ОТЕЧЕСТВЕННЫЙ ОПЫТ ПЛАНИРОВАНИЯ УБЕЖДАЕТ

Исторический взгляд на планирование как стержень управления хозяйством в наших изменившихся условиях необходим, как это было в 1920-е гг., когда в стране преобладало частнособственническое производство и шли дискуссии относительно подходов к выработке планов в народном хозяйстве.

Еще до начала экономических реформ 1990-х гг. появились точки зрения если и не отрицавшие общественно-экономическое значение планомерности, народнохозяйственного плана в советском обществе, его экономике, то отводившие им второстепенную, подчиненную роль обслуживания рыночных связей как главенствующих, определяющих развитие производства и обращения. Поэтому возникает необходимость выйти за пределы фактов сегодняшнего дня, которые обостряют экономическую, социальную и политическую ситуацию в стране, поскольку позволили выставить план как источник причин неэффективного хозяйствования и послужили поводом для ниспровержения планирования производства.

Система планомерности и пропорциональности. Речь идет о планировании хозяйства, развиваемого по законам обобществления, через рост централизации, концентрации и планового взаимодействия всех его секторов. Но следует подчеркнуть, что хозяйственный план и планирование не составляли специфику нашего отечества. Планировали и планируют производство внутри фирм и капиталисты.

План как определение действий, как система экономических мероприятий в хозяйстве, крупном или мелком, возник вместе с мало-мальски организованным трудом, его разделением и кооперацией. Эти азбучные истины раскрывают несостоятельность эмоциональных выпадов против плана как такового, но они ничего не говорят о том, почему и в каких условиях простое субъективное намерение приобретает суть общественной категории, становится производственным отношением, выражающим потребность всего общественного производства, а не только отдельного хозяйства и даже капиталистической фирмы.

Дело в том, что даже в мелком натуральном хозяйстве производство предполагает соответствие факторов, необходимых для выращивания, получения (от живых организмов), изготовления тех или иных продуктов труда. Это соответствие в обстановке углубления разделения труда, придающего ему общественный характер, приобретает форму пропорций - необходимого, диктуемого самим производством соотношения, т. е. соразмерности факторов изготовления продукта.

Пока организация производства, присвоение орудий труда и его результатов происходит в узких пределах хозяйства данного частного собственника, поддержание пропорций, соразмерности факторов производства носит частный, индивидуальный характер.

Частная собственность на средства производства и результаты труда разъединяет участников производства, и только рынок соединяет, превращает их в сообщество, где работник соединяется со средствами производства на почве купли-продажи рабочей силы, а капиталисты - собственники материальных факторов производства и жизненных благ - вступают между собой в рыночные связи. Рынок, преодолевая разобщенность производителей, способствует соединению видов индивидуального труда в общественный труд, удовлетворяя потребности производства в соразмерности его факторов, т. е. поддерживая его пропорциональность через преодоление диспропорций, стихийности и анархичности, к которым тяготеет обособленное между частными собственниками (фирмами) производство. Производственные программы (планы) в таких условиях не выходят за пределы отдельного, обособленного производства, уступая общественную функцию - сведение индивидуального труда - рынку.

Планомерное поддержание пропорций производства лишь в той мере приобретает самостоятельный, т. е. непосредственный характер (а не косвенно достигаемый через рынок), в какой производство, кооперация труда также носят общественный характер.

В капиталистическом обществе такая общественная категория (общественное отношение), как планомерность, возникает при наличии начал общественной или государственной, муниципальной собственности.

В социалистическом хозяйстве планомерность как средство непосредственного поддержания пропорциональности в масштабе всего общества приобретает действительно всеобщий характер общественного отношения, вытекающего из общественной, прежде всего общенародной, собственности.

Вне планомерности как всеобщей производственной связи неосуществимо всенародное присвоение и распоряжение средствами производства, его результатами, как и организация народного хозяйства, управления им. Суть здесь в том, что коль скоро в капиталистическом обществе собственность (частная) рассоединяет собственников капитала, их интересы, и только рынок их соединяет, то в условиях социализма собственность (общественная) объединяет участников производства, всех членов общества, а рынок с его стихийной ценой (а без нее нет рынка) разобщает интересы производителей, объединенных общественной собственностью и предпосылаемыми ею общественными отношениями - планомерностью.

