Время женщин

А.Л. Лукьянова

Нобелевская премия по экономике 2023 года

Нобелевская премия по экономике за 2023 г. была присуждена Клаудии Голдин из Гарвардского университета за «развитие нашего понимания положения женщин на рынке труда». За 55-летнюю историю присуждения Нобелевских премий по экономике Голдин стала третьей женщиной-лауреаткой (вслед за Э. Остром в 2009 г. и Э. Дюфло в 2019 г.) и первой женщиной, получившей премию единолично.

Во многих странах массовый выход женщин на рынок труда в XX в. был важнейшим общественным сдвигом и одним из ключевых факторов экономического роста. Женщины начали активно получать образование, совмещать работу и семейную жизнь, заниматься построением карьеры. Вместе с тем женщины по-прежнему не оцениваются работодателями наравне с мужчинами. По самым свежим оценкам, в целом по миру лишь 61% женщин в возрасте 25 — 54 лет работают или занимаются поиском работы по сравнению с 91% мужчин того же возраста. Таким образом разрыв в уровне участия в рабочей силе составляет порядка 30 п. п. Трудовые доходы женщин в среднем по миру составляют 51% от трудовых доходов мужчин, а в странах с низким уровнем развития — около 30% (ILO, 2023).

Неравное отношение к труду мужчин и женщин — это не только вопрос этики и несправедливого распределения доходов, но и проблема экономической эффективности. Если работники не распределяются по рабочим местам в соответствии со своими талантами и навыками, то экономика несет потери, поскольку снижает стимулы женщин к накоплению человеческого капитала. В результате экономический рост отстает от своих потенциальных темпов. Долгосрочные потери от низкого участия женщин в рабочей силе оцениваются на уровне 15% для стран — членов ОЭСР, в регионе Ближнего Востока и Северной Азии потери доходят до 38% (Cuberes, Teignier, 2016). Для России соответствующая оценка составила 5%, но в упомянутом исследовании не учитывались потери от неравномерного распределения работников по профессиям (гендерной сегрегации), поэтому ее можно рассматривать как нижнюю границу оценки потерь.

Долгое время экономическая наука игнорировала проблемы гендера: в них действовали абстрактные индивиды, хотя имелись в виду мужчины. Женщины не рассматривались в качестве самостоятельного объекта исследования, поскольку их вклад в экономику оценивался как очень низкий. Традиционно женщины рано выходили замуж и после этого уже не работали за плату, а были сосредоточены на детях и ведении домашнего хозяйства. Резкий рост уровня образования женщин и их выход на рынок труда заставили пересмотреть отношение к занятости женщин. Однако большинство экономистов (в то время это профессия с подавляющим доминированием мужчин) не восприняли изменения как вызов экономической науке и продолжали рассматривать женщин как менее надежных и менее производительных работников, чем мужчины. Низкий уровень участия женщин в рабочей силе и гендерную сегрегацию было принято объяснять сравнительными преимуществами женщин в части работы по дому и выбором самих женщин в пользу семьи. Низкие заработные платы женщин связывались с компенсационными различиями и потерями человеческого капитала, вызванными перерывами в трудовой карьере после рождения детей. Лишь немногие экономисты, и среди них Голдин, осознали, что выбор женщин принципиально отличается от выбора мужчин. В нем гораздо теснее связаны между собой образование, рождение детей и работа. К тому же на выбор женщин накладывается гораздо больше ограничений.

Специализация в экономической истории позволила Голдин посмотреть на проблему гендерных различий на рынке труда с позиций исторической перспективы и проследить, как эволюционировали движущие силы этих различий на протяжении последних 200 лет. Голдин исследует исторические корни гендерного неравенства. Ключевые процессы, определяющие положение женщин на рынке труда (смена экономических укладов, повышение образовательного уровня, демографическая модернизация и эволюция социальных норм), протекают довольно медленно. Изучение данных за действительно длинный период помогает понять закономерности, которые ускользают даже при самом тщательном анализе актуальных данных. Голдин делает еще один шаг, вскрывая за наблюдаемыми трендами действие фундаментальных экономических сил спроса и предложения.

Российское профессиональное сообщество неоднозначно отнеслось к присуждению премии Голдин. На одном полюсе высказывались мнения о том, что на выбор Нобелевского комитета в 2023 г. повлияла «западная общественно-политическая повестка» и результаты исследований Голдин актуальны только для экономики США и не применимы к российским реалиям (Ермакова, 2023). Другие российские экономисты, напротив, назвали награду абсолютно заслуженной, поскольку Голдин стала первой, кто начал серьезно относиться к этой теме, которая изначально считалась немодной¹. В своей статье мы постараемся объяснить, почему уроки из работ Голдин выходят за рамки узкоамериканской проблематики и важны как в глобальном контексте, так и для российского рынка труда.

Методология

Длительное время в экономической науке не рассматривались проблемы гендера. Лишь к концу 1950-х годов пришло понимание, что многие экономические решения принимаются внутри семьи, в которой мужчина и женщина играют разные роли (Becker, 1960, 1981). Начиная с работ Дж. Бэккера, экономисты заинтересовались вопросами рождаемости, гендерного разделения труда, функционирования брачного рынка, предложения труда женщин.

Бэккер был одним из наставников Голдин во время ее учебы в Чикагском университете. От Беккера Голдин усвоила подход, в котором центральное место занимают силы спроса и предложения, и позднее применяла его в своих исследованиях. В соответствии с этим подходом занятость и заработные платы женщин в каждый период определяются спросом на их навыки и их предложением. Наблюдаемая занятость и заработные платы женщин — это точка равновесия сил спроса и предложения. Если сегодня доля работающих женщин намного больше, чем 100 лет назад, это следует объяснять либо ростом спроса на труд женщин, либо ростом предложения труда женщин, либо и тем и другим. Третий элемент схемы — институты (законы, стереотипы, правила, нормы). Они накладывают ограничения на действие сил спроса и предложения².

Спрос на труд женщин изменяется под воздействием технологических и структурных сдвигов. Решения о предложении труда женщин привязаны к жизненному циклу. Ожидания относительно будущих перспектив на рынке труда влияют на получение образования и поведение в сфере деторождения, многие женщины покидают рынок труда на время ухода за маленькими детьми. Институты существенно сильнее влияют на спрос и предложение труда среди женщин, чем среди мужчин. Например, социальные нормы предписывают женщинам выполнять большую часть неоплачиваемой работы внутри домохозяйства. Общество гораздо менее терпимо к желанию женщин, особенно имеющих детей, работать и строить карьеру. Институциональные барьеры нередко ограничивают наем женщин в определенных профессиях. Исторически эти ограничения были еще жестче и касались получения образования и занятости женщин после замужества.

Трехчастная схема «спрос—предложение—институты» кажется очень простой, но оказывается поразительно эффективной при анализе экономических процессов. (Ниже мы подробно рассматриваем ее применение в отношении исследования положения женщин на рынке труда.) Однако эта схема направляет исследования Голдин и по другим вопросам. В книге «The race between education and technology», написанной совместно с Л. Кацем, трехчастная схема используется для анализа отдачи от образования и его вклада в экономическое неравенство (Goldin, Katz, 2008).

Еще одна особенность методологии Голдин — когортный анализ. На каждом временном отрезке в общем предложении труда выделяются женщины разного возраста, находящиеся на различных этапах жизненного цикла. Эти женщины принимали решения об образовании и выходе на рынок труда в разное время и, соответственно, в разных условиях с точки зрения состояния экономики, возможности планирования семьи, доминирующих социальных норм, регулирования доступа женщин на рынок труда. Значительные изменения в предложении труда женщин связаны с выходом на рынок труда новых когорт с более высоким уровнем образования, более высокими карьерными ожиданиями, иными предпочтениями в отношении количества желаемых детей. Качественные изменения происходят не сразу, требуется время, чтобы новые когорты стали заметной группой в общем предложении труда. Выделение когорт и отслеживание их поведения является важным инструментом исследования рынка труда.

