Дискурс о собственности в советской политэкономии

Д. В. Мельник
О. И. Ананьин

Советская экономическая мысль часто воспринималась (и воспринимается) как позитивное знание, призванное описывать реальность. Однако с момента своего возникновения она была прежде всего проектом новой общественной системы. До Октябрьской революции 1917 г. нормативный посыл социалистической мысли передавался через критику капиталистического (фактически существующего) общества. Будущее общество рассматривалось как результат длительного развития и борьбы в рамках капитализма. Ситуация изменилась после революции, когда возникшая общественная система должна была осмысливаться и управляться на основании этой теоретической доктрины. Иными словами, доктрина столкнулась с реальностью.

Для марксистов политэкономия была всемогущим средством изменения мира. Октябрьская революция служила тому подтверждением. Однако замечания о коммунистическом будущем, разбросанные по текстам классиков, отнюдь не были всеобъемлющей «дорожной картой» построения нового общества. Политическая экономия стала предметом политики. Теоретические споры отражали борьбу за лидерство в российском революционном движении с самого его зарождения. После революции ставки выросли: журналисты, агитаторы и пропагандисты получили реальную политическую власть. Стабилизация к 1922 г. нового советского государства актуализировала вопрос о его долгосрочных экономических перспективах. Это и лежало в основе идеи создать совершенно новую область исследований — политическую экономию социализма (далее ПЭС). Когда болезнь В. И. Ленина и затем его смерть в 1924 г. дали импульс к ожесточенной борьбе за власть, теоретическая борьба стала ее составной частью.

В России методологические основы проекта ПЭС были заложены еще до революции 1917 г. В 1910 г. вышел в свет первый том «Курса политической экономии» А. А. Богданова и И. И. Скворцова-Степанова (второй том опубликован уже в 1919 — 1920 гг.), в котором излагалась так называемая широкая версия политической экономии (Богданов, Степанов, 1910, 1919). Опираясь на аргументацию Ф. Энгельса в «Анти-Дюринге», они рассматривали политическую экономию как науку, изучающую не только капиталистический, но и другие способы производства. Подход Богданова и Скворцова-Степанова приобрел важное идеологическое и политическое значение в послереволюционные годы как противовес узкой версии политической экономии, которой сразу после Октябрьской революции придерживались Н. И. Бухарин и другие идеологи. Они утверждали, что революция освободила страну от экономических оков капиталистического строя, и построение коммунизма становится предметом политической воли и инженерного управления экономикой. В пользу узкой версии говорила и теоретическая реконструкция теории стоимости Маркса, предложенная И. И. Рубиным в «Очерках по теории стоимости Маркса» (1923). Кульминацией спора стали статья Скворцова-Степанова (1925) и последующие дебаты, в ходе которых историк Μ. Н. Покровский встал на сторону Скворцова-Степанова, но практически все остальные ведущие участники поддержали узкую версию. В конце 1920-х годов под руководством И. В. Сталина узкая версия была осуждена, а широкая версия, очищенная от многих оригинальных идей, предложенных в основном Богдановым, была возведена в идеологический канон (см.: Гловели, 2010. С. 113 — 117). Этот канон узаконил последующие попытки анализа советской экономики как отдельного, идеологически значимого раздела теории.

Важно подчеркнуть проективный и нормативный характер этого начинания. Пусть и не сравнимое по масштабам и характеру с некоторыми материальными проектами советского государства стремление создать новую науку для построения нового мира было амбициозной задачей. Перед советскими экономистами стояла сложная задача: согласовать между собой (а) нормативные предписания по построению нового общества, (б) наследие Маркса, согласно которому возникновение нового общества должно было стать естественным результатом предшествующего развития зрелой капиталистической экономики, (в) текущие установки официальной идеологии (позже названной марксизмом-ленинизмом) и (г) реальное положение дел в советской экономике.

Взгляд в будущее и в этом смысле отрыв от реальности был целью ПЭ С, а не ее недостатком. Коль скоро стояла задача построить новый мир, именно несоответствие между нормативными идеалами и реальностью служило источником споров между различными течениями внутри ПЭС. Оно вдохновляло многих представителей профессии с помощью аналитических инструментов, которыми они владели, указать, как в условиях общества, в котором они жили, заложить прочные основания общества, которое должно быть построено. Создание специфического дискурса было частью проекта ПЭС — возможно, наиболее завершенной. Этот дискурс допускал многообразные языковые игры, которые не всегда были служением догме: тщательно следуя установленному риторическому канону, советские экономисты умели наделять свои тексты значимыми (для посвященных) смыслами. Поэтому в той мере, в какой ПЭС заслуживает серьезного внимания, такие тексты нуждаются в расшифровке.

По мере отдаления советского опыта интерес к советскому периоду российской истории только возрастает. Накопление ранее закрытых или малоизвестных (прежде всего архивных) данных отражается, например, в широкой, детально документированной исторической панораме экономической политики в СССР, охватывающей как дискуссии о проектах ее реформирования, так и практики ее реализации (Митрохин, 2023). Воздействие со стороны других дисциплин стимулирует широкий спектр новых, нередко постмодернистских подходов к осмыслению советской эпохи. Это и исследование дискурсивных практик советских людей как базового социального конструкта (Юрчак, 2014), и попытка выявить имплицитные надтеоретические установки, или когнитивные структуры, лежавшие в основе экономической мысли и хозяйственных практик советского периода (Ореховский, 2022).