Что касается пропорциональности, то это общее условие производства при социализме приобретает специфический способ реализации посредством планомерности и его формы - плана, планирования.

В силу этих глубоких особенностей определение программы действий производителя, системы экономических мероприятий приобретает характер производственного отношения непосредственно в масштабах всего общества (до опосредования рынком) и составляет сущностную особенность новой социально-экономической формации.

Такова глубинная объективная основа происхождения практики планирования в условиях движения к социализму. И происшедшее в нашей стране в начале 1990-х гг. свидетельствует, что ее нельзя было недооценивать, а тем более третировать, не нанося ущерба всей системе производственных отношений, которая включала и отношения планомерности, т. е. планомерного поддержания народнохозяйственных пропорций.

Мы говорим "народнохозяйственных" , а ведь они в таком виде (масштабе) сами по себе, в отрыве от внутрипроизводственных, отраслевых, региональных сложиться не могут. Их можно лишь идеально, исходя из воли, скажем, разработчиков или формулирующих плановую установку, определить, но реализоваться они могут только в сфере производства - непосредственно.

И отсюда проистекают сложности планирования и противоречия отношений планомерности, которые служили предметом дискуссий в нашей стране в ходе социалистического строительства, начиная с восстановительного периода.

Истоки методологии. В то время спор проходил вокруг методологических вопросов планирования, хотя эта сторона, можно сказать, основа плановых разработок, по признанию специалистов, не получила к тому времени должного обоснования. Плановая работа опиралась на опыт ГОЭЛРО. Но ее содержание, отражая становление плановой практики, задачи, которые стояли перед народным хозяйством, с его многоукладностью, противоречивым взаимодействием государственного сектора экономики с частнособственническим сектором и зарождавшейся кооперацией на рубеже завершающегося восстановительного периода и предстоящей реконструкции промышленности, индустриализации хозяйства, усложняло требования к плановой работе.

Экономическая мысль, совершая поиск путей становления системы планирования, испытывала колебания, вступала в противоборство, допуская ошибки и избавляясь от них под влиянием реальных явлений хозяйственной жизни.

Водоразделом спора по поводу методологии планирования явился взгляд на соотношение объективного и субъективного начал в формировании плана. Собственно эта проблема так и не была исчерпана.

В ранние годы советского периода известные теоретики Н.Д. Кондратьев в работе "План и предвидение" , В.А. Базаров - "Принципы построения перспективного плана" в качестве отправного пункта методологии рассматривали так называемые генетический и телеологический методы создания плана.

Генетический метод, по их мнению, исходил из учета объективных условий, из анализа прошлого, опыта других стран и экстраполяции выводов из него на будущее.

Для планирования это означало его опору на научное предвидение, вытекающее, однако, из прошлого либо из абстрактных гипотез, имевших свою опять же абстрактную логику, не учитывавшую конкретных потребностей общества.

Казалось бы, зачем ставить под сомнение значение научного предвидения для обоснования плана. Ведь речь всегда шла о научном обосновании планов. А какое же научное обоснование без научного предвидения?

Но вдумаемся в доводы участников спора. Отдавая предпочтение предвидению, Н.Д. Кондратьев писал: "... Выдвигая те, а не иные перспективы, мы тем самым даем или, точнее, принимаем на себя определенную директиву в организации наших мероприятий и действий" (1). Директиву, построенную на предвидении, вытекающем из анализа прошлого.

В свою очередь В.А. Базаров отрицал превосходство генетического подхода, высказываясь за диалектическую связь генетики и телеологии (как отвлечение от объективных условий, субъективное определение целей, как следствие воли). Применение этого термина к характеристике методологического подхода в планировании, основанного на воле, субъективном конструировании плановой цели очень условно. Ибо не всякое определение цели телеологическое.

Базарову принадлежит и такой тезис:

"Если б мы располагали идеальным познанием, мы могли бы на любое число лет вперед с точностью рассчитывать путем генетического научного исследования и развитие материального базиса в данном обществе, и трансформации надстроек, и результаты взаимодействия базиса и надстроек. Ни о каких априорных целевых заданиях, ни о каких предварительных конструкциях или "моделях" в нашей плановой работе не было бы тогда и речи.