Не столь обычные для экономических историков, но вполне привычные для специалистов по экономике труда естественные эксперименты Голдин активно использует для идентификации источников гендерного неравенства. Мы подробнее обсудим ее работы по анализу эффектов появления противозачаточных таблеток и изучению дискриминации при найме в симфонические оркестры в качестве примеров использования естественных экспериментов.

Взгляд историка: экономическое развитие и предложение труда женщин

Голдин подчеркивает, что занялась «женским вопросом» не по феминистским мотивам, а из академического интереса: положение женщин было малоизученной темой в экономической истории. Историки предполагали, что гендерные различия оставались стабильными, по крайней мере, до середины XIX в. Эмпирически настроенные экономические историки также обходили стороной женские темы из-за плохого качества и фрагментированности данных.

Именно поиском данных, их кропотливой корректировкой и приведением к сопоставимому виду занялась Голдин. Она начала с анализа переписей населения и выяснила, что до 1940 г. род занятий многие женщины указывали как «жена» или «вдова». Как следствие, статус таких женщин в занятости классифицировался как неучастие в рабочей силе (в статистике неоплачиваемая занятость в домашнем хозяйстве не считается экономически продуктивной и не квалифицируется как занятость). Между тем по современным определениям многие из них, без сомнения, должны были считаться занятыми в статусе неоплачиваемых работников семейных предприятий (например, жены мелких фермеров, владельцев трактиров и постоялых дворов и т. п., поскольку все они помогали мужьям в ведении бизнеса) либо в статусе самозанятых (например, поденные помощницы; портнихи, занятые пошивом одежды на заказ на дому; вдовы, унаследовавшие лавку или мастерскую после смерти мужа). Совместный анализ данных переписей, обследований бюджетов времени и доходов позволил Голдин пересмотреть прежние оценки предложения труда женщин за счет подобной «скрытой» рыночной деятельности. Например, для 1890 г. скорректированные оценки уровня участия женщин в рабочей силе увеличились с 19 до 26% главным образом за счет пересмотра уровня занятости замужних женщин (Goldin, 1990). Голдин изучала более ранние периоды американской истории, где также обнаружила свидетельства в пользу систематической недооценки вклада женщин в рыночную деятельность (Goldin, Sokoloff, 1982; Goldin, 1986).

Анализируя скорректированные долгосрочные тренды, Голдин приходит к новым выводам относительно связи между экономическим развитием и предложением труда женщин. Среди экономистов было принято считать, что предложение труда женщин растет по мере экономического развития. В традиционном сельском хозяйстве, где все основные процессы требуют больших физических усилий, разница в производительности труда мужчин и женщин очень велика. Поэтому на ранних этапах экономического развития женщинам было выгодно полностью специализироваться на ведении домашнего хозяйства и воспитании детей, поскольку их альтернативные издержки с точки зрения упущенных заработков намного ниже, чем у мужчин. Промышленная революция привела к росту производительности труда и реальной заработной платы. Этот процесс в первую очередь затрагивал мужчин, которые уже находились на рынке труда. В дальнейшем технический прогресс постепенно снижал роль физического труда и выравнивал производительность труда мужчин и женщин. Как следствие, для женщин увеличивались альтернативные издержки домашнего производства, что «выталкивало» их на рынок труда. Динамика занятости женщин в XX в., казалось бы, подтверждала описанную логику роста предложения труда женщин вслед за экономическим развитием. Однако скорректированные Голдин оценки за более длительный период не укладывались в эту модель и демонстрировали U-образную динамику участия американских женщин в рабочей силе: занятость женщин была значительной в XVIII в., затем снизилась в XIX в. и вновь начала расти в XX в.

Гипотезы об U-образной форме зависимости между предложением труда женщин и экономическим развитием высказывались и ранее в контексте экономики развития (Boserup, 1970), но Голдин показала эту динамику на примере США и описала механизмы ее формирования. Эти механизмы универсальны и работают во всех странах, хотя и модифицируются местными институтами. На стадии аграрного развития, когда доходы населения очень низкие, немногие женщины работают по найму (в основном в качестве домашней прислуги и сезонных работниц), но многие женщины участвуют в скрытой рыночной деятельности в форме неоплачиваемой работы на семейных предприятиях и вынужденной самозанятости. Значительная часть этой скрытой рыночной деятельности осуществляется на дому. На самом деле эту экономику несложно себе представить: это наблюдается сегодня во многих слаборазвитых странах, где преобладающим сектором является сельское хозяйство, а уровень участия женщин в рабочей силе достаточно высокий.

С началом индустриальной революции (в США это первая половина XIX в.) население постепенно мигрирует в города, где значительно меньше возможностей для занятости на дому. Производство перемещается на фабрики и заводы, самозанятость как преобладающая форма занятости сменяется занятостью по найму. Эти структурные изменения открыли новые экономические возможности для женщин, но не все смогли ими воспользоваться. Появились промышленные секторы, например текстильная, обувная и пищевая отрасли, которые предъявляли высокий спрос на женский труд как крайне дешевую рабочую силу. Работа в таких отраслях была очень тяжелой, но физически приемлемой для женщин. Голдин показывает, что в начале XIX в. занятость женщин быстро увеличивалась, но только среди молодых незамужних женщин. Замужние женщины на протяжении всего XIX в. не могли воспользоваться возможностями, предоставленными индустриализацией, из-за социальных норм, стигматизировавших работу замужних женщин вне дома. Эти патриархальные нормы были вывезены из деревни, но в деревне они не мешали занятости женщин, потому что работа осуществлялась преимущественно на дому. В городе женщины оставляли работу, выходя замуж. Таким образом, промышленная революция привела к сокращению участия женщин в рабочей силе. Спрос на труд женщин увеличивался, но предложение их труда жестко ограничивалось институтом патриархальных норм³.

Следующий этап экономического развития сопровождался ростом спроса на более квалифицированный труд, требовавший образования на уровне средней школы. В экономике увеличился спрос на «белых воротничков» для выполнения офисной работы. Между 1870 и 1930 гг. доля конторских служащих в общей занятости увеличилась с 1 до 10%. Параллельно развивалась система школьного образования, причем в средних и старших классах охват девочек школьным образованием превышал охват мальчиков. Если мужчины могут полагаться на физическую силу, то для женщин главным средством повышения производительности труда является образование. Офисная работа с хорошими условиями труда и сравнительно высокими заработками привлекала женщин. За короткий срок профессия конторского служащего превратилась из преимущественно мужской в преимущественно женскую. Структура женской занятости сменилась с промышленной на беловоротничковую, но этот процесс не привел к заметному увеличению участия женщин в рабочей силе. Социальная стигматизация занятости замужних женщин не только не ушла, но и была дополнена формальными запретами на наем замужних женщин, принятыми в конце XIX — начале XX в. Эти запреты вводились на уровне фирм и организаций (например, школьных округов), но охватывали значительную долю женской занятости. Запреты достигли пика в 1930-е годы на фоне Великой депрессии (Goldin, 1988).