Экономический дискурс находится в центре внимания и в данной статье. Но ракурс его рассмотрения иной: дискурс выступает не как социальный конструкт, который предшествует и направляет мысли и деятельность, в частности, советских экономистов, подчиняя их определенным циклам, а как внутренний продукт системы советского экономического знания. Оперируя речевыми практиками советских экономистов, мы исходим из того, что они использовали «грамматику» и «синтаксис» официальной идеологии как инструмент, позволяющий говорить о реальности и ее желаемых изменениях. В этом смысле влиятельные экономисты, выражавшие или формировавшие позиции значимых в тот или иной период школ политической экономии социализма, были не только продуктами дискурса. Они стремились стать его соавторами. Именно этот мотив, как нам представляется, лежал в основе дискуссий и конфликтов с другими претендентами на участие в соавторстве. Именно поэтому в данной работе мы рассматриваем отдельные школы советской политической экономии, но оставляем за скобками большой пласт разработок советских политэкономов, работавших вне этих школ. В этом свете политэкономия социализма предстает не набором догм (каковой она представлялась и многим советским студентам, и — нередко — внешним наблюдателям и критикам), а как живой и творческий процесс приспособления конструкций и понятий марксизма и текущих политических установок для реализации первоначальной нормативной установки всего советского проекта: целенаправленного движения к образу желаемого будущего.

В полном соответствии с марксистским историческим подходом тема собственности стала центральной в проекте ПЭС. Революция 1917 г., как и все другие крупные политические революции до нее, рассматривалась как смена господствующей формы собственности в результате классовой борьбы. Выступая как прямой наследник классического учения, советская политическая экономия трактовала будущее социалистическое общество как отрицание капитализма — системы, основанной на частной собственности и состоящей из антагонистических социальных классов. Любой факт, касающийся собственности, должен быть согласован с этим императивом. Поэтому любое признание несоциалистических форм собственности в рамках социалистической экономики давало основания для обвинений в теоретической необоснованности¹.

Проблемы собственности: хронология вызовов

Исторические предпосылки

В идеологическом ландшафте дореволюционной России романтическое течение, считавшее крестьянскую общину эталоном землепользования, было влиятельным как на аристократическом, так и на демократическом крыле политического спектра. Это течение стало распространяться с конца 1830-х годов как в национально-романтическом движении славянофилов, так и среди радикальных последователей французского утопического социализма (Штейн, 1948, гл. 4)². Идеализация общинной собственности русских крестьян национальноромантическим лагерем позволяла рассматривать ее как противоядие от пролетаризации и средство консервации некапиталистического строя. Среди радикалов община нередко воспринималась как воплощение фаланстера, то есть зародыша коммунизма.

Общинная собственность в русской деревне составляла ее основной институт, и, несмотря на все изменения, его влияние сохранялось и во время революции 1917 г. Однако к концу XIX в. продолжатели радикальной традиции — народники — стали осторожнее в оценках ключевого института аграрной России. Многие из них не отрицали, что общинные формы экономической организации несли в себе консервативное начало, и не утверждали, что социализм в России уже был в этих формах. Народники Η. Ф. Даниельсон и В. П. Воронцов полагали, что, несмотря на появление элементов капитализма, успешная капиталистическая модернизация России по западному образцу неосуществима, но существование общины (как и артели) может послужить институциональной предпосылкой для социалистической модернизации (Даниельсон, 1880; Воронцов, 2008). После революции 1905 г. народники яростно критиковали столыпинские аграрные реформы, направленные на ликвидацию общины и введение частной собственности в сельской России. Идеи аграрного социализма отразились в программе партии эсеров, которая в бурные месяцы между Февральской и Октябрьской революциями 1917 г. стала самой популярной политической партией в России. Ее главным предложением была отмена собственности помещиков и социализация сельскохозяйственных земель.

Но в 1890-е годы теоретические и политические положения русского аграрного социализма стали оспариваться группой молодых марксистских интеллектуалов, среди которых были П. Б. Струве, Μ. И. Туган-Барановский, В. И. Ульянов (Ленин), С. Н. Булгаков. Они утверждали, что Россия прошла стандартный капиталистический путь развития и не существует иного пути к социализму, кроме как через капитализм, то есть через развитие промышленности и ликвидацию общины как пережитка феодализма. Так, в работе Ленина «Развитие капитализма в России» (1899) приводились статистические данные и теоретические аргументы, призванные показать, что сельская община в России уже включилась в капиталистический рынок, вызывая классовую дифференциацию сельского населения и появление сельского пролетариата. Последний рассматривался как потенциальная движущая сила революционной активности и союзник городских промышленных рабочих, а крестьянство в целом считалось классом мелких собственников, чуждых идеалу коммунизма. Это был зародыш большевистского подхода к сельской собственности, который вылился в драму коллективизации в 1930-е годы.

Первое послереволюционное десятилетие

Процесс широкомасштабной национализации средств производства начался в январе 1918 г. с национализации банковской системы и торгового флота. В период Гражданской войны процесс ускорился, и к концу года была создана централизованная система прямого управления экономикой. Этот процесс принес две основные проблемы: первая — определить масштабы национализации или границы государственной собственности; вторая — разработать внутреннюю структуру управления, основанную на стабильных правилах. Эти проблемы вызвали острую полемику между различными фракциями революционного движения. Ленин наметил первоначальные ответы на оба вызова, но реальный поиск жизнеспособных решений начался позднее, когда активная фаза гражданской войны завершилась, а режим так называемого военного коммунизма был демонтирован.

Ответ на первый вызов на раннем этапе революции определялся преимущественно практическими соображениями: масштабы национализации были вопросом политического союза между победившими политическими силами — большевиками и левыми эсерами. Одним из первых законодательных актов, подготовленных Лениным накануне Октябрьского восстания, был знаменитый Декрет о земле, который отвечал требованиям левых эсеров: частная собственность на землю была отменена, а земля социализирована. Это решение не предотвратило гражданскую войну, но имело решающее значение для выживания советского режима, поскольку обеспечило первоначальную поддержку (или нейтралитет) сельского населения.