Мы не строили никаких вариантов, но, опираясь исключительно на изучение прошлого, сумели бы с полнейшей логической непререкаемостью начертать единственно возможный и необходимый путь грядущего. К сожалению, мы бесконечно далеки от такого бесконечно глубокого и исчерпывающего познания. Поэтому в плановой работе мы, не умея предвидеть, вынуждены предвосхищать результаты развития в форме априорных целевых заданий и уже потом, апостериори, научно оправдывать и обосновывать их" (2).

Выходит, из-за неумения предвидеть мы выдвигаем цель (задания), но опять же в отрыве от опыта, чтоб потом привязать ее к конкретному опыту, придать ей обоснованность.

Комментируя тезис В.А. Базарова, С.Г. Струмилин саркастически замечает: "Построение весьма определенное. Конечно, если целевые задания в плановой работе только суррогат недостающих нам знаний, приемлемый лишь по нужде и требующий себе последующего "оправдания" перед судом науки, то о равноправии этого подсудимого с самим судьей говорить не приходится. Примат генетики над телеологией и даже более того - полная диктатура генетического метода в плановом деле - здесь сама собою подразумевается. Неясным остается только одно. Не отпадает ли при такой "гносеологии" самая потребность в построении каких-либо планов?" (3)

Вывод довольно категоричный. Но он имел под собой достаточные основания. Хотя кому-то может показаться такой спор формальным - игра слов. Кстати, такой упрек высказывался отдельными экономистами (Вайнштейном) в ходе дискуссии весной 1928 г. С этим мнением не согласился А.Н. Ковалевский, выступивший в роли докладчика.

Дело, конечно, не в словах. Суть ведь касается не просто абстрактного подхода к определению метода обоснования планирования, а выработки на этой основе политики, т. е. стратегии экономического развития страны, завершавшей восстановление народного хозяйства и вступавшей на путь социалистического строительства.

В процессе дискуссии В.А. Базаров был подвергнут критике в связи с установками, которые содержались в его брошюре "К методологии перспективного планирования" (1924 г.).

Возражая Базарову, А.Н.Ковалевский справедливо заметил, что экстраполяция коэффициентов планируемого прироста производства, выведенных из обобщенных данных, или, как было сказано, "наблюдения хозяйственного развития двух-трех последних лет... не может послужить фундаментом для построения перспективной программы хозяйственного возрождения". И далее: "План восстановления и реконструкции той части национального производства, которая находится в непосредственном заведовании государства, должен строиться не генетически, а телеологически, не путем проектирования в будущее фактической динамики настоящего, а путем целевого построения таких преобразований в современной промышленности, при осуществлении которых ее фактическая динамика впервые может стать тенденцией здорового и просторного развития" (4).

Таково мнение одного из оппонентов В.А. Базарова. Отметим, что из приведенных строчек не видно главного предмета спора: чем грешит разбираемая позиция, почему генетический метод обоснования плана не был подходящим, а главное - чем мог обернуться такой метод и такой план для страны. На первый взгляд так называемая генетическая позиция отличалась реализмом. Если, например, сельское хозяйство развивалось в последние два-три года таким-то темпом, то с учетом этого факта следовало бы определить его перспективу. Но при таком подходе не принимались во внимание целевая позиция государства, возможности его воздействия на сельскохозяйственное производство в полной мере. Предполагалось, что государство влияло на крестьянское хозяйство только через спрос, величину заработной платы.

Конечно, это существенные факторы влияния, достигаемого посредством регулирования рыночной конъюнктуры, движения под ее воздействием воспроизводственных процессов во всем народном хозяйстве.

Но поскольку здесь затронута эта, т. е. народнохозяйственная сторона (масштаб) производства, то следует посмотреть на всю систему внутренних зависимостей общественного производства, его приоритетов. Иными словами, выяснить, как достигается поддержание условий равновесия, устойчивого развития всей хозяйственной системы.