Важный сдвиг в предложении труда американских женщин произошел в 1940 —1960-е годы. Это первый период резкого увеличения участия женщин в рабочей силе, что стало ответом на снятие большинства запретов. На стороне спроса давление на снятие запретов оказывали общий рост экономики и расширение сферы услуг, которые требовали дополнительного вовлечения женщин. Одновременно сократилось предложение труда молодых незамужних женщин как следствие падения рождаемости в 1920 —1930-е годы и послевоенного снижения возраста вступления в брак. По мнению Голдин, Вторая мировая война имела второстепенное значение, поскольку привела к временному выходу в занятость женщин с низким уровнем образования, которые ушли с рынка труда сразу после войны, освободив рабочие места вернувшимся с фронта мужчинам. Вместе с тем даже такой краткосрочный эпизод способствовал модернизации гендерных норм и стал шагом к принятию занятости замужних женщин в качестве новой социальной нормы. Ключевую роль в увеличении женской занятости в 1940 —1960-е годы, сыграло возвращение на рынок труда замужних женщин старшего возраста. Эти женщины имели опыт офисной работы до замужества, а их дети к тому времени уже стали подростками. Дефицит рабочей силы вынудил работодателей не только снимать запреты, но и расширять число рабочих мест с неполной занятостью, особенно привлекательных для женщин с детьми. Дополнительный стимул выходу замужних женщин на рынок труда дало развитие бытовой техники: новые электроприборы сократили время на выполнение домашних обязанностей, что высвободило время для других видов деятельности (Greenwood et al., 2005).

Настоящая «тихая революция» женской занятости началась в 1970-е годы. Важнейшую роль в этом процессе сыграло образование, теперь уже высшее. Новый этап технологического развития привел к появлению массового спроса на работников с высшим образованием и увеличению отдачи от образования. Женщины добились права учиться в высших учебных заведениях наравне с мужчинами намного раньше, но в реальности получали высшее образование значительно реже как из-за ограниченности спроса, так и из-за рискованности инвестиций в карьеру. В отсутствие надежных методов контрацепции долгосрочные вложения в образование требовали либо сексуального воздержания, либо готовности мириться с риском потери инвестиций из-за беременности. Ситуация радикально изменилась в конце 1960-х годов, когда появившиеся незадолго до этого эффективные оральные контрацептивы стали доступны незамужним женщинам. Доступ к противозачаточным таблеткам дал возможность планировать семью, откладывать рождение детей для получения образования и накопления опыта работы (Goldin, Katz, 2002). Инвестиции женщин в образование стали более предсказуемыми, что оказало влияние на масштабы получения женщинами высшего образования, на выборе направлений обучения и возрасте вступления в брак. В течение следующего десятилетия кратно увеличилось число женщин, поступивших в университеты, причем быстрее всего увеличивался прием на наиболее длительные и дорогостоящие программы: медицинские, правовые, МВА. Занятость становится для женщин не только источником дохода, но и важнейшим аспектом их идентичности, сферой самореализации и фактором удовлетворенности жизнью.

Таким образом, в XIX—XX вв. возможности занятости для женщин формировались следующими факторами: структурными сдвигами (индустриализация, рост сервисной экономики); технологическими изменениями, которые влияли на производительность труда, характер оплачиваемой занятости (на дому/ вне дома), время домашней работы, возможности планировать беременность; изменениями в образовательной системе; изменениями в доступности услуг по уходу за детьми; изменениями в гендерных нормах и институциональных барьерах, которые ограничивают участие женщин в образовании и на рынке труда.

Гендерные разрывы в заработной плате

Рассмотрим соотношение заработной платы мужчин и женщин. Исторические сведения о заработной плате вплоть до начала XX в. очень фрагментированы и охватывают лишь отдельные группы работников. Скрупулезный сбор исторических данных привел Голдин к выводу, что в аграрный период заработки женщин составляли порядка 30% заработков мужчин, в период индустриальной революции (1820 — 1850 гг.) это соотношение увеличилось до 50%. Между 1890 и 1930 гг. — с ростом офисной занятости и торговли, с расширением охвата средним образованием — разница в заработных платах женщин и мужчин сократилась еще на 10 и. и. Далее наступил длительный период стагнации: вплоть до 1980 г. соотношение заработной платы женщин и мужчин оставалось около отметки 60%, несмотря на двухкратный рост уровня занятости женщин за тот же период (Goldin, 1990). После 1980 г. начался новый этап сокращения зарплатного гендерного разрыва, который затормозился в конце 1990-х годов.

До исследований Голдин считалось, что прогресс в положении женщин на рынке труда шел по всем фронтам, то есть гендерные разрывы в занятости и заработной плате сокращались параллельно. В действительности участие женщин в рабочей силе следовало U-образной динамике, а относительная заработная плата росла ступенчато и периоды сокращения разрыва сменялись периодами стагнации. Фазы быстрого роста относительной заработной платы женщин совпадали по времени с индустриализацией (1820 — 1850 гг.), с ростом беловоротничковой занятости (1890 — 1930 гг.) и с профессионализацией женской занятости (1980 — 1990 гг.). В эти периоды перед женщинами открывались новые экономические возможности, и они выходили в новые сферы занятости.

Важно, что на протяжении истории менялись не только величина гендерного разрыва, но и его фундаментальные причины. В XIX в. гендерный разрыв объясняли отраслевой сегрегацией: мужчины и женщины трудились в разных отраслях промышленности. Женщины концентрировались в узком сегменте отраслей промышленности с низкой оплатой труда: текстильной, швейной, пищевой и табачной. При этом, как отмечает Голдин, вклад дискриминации в гендерный разрыв был небольшим: доступ в другие промышленные отрасли ограничен не столько институциональными барьерами, сколько требованиями к физической силе. Кроме того, в промышленности того времени было легко мониторить производительность, поскольку преобладала сдельная форма оплаты труда, при которой размер заработка зависит от индивидуальной производительности работника.

Дискриминация стала важным фактором гендерного разрыва в оплате труда после перехода от промышленной к офисной занятости. Голдин связывает этот процесс с переходом от сдельной оплаты труда к долгосрочным контрактам. В офисной работе индивидуальная производительность уже не столь очевидна, и для ее оценки и принятия решений о карьерном продвижении важной прокси становится стаж работы на предприятии. Однако, как обсуждалось выше, многим женщинам было сложно накопить стаж, потому что их трудовая биография ограничивалась 5—7 годами и заканчивалась с замужеством. В то же время мужчины продолжали наращивать стаж и продвигаться по зарплатной и карьерной лестницам. Уже в начале карьеры принадлежность к женскому полу служила для работодателей сигналом низкой ожидаемой продолжительности стажа и нецелесообразности инвестиций в их обучение и продвижение. Ситуация не изменилась и с массовым возвращением замужних женщин на рынок труда в 1940 — 1960-е годы. Во-первых, они возвращались к работе в возрасте 40+ лет после длительного перерыва и не могли рассчитывать на карьерный рост. Во-вторых, массовый приток женщин создавал дополнительное предложение рабочей силы, что само по себе тормозило рост заработной платы. В этот же период усиливается роль профессиональной сегментации, а отраслевая сегментация отходит на второй план. К обсуждению причин профессиональной сегрегации мы вернемся позже.

С 1980-х годов началась новая фаза сокращения гендерного разрыва в оплате труда. Женщины преодолели отставание в продолжительности обучения, а затем и обошли мужчин по этому показателю. После 1980 г. резко уменьшился вклад стажа работы в объяснение гендерного разрыва в заработной плате, что связано со снижением рождаемости и быстрым возвращением более образованных женщин к работе после рождения детей. Кроме того, за последние полвека произошли важные сдвиги в HR-практиках и установках работодателей, которые все больше готовы принять карьерные устремления женщин. Структуры мужской и женской занятости становятся все более схожими, особенно среди работников с высшим образованием (Blau, Kahn, 2017). От занятости в сфере услуг и торговле выбор женщин сместился в сторону профессий, требующих длительной подготовки: в медицине, бизнесе и юриспруденции. Мало женщин в технических и инженерных профессиях (STEM), а также на управленческих позициях. Практически не изменилась гендерная асимметрия в синеворотничковых профессиях, но поскольку их доля в общей занятости постоянно снижается, этот вид неравномерности играет все меньшую роль. В целом снижение профессиональной сегрегации стало мощным драйвером сокращения гендерного неравенства. В настоящее время гендерные различия в оплате труда выше внутри профессиональных групп, а не между ними (Goldin, 2014). Иными словами, мужчины получают больше женщин, даже когда они выполняют одинаковую работу. По оценкам Голдин, устранение разрывов внутри профессий могло бы снизить общую величину гендерного разрыва в заработной плате на ²/₃. В развитых странах важнейшей причиной сохранения гендерного неравенства становится «штраф» за материнство (Cortes, Pan, 2020; Kleven et al., 2023). (Ниже мы рассматриваем этот феномен и его источники подробнее.)

