Дивергенция в головах: почему черт неравенства действительно страшен

К.О. Телин

Вопреки выдающимся открытиям последних десятилетий, современная наука продолжает оставаться ареной фундаментальных споров. Глобальное потепление и развитие искусственного интеллекта, исчерпание природных ресурсов и снижение биоразнообразия, перенаселенность планеты и политическое развитие человечества — все, что в академической среде со времен докладов Римскому клубу принято называть «глобальными проблемами», на деле сохраняет остро дискуссионный характер, дискуссионный настолько, что люди, находящиеся по разные стороны исследовательских баррикад, охотно отказывают друг другу в научности позиций и действий.

Не стала исключением и проблема неравенства: в последние годы и даже десятилетия границы ее обсуждения, прежде разделявшие политизированную публицистику и пространство академических изысканий, практически исчезли. Сегодня о необходимости борьбы с неравенством одновременно говорят встречающиеся на международных саммитах президенты и антиглобалисты, срывающие эти саммиты; лауреаты «нобелевской» премии по экономике, публикующие колонки в изданиях для истеблишмента¹, и политики-популисты, воюющие с этим истеблишментом^{1 2}. Кроме того, здесь и в помине нет идеологического единства, которое многим представляется «заговором левых»: дискурс неравенства и его как минимум электоральная эксплуатация давно стали уделом как левых, так и правых сил. Консерваторы, популисты и националисты как в Европе, так и за пределами Старого Света ничуть не реже обращаются к «неправильному», «несправедливому» и «неравному» статусу определенных групп и сообществ (Winkler, 2017), чем условные троцкисты. Примерами могут служить и польская Prawo і Sprawiedliwosc, и итальянская Lega Nord (Махова, 2016), и венгерские «патриотические силы» наподобие партий Jobbik или Fidesz (O’Doherty, 2018), и даже такие экзотические для европоцентричного взгляда силы, как турецкая Adalet ve Kalkinma Partisi (Gumuscu, 2013; Замов, 2016) или индийская Bharatiya Janata Party³. В конце концов, слоганы, с которыми победу на президентских выборах в США одержал Д. Трамп, также укладываются в причудливый «правый» дискурс неравенства: формула «America First» предполагает перемещение кого-то на второстепенные позиции, а значительную часть голосов Трамп, полемизирующий по вопросу неравенства с «леволиберальными» американскими демократами, получил именно в сельской местности и малых городах, которые сильно пострадали от неравенства, порожденного глобализацией.

Многие, однако, утверждают, что неравенство — не более чем идеологический жупел, «плод зависти» (Schoek, 1969), «семантическая передержка» (С. Curran; цит. по: Хайек, 1992) и даже «ресентиментные переживания» (Ионин, 2010). Нередко подобную позицию можно объяснить когнитивным искажением «предвзятости подтверждения» (confirmation bias), позволяющим, например, наиболее обеспеченным гражданам занижать сравнительный уровень своих доходов или благосостояния, а профессиональным социологам или экономистам — представлять имеющийся уровень неравенства либо как «примитивизацию проблемы», либо как «главное дискурсивное оружие левых» (Капелюшников, 2017). Свидетельства подобных предубеждений приводит Э. Аткинсон, ссылающийся, среди прочего, на исследования Я. Пена (Реп, 1971), П. Тойнби и Д. Уокера (Toynbee, Walker, 2008): «Многие люди полагают, что занимают на шкале доходов позицию ниже той, что принадлежит им в действительности» (Аткинсон, 2018. С. 74). В. Гимпельсон и Д. Трейсман утверждают: «Богатые часто воспринимают себя менее обеспеченными, а бедные — более обеспеченными, чем на самом деле... и те и другие полагают свои доходы близкими к медианным значениям» (Gimpelson, Treisman, 2015. Р. 16). Ссылаясь на подобные расхождения статистического и воспринимаемого неравенства, «ревизионисты» в лучшем случае утверждают, что опасна несправедливость, но не неравенство; правда, по большей части обличение недостаточного представления граждан о статистических раскладах легко превращается в очередную теорию заговора, повествующую о грядущей интервенции государства в общественную жизнь, неизбежно разрушающей либертарианские песчаные замки и уже ставшие притчей во языцех иллюзии «невидимой руки».

В настоящей статье мы не претендуем на то, чтобы продемонстрировать всю совокупность мнений, существующих в экономических и политических исследованиях по вопросу неравенства, равно как и представить некое единственно верное мнение, маргинализирующее специалистов, с таковым не соглашающихся. Нам хотелось бы лишь отметить некоторые объективно существующие обстоятельства, препятствующие беспристрастному и не ангажированному обращению к проблеме неравенства — и производным от нее проблемам.

Позитивистский реваншизм

Первое обстоятельство, заслуживающее особого внимания при рассмотрении работ, посвященных неравенству, — неожиданное для современной науки стремление многих ученых вернуться к несколько архаичной конфигурации самого научного знания и методов его получения. Речь не о том даже, чтобы вычеркнуть обсуждение неравенства из числа значимых теоретических проблем⁴; нет, сложность заключается в том, что некоторые ученые считают возможным и даже необходимым возвратиться к позитивистскому — или «сциентистскому», по выражению Ф. Хайека (Hayek, 1942), — исследовательскому канону⁵. Последний, как известно (Канке, 2009; Степин, 2006), характеризуется наличием не просто универсальной научной методологии, но и жесткими принципами, физикалистскими и даже элиминативистскими позициями в вопросах гносеологии и эпистемологии, а также стремлением к эмпирически верифицируемому характеру любого полученного знания. Словом, «добро лежит вне пространства фактов», как утверждал Л. Витгенштейн (1994. С. 414). Руководствуясь подобными ориентирами (пусть и не всегда заявляя о них публично), экономисты требуют, чтобы экономика как наука была принципиально независима от этических позиций, нормативных суждений, мотивов долженствования и ценностных представлений.

