Социально-экономические эффекты языкового разнообразия

Вебер Шломо
Ph.D., ректор
научный руководитель лаборатории исследования социальных отношений
и многообразия общества Российской экономической школы
почетный профессор Южного методистского университета
Давыдов Д.В.
д.э.н., доцент
в.н.с. лаборатории исследования социальных отношений
и многообразия общества Российской экономической школы

Невозможно отрицать важную роль языка в развитии человечества. Язык позволяет операционализировать информацию, делает ее доступной и удобной для обмена, и — с точки зрения социального контекста — до некоторой степени определяет самого человека как вид. Язык влияет на культурную идентичность, эффективность деловой коммуникации и международную торговлю, возможности трудоустройства, туризм и многие другие социально-экономические явления. В данной работе мы рассматриваем методологические, теоретические и эмпирические аспекты языкового разнообразия, отражающие как историю происхождения, так и современные исследования в данной сфере, уделяя основное внимание выявлению и описанию социально-экономических эффектов разнообразия.

Согласно энциклопедии «Этнолог» (Simons, Fennig, 2017), по данным на 2017 г. в мире насчитывается свыше 7000 языков. Каждый учтенный в энциклопедии язык характеризуется вариативностью (диалектами), которая может быть выражена относительно слабо или более сильно¹. Любой язык, наподобие живого организма, имеет свою динамику. При этом информация о происхождении, развитии и отмирании языков в истории неполна. Более того, по мнению Д. Кибби, «язык — это поведение, а не физическая характеристика. Если два языка находятся во взаимодействии, то они влияют друг на друга» (Kibbee, 2003. Р. 51).

Примеры взаимного влияния социально-экономических факторов и языкового разнообразия можно найти в историческом формировании так называемых гибридных языков, существенно облегчавших когда-то коммуникацию носителей различных языков и со временем закрепившихся на соответствующих территориях в качестве основных. В частности, в процессе колонизации во многих частях света возникли языки-суррогаты с упрощенной грамматикой и ограниченным словарным запасом, которые стали со временем действующими языками местного населения, вытеснив исходные языки. Отдельно также следует выделить так называемые «торговые языки», возникающие внутри одной страны или на территориях, состоящих из нескольких близко расположенных стран с достаточно сильными языковыми различиями².

Влияние языка на социально-экономические события также трудно переоценить. Лингвистические, генетические и культурные аспекты разных народов часто коррелируют между собой, поскольку все они связаны с природой, обучением и историей развития. Поэтому при описании степени разнообразия и сложившихся условий неоднородности сообщества не всегда понятно, какой из данных аспектов выбирать в качестве основного и какие формальные измерения необходимы для корректного описания такого разнообразия. Общих рецептов и единой теории в данном вопросе до сих пор не существует, однако потребности практики заставляют постоянно расширять арсенал методов оценки формальных различий языков. Одним из важных приложений здесь выступает экономическая оценка языковых знаний, позволяющая прогнозировать возможности развития отдельных сообществ и вырабатывать лингвистическую и культурную политику, способствующую социально-экономическому развитию.

История исследовательского вопроса

Основоположником научного направления «экономика языкознания» принято считать Дж. Маршака, который впервые определил и применил экономический подход «затраты—выгоды» к анализу проблем лингвистики (Marschak, 1965). Позднее было опубликовано много статей, посвященных совместному анализу языка, экономики и бизнеса, что, в свою очередь, породило еще большее количество сходных тем для обсуждения, включая торговлю, миграцию, потребительский выбор, изучение языков, вызовы лингвистического разнообразия для транснациональных компаний, а также, что даже более важно, общее макроэкономическое влияние языкового разнообразия на экономический рост, качество институтов, проблемы перераспределения доходов, социальное и экономическое развитие регионов и государств.

В частности, выявлена и подчеркнута роль языка в социальной, политической и экономической сферах деятельности (Breton, 1978; Fishman, 1966; Grenier, 1984; McManus et al., 1978; Pool, 1972), что привлекло внимание к данной проблематике со стороны экономистов и специалистов в области других общественных наук. В то же время с точки зрения лингвистов интерес к разнообразию языков и возникающим в связи с этим междисциплинарным связям был известен и ранее³. Более того, определенное внимание к исследованию разнообразия в понимании различных аспектов человеческого развития можно найти еще в работах В. фон Гумбольта (Humboldt, 1988 [1836]). В результате многие исследователи-экономисты после продолжительного игнорирования факторов языкового и социокультурного разнообразия проявили интерес к данной теме, что отразилось во множестве работ и значимых научных результатов как в части теоретического обоснования, так и в части эмпирических приложений экономики языкознания⁴.