Почему гендерные разрывы в заработной плате сокращаются очень медленно? Одной из важнейших причин Голдин считает когортные эффекты и ожидания. Большие перемены связаны с появлением новых поколений женщин, реагирующих на структурные сдвиги в экономике. Однако пока эти поколения составляют малую долю в общей численности женщин, изменения малозаметны, зато по мере увеличения их присутствия на рынке труда волна перемен нарастает как цунами. Наиболее существенные решения о вложениях в человеческий капитал принимаются в молодом возрасте. Принимая эти решения, девушки нередко ориентируются на опыт матерей и старших родственниц, которые росли в принципиально других условиях, что может привести к недоинвестированию в образование. По мнению Голдин, именно это произошло с поколением женщин, родившихся в 1930 —1940-е годы: они выросли в семьях, где работали только отцы, а матери оставались дома. Соответственно, девушки не видели смысла во вложениях в образование, поскольку ожидали для себя такую же роль. В действительности женщины этого поколения провели на рынке труда существенно больше времени, чем их матери, и, если бы они знали об этом заранее, скорее всего, многие из них учились бы дольше.

Женщины, родившиеся в 1950 —1960-е годы, уже более адекватно оценивали свои перспективы на рынке труда и больше инвестировали в получение высшего образования. О том, насколько динамичны ожидания, свидетельствуют данные, приведенные в: Goldin et al., 2006. В 1968 г. лишь около ¹/₃ американских девушек-подростков ожидали, что будут работать в возрасте 35 лет, в 1980-е годы эта доля повысилась до 80%.

Дискриминация женщин

Современные исследователи рынка труда чаще всего обходят тему дискриминации, ссылаясь на сложности с разделением эффектов отбора и дискриминации. Голдин неоднократно затрагивала проблему дискриминации женщин в своих работах, как в эмпирических, так и в теоретических. Мы уже упоминали ее исследование о запретах на занятость замужних женщин в первой половине XX в., но наиболее известная работа Голдин на тему дискриминации написана совместно с С. Роуз о введении «слепых» прослушиваний в симфонических оркестрах (Goldin, Rouse, 2000). Традиционная практика найма на позиции в ведущих оркестрах предполагала, что музыкантов приглашал на конкурсные прослушивания лично руководитель оркестра. Большинство кандидатов составляли студенты очень небольшого числа выдающихся педагогов, как правило, белые мужчины. В 1970 — 1980-е годы в ответ на критику ведущие оркестры начали демократизировать процедуру найма, объявляя открытые конкурсы и расширяя составы конкурсных комитетов. В числе нововведений была и практика «слепых» прослушиваний, при которой конкурсанта отделял от жюри непрозрачный экран. Как видно из описания, изменения в конкурсных процедурах были гендерно-нейтральными, то есть не ставили задачу увеличить прием женщин. Они были призваны предоставить равные возможности разным группам меньшинств: по расовой и этнической принадлежности, выпускникам неселективных учебных заведений, музыкантам из менее известных оркестров.

Голдин и Роуз удалось собрать данные о составах ведущих оркестров США и уникальные архивные данные о всех прослушиваниях, их условиях и участниках. К концу 1960-х годов ни в одном из пяти топовых оркестров доля женщин не превышала 10%, а среди вновь нанятых музыкантов она была не выше 20%. Практически все дирижеры рассматриваемых оркестров позволяли себе публичные уничижительные высказывания в адрес женщин. К концу 1990-х годов доля женщин среди вновь нанятых музыкантов выросла до 35 — 50%. Достигнутый прогресс можно объяснять двумя главными причинами: увеличением выпуска женщин-исполнительниц из учебных заведений, сокращением гендерной предвзятости при найме. Согласно полученным результатам, использование экранов на 50% увеличило вероятность того, что женщина пройдет в следующий тур испытаний на этапе предварительных прослушиваний. Вероятность успеха женщин вырастала в несколько раз при использовании экрана в финальном туре. В целом использование экранов объясняет 30% прироста доли женщин среди вновь нанятых музыкантов. Столь значимый эффект от введения «слепых» прослушиваний указывает на изначально высокий уровень дискриминации в отношении женщин в этой сфере и на эффективность использования гендерно-нейтральной политики для устранения гендерной предвзятости.

В части вклада в теорию Голдин предложила модель дискриминации для объяснения гендерной сегрегации, которую она назвала «теорией загрязнения» (pollution theory). Она отталкивалась от двух самых известных теорий дискриминации: дискриминации на основе предпочтений Бэккера (Becker, 1957) и теории статистической дискриминации К. Эрроу и Е. Фелпса (Arrow, 1972; Phelps, 1972) и ставила своей целью объяснить, каким образом возникает дискриминация на основе предпочтений в условиях асимметричной информации (Goldin, 2015). Напомним, что, по Беккеру, дискриминация объясняется специфическими предпочтениями некоторых работодателей, работников или потребителей, не желающих вступать в контакты с представителями другого пола (расы, национальности и проч.). Эрроу и Фелпс считали, что в основе дискриминации лежит асимметрия информации, вследствие которой работодатели рассматривают гендер как прокси для ненаблюдаемых производительных характеристик и распространяют средние характеристики групп на индивидуальных работников.

Центральное место в теории Голдин занимает стремление мужчин защитить престиж профессии, который основывается на какой-либо характеристике, определяющей минимальный уровень квалификации, необходимой для входа в эту профессию. Такими характеристиками могут быть физическая сила, способности, навыки, образование, амбиции. Престиж профессии может быть «загрязнен» приходом в нее человека, принадлежащего к группе, члены которой оцениваются по средним показателям для нее, а не по ее/его индивидуальным достоинствам. Так, мужчины, занятые в мужских профессиях, могут враждебно относиться к женщине, которая хочет заняться такой профессией, даже если эта конкретная женщина имеет требуемый уровень квалификации. Причина в том, что внешнее окружение не знает, в какой мере конкретная женщина отвечает предъявляемым требованиям. Для окружающих это условная средняя женщина, и сам факт ее вхождения в профессию может служить сигналом о снижении требований к квалификации в ней. Например, видя женщину в профессии, окружающие могут подумать, что технологический прогресс привел к снижению требований, даже если на самом деле в профессии ничего не произошло и уровень требований не изменился. Поэтому мужчины будут стараться запретить наем женщин, чтобы защитить престиж своей профессии в глазах внешнего окружения.

Согласно теории загрязнения, сегрегация будет проявляться сильнее всего на концах распределения ключевой производительной характеристики. В нижней части шкалы могут преобладать представители одного пола, если все представители другого пола имеют более высокий уровень характеристики и есть альтернативные более высокооплачиваемые профессии с более высоким входным барьером по данной характеристике. Для остальных профессий главную роль играет соотношение минимального уровня требований с медианным значением характеристики среди женщин. Профессии, в которых минимальный уровень требований к характеристике ниже ее медианного значения среди женщин, будут иметь смешанный состав. Если минимальный уровень требований выше медианы среди женщин, то профессии, скорее всего, будут сегрегированы: для мужчин и женщин с одинаковыми уровнями соответствующей характеристики будут созданы отдельные профессии. Создание отдельных женских профессий может потребовать времени, в течение которого женщины будут заняты в профессиях, для которых их квалификация избыточна. Барьеры вероятнее всего в наиболее престижных мужских профессиях. Медиана важна в модели, поскольку внешнее окружение не знает распределение характеристики среди женщин и может ориентироваться только на ее медианное значение (если женщин еще нет в профессии, то невозможно оценить их производительность). В отношении мужчин делается предпосылка, что общество знает распределение производительной характеристики среди мужчин в рассматриваемой профессии. Таким образом, информация не симметрична. Информация важна и с точки зрения того, воспринимается ли конкретная женщина, входящая в профессию, как выбранная случайным образом из всех женщин. Женщина, квалификация которой подтверждена документально, не будет восприниматься как загрязняющая профессию. Поэтому сертификация профессий (например, через дипломы, лицензии, вступительные испытания) может устранить негативный сигнал, особенно если сертификаты хорошо известны и поддаются проверке. Поэтому формализация системы образования, пришедшая на смену ученичеству на рабочем месте, способствовала снижению дискриминации.