Соответственно любые исследовательские расхождения, действительно наблюдаемые в вопросе изучения неравенства, его «реального» уровня и понимания того, какое именно неравенство (статистическое или воспринимаемое) следует считать «реальным», воспринимаются ревизионистами как доказательство уязвимости и ненаучности взглядов тех, кто занимается критикой неравенства. Поэтому внимание к статистическим разночтениям, неочевидным корреляциям (Watkins, Brook, 2016), «логическим противоречиям» (Mayor, 2015), «странным усреднениям и передатировкам» (Капелюшников, 2016), а также к «ущербным и неадекватным» показателям и инструментам измерения (Azerrad, Hederman, 2012) выступает своеобразным экономическим антидепрессантом: ведь если нет однозначного доказательства, безапелляционных аргументов и нейтральных параметров, то нет и повода для обсуждения, есть только «марксистский глобализм» и «подготовительная почва для возрождения социалистических идеалов»⁶. «Ревизионистов» не слишком смущает контраргумент Э. Рандаццо и Дж. Хайдта, показывающих, что любой экономист, исследующий неравенство, неизбежно столкнется с тем, что его выбор методологии, инструментов измерения и используемой в конкретной работе статистики окажется не объективным, не единственно верным с точки зрения эмпирической верификации, а, следовательно, зависимым от личной позиции автора еще до построения первой регрессии и корреляционной модели (Randazzo, Haidt, 2015). Впрочем, многие из названных выше авторов и структур, под эгидой которых эти авторы публиковались, распространяют собственный позитивистский порыв не только на проблему неравенства, но и на другие актуальные сюжеты. Heritage Foundation периодически утверждает, что бедность американцев не является серьезной проблемой (Rector, 2014); одна из последних книг Д. Уоткинса посвящена тому, как система социального страхования подрывает американский дух (Watkins, 2014); Р. Капелюшников замечает «шизофреническое» раздвоение мейнстрима экономических исследований, угрозу со стороны «эксплуатации ограниченных когнитивных способностей» (Капелюшников, 2018а) и ползучую идеологизацию науки. Интересна аргументация в пользу последнего предположения: по мнению главного научного сотрудника Отдела экономической теории ИМЭМО РАН, дело в преобладании сторонников демократов среди американских университетских экономистов, которое будет прямо или косвенно отражаться на выборе проблем, нормативных выводах и практических рекомендациях, что сформирует «идеологический диктат внутри академии» (Капелюшников, 2018b). Правда, У. Снайдер, профессор неврологии Университета Северной Каролины в Чапел-Хилле, считает преобладание демократов не заговором леволиберальной camarilla, а тривиальной смесью самоуважения и здравого смысла: «Только 43% республиканцев считают, что развитие человечества подчиняется закономерностям процесса эволюции, — отмечает Снайдер, — а во время последних республиканских праймериз только у Джеба Буша⁷ можно найти заявление, выражающее убеждение в существовании эволюции... Как ученые должны реагировать на такое?» (Letzter, 2016).

Дополнительно усложняет рассмотрение проблемы неравенства с позиций науки склонность многих авторов (как из числа критиков status quo, так и из числа ревизионистов) к весьма специфическому экономическому пуризму. Тяга экономической науки к квантификации и теории рационального выбора объяснима — сложнее обосновать такие элементы «чистокровных» исследований, как выраженно технократический характер⁸ — «убеждение в том, что если некое требование выступает как научное, то оно неизбежно дает значимый результат» (Хайек, 1974) — и намеренное исключение из анализа социально-политических условий, то есть злоупотребление приемом ceteris paribus. Яркий пример такого пуризма — экспертные рекомендации развивающимся странам, на двусмысленный характер которых обращали внимание У. Истерли (2016) или Дж. Фергюсон (Ferguson, 1994), или, к примеру, статья коллектива авторов, провокационно озаглавленная «Был ли Сталин необходим для экономического развития России?».

Постановка подобного вопроса, безусловно, привлекает внимание не меньшее, чем тексты в жанре полуальтернативной истории, — но ответ «нет», который дают на заглавный вопрос сами авторы, сопровождается удивительными комментариями. «Как развивалась бы российская экономика, если бы все ее особенности царского периода не изменились», — так А. Черемухин, С. Гуриев, М. Голосов и О. Цывинский понимают собственный исследовательский горизонт; «экономика царизма, даже в условиях нашего консервативного предположения о неизменности ее колебаний и противоречий, достигла бы примерно той же структуры и уровня производства, что и сталинская экономика в 1940 г.» (Cheremukhin et al., 2013. Р. 51). Механицизм подобной гипотезы поражает: безусловно, исторические тренды можно оценивать, даже вычеркивая из них не второстепенные, а ключевые политические события, подобные революции или мировой войне, но результативность и польза такого сослагательного наклонения немногим отличается от беллетристики «по мотивам» или упражнений в жанре фантастики ближнего прицела. С таким же успехом можно рассматривать перспективы экономики Конфедерации, игнорируя Гражданскую войну в США; исследовать возможные траектории развития Веймарской республики, не включая в анализ распространение национал-социализма и вообще политическую ситуацию в стране; наконец, выстраивать долгосрочный вектор развития чилийской экономики без учета переворота Пиночета. Можно вспомнить нобелевскую речь Хайека, указывавшего, что «если мы заботимся о репутации науки и намерены ограничить сверхпритязания со стороны знания, основанные на поверхностном уподоблении соответствующих процедур их образцам в физических науках, то следует приложить немало усилий для разоблачения подобных притязаний» (Хайек, 1974). К сожалению, такое «разоблачение» экономического пуризма по-прежнему редкость, а замечания о том, что «принятие экономических решений никогда нельзя рассматривать вне контекста социального окружения» (Хедлунд, 2015. С. 31), так и остаются гласом вопиющего в пустыне.

В отношении неравенства исследователи-экономисты нередко занимают именно «чистокровную», пуристскую позицию. «Неравенство... никогда не является проблемой само по себе», — пишет Капелюшников (2016. С. 27); «я считаю, что неравенство как таковое не является проблемой и что было бы неправильно разрабатывать политику его снижения», — полагал М. Фельдстейн (Feldstein, 1999); «традиционно экономисты меньше внимания уделяют проблемам равенства, чем более обыденным проблемам», — резюмирует такую позицию Стиглиц (2016. С. 68). Игнорирование социально-политических коннотаций, симптомов и следствий неравенства, допустимое, вероятно, при эконометрическом моделировании, составляет плохой тренд в экономических разработках как таковых; результатом становятся не только расхождение исследовательских позиций экономистов, но и фундаментальные ошибки в анализе «критически важного явления, влияющего на массу смежных проблем — от обучения детей младшего возраста до профессиональной подготовки и иммиграционной политики» (Norton, 2014. Р. 151).