В полемике с левой оппозицией в собственной партии, выступавшей за немедленную социализацию экономики, Ленин предложил свой теоретический ответ на первый вызов. Он выдвинул концепцию многоукладной экономики, имея в виду сосуществование в переходный период от капитализма к социализму нескольких форм собственности (укладов)³. С введением новой экономической политики (нэп) в 1921 г. было признано, что отношения между укладами должны основываться на рыночном обмене, то есть на товарно-денежных отношениях. Аналитическим результатом, который сформировался на основе этой концепции в ходе дискуссий об индустриализации в 1920-е годы, была двухсекторная экономическая модель, сочетавшая государственный (социалистический) и частный (рыночный) элементы. При этом средоточием рыночного элементы выступал именно сельскохозяйственный сектор. Спор шел об экономических и политических средствах, необходимых для обеспечения устойчивости социалистического уклада в соперничестве с рыночными несоциалистическими укладами. Участники спора в основном соглашались, что единственной приемлемой тенденцией развития является расширение производства социалистической промышленности и последующая социализация сельскохозяйственного сектора (Бухарин, Преображенский, 1920). Но несколько лет спустя Бухарин выступал за мирное сосуществование сельскохозяйственных и промышленных производителей, а Е. А. Преображенский настаивал на том, что индустриализацию нельзя осуществить при сбалансированном росте, и сельскохозяйственный уклад должен служить источником промышленных инвестиций (см.: Преображенский, Бухарин, 1990).

Второй вызов воспринимался преимущественно как организационный. Выступая против левой оппозиции, требовавшей усиления национализации, Ленин ввел различие между национализацией и обобществлением, чтобы подчеркнуть, что «мы больше нанационализировали, наконфисковали, набили и наломали, чем успели подсчитать. А обобществление тем как раз и отличается от простой конфискации, что конфисковать можно с одной „решительностью“ без уменья правильно учесть и правильно распределить, обобществить же без такого уменья нельзя» (Ленин, 1918/1969. С. 294). В «Азбуке коммунизма», популярном изложении платформы большевистской партии, принятой в 1919 г., Бухарин и Преображенский назвали коммунизм (или пролетарский социализм) «крупным товарищеским объединенным хозяйством» (Бухарин, Преображенский, 1920. С. 58), чтобы отделить свою идею от анархистских, меньшевистских и всех других отклонений: «В основе коммунистического общества должна лежать общественная собственность на средства производства и обращения... При таком условии общество превращается в громадную трудовую артель... Именно при таком порядке все производство является организованным производством... В нем ни одно предприятие не борется и не конкурирует с другим, ибо все фабрики, заводы, рудники и прочие учреждения составляют здесь нечто вроде отделений одной всенародной великой мастерской, которая охватывает все народное хозяйство. Само собой разумеется, что такая громадная организация предполагает общий план производства. Если все фабрики, заводы, все сельское хозяйство есть одна громадная артель, понятно, что здесь... без общего плана и общего руководства, без точного учета и подсчета никакой организации нет. В коммунистическом строе такой план есть» (Бухарин, Преображенский, 1920. С. 52).

Новая экономическая политика потребовала пересмотреть эту позицию, по крайней мере в отношении переходного периода между капитализмом и социализмом. Лозунг «учета и контроля» 1918 г. был дополнен принципом хозрасчета: предприятия государственного сектора должны быть прибыльными или, по крайней мере, безубыточными. Трактовки этого принципа варьировали от чисто калькуляционных до идентичных с коммерческим учетом капиталистических фирм (Сибирев, 1983). В результате при нэпе, когда ценообразование более или менее отражало рыночные условия, фактические права собственности большинства государственных предприятий, по крайней мере в отношении их текущей экономической деятельности, не сильно отличались от прав кооперативных и частных фирм.

Эта модель управления национализированным сектором формировалась в полемике с доктриной самоуправления, синдикалистским проектом так называемой рабочей оппозиции. Ее лидеры (А. Г. Шляпников, А. Μ. Коллонтай и др.) резко критиковали бюрократизацию государственного и партийного аппарата и настаивали на передаче профсоюзам функций управления и организации экономики на всех уровнях (Шляпников и др., 1921).

Последним вкладом Ленина в классическую мысль стала серия коротких статей 1923 г., особенно его заметки «О кооперации». К тому времени Ленин, по-видимому, стал острее воспринимать проблему бюрократизации и пришел к выводу, что кооперативные предприятия смогут примирить экономические императивы нэпа и его политическую опору на рабочие массы, не теряя при этом из виду социалистическую перспективу: «В сущности говоря, кооперировать в достаточной степени широко и глубоко русское население при господстве нэпа есть все, что нам нужно, потому что теперь мы нашли ту степень соединения частного интереса, частного торгового интереса, проверки и контроля его государством, степень подчинения его общим интересам, которая раньше составляла камень преткновения для многих и многих социалистов... [Р]азве это не все, что нужно для... построения полного социалистического общества? Это еще не построение социалистического общества, но это все необходимое и достаточное для этого построения... При нашем существующем строе предприятия кооперативные отличаются от предприятий частнокапиталистических, как предприятия коллективные, но не отличаются от предприятий социалистических, если они основаны на земле, при средствах производства, принадлежащих государству, т. е. рабочему классу» (Ленин, 1923/1970. С. 370, 375).

Заметной новинкой в этом обновленном видении будущего стало обращение Ленина к поведенческим предпосылкам перехода к новому обществу: кооперативная собственность могла привести к социализму только в сочетании с культурной революцией как средством изменения поведения крестьян. Он искал «пути возможно более простые, легкие и доступные для крестьянина», ставил задачу «культурной работы в крестьянстве», имея в виду в качестве «экономической цели» его кооперирование (Ленин, 1970. С. 370, 376).

Наиболее ярко идею кооперативного социализма выражали экономисты-неонародники, группа которых сложилась вокруг А. Чаянова. В отличие от большинства коммунистических авторов, предполагавших подчиненное положение кооперативного сектора, Чаянов видел в революции возможность построения кооперативных вертикальных структур, которые объединяли бы сельскохозяйственных производителей с розничными и оптовыми торговцами, перерабатывающими предприятиями и поставщиками. Это усиливало бы рыночную власть крестьянских ассоциаций по отношению к рыночным и государственным монополиям. По мнению Чаянова, создаваемые рынком экономические стимулы ускоряют рост производительности труда в крупнейшем секторе российской экономики — сельском хозяйстве, создавая материальную основу для социалистического преобразования страны. Школа Чаянова была разгромлена после политического поворота к коллективизации.