В рассматриваемой позиции перспектива развития хозяйственной системы определялась исходя из ведущего положения в ней сельского хозяйства. А коль скоро оно являлось тогда частным, подавляющая часть его социально-экономической структуры формировалась мелкотоварным крестьянским производством, на которое государство влияло, дескать, только посредством спроса и заработной платы, то именно это стихийно развивающееся крестьянское хозяйство должно было определять перспективу экономического развития страны, всей ее хозяйственной системы, включая промышленность, транспорт и другие отрасли.

Естественно, возникли вопросы. Если говорить о методологии планирования, то зачем вообще перспективный, или, как тогда называли, генеральный план в масштабе целой хозяйственной системы, если производственная ячейка - крестьянское хозяйство - работает стихийно. Этот вопрос ставился в печати того времени еще конкретней и прямолинейней: нужен ли план, если неурожай его может опрокинуть? Но в такой постановке не учитывались другие формы государственного воздействия на стихийно развивающееся крестьянское хозяйство. Это прежде всего контрактация.

Речь шла об организованной, следует заметить, планомерной форме поддержания спроса на продукты земледелия и животноводства. Недооценивать такую форму прямого воздействия государства на сельскохозяйственное производство, даже на крестьянское, не следовало. А ведь оформляемая договорами между крестьянскими индивидуальными, а позже кооперативными хозяйствами контрактация представляла собой прямое, вытекающее из плана задание на производство определенного количества и качества зерна и других земледельческих продуктов. Уже это государственное действие требовало плана и определялось им.

Но как оно должно было определиться - каким методом? Отсюда возник спор. Не отвергая генетического подхода, учета прошлого, сложившегося производства, строить на нем научный прогноз было необходимо, но этого оказалось недостаточно.

Целевой метод. Обдумывая прошлое, плановик не может не считаться с общими целями общества, прежде всего с потребностями человека, всего хозяйства. И здесь прямо подходит целевой метод. Но при этом следует иметь в виду, что потребность как таковая, общественная или только данного потребителя, тоже нуждается в условиях ее удовлетворения, в определенном подходе.

Значит, только логической конструкции научного предвидения, основанного на анализе сложившегося опыта, недостаточно для решения этой задачи, нужно обобщение потребностей в виде общественной цели, т. е. в социальной потребности общества, которая нуждается в государственной "гарантии" , поддержании условий ее реализации.

По отношению к сельскому хозяйству оно заключалось наряду с контрактацией в предоставлении кредита, в снабжении машинами, в частности, в начинавшейся в то время механизации путем создания тракторных колонн, а позже машинно-тракторных станций, функции которых по своей экономической сути являлись натуральным кредитованием земледельческих работ в колхозах. Колхозы рассчитывались с государством за выполненные работы зерном и другой продукцией. Процессы механизации сельского хозяйства означали переход к индустриальным методам обработки земли, а позже и содержания скота. Это не просто имело самостоятельное значение, а составляло систему плановой организации нового способа производства. В этой системе занимала свое место организаторская работа, которую выполняли не только активные работники села.

Все эти факторы не учитывались в генетическом подходе В.А. Базарова к выработке плана на основе предвидения, принимавшего в расчет уровень производства прошлых лет, опыт капиталистических стран и воздействие государства на сельскохозяйственное производство через величину заработной платы, предопределявшей спрос.

Закономерности развития самого сельского хозяйства и экономической системы страны, вставшей на новаторский путь социалистических преобразований, в обосновании перспектив экономического развития в этой позиции не просматривались.

А в конечном итоге складывалась бесперспективная для всей страны стратегическая линия. Собственно, для выяснения этого момента и был предпринят анализ методологических подходов к планированию народного хозяйства, прослеживание спора "по словам" - относительно генетического и целевого (телеологического) начал разработки плана.

В системе хозяйства с первенствующей ролью (приматом) земледелия и всего сельского хозяйства, при подчиненном значении промышленности, стране в целом в перспективе предстояла роль аграрно-сырьевого придатка капиталистической системы Европы.

Такова суть и обозначившиеся возможные социальные последствия методологических подходов к планированию системы хозяйства, ее практического значения для перспектив страны.

Но чтобы обнажить эти последствия методологических подходов, пришлось обратиться к реальностям, к практическому развитию системы хозяйства страны, которому нужны уже не только подходы как таковые, а конкретные планы, опережающие действующие условия.