Особые мнения

Актуальную оценку неравенства как комплексной социально-экономической проблемы затрудняют и методологические разночтения внутри самой науки (и не только экономической теории). Ведь кроме различения «неравенства возможностей» (inequality of possibilities) и «неравенства результатов» (inequality of outcomes), иллюстрирующего, с одной стороны, значимость справедливой организации стартовых условий жизни людей и «вуали неведения» для случайно возникающих преимуществ, а с другой — важность перераспределительной политики, позволяющей демпфировать случайные обстоятельства и обуздать трансформацию неравных результатов «отцов» в неравные возможности «детей»⁹, в исследованиях неравенства имеются и другие значимые детали.

Одна из таких деталей — распространенный среди экономистов (и вполне обоснованный) тезис о том, что исследование распределения доходов (incomes) и исследование распределения богатства (wealth) может приводить к принципиально различным выводам. Безусловно, оценка распределения богатства, то есть доступных индивиду активов, включающих имущество, сбережения, акции, облигации, недвижимость и банковские вклады, позволяет точнее оценить неравенство возможностей, поскольку учитывает не только текущие доходы человека, но и имеющийся у него бэкграунд (и то, что этот бэкграунд в дальнейшем может стать источником дополнительных доходов — или источником неравенства будущих поколений). Однако у медали есть оборотная сторона: богатство и благосостояние индивида очень непросто объективно оценить. В этом причина удивительного разброса имеющихся оценок неравенства богатства: если данные исследования Credit Suisse (2018. Р. 9) показывают, что 1% богатейшего населения планеты владеет 47% мирового богатства, то авторы Доклада о неравенстве в мире (WIR, 2017) называют цифру 33%; критику, впрочем, вызывают обе позиции. Различные подходы к подсчетам, непрозрачность доступной налоговой и бухгалтерской отчетности, вероятная недостоверность или неполнота статистики — некоторые ошибки подробно разбирает В. Копчук (ICopczuk, 2015) — мешают безоговорочно доверять имеющимся выводам как о размере благосостояния, так и о неравенстве в его распределении.

Неравенство доходов, таким образом, оказывается в несколько двусмысленном положении: с одной стороны, его оценки не учитывают качество стартовых условий ex ante и «основной канал передачи неравенства между поколениями» (Гуриев, Цывинский, 2012), с другой — ввиду большего разнообразия статистических данных они могут быть точнее, нежели расчеты распределения богатства и благосостояния. Хотя и поток текущих доходов, конечно, порой бывает сложно оценить в полной мере, ведь необходимо учитывать множество факторов — структуру налогообложения, уровень сбережений, доступность кредитования, стоимость минимальных обязательных расходов (к примеру, на питание или коммунальные услуги), а также возможность использования гражданами ресурсов, которые слабо или совершенно не улавливаются существующей статистикой, но могут представлять особый интерес даже при оценке благосостояния — например, материальных продуктов подсобного хозяйства или «серых» доходов, роль которых может быть значительной.

Еще к одному субъективному методологическому расколу нередко приводит выбор между оценкой неравенства по доходам и по расходам. В пользу последних экономисты представляют довольно убедительный, на первый взгляд, аргумент: ключевая для человека «функция полезности» «обычно относится именно к потреблению и досугу, а не к доходу как таковому» (Attanasio, Pistaferri, 2016. Р. 1). Проблемой, однако, оказывается то, что статистика расходов может включать не только использование имеющихся у человека накоплений, но и кредитов, а также перечислений со стороны государства или близких — потенциально все вышеперечисленное может сокращать (или делать более хрупким) благосостояние индивида и занижать доходы будущих периодов. Ведь развитие кредитной или, положим, микрофинансовой сферы может как решать отдельные проблемы конкретного сообщества (Юнус, 2019), так и увеличивать объем средств, выделяемых гражданами на выплату ранее взятых кредитов или их рефинансирование. Например, в июне 2018 г. на каждого россиянина приходилось 87 тыс. руб. кредитного долга^{10 11}, то есть почти три среднестатистических и почти семь (!) модальных месячных доходов¹¹; при этом, по оценкам Объединенного кредитного бюро, доля новых кредитов, направленных россиянами на погашение взятых ранее, достигла 53,9%¹². Даже если такие кредиты снижают имеющийся в стране уровень неравенства, то такое понижение носит временный характер, а достоверность данных о расходах, подчеркиваемая экономистами (Ovcharova, Tesliuk, 2008; Айвазян, Колеников, 2001), нивелируется большей чувствительностью исследования доходов к таким важным сторонам жизни граждан, как инфляция или безработица (Sabelhaus, Schneider, 1997).

Вместе с тем рассмотрение статистики расходов интересно для другого аспекта неравенства— для сравнения структуры потребления: динамика расходов не только совпадает с колебаниями неравенства доходов, но и характеризуется действительным сдвигом потребления домохозяйств с высоким доходом в сторону предметов роскоши (от товаров первой необходимости, характерной для потребительских расходов малообеспеченных граждан) (Aguiar, Bils, 2015). При этом неравенство в потреблении не только резко выросло в последние десятилетия, но и по ряду позиций практически не отличается от неравенства по доходам или богатству (Attanasio, Pistaferri, 2016), а снижение дивергенции потребления, на которое обращают внимание «ревизионисты», их коллеги объясняют действием именно государственных перераспределительных и фискальных механизмов (Auerbach et al., 2016), которые «ревизионисты» активно критикуют.

Объектом критики и особого мнения некоторых экономистов выступает использование показателя текущего дохода (current income) вместо так называемых «пожизненных доходов» (permanent income) в версии М. Фридмена (Friedman, 1957) или lifetime-параметров в версии других авторов (Bowlus, Robin, 2012). К примеру, Капелюшников, как один из наиболее последовательных «ревизионистов», высказывается именно в пользу исследования пожизненного неравенства, замечая, что «не вполне даже понятно, почему мы вообще должны обращать большое внимание на дисперсию такого промежуточного индикатора, как текущие денежные доходы» (Капелюшников, 2016. С. 7). На первый взгляд, резон в таком переходе действительно есть, поскольку пожизненные параметры позволяют сгладить статистические колебания текущих доходов и учитывают различия между возрастными когортами.