Теория загрязнения позволяет объяснить исторические паттерны гендерной сегрегации. На аграрной и ранней индустриальной стадиях ключевой характеристикой выступает физическая сила, поэтому мужчины и женщины работают в разных профессиях. Профессии с высокими требованиями к физической силе были исключительно мужскими, а профессии, не требовавшие больших физических усилий, — женскими. Дискриминация оставалась низкой. Ситуация изменилась с распространением беловоротничковой занятости, когда возрастающее влияние на производительность труда стали оказывать интеллектуальные способности и образование. Большинство беловоротничковых профессий не были женскими и мужскими по своей природе, но конструировались как таковые посредством риторики и социальных норм. Например, профессия машинистки (в современном русском языке даже нет соответствующего названия профессии для мужчины, занятого печатанием текстов на пишущей машинке) изначально была мужской, что объяснялось требованиями к выносливости. Когда профессия превратилась в женскую, то стала подчеркиваться важность ловкости и гибкости пальцев. Профсоюзы, профессиональные ассоциации, внутрифирменные правила найма, законодательные ограничения использовались, чтобы ограничить доступ женщин в «мужские» профессии. В ряде случаев мужчины сознательно использовали харассмент для создания враждебной рабочей среды и выдавливания женщин.

Высокий уровень профессиональной сегрегации сам по себе поощряет дискриминацию, поскольку скрывает неравное отношение к мужчинам и женщинам. Но и при снижении гендерной сегрегации профессиональная структура адаптируется медленно, оставляя множество «карманов» для «загрязняющей» дискриминации. В США пик использования ограничительных мер пришелся на 1930-е и 1950 —1960-е годы, однако в ряде случаев барьеры сохранялись существенно дольше. Голдин сама была первой женщиной, получившей бессрочный контракт на факультете экономики Гарвардского университета в 1989 г.(!) На тот момент из 70 профессоров факультета было 5 женщин, но ни одна из них не имела бессрочного контракта, тогда как среди студентов бакалавриата девушки уже составляли 40%.

«Штраф» за материнство

Во всех развитых странах женщины опережают мужчин по продолжительности обучения, и это преимущество продолжает нарастать. Но если в 1980—1990-е годы рост образованности женщин вел к сокращению гендерного разрыва в заработной плате, то с начала 2000-х годов гендерные различия по оплате труда во многих странах вышли на плато и перестали сокращаться.

Многочисленные предыдущие исследования связывали необъяс-ненный разрыв с воспитанием детей, но доказательства строились на сравнении заработной платы женщин с детьми и без них. Подобные сравнения оставляли возможность ошибки из-за смещения отбора, если матери и бездетные женщины различаются между собой и существуют некоторые ненаблюдаемые характеристики, которые одновременно увеличивают вероятность стать матерью и сокращают заработную плату. В результате матерями могут стать женщины с более низкой потенциальной производительностью. Такая ситуация возможна, например, если ориентированные на материнство женщины еще до выхода на рынок труда меньше инвестируют в свой человеческий капитал.

Существуют разные подходы к снижению влияния ошибки отбора. Например, можно проследить, что происходит с разными людьми на протяжении жизненного цикла, обеспечив максимальное сходство между ними в начале трудовой карьеры. С этой целью Голдин совместно с Μ. Бертранд и Л. Кацем изучали карьеры выпускников одной из престижнейших американских программ MBA (Bertrand et al., 2010). Интерес авторов к программе МВА был вызван двумя обстоятельствами. Во-первых, рост доли женщин среди выпускников МВА не сопровождался пропорциональным ростом доли женщин среди генеральных директоров компаний. Во-вторых, гендерные разрывы в трудовых доходах достигают максимума именно среди высшего менеджмента.

Голдин и соавторы объединили данные собственного обследования выпускников программы МВА за 1990—2006 гг., в котором задавались вопросы о всех местах работы с момента окончания программы, о заработках, перерывах в карьере, изменениях в семейном положении, с административными данными университета о баллах при поступлении, пройденных курсах, успеваемости и т. и. Небольшой размер выборки не позволил полноценно применить метод событийного анализа (event-study), но авторы старались следовать логике этого подхода. Расчеты показали, что различия между мужчинами и женщинами были минимальными в год окончания программы МВА, но потом становились ощутимыми: через 5 лет разница в заработках увеличилась до 30 лог-пунктов, а через 10 — 15 лет — до 60. Наибольший вклад в объяснение различий вносили две причины: различия в продолжительности рабочего времени и наличие перерывов в карьере длительностью более шести месяцев. Женщины в среднем работали меньше часов в неделю, в том числе из-за работы в режиме неполной занятости или самозанятости. Общая продолжительность перерывов в карьере составила 0,12 года у мужчин и чуть больше одного года — у женщин. Относительно небольшие различия в средней продолжительности перерывов вели к значительным потерям в заработках. Была замечена и нелинейность связи между этими переменными: потери в заработках в пересчете на один месяц перерыва были значительно выше для более длительных перерывов.

Голдин и соавторы показали, что главной причиной меньшей продолжительности рабочего времени и перерывов в карьере среди выпускниц МВА было наличие детей. Между мужчинами и бездетными женщинами различия оставались небольшими и через 10 — 15 лет после окончания программы. После рождения первого ребенка карьеры многих женщин ставились на паузу на несколько лет, после чего женщины чаще переходили на работу с более гибкими условиями труда. На карьеры мужчин рождение ребенка либо не оказывало воздействия, либо имело слабый положительный эффект.

Работа Голдин и соавторов относилась к очень узкой категории работников, но она дала толчок исследованию «штрафа» за материнство на больших выборках и с использованием полноценного событийного анализа, при котором изучается, что происходит с занятостью и заработками в рамках некоторого окна до и после наступления события. Используя этот метод, X. Клевен с соавторами (Kleven et al., 2019а, 2019b) установили, что резкое расхождение в карьерных траекториях матерей и отцов происходит после рождения первого ребенка. Наиболее значительное сокращение заработков наблюдается в первый год после рождения. Затем доходы, как правило, частично восстанавливаются, но и спустя десять лет разрыв в заработках между матерями и отцами составляет 20—25% в Скандинавских странах, 30 — 40% — в США и Великобритании, 50 — 60% — в Австрии и Германии. В Скандинавских и немецко-говорящих странах основной причиной снижения заработков был переход на работу с более низкой заработной платой, в США и Великобритании ключевую роль играют сокращение рабочего времени и уход с рынка труда. Адаптация женщин к материнству происходит в числе прочего за счет перехода в государственный сектор и на более комфортные рабочие места, позволяющие лучше совмещать материнство и занятость.

Гибкость рабочих мест

«Штраф» за материнство связан с тем, что женщины выполняют большую долю обязанностей по воспитанию детей и им сложнее совмещать работу и материнство. Голдин считает, что «штраф» за материнство в решающей мере связан с недостаточной гибкостью рабочих мест, особенно в профессиях с высокими средними заработками. Рассматривая работников с высшим образованием, занятых в 95 самых высокооплачиваемых профессиях, она выявила нелинейную связь между продолжительностью рабочей недели и размером заработной платы (Goldin, 2014). Почасовая заработная плата оказалась существенно выше для «негибких» работников, которые готовы работать сверхдолго, выходить в праздничные и выходные дни и быть на связи в любое удобное для клиентов время. Для американского рынка самые большие «премии» за негибкость были выявлены в бизнесе и юриспруденции.