Идеи Гумбольдта в дальнейшем были развиты в работах середины XX в. (Boas, 1940; Sapir, 1949; Whorf, 1956), которые по совокупности закрепились и известны сейчас в виде так называемой «гипотезы Сепира—Уорфа»: язык и культура взаимосвязаны, и сам язык до некоторой степени определяет наше поведение и влияет на принятие решений, а следовательно, и на результативность в социально-экономической сфере, включая процессы экономического развития государств, интенсивность международной торговли, формирование социальных равновесий в обществе (Вебер и др., 2017).

Гипотеза Сепира—Уорфа была подвергнута критике в работе Н. Хомского (Chomsky, 1955), и многие лингвисты до сих пор разделяют его мнение по данному вопросу. Г. Бреттон называет язык «наиболее нестабильным („взрывным") фактором во всех проявлениях и во все моменты времени, во многом потому, что сам по себе язык, безотносительно к его соотнесению с национализмом или этноцентризмом, наиболее сильно связан с каждым конкретным его носителем» (Bretton, 1976. Р. 447). В целом, в силу повсеместности, универсальности и центральной значимости для человеческой коммуникации языковое разнообразие можно считать фактором, во многом определяющим множественность культур в мировом сообществе, поэтому изучение и количественная оценка языкового разнообразия важны для понимания и анализа влияния социокультурных факторов на экономическое развитие, в том числе с использованием современных эмпирических методов.

Современный контекст анализа

В данной работе мы рассматриваем язык как важную часть культуры и, используя современный количественный подход, основанный на базовых принципах экономического анализа, раскрываем специфические черты языкового разнообразия и его последствий в социальной и экономической сфере. Мы в целом придерживаемся гипотезы Сепира—Уорфа, полагая, что отказ от нее со стороны многих лингвистов и других исследователей во многом определяется опасениями — на наш взгляд, неоправданными — спровоцировать «релятивистские эффекты» в данной науке. В частности, эффект «всеобщей эндоген-ности», выражающийся в возможном накопленном столетиями взаимном влиянии языка на культуру, а культуры — на развитие и свойства языка, в последнее время относительно успешно преодолевается в эмпирическом анализе применением современных эконометрических методов, позволяющих с достаточной степенью «статистической уверенности» отследить условия возникновения и собственно наличие причинно-следственных связей. Более того, гипотеза Сепира—Уорфа сама по себе остается объектом верификации и получает подтверждение на различных реальных данных как по результатам экспериментов⁵, так и в работах психолингвистов или специалистов, анализирующих языковые грамматики (Chen, 2013; Galor et al., 2016).

Корректность количественной оценки социально-экономических эффектов языкового разнообразия зависит от многих специфических факторов и контекстов, сопровождающих собственно распределение языков в обществе. Например, заслуживает внимания «эмоциональный фон» языкового окружения, возникающий в условиях миграции, когда люди живут, работают, общаются и пишут на языке, отличном от родного, или вследствие государственной языковой политики — изменения перечня официальных языков или языков обучения в школах, что может приводить к ущемлению прав (disenfranchisement) отдельных групп населения, если их родной язык оказывается ограниченным только бытовым взаимодействием. Результаты таких изменений в некоторых случаях могут быть очень болезненны для общества и часто влекут негативные социально-экономические последствия, что подтверждается соответствующими теоретическими и эмпирическими количественными оценками.

Одно из очевидных свойств современного мира — его «многоязыко-вость», которая в разных странах выражается различными сочетаниями родного, официального (или нескольких официальных) языков, а также языков внутрирегионального, межрегионального или международного общения. Для выявления закономерностей и взаимосвязей языковых особенностей (степени владения языками, их распространенности) с параметрами социально-экономического развития и другими социокультурными факторами необходимы адекватные и сопоставимые для различных обществ количественные оценки степени языкового разнообразия. Фундаментальные основания для такой количественной оценки разнообразия лежат в эффектах самоидентификации языковой группы, оценке «близости» (или, напротив, степени непохожести) языков но отношению друг к другу, а также во влиянии других факторов разнообразия, среди которых, прежде всего, этническая и религиозная принадлежность.