При этом, однако, необходимо учесть, что симпатии экономистов к этим упрощенным (Bowlus, Robin, 2012. Р. 1259) расчетам нередко вызывают подозрение в искаженном использовании статистического инструментария с целью гарантированного подтверждения собственной гипотезы. Так, исследователи-«ревизионисты», упрекающие коллег в завышении имеющейся степени неравенства, обращаются к «пожизненным» доходам, сглаживающим колебания текущих доходов; таким образом, едва ли не единственный аргумент в пользу их использования изначально заключается в том, что они представляют неравенство меньшим. Кроме того, пожизненная перспектива, обращаясь к еще более усредненным данным, чем среднеарифметические годовые расчеты, превращает доход человека в исключительно абстрактный показатель, оторванный от какой-либо конъюнктуры и реалий потребления; единственным, кому человек мог бы предъявить значение своих пожизненных доходов, мог бы быть какой-то небесный бухгалтер, отвечающий за распределение верующих по раю, но в такую перспективу вряд ли захочет поверить даже самый истовый протестант. Кроме того, современные расчеты «пожизненного» неравенства нередко основаны на теоретической симуляции «доходной биографии» человека, а не на реальных образцах последней (Согпео, 2015). Это вполне естественно для усредненных данных, но вряд ли способствует валидности результатов, призванных дать «более корректную и информативную картину». Грубо говоря, людей справедливо смущают уже расчеты средней температуры по больнице, что же говорить о показателе средней температуры за десятилетия работы медицинского учреждения.

Правдивая ложь

Третий момент, заслуживающий особого внимания при анализе неравенства, заключается в том, что последнее не сводится к количественным показателям и составляет проблему, тесно связанную с политической психологией', люди действительно воспринимают высокую степень неравенства как несправедливость, и их оценки такой степени вполне могут быть довольно-таки субъективными. Это, однако, совершенно не означает «ложности» воспринимаемого населением неравенства, его «ошибочности» или того, что «несправедливость» и «неравенство» принципиально различаются. Придерживающиеся «высокого модернизма» чиновники-технократы или уверенные в превосходстве собственного знания теоретики могут мыслить подобным образом, но это никак не доказывает их правоту. В отличие от физических законов, законы экономические напрямую зависят от деятельности людей; именно благодаря человеческой деятельности возможно восприятие не только неравенства, но и «демонстративного потребления» и «праздного класса» (Veblen, 1899), не говоря уж об эластичности спроса или наработках поведенческой экономики вроде «привязок» или «эвристик» (Талер, Санстейн, 2017). Экономика в значительной степени зависит именно от субъективных позиций и ожиданий людей, и игнорировать этот факт так же нелепо, как утверждать, что журналисты и политики, общественные активисты и интеллектуалы по какой-то неизвестной науке причине обсуждают темы, которые совершенно не связаны с «объективной реальностью». Согласно Капелюшникову, чтобы осуждать неравенство, «люди должны иметь адекватное представление о степени поляризации и неравенства в обществах, к которым они принадлежат» (Капелюшников, 2016. Р. 17), а отсутствие такого представления должно свидетельствовать о том, что неравенство per se не проблема, а проблемой выступает «субъективное восприятие неравенства членами общества». Интересно, однако, что подобная «ревизионистская» позиция, обозначая «пропущенную переменную» восприятия, одновременно предлагает ее игнорировать — и говорить о чем-нибудь другом. Например, о бедности, а лучше — о ее преодолении через «Великое обогащение» (McCloskey, 2016).

Однако исследователи нестабильности и революций Дж. Дэвис (Davis, 1959) или Т. Гарр (Gurr, 1970) отмечали, что мощным драйвером политических потрясений стал именно мобилизующий психологический фактор «относительной депривации» (relative deprivation) — субъективного чувства недовольства по отношению к своему настоящему (Runciman, 1966) или, подробнее, «вызывающего насилие напряжения, выступающего следствием несоответствия „должного" и „имеющегося" в части удовлетворения коллективных запросов и ценностей» (Gurr, 1970. Р. 23). Подобное напряжение через фрустрацию, то есть опять же воспринимаемую невозможность исправить создавшееся положение и нивелировать разрыв между желаемым и получаемым, выливается в насильственный конфликт, например, между аут-группой «имущих» и ин-группой «неимущих».

Как возникают подобные «двери восприятия»? Вопреки мнению тех, кто считает причиной депривации тайный сговор левых либералов, внушающих обществу нужные им идеи, Гарр и Дэвис выявляют иные, более стихийные обстоятельства: распространение более высоких жизненных стандартов в результате глобализации («революция пробудившихся надежд»), экономический кризис, ухудшающий благосостояние людей при сохранении прежних ориентиров и ценностей («революция отобранных выгод»), или, напротив, экономический рост, приводящий к росту как возможностей, так и ожиданий, — но, к сожалению, не согласованными друг с другом траекториями («революция крушения прогресса»). Современные исследователи указывают, что неравенство уже сегодня оказывается источником депривации как в развитых, так и в развивающихся странах (Dzuverovic, 2013) и при отсутствии действий по снижению наблюдаемого и воспринимаемого неравенства эти последствия будут наблюдаться все чаще и чаще.

При этом такие культурно-психологические обстоятельства восприятия неравенства суть и уязвимая позиция в борьбе с ним (поскольку они затрудняют выявление и анализ имущественного расслоения), и, напротив, окно возможностей для политического регулирования. Ведь в текущих условиях, когда проблема неравенства уже обозначена и уже вызывает большой общественный резонанс, парадоксальным образом значимым инструментом преодоления воспринимаемой депривации становится не столько статистическая победа над неравенством (которую довольно часто демонстрируют органы государственной статистики, нужным образом «исправляющие ошибки» прошлых лет), сколько сам факт публичного противостояния ему — в сфере государственного регулирования, политического дискурса, экономической дискуссии. Люди, занимающие принципиальную, на их взгляд, позицию («этой проблемы нет, и каждый умный человек это понимает»), на деле становятся проводниками крайне опасного курса, который в недавней ретроспективе привел, например, к поражению сторонников позиции Remain на референдуме по вопросу выхода Великобритании из Европейского союза. Это позиция платонической демократии (Урбинати, 2016), при которой воспринимаемое экономическое неравенство дополняется подчеркиваемым неравенством политическим, — поскольку беспристрастное объективное знание не требует ни одобрения, ни согласия «толпы», а позиция стороны, противоположная «профессиональной», априори объявляется несостоятельной и, следовательно, не заслуживающей внимания. «Приверженность „истине"... делает согласие избыточным», — цитирует Урбинати С. Холмса (Holmes, 1995. Р. 196), а мы можем заметить, что реплика в духе «it’s economy, stupid» допустима в устах принимающего зачет университетского профессора, но в пространстве политического действия она означает дискриминацию огромного числа людей, чьи взгляды приносятся в жертву мнимой «объективности» мужей, запершихся в башне из слоновой кости.