Женщины с детьми не готовы засиживаться на работе сверхурочно и работать в выходные дни, им сложнее ездить в командировки. Другими словами, женщины с детьми предъявляют более высокие требования к гибкости рабочего места в части графика работы и продолжительности рабочего времени. Мужчины, которые меньше участвуют в воспитании детей, больше готовы работать на негибких рабочих местах (Голдин называет их «жадными» — greedy jobs}. Таким образом, различия в заработной плате в негибких профессиях объясняются не способностями, человеческим капиталом или желанием конкурировать, а возможностью работать максимум времени и в нестандартное время.

Поскольку для негибких рабочих мест важно личное присутствие работника на работе, такие рабочие места сложно перевести в режим неполной занятости и разделить рабочее время между несколькими работниками. Премию за негибкость нельзя считать проявлением дискриминации женщин, правильнее рассматривать ее как форму компенсационных различий. Предоставление гибкого графика и возможностей неполной занятости может потребовать от работодателя дополнительных издержек, например дополнительных расходов на наем, обучение, учет, мониторинг персонала. Вместе с тем практика показывает, что при определенном давлении со стороны рынка труда либо благодаря технологическим изменениям некоторые профессии и секторы становятся более гибкими. В качестве примера Голдин и Кац приводят профессию фармацевта, которая изначально не принадлежала к числу гибких и характеризовалась высоким уровнем самозанятости, низкой долей женщин и большой дисперсией заработков (Goldin, Katz, 2016). Сегодня это одна из самых эгалитарных и при этом высокооплачиваемых профессий в США, в которой почасовая ставка не зависит от часов работы. Гибкость была достигнута за счет стандартизации лекарств (лекарства перестали готовить в аптеках) и развития фармацевтических сетей, потеснивших частные аптеки. Эти изменения увеличили взаимозаменяемость фармацевтов и сделали возможным внедрение гибких графиков работы.

Пандемия COVID-19 может стать триггером увеличения гибкости огромного числа рабочих мест. Внедрение гибридного и дистанционного форматов занятости, развитие видеоконференций и других удаленных сервисов позволяют снизить время необходимого пребывания в офисе, сократить количество командировок, от чего выиграют все работники с семейными обязанностями, но прежде всего женщины с детьми. Прогресс, конечно, не гарантирован, если гибридная занятость женщин будет восприниматься по аналогии с их неполной занятостью и не реализуется в равном с мужчинами карьерном продвижении и увеличении заработной платы (Goldin, 2022).

Полезны ли исследования Голдин для понимания гендерного неравенства в СССР и России?

Голдин занималась и занимается только американской экономикой, но результаты ее исследований полезны для понимания того, что происходило с гендерным неравенством в СССР и в современной России. Россия вступила в стадию индустриального развития позднее других европейских стран. Масштабная индустриализация началась уже после Октябрьской революции, хотя к концу XIX в. сложились отрасли, в которых женщины составляли 30 — 40% работников, в частности текстильное производство. Однако преобладающим видом занятости по найму среди женщин, по данным переписи 1897 г., была работа в качестве домашней прислуги (55% всех женщин, занятых по найму), еще 25% работали батрачками и 13% в промышленности и строительстве (ЦСУ, 1963). Существовали серьезные институциональные барьеры для женской занятости: жена не могла устроиться на работу без согласия мужа. С конца 1880-х годов на промышленных предприятиях действовали запреты на работу женщин в ночное время (Лушников и др., 2014).

Сразу после Октябрьской революции — в декабре 1917 г. — женщины были формально уравнены в правах с мужчинами, а государство взяло курс на максимальное вовлечение женщин в экономику под лозунгами освобождения от патриархальной семьи. За идеологическими призывами стояли вполне экономические мотивы: спрос на труд женщин подпитывался нехваткой мужчин после мировой и Гражданской войн, репрессиями, смертностью от голода в начале 1920-х и 1930-х годов и императивом ускоренной индустриализации. На стороне предложения главным фактором было катастрофическое падение реальных доходов. Кроме того, послевоенные гендерные дисбалансы и либерализация разводов в 1920-е годы поставили многих женщин с детьми на руках перед необходимостью обеспечивать себе средства существования. Занятость женщин стремительно росла: женщины составляли 25% всех работников в 1922 г. и 56% в 1945 г. (Lapidus, 1993).

Женщины трудились во многих традиционно мужских отраслях и профессиях. В 1939 г. 86% женщин были заняты преимущественно физическим трудом (ЦСУ, 1963). При сохранении высокого уровня отраслевой сегрегации увеличивалась представленность женщин в быстрорастущих отраслях машиностроения и строительстве, для чего проводились активные агитационные кампании в годы первых пятилеток. К началу 1940-х годов по мере роста спроса на труд женщин были упразднены практически все ограничения на работу женщин в особо тяжелых и вредных условиях, введенные ранее для защиты женского организма. Возврат к ограничениям произошел лишь в 1950-е годы, когда вернулись ветераны и на рынок труда начали выходить молодые мужчины, не участвовавшие в войне.

В СССР регулирование и идеологические кампании гибко реагировали на изменение спроса на труд женщин. В то же время при необходимости ограничения доступа женщин в определенные сферы деятельности использовались охранительные нормы, которые преподносились не как дискриминационные, а как мотивированные заботой о здоровье женщин. Справедливости ради отметим, что государство стремилось взять на себя часть бремени по воспитанию детей и обеспечивало возможности повысить уровень грамотности женщин, а позднее — среднего и высшего образования.

Несмотря на высокий уровень вовлеченности в трудовую деятельность, женщины часто оказывались на нижних должностях и вспомогательных позициях. Если в 1920 —1940-е годы это можно было связать с более низким образовательным уровнем женщин, то уже в 1950-е годы женщины имели более высокий средний уровень образования. Продвижение женщин на руководящие позиции постепенно увеличивалось, но существенно отставало от темпов роста образования и накопленного опыта работы. Женщины с высшим образованием нередко оказывались на позициях, для которых их уровень образования был избыточным.

Исследователи советской экономики связывают высокий уровень сегрегации не столько с гендерными стереотипами, сколько — вполне в духе Голдин — с негибкостью рабочих мест. Массовый выход женщин на рынок труда не привел к перераспределению семейных обязанностей. В соответствии с традиционным гендерным разделением труда женщины продолжали выполнять большую часть обязанностей по ведению домашнего хозяйства и воспитанию детей, о чем свидетельствуют обследования бюджетов времени. Двойное бремя рыночной и домашней нагрузки усугублялось низким уровнем оснащенности домашних хозяйств бытовой техникой, слабой развитостью сферы услуг и процессами нуклеаризации семей. Выбору женщин в пользу работы в сфере образования и здравоохранения способствовали усилия государства по обеспечению привлекательности этих видов деятельности для женщин: увеличению продолжительности отпусков, сокращению рабочего времени и большей доступности неполной занятости (Lapidus, 1993; Мальцева, Рощин, 2006). Выбор места работы нередко определялся доступностью детских садов и других социальных объектов, что объясняет высокий уровень несоответствия между уровнем образования и профессиями, особенно в небольших городах. Усиление ограничений на занятость женщин в нестандартное время и расширение списка производств, на которых запрещалось применение труда женщин, еще больше сужало пространство выбора для женщин и стимулировало работодателей к жесткой сегрегации мужской и женской занятости, к созданию отдельных профессий для мужчин и женщин. Однако главным механизмом адаптации к двойной нагрузке было снижение рождаемости, что также ставит под сомнение патриархальность гендерных норм в качестве основного объяснения гендерных различий на российском рынке труда. При этом на уровне риторики гендерные нормы действительно остаются чрезвычайно консервативными, и благодаря им ограничения закреплены в законодательстве и воспроизводятся в дискриминационных практиках найма и продвижения женщин.