Необходимо заметить, что при сходстве методов оценки разнообразия культур, в явном или неявном виде включающего в том числе этническую и/или религиозную компоненты, исследование специфических черт языкового разнообразия особенно важно в оценке поведения людей и принятия ими решений. Введение в анализ фактора разнообразия само по себе исключает распространенное представление об однородном «репрезентативном агенте». Это дополнительный стимул для исследователей — справиться с вызовами языкового разнообразия, которое само по себе может принимать различные формы: представление о распространенности и степени владения языком (кто на каком языке говорит); неравномерность распределения навыков в освоении неродных языков (кто-то может быть более способен или мотивирован к изучению нового языка); издержки и ожидаемая отдача от изучения иностранных языков.

Как отмечено выше, современный анализ развития языков нельзя представить без аккуратного описания их исторической динамики, смешения и преобразования. Однако для многих экономических исследований гораздо важнее понять современные сложности коммуникации между различными людьми или сообществами в силу владения разными языками. Среди показателей прогресса коммуникации носителей разных языков наиболее интересен с точки зрения практического применения выбор изучаемых иностранных языков и оценка скорости их освоения. Если каждый из обучающихся языку имеет вполне осознанную цель его освоения, связанную, например, с карьерным ростом или предполагающейся зарубежной стажировкой, то можно измерять эффективность и скорость освоения разных языков. Сравнительный анализ прогресса выступает хорошим показателем языкового различия между родным и изучаемым языками⁶.

Приведем в качестве примера результаты эконометрического анализа факторов разнообразия, влияющих на изучение иностранных языков в условиях неоднородности социально-экономического развития, структуры международной торговли и других факторов (Ginsburgh et al., 2015). Анализируемая выборка включает 193 страны и 13 важнейших языков. Среди рассмотренных факторов выделяются четыре наиболее значимых, два из которых влияют в целом на принятие решения об изучении иностранного языка, а два других в большей степени относятся к выбору конкретного языка изучения. В частности, общий уровень грамотности положительно влияет на изучение новых языков, в то время как общее число носителей родного языка в мире сокращает стимулы к изучению иностранного языка. Один из главных факторов выбора изучения конкретного иностранного языка — активность международной торговли со страной (странами), где большинство жителей носители этого языка. Еще один значимый фактор, отрицательно влияющий на выбор конкретного языка, — расстояние между родным языком и выбираемым для изучения иностранным языком. В то же время гипотеза о том, что если число людей в мире, говорящих на конкретном иностранном языке, велико, то это становится позитивным стимулом для изучения данного языка, не находит подтверждения, если аккуратно контролировать статистические связи на объем межстрановой торговли и другие значимые факторы. Это, в частности, ставит под сомнение расхожее мнение о доминирующей роли английского языка в ближайшей и более отдаленной перспективе. В соответствии с полученными результатами (Ginsburgh et al., 2015), мы можем прогнозировать усиление влияния на социально-экономические и институционально-культурные процессы таких языков, как китайский, арабский и испанский⁷.

Фракционализация

В многонациональных обществах часто возникает проблема общего (или общих) языков. При этом если доля людей, одновременно владеющих несколькими языками, сравнительно невелика, то общество, по сути, распадается (разделяется, фракционализируется) на относительно слабо связанные между собой группы, что сокращает взаимопонимание между представителями данных групп и может приводить к социальным, культурным, межэтническим и прочим конфликтам. В то же время отрицательная связь между конфликтами и социально-экономическим развитием достаточно очевидна, поэтому вопросы грамотной государственной политики в сфере языкового разнообразия имеют непосредственную связь с социально-экономическими результатами.

Для смягчения проблемы фракционализации государство (или само общество, без вмешательства формальных институтов) обычно вводит стандарты использования тех или иных языков, фиксируя (сокращая от исходного) количество официальных языков. История знает множество примеров такой стандартизации, включая Российскую империю, Индию, Шри Ланку, а среди современных примеров — Европейский союз. Однако политика введения ограниченного числа официальных языков — в частном случае одного государственного языка на всей территории крупной страны или конфедерации — приводит к фактическому ущемлению прав и интересов людей, которые не владеют языком (языками), названным(и) официальным(и), и часто не выдерживает проверки практикой. Поиск компромисса между эффективностью взаимодействия различных групп за счет использования одного из официальных языков и субъективными ощущениями ущемления прав людей, не знающих ни одного официального языка, — достаточно сложная задача в многонациональных странах или межстрановых союзах.

В контексте аккуратной количественной оценки влияния разнообразия на социально-экономическое развитие один из наиболее важных вопросов — корректное выявление распределения общества на такие (этно)лингвистические группы.