Обращаясь к непосредственным эффектам неравенства доходов или имущества, следует отметить, что влияние расслоения не ограничивается пределами экономики, а прослеживается в политической плоскости, — несмотря на убеждение ревизионистов в том, что подобные замечания являются «любительской политологией» (Капелюшников, 2016)¹³. Да, в 2016 г. специалисты МВФ указывали, что рост доходов 20% квантиля наиболее обеспеченных граждан на 1 и. и. в последующие пять лет уменьшает темп прироста ВВП на 0,08 и. и., а такой же рост доходов беднейшего квантиля, напротив, увеличивает прирост на 0,38 и. и (Dabla-Norris et al., 2015). Да, Э. Берг, Дж. Остри и X. Цангаридес (Berg, Ostry, 2011; Ostry et al., 2014) также указывают, что неравенство негативно влияет на темпы прироста ВВП и их устойчивость. Анализ 40-летнего отрезка между 1970 и 2010 гг. показывает, что рост коэффициента Джини на 1 и. и. в течение следующих пяти лет снижает подушевой ВВП страны на 1,1% (Brueckner, Lederman, 2015). Но помимо названных экономических последствий важно и то, что высокий уровень неравенства приводит к росту голосования за радикальных популистов (O’Connor, 2017; Burgoon et al., 2018), а оставленное без внимания имущественное расслоение гораздо чаще усиливает репрессивный характер действий государства, чем обсуждение и осуждение неравенства. «Ревизионисты» предполагают, что современное обсуждение неравенства используется как «достаточный повод для немедленного вмешательства государства с целью сокращения его [неравенства. — К. Т.] масштабов» (Капелюшников, 2017), и вполне справедливо предупреждают об опасности такой государственной экспансии. Но П. Розанваллон (2014), К. Робертс (Roberts, 1977), Т. Ромер (Romer, 1975) и многие другие авторы отмечают, что неравенство может быть не только поводом, но и причиной растущего государственного вмешательства', распространение чувства незащищенности, рост осознания различий и неравенства в разных странах приводят к деградации имеющегося порядка и к повышенному спросу граждан на дисциплинирующую интервенцию «государства-попечителя». Иными словами, люди, чувствуя собственную маргинальность или заброшенность, начинают надеяться либо на политиков-радикалов, обещающих им очередное «осушение вашингтонских болот», либо на привычное «государство», не всегда к месту ассоциирующееся со «всеобщим благосостоянием».

Постсоветский акцент

В заключение отметим, что из большинства стран, где активно обсуждается (и осуждается) неравенство, Россия, наверное, наименее подходит для снобистского противостояния подобному обсуждению. В стране до сих пор идет активная полемика о недостатках приватизации и периода «первоначального накопления капитала» с его залоговыми аукционами, ваучерами и «новыми русскими» (Счетная палата РФ, 2004) — в том числе по причине поспешных высказываний активных участников этой приватизации (Авен, 2008; Муравьева, 2018), и политическое руководство страны нередко стремится либо избежать разговоров о неравенстве, либо, если это невозможно, занизить масштаб обсуждаемого явления. В результате, если принять гипотезу «ревизионистов» о том, что мейнстрим мировой политики и экономики одержим проблемой неравенства¹⁴, российская ситуация начинает выглядеть исключением: здесь и влиятельные экономисты, и ведущие политики нередко выбирают риторику «успокоения», то сравнивая ситуацию в России с практиками латиноамериканских государств, то говоря о «консолидации общества», «национализации элиты» и пр.¹⁵ В чем-то это напоминает специфическую форму коллективной психотерапии, участие в которой превращается в самоценное занятие, никак не связанное с тем, соответствует воспринимаемый уровень неравенства его статистической степени или нет.

При этом в постсоветских странах, совсем недавно перенесших непростой и болезненный для общества период политической и экономической трансформации, проблема неравенства крайне остро воспринимается населением — можно сказать, что фоном современного его обсуждения оказываются не реформы или смена правительственного курса, а полноценная культурная «травма» (Тощенко, 2018; Штомпка, 2001а; 2001b), крайне значимая для оценки неравенства даже в тех его границах, которые не вызывают социальных потрясений в государствах, «травму» не переживших. В случае же если «травма» приводит к высокой концентрации власти, к формированию однопартийных систем со стремлением перейти в состояние электорального авторитаризма (Голосов, 2008) и поддержке ограниченной (к примеру, «сырьевой») модели экономики (Гуриев и др., 2010), то неравенство становится не просто более принципиальной, но и более выраженной политической проблемой.

В таких условиях уклонение от обсуждения имущественного расслоения становится не принципиальной методологической позицией, каким оно видится некоторым экономистам, а весьма спорной политической инициативой — и направлена она не на дискуссию с коллегами-профессионалами, а на намеренное противопоставление себя распространенным в обществе мнениям и ожиданиям. И потому вдвойне интересен тот факт, что отечественные экономисты, занимающие «ревизионистскую позицию», нередко позиционируют себя как сторонники либертарианства, а значит, противники патернализма — ведь, воюя с последним, они при этом умудряются резервировать за собой чисто отеческую заботу о том, чтобы решающее мнение в вопросе неравенства оставалось за статистикой пожизненных расходов, а не за общественным мнением.

¹ Например, И. Кругман.

² Например, испанская партия Podemos или итальянское «Движение пяти звезд» (Movimento 5 Stelle).

³ https: www.theguardian.com world 2014 mar 26 india-opposition-bjp-leader-rajnath-singh-deep-economic-reforms

⁴ Аткинсон замечает: «Ряд экономистов полагает, что экономическая теория вообще не должна интересоваться вопросами неравенства» (Аткинсон, 2018. С. 36). Позиции Л. фон Мизеса (Мизес, 2000) или Г. Мэнкью (Mankiw, 2013) — лучшее тому подтверждение.

⁵ Пусть и в обличии неопозитивизма или даже постпозитивизма.

⁶ Дебаты Ростислава Капелюшникова и Григория Юдина в Сахаровском центре, https: republic.ru posts 92530

⁷ При этом всего в праймериз Республиканской партии участвовали 17 кандидатов.