И потому, когда В.А. Базаров, признав в ходе дискуссии ошибочность своего подхода - ориентировки только на генетический метод, на предвидение, исходящее из прошлого и текущего опыта капиталистических стран, и, оправдываясь, полушутя заявил, что это "один марксист" его сориентировал на такой методологический заход с вариантом земледельческого примата, а имя его - Ленин, полагавший, что поставка 100 млн. пудов зерна на мировой рынок обеспечит нашей стране устойчивые связи в мире и определит ее перспективы, ему резонно ответили, что Ленин исходил из реальной обстановки отдельного года, трудного для страны, не вышедшей еще из восстановительного периода, не располагавшей другими экспортными ресурсами, а без экспорта трудно было рассчитывать на продвижение хозяйства. Однако возводить это обстоятельство в принцип, выводить из него приоритет, считать его целевой установкой народнохозяйственного плана, выражающей закономерности социалистического развития, не следовало.

Этот мотив проливал свет на искажения целевого подхода в методологии обоснования планов. Хозяйствование, не подчиненное определенной общественной цели, означало бы стихийность развития. Однако на выборе цели, ее обосновании сказывалась субъективная позиция того или иного ученого, специалиста, политического, государственного деятеля. Этот очень активный фактор методологии планирования оказывался настолько влиятельным на разработку плана, что отодвигал объективные условия, искажал целевую установку плана, делал ее проблематичной, научно необоснованной.

Такие искажения оказались отнюдь не единичными, они послужили источником того бюрократического стиля управления экономикой, который прозвали командно-приказным, нанесшим удар по демократизму отношений в социалистической системе хозяйства.

Противостоять ему оказалось нелегко, хотя уже в 1920-е гг., т. е. во времена рассматриваемой дискуссии вокруг вопросов методологии планирования, обращалось внимание на отклонения в использовании целевого подхода к планированию, определению цели в народнохозяйственном плане.

Так, И.Т. Смилга, называя это отклонение максимализмом плана, констатировал: "Первое - это вопрос о взаимоотношениях объективного и целевого момента в плановой работе. Некоторые максималисты плана считают, что в плановой работе главными являются целевые начала. Этими работниками план сплошь и рядом толкуется как свободное усмотрение. Такая гипертрофия плана не может быть признана правильной. Столь резкое подчеркивание целевого начала является выводом из предпосылки, что в нашем хозяйственном строе объективные детерминистические процессы в значительной степени отмерли, или отмирают. Поэтому свободному усмотрению отводится больше места, чем на самом деле это следует делать" (5).

Свободному, в понимании "максималистов" , значит, необремененному объективными предпосылками и учетом реальных возможностей, например наличия ресурсов, квалифицированного труда, которые, составляя материальные условия общественного развития, выступали как объективный фактор осуществления плана.

И тот широко известный факт, что большей части наших народнохозяйственных или отраслевых планов, да и целевых программ не суждено было осуществиться, объясняется не только недостатками организации, но и недостаточным реализмом постановки цели, стремлением разработчика плана угодить "в струю" , подхватить громкий призыв или преходящий мотив, не заботясь о последствиях такого приема, о судьбе плана, его цели и даже перспективах развития страны.

Об условиях применения методологических подходов в планировании. В этой связи представляет интерес суждение одного из участников дискуссии С. Шарова, который хотя и отрицал связь целевого начала плана с недооценкой объективных моментов, тем не менее обратил внимание на препятствия планированию объективного характера, и не только его.

Сосредоточенный упор на определенные цели, "плановый максимализм" , по выражению И. Смилги, или, точнее сказать, "телеологический максимализм в плане" не только не игнорирует стихии в нашем народном хозяйстве, но, напротив, подкрепляется сознанием колоссальной ее силы.

Совершенно верно указание Громана в его тезисах к пересмотру контрольных цифр, что "плановому началу противостоят не только стихии частных хозяйств, но и стихии хозрасчетных предприятий" , что "у нас наблюдается резкая ведомственность".

К этому можно добавить, что у нас идут и "территориальные междоусобия" из-за "аннексионистских" стремлений при районировании (6).