Корректно выявить этническую, языковую или религиозную группу непросто. Яркой иллюстрацией служат рассуждения на примере США: «Что представляют собой этнические (или расовые) группы? Давайте сосредоточим свое внимание только на тех группах, которые составляют хотя бы 1% населення страны. Если мы обращаемся к официальным данным переписи населения, то мы можем выделить только три расы белые, американцы африканского происхождения и азиаты, а также дополнительную группу испаноговорящих (Hispanic), по отношению к которым официальные правительственные органы особо уточняют: „не является отдельной расой". Будет ли корректно рассматривать именно такой перечень групп для США? Почему группа „испаноговорящих" не разделена на американцев пуэрториканского, кубинского, мексиканского происхождения или, к примеру, почему бы не различать „арабских", „ирландских", „итальянских", „германских" американцев? И почему сегодня в официальной переписи фигурируют одни группы, а ранее фигурировали другие?» (Fearon, 2003. Р. 197).

Наличие в обществе разных языковых или этнических групп способствует формированию более диверсифицированной деловой и общественной среды, а это, в свою очередь, часто привлекает творческих личностей, фирмы и капиталы. Свойство взаимного дополнения умений и навыков рабочей силы часто значительно перекрывает издержки межкультурной коммуникации. Европейский союз состоит из 28 стран, и практически в каждой из них люди говорят на своем языке. При этом, безусловно, сохраняются отдельные проблемы взаимодействия, но в Европейском союзе практически исчерпаны угрозы и фактические военные конфликты, сопровождавшие его историю веками. Так и в Австралии мирно соседствуют люди, говорящие на 207 языках, а в США — на 364 языках, если принимать во внимание малые языковые и этнические группы (аборигены в Австралии, американские индейцы в США).

Языковая и этническая фракционализация и ее проявление — поляризация — чреваты институциональной и бюрократической неэффективностью, могут вести к коррупции, подрывать экономический рост и политическую стабильность, приводить к гражданским войнам, как это наблюдалось в постколониальной Африке и в Шри-Ланке.

Языковые расстояния

Чтобы сгладить проблему волюнтаризма и ошибок в описании языковых различий, вводится представление о наличии «расстояний» (или «дистанций») между языками и языковыми группами. Существует достаточно широкая вариативность в определении таких расстояний, включая лексикостатистические расстояния, измерение которых основано на общности корней в разных языках (Swadesh, 1952); расстояния Левенштайна (Levenstein, 1966), определяемые минимальным числом замен и подстановок символов (букв) при переходе от написания слова на одном языке к написанию на другом языке; кладистические расстояния, базирующиеся на описании так называемых «языковых деревьев» (Fearon, Laitin, 1999); фонетические расстояния (Nerbonne, Heeringa, 1997); комплексные методы (Dryer, Haspelmath, 2013) и др. Альтернативные меры различия языков основаны на сложностях, возникающих при изучении иностранного (неродного) языка (Chiswick, Miller, 2007; Hart-Gonzalez, Lindemann, 1993; Ku, Zussman, 2008).

В каждом методе количественной оценки языковых расстояний есть свои технические сложности, однако их применение позволяет оценивать влияние языкового разнообразия на торговлю, миграцию, финансовые трансакции и другие виды социально-экономической деятельности с использованием, например, «ньютоновской» гравитационной модели. Перечисленные методы оценки расстояний между языками составляют основу эмпирических исследований экономической оценки языковых знаний в условиях разнообразия. Остановимся в качестве примера на двух таких методах более подробно.

В основе лексикостатистического метода измерения лежит предположение о сходстве или общности корней слов, присутствующих в словарях разных языков, для которых имеется три основных механизма: заимствования из другого языка, как французские слова в английском языке; наличие общего языка-предшественника, как древний латинский для французского, итальянского, испанского и португальского; общность или созвучие по причине произвольной природы («мама» и «папа») (Ruhlen, 1994). В результате оценка «лексического расстояния» между языками строится на основе так называемых «родственных» слов (<cognate words), возникающих в языках в силу исторической связи через общие корни в предшествующих, древних языках. При такой оценке расстояния между языками полностью игнорируются как заимствованные слова и случайные совпадения, так и синтаксические и грамматические различия. М. Сводеш (Swadesh, 1952) тщательно отобрал множество исходных значений, которые можно считать достаточно обиходными, чтобы они существовали в каждом языке и в каждой культуре. Список Сводеша, состоящий из 200 основных значений, а также сокращенный им немного позже список из 100 слов, активно используется до сих пор. В частности, основной список Сводеша использован при классификации 84 индоевропейских языков (Dyen et al., 1992). Известны также классификации И. Дайена (Dyen, 1965) для австронезийской языковой семьи, Дж. Гринберга (Greenberg, 1987) для исконных американских языков, а также новая классификация (Pagel et al., 2013) для языков Евразии.