⁸ «Так как последствия этих фактов в ряде случаев не могут быть подтверждены количественными выкладками, то они просто не принимаются во внимание теми, кто присягнул признавать только сугубо научные знания — и кто поэтому пребывает в счастливом неведении, признавая ту фикцию, в соответствии с которой лишь измеряемые факторы можно считать релевантными» (Хайек, 1974).

⁹ Взаимное влияние двух «неравенств» описано в: Согак, 2013; Аткинсон, 2018.

¹⁰ https: www.vestifinance.ru articles 103153

¹¹ Данные Росстата, см.: http: www.gks.ru free_doc new_site population bednost tabl tab-bedl-2-6.htm

¹² https: iz.ru 757590 anastasiia-alekseevskikh rossiiane-refinansirovali-rekordnoe-kolichestvo-zaimov

¹³ Отметим, что в подобных выражениях «ревизионисты» опираются на «авторитетные» мнения людей, имеющих достаточно условное отношение к политической науке, таких, например, как Дж. Кокрейн.

¹⁴ Дебаты Ростислава Капелюшникова и Григория Юдина в Сахаровском центре, https: republic.ru posts 92530

¹⁵ Например, см. выступление главного советника руководителя Аналитического центра при Правительстве РФ Л. Григорьева (http: ac.gov.ru commentary 020288.html) или новостную ленту информационного агентства «Россия сегодня» (https: ria.ru 20181107 1532313668.html).

Список литературы / References

Авен П. (2008). Петр Авен о романе Захара Прилепина Русский Пионер, 15 октября. [Aven Р. (2008). Peter Aven about Zakhar Prilepin novel. Russkiy Pioner, October 15. (In Russian).] http: ruspioner.ru cool m single 3007

Айвазян С. А., Колеников С. O. (2001). Уровень бедности и дифференциация населения России по расходам. М.: РПЭИ. [Ayvazyan S. A., IColenikov S. О. (2001). Poverty level and consumption differentiation of Russian people. Moscow: Russian Program of Economic Research. (In Russian).]

Аткинсон Э. (2018). Неравенство. Как с ним быть? М.: Дело. [Atkinson А. (2018). Inequality. What can be done? Moscow: Delo. (In Russian).]

Витгенштейн Л. (1994). Философские работы. Ч. 1. М.: Гнозис. [Wittgenstein L. (1994). Philosophic works, Part 1. Moscow: Gnozis. (In Russian).]

Голосов Г. В. (2008). Электоральный авторитаризм в России Pro et Contra. № 1. С. 22 — 35. [Golosov G. V. (2008). Electoral authoritarianism in Russia. Pro et Contra, No. 1, pp. 22 — 35. (In Russian).]

Гуриев С., Плеханов А., Сонин К. (2010). Экономический механизм сырьевой модели развития. Вопросы экономики. № 3. С. 4—23. [Guriev S., Plekhanov А., Sonin К. (2010). Economics of development based on commodity revenues. Voprosy Ekonomiki, No. 3, pp. 4—23. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2010-3-4-23

Замов Э. A. (2016). Два пути политической мысли современной Турции Известия Уральского федерального университета. Сер. 3: «Общественные науки». № 1. С. 74 — 80. [Zamov Е. А. (2016). Two paths of political thought of contemporary Turkey. Izvestiya Uralskogo Federalnogo Universiteta, Series 3: Social Sciences, No. 1, pp. 74 — 80. (In Russian).] http: elar.urfu.ru bitstream 10995 38105 1 iuro-2016-149-07.pdf

Ионин Л. Г. (2010). Апдейт консерватизма. М.: Изд. дом ГУ-ВШЭ. [Ionin L. G. (2010). Update of a conservatism. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Истерли У. (2016). Тирания экспертов. Экономисты, диктаторы и забытые права бедных. М.: Изд-во Института Гайдара. [Easterly W. (2016). The tyranny of experts: Economists, dictators, and the forgotten rights of the poor. Moscow: Gaidar Institute Publ. (In Russian).]

Канке В.A. (2009). Философия экономической науки. М.: ИНФРА-М. [Kanke V.A. (2009). Philosophy of economic science. Moscow: INFRA-M.]

Капелюшников P. И. (2016). Неравенство: как не примитивизировать проблему (критические заметки) (Препринт WP3 2016 06). М.: Изд. дом ВШЭ. [ICapeliushnikov R. I. (2016). Inequality: How not to primitivize problem (critical remarks) (Preprint WP3 2016 06). Moscow: HSE Publ. (In Russian).] https: wp.hse.ru data 2016 10 31 1111320083 WP3_2016_06________.pdf

Капелюшников P. (2017). Почему с неравенством не нужно бороться? Republic.ru, 4 сент. [ICapeliushnikov R. (2017). Why we should not crusade against inequality. Republic.ru, September 4. (In Russian).] https: republic.ru posts 86142

Капелюшников Р. И. (2018а). Вокруг поведенческой экономики: несколько комментариев о рациональности и иррациональности (Препринт WP3 2018 04). М.: Изд. дом ВШЭ. [ICapeliushnikov R. I. (2018а). Around the behavioral economics: some comments on rationality and irrationality (Preprint WP3 2018 04). Moscow: HSE Publ. (In Russian).] https: wp.hse.ru data 2018 05 10 1150883668 WP3_2018_04______________.pdf

Капелюшников P. И. (2018b). О современном состоянии экономической науки: полу-социологические наблюдения (Препринт WP3 2018 03). М.: Изд. дом ВШЭ. [ICapeliushnikov R. I. (2018b). On contemporary state of economics: semi-sociological observations (Preprint WP3 2018 03). Moscow: HSE Publ. (In Russian).] https: wp.hse.ru data 2018 03 22 1163960887 WP3_2018_03________.pdf

Махова A. B. (2016). Эволюция воззрений крайне правых сил во Франции, Италии и Венгрии 2000—2013 гг. Дис. ... канд. ист. наук: 07.00.03. СПб.: С.-Петерб. гос. ун-т. [Makhova А. V. (2016). Evolution of radical right issues in France, Italy and Hungary, 2000—2013. PhD thesis, St. Petersburg State University. (In Russian).] https: disser.spbu.ru files disser2 disser 564yPQcn2L.pdf

Мизес Л. (2000). Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории. М.: Экономика. [Mises L. (2000). Human action: A treatise on economics. Moscow: Ekonomika. (In Russian).]

