: Internet use and positive attitudes and behaviors toward foreigners. Social Science Japan Journal, Vol. 16, No. 2, pp. 279-300.

Steinmetz G. (2005). Return to empire: The new U.S. imperialism in comparative historical perspective. Sociological Theory, Vol. 23, No. 4, pp. 339 — 367.

Twenge J. M., Campbell W. K., Carter N. T. (2014). Declines in trust in others and confidence in institutions among American adults and late adolescents, 1972—2012. Psychological Science, Vol. 25, No. 10, pp. 1914 — 1923.

Twenge J. M., Carter N. Т., Campbell W. K. (2015). Time period, generational, and age differences in tolerance for controversial beliefs and lifestyles in the United States, 1972-2012. Social Forces, Vol. 94, No. 1, pp. 379-399.

UNESCO (1995). Declaration of principles of tolerance. Proclaimed and signed by the Member States of UNESCO on 16 November 1995. [Рус. изд.: ЮНЕСКО (1995). Декларация принципов терпимости. Принята резолюцией 5.61 Генеральной конференции ЮНЕСКО от 16 ноября 1995 года.]

Zanakis S. Н., Newburry W., Taras V. (2016). Global Social Tolerance Index and multi-method country rankings sensitivity. Journal of International Business Studies, Vol. 47, No. 4, pp. 480-497.