Как все знакомо. Как бы списано с наших последующих управленческих будней, особенно в конце XX в.: "территориальные междоусобия" и все экономические последствия, которые еще предстояло познать. И хотя о подобном писалось еще в середине 1920-х гг., в стране политически подогрели объективные противоречия когда хозрасчетные начала отдали в руки "максималистов" иного рода, использующих их с совсем иными, далекими от методологии планирования целями. Аннексионизм в районировании, о котором говорит автор, это прежде всего политика. Насколько она детерминирована и просто целесообразна, свободна от скрытой спекулятивной цели - это другой вопрос.

Не менее существенно для нашего более позднего опыта замечание насчет противостояния плановому началу не только стихии частной деятельности. Это также многомиллиардная по стоимостным оценкам теневая экономика и своего рода стихия хозрасчетных предприятий.

Все это оказывалось непривычным для многих читателей, которых экономические публикации на сей счет приучили было к мысли, что план и хозрасчет - элементы единой системы хозяйствования и управления, что хозрасчет в своей общности явился методом реализации планов. Вся совокупность хозрасчетных рычагов держалась на плане; планом обеспечивалась и, наконец, в хозрасчете находили воплощение, реализация закона стоимости, вся совокупность товарно-денежных отношений.

При этом тезис автора заставлял задуматься уже потому, что в действительности широко объявленный печатью переход промышленных и других предприятий и организаций частью в 1988 г., а в остальной массе в 1989 г. на "полный хозяйственный расчет" не принес предполагаемых результатов. Но эта тема требует отдельного рассмотрения. Здесь важно отметить другое: наши затруднения были отнюдь не случайными, они вытекали из объективных условий хозяйствования и требовали взвешенного сочетания генетического и целевого подхода в методологии планирования. На эту сторону проблем методологии и обращалось внимание в дискуссии 1920-х гг.

"Опасность быть захлестнутыми стихией и невозможность при наличных ресурсах государства подчинить его усмотрению все стороны и углы хозяйственной жизни именно и требует твердого выбора и твердой фиксации наших целей. Целевая установка в плане не только не ведет к недооценке объективных моментов, но как раз связана с предупреждением такой недооценки.

... Субъективная воля принимает данные объективные моменты за исходное положение и проектирует в отношении их решения соответствующие ей цели... Пока не появляется субъект, имеющий свои цели в смысле изменения объективных моментов и имеющий волю к их изменению, до тех пор нет плана и не может быть речи о плане.

Никакое самое тщательное изучение данных объективных моментов, никакое самое правильное выяснение их прошлых исторических тенденций, никакое самое точное установление законов их развития, никакое самое верное предсказание дальнейших их уклонов не составляют плана. Контрольные цифры, конъюнктурные прогнозы, предположительные балансы народного хозяйства иногда бывают очень полезны для плановой работы, но они ни в какой мере не являются планами, и выпуск их в обращение как планов, хотя бы под наименованием "генетических" , подносит суррогат вместо подлинного продукта" (7).

Объективные условия хозяйствования с тех пор, как писались эти строчки, значительно изменились, но тем не менее нам бы не пришлось вносить изменения в Закон о предприятии, а затем подумывать о новом законе, который предложено было назвать - о социалистическом предприятии. Закон можно было принять и назвать его по-другому, несколько точнее. Но почему труднее стали складываться отношения между предприятиями? Те самые отношения, которые имели вековую историю, их анализировал еще Маркс, анализировали и до него как кооперацию труда, возникающую между производителями вследствие общественного разделения труда.

Что здесь произошло после принятия Закона о предприятии, когда был распространен хозяйственный расчет, к тому же не в единственной модели? Возможно, недооценили предостережение наших предшественников, экономистов 1920-х гг., относительно "стихии хозрасчетных предприятий" , которая способна противостоять "плановому началу"?

Не слишком ли глобально подходили к оценке казалось бы действительных проблем, порой не зная, какие из них действительные, а какие пропагандистски созданные и таким же способом "решенные". Во всяком случае, действительность, например конца 1980-х гг., во многом, т. е. экономически, не проще была действительности второй половины 1920-х гг. И объективные условия требовали столь же объективного, скажем, генетического, подхода к определению методов осуществления жизненных, давно назревших целей социального характера.