Муравьева В. (2018). Почему общество не понимает Анатолия Чубайса Forbes, 13 декабря. [Muravieva V. (2018). Why society does not understand Anatoly Chubais. Forbes. December 13. (In Russian).] http: www.forbes.ru obshchestvo 370359-programmnyy-direktor-ogf-schaste-nastupit-kogda-obshchestvo-poymet-chubaysa

Розанваллон П. (2014). Общество равных. M.: Московская школа гражданского просвещения. [Rosanvallon Р. (2014). The society of equals. Moscow: Moscow School of Civic Education. (In Russian).]

Седлачек T. (2016). Экономика добра и зла. В поисках смысла экономики от Гильгамеша до Уолл-стрит. М.: Ad Marginem. [Sedlacek Т. (2016). Economics of good and evil: The quest for economic meaning from Gilgamesh to Wall Street. Moscow: Ad Marginem.]

Гуриев С., Цывинский О. (2012). Россия — лидер по неравенству распределения богатства Ведомости, 6 нояб. [Guriev S., Tsyvinskiy О. (2012). Russia is a leader of wealth distribution inequality. Vedomosti, November 6. (In Russian). ] https: www.vedomosti.ru opinion articles 2012 11 06 pervaya_sredi_neravnyh

Степин В. С. (2006). Философия науки. Общие проблемы. М.: Гардарики. [Styopin V. S. (2006). Philosophy of science. Basic problems. Moscow: Gardariki. (In Russian).]

Стиглиц Дж. (2016). Великое разделение. Неравенство в обществе, или Что делать оставшимся 99% населения? М.: Эксмо. [Stiglitz J. (2016). The great divide: Unequal societies and what we can do about them. Moscow: Eksmo. (In Russian).]

Счетная палата РФ. (2004). Анализ процессов приватизации государственной собственности в Российской Федерации за период 1993—2003 гг. М.: Олита. [Accounts Chamber of Russia. (2004). Analysis of processes of public ownership in Russian Federation during 1993 —2003 period. Moscow: Olita. (In Russian).]

Талер P., Санстейн К. (2017). Nudge. Архитектура выбора. Как улучшить наши решения о здоровье, благосостоянии и счастье. М.: Манн, Иванов и Фербер. [Thaler R., Sunstein С. (2017). Nudge: Choice architecture. Improving decisions about health, wealth, and happiness. Moscow: Mann, Ivanov і Ferber. (In Russian).] 

Тощенко Ж. (2018). Общество травмы Независимая газета, 23 янв. [Toshchenko J. (2018). Society of trauma. Nezavisimaya Gazeta. January 23. (In Russian).] http: www.ng.ru stsenarii 2018-01-23 9_7156_society.html

Урбинати H. (2016). Искаженная демократия: мнение, истина и народ. М.: Изд-во Института Гайдара. [Urbinati N. (2016). Democracy disfigured: Opinion, truth, and the people. Moscow: Gaidar Institute Publ. (In Russian).]

Хайек Ф. (1974). Претензии знания. Нобелевская речь. Зальцбург, И декабря, http:   hayek.ru hayek2.html [Hayek F. (1974). The pretence of knowledge. Nobel Prize lecture, https: www.nobelprize.org prizes economic-sciences 1974 hayek lecture ]

Хайек Ф. А. фон (1992). Пагубная самонадеянность. Ошибки социализма. М.: Новости, Catallaxy. [Hayek Е А. (1992). The fatal conceit: The errors of socialism. Moscow: Novosti, Catallaxy. (In Russian).]

Хедлунд C. (2015). Невидимые руки, опыт России и общественная наука. Способы объяснения системного провала. М.: Изд. дом ВШЭ. [Hedlund S. (2015). Invisible hands, russian experience, and social science: Approaches to understanding systemic failure. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Штомпка П. (2001a). Социальное изменение как травма (статья первая) Социологические исследования. № 1. С. 6 — 16. [Schtompka Р. (2001а). Social change as a trauma (paper one). Sotsiologicheskie Issledovaniya, No. 1, pp. 6 — 16. (In Russian).] 

Штомпка П. (2001b). Культурная травма в посткоммунистическом обществе Социологические исследования. № 2. С. 3—12. [Schtompka Р. (2001b). Cultural trauma in post-communist society. Sotsiologicheskie Issledovaniya, No. 2, pp. 3—12. (In Russian).] 

Юнус M. (2019). Мир трех нулей. M.: Альпина нон-фикшн. [Yunus М. (2019). A world of three zeros. Moscow: Alpina Non-Fiction. (In Russian).]

Aguiar M., Bils M. (2015). Has consumption inequality mirrored income inequality? American Economic Review, Vol. 105, No. 9, pp. 2725—2756.

Attanasio O., Pistaferri L. (2016). Consumption inequality. Journal of Economic Perspectives, Vol. 30, No. 2, pp. 3—28.

Auerbach A. J., ICotlikoff L. J., Koehler D. (2016). U.S. inequality, fiscal progressivity, and work disincentives: an intragenerational accounting. NBER Working Paper, No. 22032. https: www.nber.org papers w22032

Azerrad D., Hederman R. (2012). Defending the dream: Why income inequality doesn’t threaten opportunity. Washington, DC: The Heritage Foundation, http: thf_me-dia.s3.amazonaws.com 2012 pdf SR119.pdf

Berg A., Ostry J. (2011). Inequality and unsustainable growth; two sides of the same coin? IMF Staff Discussion Notes, No. 11 08. https: www.imf.org external pubs ft sdn 2011 sdnll08.pdf

Bowlus A. J., Robin J. (2012). An international comparison of lifetime inequality: How continental Europe resembles North America. Journal of the European Economic Association, Vol. 10, pp. 1236 — 1262.

Brueckner M., Lederman D. (2015). Effects of income inequality on aggregate output. Policy Research Working Paper, No. WPS 7317. Washington, DC: World Bank Group, http: documents.worldbank.org curated en 291151468188658453 Effects-of-income-inequality-on-aggregate-output

Burgoon B., van Noort S., Rooduijn M., Underhill G. (2018). Radical right populism and the role of positional deprivation and inequality. LIS Working Papers, No. 733, Luxembourg: LIS Cross-National Data Center.