К концу 1980-х годов уровень занятости женщин в наиболее активном трудовом возрасте превысил 90%. Отчасти высокая занятость поддерживалась угрозами наказания за тунеядство, но практически полная занятость наблюдалась и среди женщин с детьми, на которых эти законы не распространялись. Более того, с переходом к рыночной экономике не наблюдалось существенных отличий в темпах снижения уровня занятости мужчин и женщин, несмотря на заметное увеличение гендерного разрыва в заработной плате и сокращение сети дошкольных учреждений. Факторы спроса действовали в пользу женщин: пореформенная экономика предъявила повышенный спрос на труд женщин благодаря развитию сферы услуг и появлению большого числа новых беловоротничковых профессий. Экономический анализ гендерной сегрегации на российском рынке труда нуждается в дополнительных исследованиях, поскольку выводы имеющихся противоречивы.

Неравномерность в распределении мужчин и женщин по отраслям и профессиям и низкая представленность женщин на руководящих должностях привели к формированию значительного гендерного разрыва в оплате труда. В конце 1980-х годов заработная плата женщин составляла порядка 65—75% заработков мужчин (Ofer, Vinokur, 1985). К концу 2010-х годов этот показатель повысился всего до 70—75% (Oshchepkov, 2021). Ключевым объяснением гендерного разрыва в заработной плате остается отраслевая и профессиональная сегрегация, хотя ее влияние заметно снизилось в последние десятилетия.

Интересные исследования проводились для оценки «штрафа» за материнство на российском рынке труда. Авторы в: Lebedinski et al., 2023, оценили снижение заработков женщин в первый год после рождения ребенка на уровне 65%, но уже пять лет спустя он сокращается до 6%. Единственным драйвером снижения заработков для российских женщин было участие в занятости, которое резко падает в первые два года после рождения ребенка, затем возвращается практически на прежний уровень. Часы работы и ставки заработной платы при этом остаются практически неизменными⁴. Итак, «штраф» за материнство в России очень мал и российские женщины адаптируются к материнству иначе, чем в западных странах. Причина нашей специфики — в институтах. В первый год после рождения ребенка наблюдается резкое снижения уровня занятости. Этот паттерн адаптации похож в странах, где предусмотрен длительный оплачиваемый отпуск по уходу за ребенком. В России дополнительный вклад в падение уровня занятости, скорее всего, вносит распространенная среди работодателей практика заставлять сотрудниц увольняться после извещения о беременности. Однако низкий уровень пособий по уходу за ребенком и прекращение их выплаты по достижении ребенком 1,5 лет не позволяет большинству женщин надолго откладывать возвращение в занятость. Социологические исследования также подтверждают, что основной стимул возвращения — финансовые мотивы (Пишняк, Надеждина, 2020). Сравнительно развитая сеть детских садов и доступность неформального ухода со стороны бабушек облегчает выход матерей на работу. В то же время в России крайне мало рабочих мест с неполной и дистанционной занятостью, поэтому женщины выходят на те же часы работы, что имели до декрета.

Сложнее объяснить отсутствие адаптации через заработную плату, которая остается на уровне додекретной, что означает фактическое отсутствие потерь человеческого капитала. Л. Лебединский с соавторами (Lebedinski et al., 2023) связывают стабильность заработной платы с низкими позициями женщин в должностной иерархии, поэтому сравнительно непродолжительный перерыв в работе не сказывается на их заработках. Другим возможным объяснением может служить дискриминация, если работодатели изначально устанавливают молодым женщинам более низкие заработные платы, учитывая вероятность ухода в декрет и связанные с этим потери. Аналогичный эффект возникает, если работодатели избегают назначать молодых женщин на ответственную работу из-за опасений, что она забеременеет.

Таким образом, методология исследования Голдин абсолютно релевантна для анализа рынка труда в условиях не только рыночной, но и командной экономики. В исследованиях положения женщин на российском рынке труда остается еще очень много белых пятен, однако их проще идентифицировать и закрыть, опираясь на работы Голдин и ее многочисленных последователей.

На всем протяжении карьеры Голдин подчеркнуто отстраняется от феминистской повестки, придерживаясь линии позитивного экономического анализа. Даже в работе, посвященной истории борьбы женщин за свои права в США, она занимает позицию симпатизирующего женскому движению, но объективного исследователя (Goldin, 2023). Ее работы показывают, что различия в положении мужчин и женщин на рынке труда нельзя свести ни к биологической детерминированности, ни к «гендерной идеологии» и дискриминации. Они являются результатом сложного взаимодействия технологических, экономических, демографических, социальных и культурных факторов. Поэтому источники гендерных различий не остаются постоянными во времени, а меняются по мере развития экономики и общества. Логика их эволюции одновременно общая для всех стран, поскольку зависит от фундаментальных технологических и структурных факторов, и специфическая для каждой страны в той мере, в какой действие этих сил модифицируется функционированием национальных систем образования, локальными институтами и политиками. Голдин показывает нам непростой путь, как на протяжении XIX—XX вв. женщины превратились из второстепенных персонажей экономической истории в ключевую силу экономического роста. Во многом благодаря усилиям Голдин гендерная экономика превратилась в полноценное направление экономических исследований.

¹ См.: https: guru.nes.ru dolgaya-doroga-zhenshhin-na-ryinok-truda-chto-raskopala-nobelevskij-laureat-klaudia-goldin. html

² Использование неоклассических принципов отличает методологию гендерной экономики от параллельно существующей неортодоксальной феминистской. Последняя исходит из нормативных предпосылок и базируется на более размытых междисциплинарных подходах.

³ Это не единственное объяснение снижения уровня занятости женщин с началом индустриальной революции, но именно его Голдин считает главным. Другие возможные объяснения связаны с эффектом дохода (рост доходов мужей снижает стимулы к предложению труда со стороны жен); изменением условий занятости, поскольку самозанятость на дому позволяла регулировать график и часы работы, тогда как занятость на фабриках требовала работы полный рабочий день (Horrell, Humphries, 1995); низким спросом на труд женщин в городах (Humphries, Sarasüa, 2012); ростом информированности о природе инфекционных заболеваний и увеличением спроса на чистоту, что увеличило затраты времени на ведение домашнего хозяйства (Mokyr, 2000).

⁴ В: Kleven et al., 2023, приведены схожие оценки «штрафа» за материнство для уровня занятости (не рассматриваются различия в часах работы и в заработной плате). Усредненные потери российских женщин с точки зрения участия в занятости после рождения первого ребенка они оценивают в 21% и относят Россию к группе стран, в которых «штраф» за материнство объясняет 43 —68°о гендерных различий в уровне занятости.

Список литературы / References

Ермакова С. (2023). Почему Клаудия Голдин получила Нобелевскую премию по экономике. Ведомости. 10 октября. [Ermakova S. (2023). Why Claudia Goldin received the Nobel Prize in Economics. Vedomosti, October 10. (In Russian).] https: www.vedomosti.ru economics articles 2023 10 10 999677-pochemu-klaudiya-goldin-poluchila-nobelevskuyu-premiyu

Лушников A. Μ., Лушникова Μ. В., Тарусина Η. Η. (2014). Гендер в законе. Μ.: Проспект. [Lushnikov А. Μ., Lushnikova Μ. V., Tarusina N. N. (2014). Gender in law. Moscow: Prospekt. (In Russian).]

Мальцева И. О., Рощин С. Ю. (2006). Гендерная сегрегация и трудовая мобильность на российском рынке труда. Μ.: Изд. дом ГУ ВШЭ. [Maltseva I. О., Roshchin S. Y. (2006). Gender segregation and labor mobility in the Russian labor market. Moscow: HSE Publ. (In Russian).]