К концу 1920-х годов видение будущего общества было еще далеко от ясности. Конечная стадия, полноценный социализм или коммунизм, все еще представлялась как одна всенародная великая мастерская, которая охватывает все народное хозяйство, но взгляды на предшествующие стадии различались. Классическое наследие хотя и служило отправным пунктом любого исследования по политической экономии социализма, но неоднозначность пути достижения цели оставляла место для различных интерпретаций. Таковы были правила игры или рамки, в которых должны были развиваться последующие дискуссии среди советских экономистов.

Долгий путь к Учебнику (1930 —1950-е годы)

В экономической литературе 1930-х и 1940-х годов сложилось несколько основных стереотипов относительно собственности в советской экономике. Собственность рассматривалась преимущественно в юридическом аспекте как форма распределения прав. Место идеи многоукладное™ заняла концепция двух форм собственности — государственной и кооперативной, причем последняя считалась менее зрелой и лишенной исторической перспективы. Ссылка на общественную (общенародную) собственность служила стандартным риторическим приемом, применяемым для доказательства социалистического характера экономики, включая элементы, которые вошли в хозяйственную практику, но не вписывались в классическую теорию социализма: товар, деньги, прибыль и т. д.

В конце 1930-х годов Сталин инициировал подготовку первого учебника по политической экономии с большим разделом, посвященным политической экономии социализма. Первые варианты будущего учебника были основаны на вышеупомянутых стереотипах. Результат получился разочаровывающим отчасти из-за эклектичности этих стереотипов, но прежде всего из-за нежелания немногих большевистских экономистов, которые пережили политические чистки, высказывать что-либо, что могло быть расценено как вызов властям. Рассмотрев подготовленные проекты, Сталин на встрече с группой экономистов в январе 1941 г. отметил: «О плане хозяйственном наворочено много ужасных слов. Чего только здесь не написано: „Непосредственно общественный характер труда в социалистическом обществе. Преодоление законов стоимости и уничтожение анархии производства. Плановое ведение хозяйства как способ осуществления соответствия производственных отношений социализма характеру производительных сил“. Изображается какое-то безупречное плановое хозяйство. А сказать надо просто: при капитализме в общенародном масштабе невозможно вести производство по плану, там конкуренция, там частная собственность, которая разъединяет, а у нас все предприятия объединены социалистической собственностью. Поэтому мы и можем и должны вести плановое хозяйство... Скажите просто — у них разъединено хозяйство, собственность разъединяет, у нас социалистическая собственность объединяет. Вы у руля и власть ваша. Говорите проще» (Сталин, 2012).

Во время Великой Отечественной войны Сталину было не до учебника, однако довоенный импульс, созданный его вмешательством, был достаточно сильным. Свидетельством тому стала редакционная статья «Некоторые вопросы преподавания курса политической экономии», опубликованная в разгар войны в журнале «Под знаменем марксизма» (1943, № 7—8) и отразившая установки Сталина на январской встрече 1941 г. Статья вызвала широкий резонанс как среди советских и зарубежных марксистов, так и среди зарубежных советологов. Ее перевод и комментарии были опубликованы даже в «American Economic Review» (см.: Dunayevskaya, 1944).

Активная работа над учебником возобновилась в конце 1940-х годов. Сталин несколько раз встречался с коллективом авторов в 1950 и 1952 гг., инициировал в 1951 г. решение ЦК об организации широкого обсуждения нового проекта и подвел его итоги в «Экономических проблемах социализма в СССР» (Сталин, 1952). Проблема собственности при социализме была возведена в ранг основополагающего принципа ПЭС как основа двухсекторной модели советской экономики, состоящей из двух форм социалистической собственности на средства производства, а не двух противостоящих укладов, представлявших разные способы производства — социалистический и несоциалистический, как в дебатах 1920-х годов. Разделение социалистической собственности на государственную и кооперативную (колхозную) формы⁴, соответствующий обмен между ними, а также между ними и индивидуальными потребителями было объявлено главной причиной существования товарно-денежных отношений при социализме. Учебник, отразивший влияние Сталина, был опубликован после его смерти в 1954 г. и во многом задал направления для дискуссии среди советских политэкономов в последующие десятилетия.

В поисках истинного экономического смысла собственности

Период с конца 1950-х до начала 1980-х годов можно считать годами высокой теории в ПЭС как специфическом направлении экономической мысли. Это было время жарких дебатов, направленных на объяснение советской действительности и обеспечение теоретического основания для реформ, необходимых для перезапуска экономики. В этих исследованиях советская экономика представала как особая форма реальности, не соответствующая ни идеальному социализму, ни реальному капитализму. Кроме прочего, такой подход, несмотря на его идеологический антураж, послужил предпосылкой для возникновения инакомыслия в советских общественных науках.

Чтобы уяснить смысл дискуссий о собственности среди советских ученых, важно иметь в виду, что социалистическая экономическая мысль в целом и советский проект ПЭС в частности принципиально расходились с современной западной экономической теорией. Отвергалось не что иное, как нормативная ценность конкурентной рыночной экономики. Ни ее регулирующая функция (считавшаяся расточительной), ни ожидаемый конечный оптимум (считавшийся несправедливым из-за зависимости от денежных доходов, а не от потребностей человека) не принимались как постулат. Между тем в неоклассической теории принцип конкурентного рынка играет эту роль, ибо предполагается, что именно частная собственность служит источником мотивации экономических агентов, взаимодействие которых спонтанно создает конкурентную среду как необходимое условие объективности критериев при принятии экономических решений.