Лексикостатистический метод содержит следующие фазы: для каждого элемента списка Сводеша формируется экспертная оценка по шкале «сходно — различно — несоизмеримо» и вычисляются доли сходных слов для всех пар рассматриваемых языков (индекс от 0 до 1); на основе полученной информации с использованием алгоритмов кластеризации строятся лексикостатистические деревья родственных языков. Для нужд последующих экономических измерений полученные коэффициенты схожести языков вычитают из 1, что определяет конечное значение расстояния между языками (Gamkrelidze, Ivanov, 1990; Ruhlen, 1994).

Другой способ оценки различия языков — построение «лингвистических деревьев» (Fearon, Laitin, 1999; 2003; Laitin, 2000). Построение древовидных диаграмм основывается на известной классификации языков мира, например наиболее современной классификации «Этнолог» (Simons, Fennig, 2017). Исходная идея измерения расстояния между парой языков на основе имеющегося лингвистического дерева — указание уровня узла (вершины дерева), начиная с которого языки принадлежат двум различным поддеревьям.

Индексы разнообразия

Количественные оценки лингвистического разнообразия обычно сводятся к вычислению индексов для различных сообществ и их последующему относительному сравнению, а также к использованию в экономе-трических моделях в качестве фактора воздействия на прочие социально-экономические явления. Формализация понятия разнообразия в виде индексов приводит к появлению и уточнению их классификации. В частности, выделяют различные индексы фракционализации, поляризации, а также индексы, измеряющие ущемление языковых прав в рамках той или иной заявленной языковой политики. Индексы фракционализации отражают базовое представление о делении сообщества на несколько языковых групп. Индексы поляризации добавляют новые «измерения» в такую количественную оценку: во-первых, это свойство идентификации, которое заключается в желании данного агента ассоциировать себя с другими агентами той же языковой группы; во-вторых, это свойство «отчуждения» по отношению к членам других групп. Подобные индексы широко используются в современных исследованиях, призванных найти объяснение диспропорций экономического роста, качества институтов, проблем перераспределения доходов, регионального и национального экономического развития, а также конфликтов.

Индексы ущемления языковых прав (disenfranchisement indices) уточняют представление о фракционализации общества, смещая акцент на количественное исследование того факта, что каждый из индивидов может говорить на разных языках (в том числе владеть ими как родными). При этом данный класс индексов может использоваться, например, в оценке корректности и минимизации потенциального ущерба при выработке языковой политики государств или их объединений (таких как, например, Европейский союз). Использование этих индексов имеет свои технические затруднения, связанные с получением статистических данных для всех членов общества о владении ими разными языками. Такие данные обычно выявляют с помощью выборочных обследований населения, специализированных разделов в анкетах переписи населения и т. п.

Помимо перечисленных выше оснований для формирования индексов разнообразия следует остановиться на важном практическом случае наличия доминирующей группы населения, которую также принято называть «центральной группой». Такая ситуация характерна для многих стран, среди которых, например, Испания, Россия, Киргизия, Лаос, Таиланд, Иран, Саудовская Аравия, Кувейт. Здесь важно подчеркнуть, что статус центральной группы не всегда связан с ее фактическим относительным размером, а базовые факторы, определяющие такой центральный статус группы, могут быть разными. Ярким примером может служить миноритарная группа Тутси, составляющая в Руанде около 15% населения, но обладающая статусом центральной, тогда как большинство жителей представляют этническую группу Хуту. Испанский язык в Южной Америке, амхарик в Эфиопии, африкаанс в Южной Африке также демонстрируют важность выделения и анализа центральной группы при количественной оценке разнообразия (Laitin, 2000).

Сам по себе статус центральной группы формирует и усиливает конфликт интересов между данной группой и каждой из остальных. При этом взаимодействие прочих, периферийных групп между собой оказывается незначительным с точки зрения количественной оценки разнообразия.