Cheremukhin A., Golosov M., Guriev S., Tsyvinski A. (2013). Was Stalin Necessary for Russia’s Economic Development? NBER Working Paper, No. 19425. http: www.nber.org papers wl9425

Corak M. (2013). Income inequality, equality of opportunity, and intergenerational mobility. IZA Discussion Papers, No. 7520. http: ftp.iza.org dp7520.pdf

Corneo G. (2015). Income inequality from a lifetime perspective. Empirica, Vol. 42, No. 2, pp. 225-239.

Credit Suisse (2018). Global wealth report 2018. Zurich: Credit Suisse Research Institute, https: www.credit-suisse.com corporate en articles news-and-expertise global-wealth-report-2 018 -us-and-china-in-the-lead-2 01810. html

Dabla-Norris E., ICochhar K., Suphaphiphat N., Rieka E, Tsounta E. (2015). Causes and consequences of income inequality: A global perspective. IMF Staff Discussion Notes, No. 15 13. https: www.imf.org external pubs ft sdn 2015 sdnl513.pdf Davis J. (1959). A formal interpretation of the theory of relative deprivation. Sociometry, Vol. 22, No. 4, pp. 280-296.

Dzuverovic N. (2013). Does more (or less) lead to violence? Application of relative deprivation hypothesis on economic inequality induced conflicts. Croatian International Relations Review, Vol. 19, No. 68, pp. 53—72. https: doi.org 10.2478 cirr-2013-0003

Feldstein М. (1999). Reducing poverty, not inequality. Public Interest, No. 137. https: www.nber.org feldstein pi99.html

Ferguson J. (1994). The anti-politics machine: Development, depoliticization, and bureaucratic power in Lesotho. Minnesota: Minnesota University Press.

Friedman M. (1957). The permanent income hypothesis. In: M. Friedman (ed.). A theory of the consumption function. Princeton, NJ: Princeton University Press, p. 20 — 37 Gimpelson V., Treisman D. (2015). Misperceiving inequality. IZA Discussion Paper, No. 9100. http: ftp.iza.org dp9100.pdf

Gumuscu S. (2013). The emerging predominant party system in Turkey. Government and Opposition, Vol. 48, No. 2, pp. 223—244. https: doi.org 10.1017 gov.2012.13

Gurr T. R. (1970). Why men rebel. New Jersey: Princeton University Press.

Hayek F. (1942). Scientism and the study of society. Part I. Economica, Vol. 9, No. 35, pp. 267-291.

Holmes S. (1995). Passions and constraint: On the theory of liberal democracy. Chicago: University of Chicago Press.

ICopczuk W. (2015). What do we know about the evolution of top wealth shares in the United States? Journal of Economic Perspectives, Vol. 29, No. 1, pp. 47—66.

Letzter R. (2016). A college professor wrote a biting explanation for why so many professors are Democrats. Business Insider, 26 August, https: www.businessinsider. com why-are-so-many-scientists-democrats-2016-8

Mankiw N. G. (2013). Defending the one percent. Journal of Economic Perspectives, Vol. 27, pp. 21-34.

Mayor T. H. (2015). Income inequality: Piketty and the Neo-Marxist revival. Cato Journal, Vol. 35, No. 1, pp. 95—116. http: citeseerx.ist.psu.edu viewdoc download;jsessionid =32198DlB8C3EA694D22B6A419745A179?doi=10.1.1.672.9193&rcp=rcpl&typc=pdf

McCloskey D. N. (2016). Bourgeois equality: How ideas, not capital or institutions, enriched the world. Chicago: University of Chicago Press.

Norton M. I. (2014). Unequality: Who gets what and why it matters. Policy Insights from the Behavioral and Brain Sciences, Vol. 1, No. 1, pp. 151 — 155. https: doi. org 10.1177 2372732214550167

O’Doherty M. (2018). The legacy of Viktor Orban and the Fidesz party in Hungary. New York: Lulu.

O’Connor N. (2017). Three connections between rising economic inequality and the rise of populism. Irish Studies in International Affairs, Vol. 28, pp. 29 — 43.

Ostry J., Berg A., Tsangarides C. (2014). Redistribution, inequality, and growth. IMF Staff Discussion Notes, No. 14 02. https: www.imf.org external pubs ft sdn 2014 sdnl402.pdf

Ovcharova L., Tesliuk E. D. (2008). Sensitivity of poverty and inequality statistics to alternative definitions of households welfare. Illustration using the NOBUS survey. Russia Programmatic Poverty Assessment Program. The World Bank, http:  www.socpol.ru news docs Sensitivity_Poverty_Russia.pdf

Pen J. (1971). Income distribution: Facts, theories, policies. New York: Praeger Publishers.

Randazzo A., Haidt J. (2015). The moral narratives of economists. Econ Journal Watch, Vol. 12, No. 1, pp. 49-57.

Rector R. (2014). Poverty and homelessness are not serious problems in America. In: N. Merino (ed.). Poverty and homelessness. Farmington Hills, MI: Greenhaven Press, pp. 59 — 63.

Roberts K. (1977). Voting over income tax schedules. Journal of Public Economics, Vol. 8, No. 3, pp. 329-340

Romer T. (1975). Individual welfare, majority voting, and the properties of a linear income tax. Journal of Public Economics, Vol. 4, No. 2, pp. 163 — 185

Runciman W. G. (1966). Relative deprivation and social justice. Berkeley: Berkeley University Press.

Sabelhaus J., Schneider U. (1997). Measuring the distribution of well-being: why income and consumption give different answers. Hannover Economic Papers, No. 201. Leibniz Universitat Hannover, http: diskussionspapiere.wiwi.uni-hannover.de pdf_bib dp-201.pdf

Schoek Н. (1969). Envy. New York: Harcourt Brace and World.

Toynbee P., Walker D. (2008). Unjust rewards: Exposing greed and inequality in Britain today. London: Granta Publications.

Veblen T. B. (1899). The theory of the leisure class. An economic study of institutions. London: Macmillan Publishers.

Watkins D. (2014). Rooseveltcare: How social security is sabotaging the land of self-reliance. Ayn Rand Institute.

Watkins D., Brook Y. (2016). Equal is unfair: America's misguided fight against income inequality. New York: St. Martin’s Press.

Winkler H. (2017). The effect of income inequality on political polarization: Evidence from European regions, 2002—2014. Unpublished manuscript, World Bank, http: www.ecineq.org ecineq_nycl7 FILESx2017 CR2 pll.pdf

WIR (2017). World inequality report 2018. World Inequality Lab. https: wir2018. wid.world files download wir2018-full-report-english.pdf