Соответственно, если капитализм ассоциировался с частной собственностью, то переход к социализму мыслился как замена частной собственности на общественную в форме государственной с соответствующим приоритетом руководящей и направляющей силы общества. По существу, это было выражено и в комментарии Сталина, обращенном к экономистам: «Вы у руля и власть ваша. Говорите проще» (Сталин, 2012). Такой подход был основан на вере в то, что правильные люди будут принимать правильные решения. Вера была наивной, но, по-видимому, достаточно привлекательной для многих социалистических мыслителей и еще большего числа их последователей-практиков. Историю дебатов вокруг социалистической собственности можно представить как долгий интеллектуальный путь к преодолению этого наивного взгляда.

При этом вера в совершенный рынок была не менее наивна, чем во всемогущее правительство. И это не было тайной для экономистов. Неоклассическая экономика также развивалась через преодоление собственной наивности, введя спектр новых понятий — от провалов рынка до теоремы невозможности Эрроу. Так что речь шла о сходных тенденциях: неоклассическая экономика становилась менее зависимой от рыночного фетишизма, а политэкономия социализма постепенно освобождалась от фетишизма административного. Это было движение по параллельным линиям навстречу друг другу.

Парадокс в том, что в узкой области теории собственности тенденция была противоположной. Если в западной экономической теории в середине XX в. возникло течение права и экономики — междисциплинарная область, объединившая усилия юристов и экономистов, то проблемой советских экономистов было разграничение правовых и экономических аспектов собственности, освобождение экономического дискурса от декларативных юридических постулатов. В значительной степени эта цель была достигнута, хотя и не без ущерба для связей между двумя дисциплинами.

После Учебника: золотой век дебатов о собственности

Записки, документирующие встречи Сталина с ведущими советскими экономистами и философами, участвовавшими в проекте учебника, демонстрируют их отношения как отношения мастера и учеников (Сталин, 2012). Однако с конца 1950-х годов, в период оттепели, ситуация изменилась. Уже через два года после публикации, после XX съезда КПСС (1956), сталинский учебник фактически утратил ореол официозности. Основания ПЭС перестали быть жестко заданными, а возникшая неопределенность сохранялась до конца советского периода.

Бывшие ученики оказались без учителя, и некоторым из них пришлось взять на себя ответственность за теоретическую проработку пути к коммунизму. Одна группа политэкономов, прежде всего непосредственные участники проекта, взяли на себя задачу отстаивать принципы, воплощенные в учебнике. Другие, которых эти принципы не устраивали, искали пути обновления общей теоретической структуры марксизма путем развенчания части устоявшихся догм. Впрочем, ортодоксия Учебника в этот период была еще достаточно сильной, хотя и неоднородной. Эпигоны сталинского учебника, воспроизводящие его дидактические положения с небольшими изменениями или эклектичными дополнениями, еще долго составляли наиболее многочисленный отряд профессионального сообщества.

Дискуссии вокруг положений Учебника (проходившие в апологетическом режиме до 1956 г. и в критическом режиме после) были школой для молодого поколения советских экономистов, чье становление пришлось на этот период. Для понимания социальной истории советской экономической науки поколение сталинского учебника имеет особое значение. Дискуссия 1951 г. была лишь кульминацией довольно длительного процесса, начавшегося примерно в 1939 — 1940 гг. и направленного на создание подлинно советской (марксистско-ленинской) экономической теории. Проект ПЭС был неотъемлемой частью этого процесса: наряду с разработкой теории, он подразумевал и формирование кадров. После 1945 г. началось быстрое расширение экономической профессии, и экономисты этого поколения стали первыми в волне ее расширенного воспроизводства. Многие из них воспользовались новыми возможностями и в 1960-е годы заняли влиятельные позиции, которые сохраняли до 1990-х годов (Мельник, 2014).

В конце 1950-х — начале 1960-х годов возникло три основных научных центра, принявших теоретический вызов на обновление экономической теории социализма: Институт экономики АН СССР (школа ИЭ), экономический факультет МГУ (школа МГУ) и Центральный экономико-математический институт АН СССР (школа ЦЭМИ). Противостояние между ними составило основное содержание дебатов о собственности.

Прелюдия дебатов: переосмысление правовой структуры государственной собственности

Одна из глав сталинского учебника называлась «Общественная собственность на средства производства — основа социалистических производственных отношений» (Островитянов и др., 1954. С. 391). Реальный смысл этого тезиса можно свести к утверждению, что вся власть в принятии экономических решений номинально принадлежит народу, но фактически находится у центральных властей. Экономическое содержание таких решений (что и как производить) выходило за рамки этой теории. Несмотря на все декларации и многочисленные ссылки на Маркса, право собственности рассматривалось юридически и отдельно от экономической теории как таковой. Экономические вопросы должны были рассматриваться в других разделах ПЭС: основной экономический закон социализма должен объяснить целеполагание, включая структуру производства; закон планомерного, пропорционального развития — принципы взаимодействия агентов внутри экономической системы; закон распределения по труду — распределение доходов и мотивацию труда; законы социалистического воспроизводства — ресурсные ограничения. Эти в основном нормативные законы, слабо связанные друг с другом и оторванные от своего предполагаемого фундамента, требовали переоценки. Появилось несколько подходов к решению этой задачи.

Самая ранняя попытка примирить концепцию государственной собственности с экономической реальностью была предпринята еще в 1940-е годы, то есть до публикации сталинского учебника. Она принадлежала известному правоведу из Ленинградского государственного университета А. В. Венедиктову. Его монография «Государственная социалистическая собственность» (Венедиктов, 1948), удостоенная Сталинской премии, представляла собой казуистическое исследование, призванное разрешить коллизию между концепцией государственной собственности (государство является единым и непосредственным собственником всего имущества, кроме личной собственности) и современной практикой передачи активов между государственными предприятиями, которая де-факто признавала существование юридических границ между предприятиями.