Но не было проявлено объективно обусловленной воли к этому - к обновлению, замене не оправдавших себя, а то и иллюзорных, ущербных для дела методов планирования и ведения самого производства.

Похоже, мы сами себя зафетишизировали и теперь многие клянутся в верности новым догмам и той же самостоятельности, которая превратилась в свою противоположность, в нашу общую несамостоятельность как экономической системы, общества, имеющего иные социальные, исторические цели, обусловленные потребностями и объективными законами.

Нынешние хозяйственные волны несопоставимы во времени с "волнами стихии". Но воля нынешнего государства не опирается на формирование плана, его целей, на материальную базу, определяющую результативность и устойчивость соотношения базиса и надстройки.

Производственные задачи, которые смогло бы решать общество посредством плана, могут быть реальными в зависимости от ресурсов, которые доступны государственной воле.

Примечательно, что активность творческой мысли в части выработки методологических подходов к составлению народнохозяйственного плана, как показано выше, нарастала при невысоком удельном весе экономики, управляемой социалистическим государством.

Если взять сельское хозяйство, то еще в 1929 г. доля единоличного крестьянства (частного сектора) в производстве сельскохозяйственной продукции составляла 93 %. Частная промышленность в 1923-1924 гг. производила 25 % продукции отрасли. На долю частной торговли в том же году приходилось 75 % всего товарооборота. В 1924-1925 гг. частный сектор дал 60 % народнохозяйственного дохода. И тем не менее в тех условиях уже велась серьезная работа по разработке методологических основ народнохозяйственного планирования. Определялась целевая установка плана, рассчитанная на развитие производства в условиях дальнейшего роста обобществления, осуждалась недооценка объективных условий действия плана. Иными словами, предпринимались усилия по налаживанию планового хозяйствования с учетом новых закономерностей.

Но если в настоящее время у нас рискнули отказаться от учета производительности труда, то стоит ли удивляться отказу от планового производства? Мы не выделяем тот или иной подход к планированию, например генетический или телеологический метод создания плана, которые обсуждались в упомянутых дискуссиях.

Но речь должна идти о концентрированной системе организации развития производительных сил, включая человеческие, и обеспечении нужного прироста изготовления продуктов труда для удовлетворения потребностей населения.

Предоставление этих процессов стихии противоречит потребности самого производства, его прогрессу, повышению квалификации труда, их взаиморазвивающейся концентрации и обобществлению. Эти процессы двигаются под влиянием науки.

Но если, вникая в значение планирования производства, последовать примеру участников проходивших дискуссий и применить генетический подход к разработке планов - ориентироваться на результаты, достигнутые в производстве прошлого периода, то столкнемся с тупиковой ситуацией.

Период нынешних реформ экономики страны (а это бесплановый период) длится больше 15 лет. Но если взять для сравнения с ним пятнадцатилетний период первых пятилетних народнохозяйственных планов, то сравнивать будет нечего. Ведь в тот период была осуществлена индустриализация всей страны, культурная революция, сформирован новый облик человека как олицетворение квалифицированных кадров, т. е. основного ядра производительных сил. И наконец, на этот же период приходится Великая Отечественная война, разгром фашизма, обеспечивший сохранение человечества.

И все это, подчеркиваем, совершено советским народом в течение пятнадцати лет планомерной деятельности.

Как же оправдать на этом фоне разрушительные процессы в экономике, культуре, включая образование народа, науке страны, происшедшие в истекший пятнадцатилетний период текущих реформ, т. е. период беспланового использования трудовых и материальных ресурсов?

В какой-то мере так называемый генетический подход к их вовлечению в жизнедеятельность народа оправдывает себя концентрацией вложений в экономику, в общественное производство на решающих для страны направлениях. Но это в состоянии определять и осуществлять либо государство, его управляющие структуры, либо крупные корпорации представляющие концентрацию и планирование использования квалифицированного труда, научных достижений, производственных материальных и финансовых ресурсов.

Анализ прошлого всегда поучителен. Его факты изменить нельзя, хотя относиться к ним можно по-разному. Приведенное здесь сопоставление двух пятнадцатилетних периодов заставляет задуматься, если не оставаться в плену последствий роста фиктивного капитала, бумажного "богатства".