Индекс периферийного лингвистического разнообразия позволяет охарактеризовать причину конфликта между центральной и периферийными группами населения. Часто такой конфликт возникает по поводу перераспределения богатства. Индекс периферийного разнообразия включает два важных свойства: во-первых, он позволяет учесть обсуждавшееся выше расстояние между этнолингвистическими группами; во-вторых, он одновременно учитывает и разнообразие, и поляризацию групп. Это позволяет получить значимые эконометрические оценки влияния этнолингвистического разнообразия на способы и степень перераспределения доходов в неоднородном обществе, включая налоговую и трансфертную политику, формы и объемы финансирования общественных благ в различных регионах и т.п.

С формальной точки зрения упомянутые классы индексов удобно представлять в векторно-матричной форме. Пусть анализируемое нами сообщество состоит из n групп. Определим вектор-столбец s = (s₁,s₂,.....,s_n)^T как долю s_i численности каждой группы і = 1,..., n в общей численности рассматриваемого сообщества, и пусть элементы матрицы D = (d_ij) определяют расстояния, или попарные языковые дистанции, d_ij между соответствующими группами і и j, причем d_ij = 0, і = 1, ...,n.

Классический индекс фракционализации, учитывающий языковые дистанции, или B-индекс Гринберга, в выбранных обозначениях можно представить в виде квадратичной формы В = s^TDs. Частный случай данного индекса с 0-1 матрицей расстояний (d_ij = 0, d_ij = 1, і≠j), называемый также A-индексом Гринберга, имеет простую содержательную трактовку и отражает вероятность того, что случайно выбранная из сообщества пара людей принадлежит разным группам. Наличие доминирующей группы населения, определяющее использование индекса периферийного разнообразия, требует уточнения исходной матрицы D. В новой матрице D элементы d_ij = 0 при j≠с, где с — номер центральной (доминирующей) группы. Соответствующий индекс периферийного разнообразия имеет вид: PI = s^TDs. Наконец, широко используется такой способ количественной оценки поляризации, как анализ семейства индексов Эстебана—Рэя, ER = s^TDs^a, где s^a отражает операцию покомпонентного возведения элементов вектора s в степень а. Среди выделенного семейства индексов поляризации имеет смысл также упомянуть простой и универсальный индекс Рейнал—Кверол, соответствующий 0-1 матрице D и показателю а = 2: RQ = s^TDs², где компонентами вектора s² служат квадраты элементов исходного вектора s.

Логика эмпирического анализа

Языковые расстояния демонстрируют статистически значимые эффекты в описании многих социально-экономических процессов, включая международную торговлю, миграцию, палитру и динамику изучения разных иностранных языков, возможности политических соглашений и образования межстрановых союзов, а также межкультурные связи. Отталкиваясь от широко известной в эмпирических исследованиях «гравитационной модели» международной торговли, можно уточнить представление о факторах «дистанции» между странами, например, используя вместо географических расстояний соответствующие лингвистические расстояния. Как и в стандартном экономегрическом «гравитационном» уравнении, здесь помимо фактора расстояния фигурируют логарифм товарооборота между парами стран, логарифмы ВВП этих стран, а базовая гипотеза предполагает снижение (в среднем) объемов товарооборота между странами с увеличением языкового расстояния между ними, что подтверждается соответствующими эмпирическими оценками.

В эмпирической оценке миграции также используются сходные эконометрические уравнения. Важным параметром здесь оказывается расстояние между языком потенциальных мигрантов и языком принимающей страны. Поэтому индексы языкового разнообразия используются в качестве регрессоров в эмпирических исследованиях процессов и экономических эффектов миграции, в рамках сравнения выгод и издержек, сопоставления ставок реальной заработной платы и уровня комфорта в стране пребывания с косвенными оценками психологического дискомфорта, привыкания к новой социальной среде и культуре.

Влияние разнообразия общества на социальное и экономическое развитие находит в настоящее время многочисленные подтверждения как в части разработки теоретических моделей и гипотез, так и в части эмпирической проверки соответствующих гипотез на реальных данных. Диагностируемое эмпирикой влияние разнообразия носит неоднозначный характер — наблюдаемые результаты воздействия разнообразия на социальное и экономическое развитие для различных обществ и периодов могут быть как положительными, так и негативными, — но в целом факт влияния различных аспектов разнообразия трудно подвергнуть сомнению. При этом языковое разнообразие играет здесь важную роль.