Венедиктов разграничил два вида деятельности предприятий: их административные решения как государственных органов, связанные прежде всего с организацией производственного процесса, и производственную деятельность как таковую. Последняя предполагала принятие решений, но иного рода, в частности, обеспечение производства материальными ресурсами, включая их передачу между предприятиями по кооперационным связям. Для правового регулирования последних он ввел понятие «оперативное управление государственной собственностью». Эта функция возлагалась на государственные предприятия, наделяемые соответствующими правами и обязанностями, которые в его теории присутствовали наряду с правами и обязанностями собственности, включая делегированные предприятиям как государственным органам. Введя новый правовой институт оперативного управления, Венедиктов создал правовое пространство, в рамках которого отчасти восстанавливались классические права владения, пользования и распоряжения в отношении социалистических предприятий.

Институт экономики АН СССР: собственность как социальное отношение

Преимущественно юридический взгляд на право собственности подвергся критике со стороны экономистов. Следуя марксистскому принципу, согласно которому право относится к надстройке, которая строится на объективном экономическом базисе и им определяется, они пытались раскрыть эту взаимосвязь. В большинстве случаев такие попытки фокусировались на связи между производительными силами и производственными отношениями и сводились к обсуждению технологических предпосылок для вызревания кооперативной собственности в сельском хозяйстве и перспектив «слияния двух форм социалистической собственности в единую коммунистическую собственность» (Трифонов, 1964. С. 272).

Другую стратегию избрал Я. А. Кронрод, ведущий теоретик Института экономики (ИЭ) Академии наук СССР. Подход Кронрода базировался не на юридическом различии форм социалистической собственности (государственной и кооперативной), а на различиях в экономическом положении предприятий и секторов экономики в рамках социалистической — по юридическому статусу — собственности. Хотя общая схема Кронрода оставалась номинально юридической, он использовал ее в неюридических целях: его интересовало распределение собственности на средства производства между предприятиями как основа социальной стратификации. При этом свой анализ он стремился согласовать с официальным тезисом, согласно которому общественная (государственная) собственность предполагает равенство всех членов социалистического общества в их отношении к средствам производства. Метод рассуждений Кронрода был схож с методом Венедиктова. Отправляясь от классической связки прав собственности, он переосмыслил право собственности на средства производства как сочетание двух прав: присвоение-распоряжение и присвоение-использование, полагая, что члены социалистического общества равны в осуществлении присвоения-распоряжения, но не равны в отношении присвоения-использования общественных средств производства, поскольку рабочие места, предлагаемые членам общества, различаются по качеству, техническому уровню, условиям окружающей среды, физическим и квалификационным требованиям и т. д. (Кронрод, 1966. С. 300 — 302).

Из социальной неоднородности труда Кронрод выводил необходимость материального стимулирования производителей и косвенных (товарных) связей между предприятиями (наряду с первичными прямыми связями, заданными и поддерживаемыми системой централизованного планирования). В теории Кронрода товарно-денежные отношения не были следствием неразвитости социалистического способа производства. Он считал их имманентной чертой социалистической экономики как таковой. Позже в развитие этого подхода Кронрод предложил пересмотреть официально принятую периодизацию посткапиталистического развития. В противовес ортодоксальной позиции (социализм и полный коммунизм — это две фазы одного коммунистического способа производства) он утверждал, что социализм следует признать отдельным способом производства в рамках «коммунистической эры» (см.: Кронрод, 1971). Основная идея новой периодизации Кронрода заключалась в том, чтобы разорвать прямую преемственность между социализмом и коммунизмом. Фактически это предложение соответствовало официальной тенденции к ослаблению акцента на обещании Хрущева построить фундамент коммунизма к 1980 г. В те годы были введены новые клише развитого и зрелого социализма, призванные подчеркнуть относительную стабильность существующей модели советского общества. Однако позиция Кронрода оказалась слишком радикальной. Последовали резкая критика в его адрес и административные санкции, включая ограничения на публикации и требования публично признать ошибки (Кронрод, 1973).

МГУ: размежевание с правовой трактовкой

Более радикальный разрыв со сталинским учебником был предложен командой экономического факультета МГУ под руководством Н. А. Цаголова. Ссылаясь на Маркса, который различал юридическое выражение собственности как волевого отношения и ее реальную форму как совокупность производственных отношений, Цаголов и его коллеги отвергли принцип, согласно которому собственность принималась в качестве основы теоретической системы ПЭС. «Экономически социалистическая собственность (то же — капиталистическая, феодальная собственность) живет во всех производственных отношениях, и ее познание невозможно иначе, как через изучение всей совокупности производственных отношений» (Цаголов, 1973. С. 36). Из этого следовало, что преобразование собственности в результате Октябрьской революции не означало реального преобразования экономики. Оно создало лишь условия для централизованного принятия решений и директивного планирования как инструментов внедрения нового экономического порядка. Социализированная собственность была лишь оболочкой, не идентичной экономическим отношениям как таковым. Такой подход освободил авторов «Курса политической экономии» МГУ (Цаголов, 1963) от необходимости выводить экономические понятия из социалистической собственности как универсального объяснительного средства.

Наиболее последовательно право собственности как основную категорию ПЭС отрицал член команды МГУ В. П. Шкредов (1967, 1973). Собственность в строгом смысле оставалась — в его подходе — юридической оболочкой, которая состояла из волевых актов и социальных отношений, основанных на субъективной воле. Тем самым она выводилась за рамки экономической науки, предметом которой было изучение объективных законов материального производства, прежде всего процессов воспроизводства, то есть реальное функционирование экономической системы, определяющее, в частности, реальные объемы доходов и богатства (собственности) под контролем отдельных предприятий. С этой точки зрения отношения собственности были лишь юридическим отражением этих объективных процессов.

Подход команды МГУ допускал, хотя и не требовал, более реалистичную интерпретацию экономических явлений. Он предполагал, например, существование антагонистических противоречий, говоря марксистским языком, между плановой экономикой и товарным производством, причем последнее мыслилось как реальные, отчасти стихийные рыночные отношения, в отличие от многочисленных попыток свести товарно-денежные отношения к простым расчетным формам и приемам. «Если... фактически не достигается такое развитие производства, которое заранее было предвидено, то не будет и действительного планирования, подлинного сознательного контроля над экономическими процессами. Общество и все участники производства окажутся в большей или меньшей власти слепо действующих сил... Если же государственная собственность будет базироваться на низкой ступени обобществления производства, то неизбежно планирование останется в значительной мере формальным... Больше того, формальная регламентация планов деятельности предприятий может при таких условиях усиливать действие факторов, нарушающих планомерность, поскольку в таком случае план как идеальная форма экономической деятельности все больше расходится с действительным ходом процесса воспроизводства как на отдельных предприятиях, так и в обществе в целом» (Шкредов, 1967. С. 68 — 69).