Пишняк А. И., Надеждина E. B. (2020). Занятость российских женщин после рождения детей: стимулы и барьеры. Журнал исследований социальной политики. Т. 18, № 2. С. 221—238. [Pishnyak А. Г, Nadezhdina E. V. (2020). Employment of Russian women after childbirth: Incentives and barriers. Journal of Social Policy Studies, Vol. 18, No. 2, pp. 221—238. (In Russian).] https: doi.org 10.17323 727-0634-2020-18-2-221-238

ЦСУ (1963). Женщины и дети в СССР: Стат. сб. Центральное статистическое управление. Μ.: Госстатиздат. [Central Statistical Office (1963). Women and children in the USSR: Statistical collection. Moscow: Gosstatizdat. (In Russian).]

Arrow K. (1972). Models of job discrimination. In: A. Pascal (ed.). Racial discrimination in economic life. New York: Lexington Books, pp. 83 — 102.

Becker G. S. (1957). The economics of discrimination. Chicago: University of Chicago Press.

Becker G. S. (1960). An economic analysis of fertility. In: Demographic and economic change in developed countries. Princeton: Princeton University Press, pp. 209—240.

Becker G. S. (1981). A treatise on the family. Cambridge: Harvard University Press.

Bertrand Μ., Goldin C., Katz L. (2010). Dynamics of the gender gap for young professionals in the financial and corporate sectors. American Economic Journal: Applied Economics, Vol. 2, No. 3, pp. 228—255. https: doi.org 10.1257 app.2.3.228

Blau F., Kahn L. (2017). The gender wage gap: Extent, trends, and explanations. Journal of Economic Literature, Vol. 55, No. 3, pp. 789 — 865. https: doi.org 10.1257 jel.20160995

Boserup E. (1970). Woman’s role in economic development. London: Allen & Unwin.

Cortes P., Pan J. (2020). Children and the remaining gender gaps in the labor market. NBER Working Paper, No. 27980. https: doi.org 10.3386 w27980

Cuberes D., Teignier Μ. (2016). Aggregate effects of gender gaps in the labor market: A quantitative estimate. Journal of Human Capital, Vol. 10, No. 1, pp. 1 — 32. https: doi.org 10.1086 683847

Goldin C. (1986). The economic status of women in the Early Republic: Quantitative evidence. Journal of Interdisciplinary History, Vol. 16, No. 3, pp. 375 — 404. https: doi.org 10.2307 204496

Goldin С. (1988). Marriage bars: Discrimination against married women workers from the 1920s to the 1950s. NBER Working Paper, No. w2747. https: doi.org 10.3386 w2747

Goldin C. (1990). Understanding the gender gap: An economic history of American women. Oxford: Oxford University Press.

Goldin C. (2014). A grand gender convergence: Its last chapter. American Economic Review, Vol. 104, No. 4, pp. 1091 — 1119. https: doi.org 10.1257 aer.104.4.1091

Goldin C. (2015). A pollution theory of discrimination: Male and female differences in occupations and earnings. In: L. Boustan, C. Frydman, R. Margo (eds.). Human capital in history: The American record. Chicago: University of Chicago Press, pp. 313 — 348. https: doi.org 10.7208 Chicago 9780226163925.003.0010

Goldin C. (2022). Understanding the economic impact of COVID-19 on women. Brookings Papers on Economic Activity, Vol. 2022, No. 1, pp. 65 — 139. https: doi.org 10.1353 eca.2022.0019

Goldin C. (2023). Why women won. NBER Working Paper, No. 31762. https: doi.org 10.3386 w31762

Goldin C., Katz L. (2002). The power of the pill: Oral contraceptives and women’s career and marriage decisions. Journal of Political Economy, Vol. 110, No. 4, pp. 730—770. https: doi.org 10.1086 340778

Goldin C., Katz L. (2008). The race between education and technology. Cambridge: Harvard University Press, https: doi.org 10.2307 j.ctvjf9x5x

Goldin C., Katz L. (2016). The most egalitarian of all professions: Pharmacy and the evolution of a family-friendly occupation. Journal of Labor Economics, Vol. 34, No. 3, pp. 705—746. https: doi.org 10.1086 685505

Goldin C., Katz L., Kuziemko I. (2006). The homecoming of American college women: The reversal of the college gender gap. Journal of Economic Perspectives, Vol. 20, No. 4, pp. 133-156. https: doi.org 10.1257 jep.20.4.133

Goldin C., Rouse C. (2000). Orchestrating impartiality: The impact of “blind” auditions on female musicians. American Economic Review, Vol. 90, No. 4, pp. 715—741. https: doi.org 10.1257 aer.90.4.715

Goldin C., Sokoloff K. (1982). Women, children, and industrialization in the Early Republic: Evidence from the manufacturing censuses. Journal of Economic History, Vol. 42, pp. 741—774. https: www.jstor.org stable 2121107

Greenwood J., Seshadri A., Yorukoglu Μ. (2005). Engines of liberation. Review of Economic Studies, Vol. 72, No. 1, pp. 109 — 133. https: doi.org 10.1111 0034-6527.00326

Horrell S., Humphries J. (1995). Women’s labour force participation and the transition to the male-breadwinner family, 1790 — 1865. Economic History Review, Vol. 48, No. 1, pp. 89-117. https: doi.org 10.2307 2597872

Humphries J., Sarasüa C. (2012). Off the record: Reconstructing women’s labor force participation in the European past. Feminist Economics, Vol. 18, No. 4, pp. 39 — 67. https: doi.org 10.1080 13545701.2012.746465

ILO (2023). New data shine light on gender gaps in the labour market (ILO Brief: Spotlight on Work Statistics, No. 12). Geneva: International Labour Organization.

Kleven H., Landais C., Leite-Mariante G. (2023). The child penalty atlas. NBER Working Paper, No. 31649. https: doi.org 10.3386 w31649

Kleven H., Landais C., Posch J., Steinhauer A., Zweimüller J. (2019b). Child penalties across countries: Evidence and explanations. AEA Papers and Proceedings, Vol. 109, pp. 122-126. https: doi.org 10.1257 pandp.20191078

Kleven H., Landais C., Sogaard J. E. (2019a). Children and gender inequality: Evidence from Denmark. American Economic Journal: Applied Economics, Vol. 11, No. 4, pp. 181—209. https: doi.org 10.1257 app.20180010

Lapidus G. (1993). Gender and restructuring: The impact of perestroika and the aftermath on Soviet women. In: V. Moghadam (ed.). Democratic reform and the position of women in transitional economies. Oxford: Oxford University Press, pp. 137—161.

Lebedinski L., Perugini С., Vladisavljevic Μ. (2023). Child penalty in Russia: Evidence from an event study. Review of Economics of the Household, Vol. 21, pp. 173—215. https: doi.org 10.1007 slll50-022-09604-y

Mokyr J. (2000). Why ‘more work for mother?’ Knowledge and household behavior, 1870 — 1945. Journal of Economic History, Vol. 60, No. 1, pp. 1 — 41. https: doi.org 10.1017 S0022050700024633

Ofer G., Vinokur A. (1985). Work and family roles of Soviet women: Historical trends and cross-section analysis. Journal of Labor Economics, Vol. 3, No. 1, Part 2, pp. S328-S354. https: doi.org 10.1086 298088

Oshchepkov A. (2021). Gender pay gap in Russia: Literature review and new decomposition results. In: T. Karabchuk, K. Kumo, K. Gatskova, E. Skoglund (eds.). Genderinq post-Soviet space. Singapore: Springer, pp. 211—233. https: doi.org 10.1007 978-981-15-9358-l_10

Phelps E. (1972). The statistical theory of racism and sexism. American Economic Review, Vol. 62, No. 4, pp. 659 — 661.