Качество эмпирических оценок влияния разнообразия существенно связано с корректным использованием индексов, позволяющих «кодировать» достаточно сложную по своей сути категорию описания неоднородности общества в виде нормированного числового результата. И здесь важно сочетать логику «универсального» теоретического подхода для обеспечения единообразия выводов и полноту учета специфической первичной информации о разнообразии, позволяющей сформировать тот или иной индекс разнообразия и вычислить его значения применительно к конкретной ситуации. Корректный выбор измерения, отвечающий реальным условиям задачи, позволяет выявить и статистически подтвердить влияние разнообразия на экономическое развитие и формируемые социальные равновесия в обществе.

На наш взгляд, дальнейшее развитие данной тематики будет происходить именно в этом ключе. С одной стороны, получат развитие теоретические аксиоматические обоснования и поиск новых классов индексов, позволяющих сочетать универсальность и вариативность количественных оценок. С другой стороны, потребности эмпирики и структура доступных статистических данных, позволяющих оценивать разнообразие, будут формировать новые «запросы» на построение и развитие данной теории.

¹ Ярким примером служит так называемый «квебекский», достаточно близкий по происхождению к французскому языку. Однако на французских телеканалах в репортажах с участием канадцев, говорящих на «квебекском», часто дают субтитры на французском.

² Пример язык суахили, сформировавшийся и распространившийся на посточном побережье Африки под влиянием арабского (работорговля), португальского (торговые посты на пуги в Индию) и английского (колониальный период) языков.

³ См., например: Greenberg, 1956.

⁴ Подробный и обстоятельный обзор, отражающий современные исследования экономистов и социологов о роли языка в постановке и решении социально-экономических проблем и формировании государственной политики, см. в: Guiso et al., 2006.

⁵ См., например: Roth et al., 1991.

⁶ См., в частности: Chiswick, Miller, 2007; Hart-Gonzalez, Lindemann, 1993.

⁷ Отдельно следует упомянуть работы, в которых описаны теоретические и эмпирические аспекты изучения иностранных языков с позиций социально-экономического анализа, а также с учетом влияния фактора расстояний между языками (Church, Кіпд, 1993; Gabszewicz et al., 2011; Ginsburgh et al., 2007; Selten. Pool, 1991).

Список литературы/References

Вебер Ш., Давыдов Д., Савватеев А. (2017). Институты принятия решений // Вопросы экономики. № 6. С. 45 — 57. [Weber S., Davydov D., Savvateev A. (2017). Institutions of decision-making. Voprosy Ekonomiki, No. 6, pp. 45—57. (In Russian).]

Boas F. (1940). Race, language and culture. Chicago: University of Chicago Press.

Breton A. (1978). Bilingualism: An economic approach. Montreal: C.D. Howe Institute.

Bretton H. (1976). Political science, language, and politics. In: O'Barr W., O'Barr J. (eds.). Language and Politics. The Hague: Mouton, pp. 432—448.

Chen M. (2013). The effect of language on economic behavior: evidence from savings rates, health behaviors, and retirement assets. American Economic Review, Vol. 103, No. 2, pp. 690-731.

Chiswick В., Miller P. (2007). The economics of language, international analyses. London and New York: Routledge.

Chomsky N. (1955). Logical syntax and semantics: their linguistic relevance. Language, Vol. 31, No. 1, pp. 36-45.

Church J., King I. (1993). Bilingualism and network externalities. Canadian Journal of Economics, Vol. 26, No. 2, pp. 337—345.

Dryer M. S., Haspelmath M. (eds.) (2013). The World atlas of language structures online. Leipzig: Max Planck Institute for Evolutionary Anthropology, http://wals.info

Dyen I. (1965). A lexicostatistical classification of the Austronesian languages (Indiana University publications in anthropology and linguistics, Memoir 19). Baltimore, MD: Waverly Press.

Dyen I., Kruskal J. В., Black P. (1992). An Indo-European classification: a lexicostatistical experiment. Transactions of the American Philosophical Society, Vol. 82, No. 5, pp. 1 — 132.

Fearon J. (2003). Ethnic and cultural diversity by country. Journal of Economic Growth, Vol. 8, No. 2, pp. 195-222.

Fearon J., Laitin D. (1999). Weak states, rough terrain, and large ethnic violence since 1945. Paper presented at the annual meetings of the American Political Science Association, 2—5 September, Atlanta, GA.

Fearon J., Laitin D. (2003). Ethnicity, insurgency and civil war. American Political Science Review, Vol. 97, No. 1, pp. 75 — 90.

Fishman J. (1966). Some contrasts between linguistically homogeneous and linguistically heterogeneous polities. Sociological Inquiry, Vol. 36, No. 2, pp. 146 — 158.