Школа ЦЭМИ: собственность как проблема мотивации

Проект ПЭС был запущен после ожесточенных дебатов 1920-х годов о самой возможности существования такой науки. Ее противники утверждали, что политическая экономия изучает стихийные и, следовательно, объективные явления рыночной экономики, а социалистическая плановая экономика преодолевает стихийность, не оставляя почвы для научного исследования. Они считали, что плановая экономика нуждается, скорее, в своего рода инженерном знании для рационального решения экономических задач. Идее ПЭС удалось выжить путем обращения к другому источнику экономической объективности, а именно объективности пропорций между различными видами экономической деятельности. С тех пор многие советские экономисты были склонны рассматривать производственные отношения именно таким образом. Этот подход служил неявным допущением, лежащим в основе разграничения собственности как экономически значимого, но правового отношения, и собственно экономических отношений как материальных пропорций. Экономическое поведение как предмет исследования было оставлено на откуп так называемой субъективной школе, то есть маржинализму, и подвергалось жесткой критике. Предполагалось, что экономическая мотивация при социализме обеспечивается распределением по труду и стимулами к выполнению планов. Мотивация собственников применительно к общенародной собственности обсуждалась разве что в моральных терминах.

Импульс к изменениям ситуации пришел из сферы математической экономики. Появление ЦЭМИ в Москве и нескольких кафедр в ведущих университетах стимулировало разработку экономико-математических моделей для условий советской экономики, в том числе путем заимствования и переосмысления моделей экономического поведения из арсенала неоклассики. Поначалу экономисты-математики предпочитали избегать конфронтации с ПЭС, но позже границы между ними постепенно размывались. Эта тенденция усилилась в 1971 г., когда группа политэкономов из Института экономики, симпатизировавшая усилиям своих коллег из ЦЭМИ, вступила в конфликт с Кронродом и его командой и перешла в ЦЭМИ. Возглавляемая Ю. В. Сухотиным и О. С. Пчелинцевым группа присоединилась к амбициозному теоретическому проекту ЦЭМИ, целью которого было построить Систему оптимального функционирования социалистической экономики (СОФЭ или СОФСЭ), и помогла вступить в дискуссии по идеологически острым проблемам ПЭС, включая собственность.

Сухотин обратился к информационным и мотивационным аспектам экономических взаимодействий через призму отношений собственности и разграничил (а) хозяйскую мотивацию со-собственника всенародной собственности, (б) управленческую мотивацию условного распорядителя такой собственностью и (в) мотивацию работника, нередко связанную с «комплексом нанятости» (См.: Сухотин, 1983. С. 335; 1985. С. 17). С этих позиций многие традиционные проблемы социалистического хозяйствования (ориентация на показатели, ведомственность, иждивенчество) высветились по-новому. Сухотин указал на важность поддерживать баланс властно-хозяйственных полномочий между уровнями реализации собственности и подчеркнул значимость демократизации процедур принятия решений, соответствующих каждому из этих уровней. Реализация последнего принципа предполагала наличие адекватных критериев оценки затрат и результатов. Сухотин настаивал, что информационные и мотивационные аспекты экономических взаимодействий не замыкаются на сферу товарно-денежных отношений и сохранят свою роль в будущей всесторонне развитой социалистической экономике. По его мнению, плановая экономика не может уподобляться одной большой фабрике, хозяйство которой основано на натуральном учете и административных методах. Он считал, что будущая плановая экономика разработает собственную систему ценностного учета, которая не отбросит, а использует в своих целях общезначимые элементы экономических оценок и сравнения полезности, изобретенные в рыночных экономиках (см.: Сухотин, 1975; Овсиенко, Сухотин, 1979).

Рассмотренные подходы сегодня можно назвать нормативными или идеологическими, в силу применения идеалов предполагаемого будущего общества к реально существующему социализму. Но они выполняли свою функцию и тем, что указывали на незавершенность социалистического проекта, и тем, что стремились сформировать теоретическую основу сложившегося советского общества — уже не капиталистического, но еще не вполне социалистического. Логику развития советских дискуссий вокруг темы собственности можно обобщенно, с неизбежной долей условности представить в виде таблицы.

Таблица

Логика развития советских дискуссий вокруг темы собственности

Источник: составлено авторами.

Эта таблица высвечивает две противоречивые тенденции: к разделению экономического и правового дискурсов и к сохранению темы волевого начала в рамках экономического дискурса. Первая тенденция опиралась на классическую (материалистическую) трактовку экономических отношений и отразила, с одной стороны, стремление освободить логику экономического анализа от идеологически навязанной зависимости от формально-юридических постулатов, а с другой — желание дистанцироваться от политически небезопасной темы власти (волевых отношений) в экономике. Вторая тенденция базировалась на альтернативной (поведенческой) трактовке экономических отношений и отразила готовность обсуждать тему экономической власти.

Власть—собственность: понятие и аллегория

Предпосылка существования мудрой и заботливой высшей власти, из которой неявно исходила идея социалистической собственности, принималась не всеми даже среди большевиков. В начале 1920-х годов ее оспаривала «Рабочая оппозиция», позже — Л. Д. Троцкий и его сторонники. Однако с 1930-х годов и до конца перестройки любые сомнения в отношении организации партийно-государственного устройства в официальном дискурсе были строго табуированы. Распространение критических работ на эту тему, например «Новый класс» Μ. Джиласа (1957) или «Номенклатура» Μ. Восленского (1970), жестко пресекалось.