Gabszewicz J., Ginsburgh V., Weber S. (2011). Bilingualism and communicative benefits. Annals of Economics and Statistics, No. 101/102, pp. 271—286.

Galor O., Özak Ö., Sarid A. (2016). Geographical origins and economic consequences of language structures. IZA Discussion Papers, No. 10379.

Gamkrelidze Т., Ivanov V. (1990). The early history of Indo-European languages. Scientific American, Vol. 262, No. 3, pp. 82-89.

Ginsburgh V., Melitz J., Toubal F. (2015). Foreign language learning: An econometric analysis. CEPR Discussion Paper, No. 10101.

Ginsburgh V., Ortuflo-Ortin I., Weber S. (2007). Learning foreign languages: theoretical and empirical implications of the Selten and Pool model. Journal of Economic Behavior and Organization, Vol. 64, No. 3-4, pp. 337-347.

Greenberg J. (1956). The measurement of linguistic diversity. Language, Vol. 32, No. 2, pp. 109-115.

Greenberg J. (1987). Language in the Americas. Stanford: Stanford University Press.

Grenier G. (1984). The effects of language characteristics on the wages of hispanic-american males. Journal of Human Resources, Vol. 19, No. 1, pp. 35-52.

Guiso L., Sapienza P., Zingales L. (2006). Does culture affect economic outcomes? Journal of Economic Perspectives, Vol. 20, No. 2, pp. 23-48.

Hart-Gonzalez L., Lindemann S. (1993). Expected achievement in speaking proficiency. Washington, DC: School of Language Studies, Foreign Service Institute, US Department of State.

Humboldt W. von (1988 [1836]). The Diversity of human language structure and its influ etice on the mental development of Mankind. Cambridge: Cambridge University Press.

Laitin D. (2000). What is a language community? American Journal of Political Science, Vol. 44, No. 1, pp. 142 -155.

Levenstein V. (1966). Binary codes capable of correction deletions, insertions, and reversals. Cybernetics and Control Theory, Vol. 10, No. 8, pp. 707-710.

Kibbee D. (2003). Language policy and linguistic theory. In: J. Maurais, M. Morris (eds.). Languages in a globalising world. Cambridge: Cambridge University Press, pp. 47—57.

Ku H., Zussman A. (2008). Lingua franca: The role of English in international trade. Journal of Economic Behavior and Organization, Vol. 75, No. 2, pp. 250—260.

Marschak J. (1965). Economics of language. Behavioral Science, Vol. 10, No. 2, pp. 135—140.

McManus W., Gould W., Welch F. (1978). Earnings of Hispanic men: The role of English language proficiency. Journal of Labor Economics, Vol. 1, No. 2, pp. 101 — 130.

Nerbonne J., Heeringa W. (1997). Measuring dialect difference phonetically. In: J. Coleman (ed.). Workshop on computational phonology. Madrid: Special Interest Group of the Association for Computational Linguistics, pp. 11 — 18.

Pagel M., Atkinson Q., Calude A., Meade A. (2013). Ultraconserved words point to deep language ancestry across Eurasia. Proceedings of the National Academy of Sciences, Vol. 110, No. 21, pp. 8471-8476.

Pool J. (1972). National development and language diversity. In: J. Fishman (ed.). Advances in the sociology of language, Vol. II. The Hague: Mouton, pp. 213—230.

Roth A., Prasnikar V., Okuno-Fujiwara M., Zamir S. (1991). Bargaining and market power in Jerusalem, Ljubljana, Pittsburgh, and Tokyo: An experimental study. American Economic Review, Vol. 81, No. 5, pp. 1068 — 1095.

Ruhlen M. (1994). The origin of language. New York: John Wiley and Sons.

Sapir E. (1949). Selected writings in language, culture and personality. Mandelbaum D. (ed.). Berkeley: University of California Press.

Selten R., Pool J. (1991). The distribution of foreign language skills as a game equilibrium. In: R. Selten (ed.). Game equilibrium models IV: Social and political interaction. Berlin: Springer-Verlag, pp. 64—87.

Simons G. F., Fennig С. D. (eds.) (2017). Ethnologue: Languages of the world. 20^th ed. Dallas, TX: SIL International.

Swadesh M. (1952). Lexico-statistic dating of prehistoric ethnic contacts. Proceedings of the American Philosophical Society, Vol. 96, No. 4, pp. 121 — 137.

Whorf B. (1956). Language, thought and reality: selected writings of Benjamin Lee Whorf. Carroll J. B. (ed.). Cambridge, MA: MIT Press.