И тем не менее критический анализ природы власти в социальной системе с доминирующей государственной собственностью не был полностью вытеснен из общественной дискуссии. В замаскированной форме эта тема ставилась в ходе продолжительных дебатов о докапиталистических способах производства. Она опиралась на некоторые тексты Маркса, которые отклонялись от канонического изложения исторического материализма, основанного на так называемой пятичленной формуле исторического прогресса (первобытное общество — рабство — феодализм — капитализм — коммунизм) и указывали на особенности азиатского способа производства. Речь шла об общественном строе, в котором власть и собственность были слиты воедино. За рубежом теоретическое сравнение сталинского режима с восточными деспотиями инициировал К. Виттфогель (см.: Латов, 2007). В советской литературе дискуссии об азиатском способе производства к тому времени уже создали нарратив, неявно критиковавший советскую действительность. В этих дискуссиях в аллегорической форме намечалась альтернативная оценка советской системы в контексте истории — не между капитализмом и коммунизмом, а скорее на докапиталистической или даже дофеодальной стадии.

Само понятие «власть-собственность» как характеристику азиатского способа производства ввел в оборот историк Л. С. Васильев (1982). Речь шла об обществе, в котором при фактическом отсутствии частной собственности владение индивидом активами и накопленным богатством зависело от занимаемого им места в иерархии власти. В конце перестройки эти идеи стали использоваться при обосновании тезиса, что в СССР и ряде других стран «было построено общество, которое по природе своей заметно отличается от социалистического идеала» (Нуреев, 1990. С. 53). Имелось в виду, что при отсталости дореволюционной российской экономики попытка социализации привела к ее фактическому огосударствлению. Общество было подчинено государству, а сложившаяся система планирования, основанная на государственной собственности, толкала предприятия и отрасли экономики к отказу от кооперационных связей с другими производственными единицами, также субъектами общественной собственности, и заставляла их вести производственную деятельность по преимуществу как изолированные натуральные хозяйства (см.: Нуреев, 1990. С. 53 — 54). Взгляд на природу российского общества через призму азиатского способа производства способствовал распространению популярного сегодня подхода к российской истории как преемственности между дореволюционным, советским и постсоветским периодами, объединяющим признаком которых служит возрождающаяся квазифео-дальная, или азиатская, социально-экономическая структура.

Заключение

Хотя политэкономический канон допускал дискуссии, суждения в его рамках не обходились без самоцензуры. Практика советских экономистов предполагала согласования выступлений и текстов с актуальной версией коммунистического кредо. Лишь немногие могли позволить себе попытки прогнозировать или влиять на возможные изменения его формул. Эти немногие, как правило, были связаны с центрами власти: либо будучи частью большевистского истеблишмента (как это было в 1920-е годы, когда видные экономисты часто занимали ведущие позиции в политике), либо будучи частью академического истеблишмента, вовлеченного в политические игры партийной элиты.

Самым творческим и одновременно самым прагматичным периодом теоретизирований о сути и направлениях развития советской системы были 1920-е годы. Ленинская концепция многоу к ладности позволяла рассматривать государственный сектор экономики как прообраз, пусть во многом несовершенный, единой социализированной фабрики будущего. Последующий сталинский период стал временем длительных и мучительных попыток взаимного согласования лозунга о завершении построения социализма в СССР с реальным положением дел и базовыми марксистскими определениями социалистического будущего.

Политическое руководство в политической экономии приобрело свою наиболее явную форму во время подготовки сталинского учебника, когда некоторые ключевые доктрины формулировал Сталин. В 1930-е годы ситуация была особенно драматичной: экономистов использовали как инструмент в чистках своего профессионального сообщества, причем те, кто сначала выступал в роли преследователей, впоследствии нередко становились жертвами.

Период после 1956 г. был отмечен существенной либерализацией академической сферы и соответствующим обострением конфликтов и противоречий между школами. Экономисты того периода стремились выйти из сталинской шинели. Однако ставки оставались высокими. Тесные связи между политическим истеблишментом и академическими кругами несли в себе как возможности, так и риски. После смерти Сталина политическое руководство уже не было консолидировано в той степени, как после чисток 1930-х годов. Существовали различные течения, группы интересов и неудовлетворенные амбиции. Они создавали спрос на идеи и программы, тем самым предоставляя конкурирующим экономическим школам возможность предлагать свои проекты. Отделы ЦК, Госплан и влиятельные отраслевые министерства, московские и региональные власти нуждались в прогнозах и в обосновании приоритетов экономического характера. Ведущие экономисты не только имели связи наверху, но и активно продвигали своих последователей в партийный аппарат и на государственные должности. Так, формирование ЦЭМИ и математической школы в советской экономической мысли проходило при активном сопротивлении идеологического истеблишмента и было бы вряд ли возможно без поддержки влиятельных ученых, вовлеченных в военные программы и имеющих соответствующие связи. Атака МГУ на Институт экономики в самом начале 1970-х годов готовилась в коридорах партийного аппарата (Попов, 2004). Соперничество между ЦЭМИ и Кронродом в те же годы подпитывалось из Госплана (см: Глаголев, 2005; Балакин, 2018).

С 1970-х годов, по мере того как социально-экономическая стагнация становилась все более заметной, перспективы развития в направлении коммунизма теряли свою убедительность в советском обществе. Идея ПЭС воспринималась с растущим скептицизмом, и дебаты предыдущего периода теряли актуальность. Новый импульс дискуссиям дала перестройка. Этот период был отмечен кратковременной, но энергичной попыткой стереть наследие сталинизма (как в реальности, так и в теории) и вернуться к ленинским принципам, к модели многоукладности экономики, понимаемой теперь как подлинный образ желаемого будущего, а не как описание реальности 1920-х годов. Но и за дискуссиями времен перестройки о хозрасчете и самофинансировании госпредприятий нередко скрывались корыстные интересы мощных промышленных структур, стремившихся конвертировать высокий административный статус в рыночную власть (Гребенников и др., 1986). Общий подход к собственности заключался теперь в стремлении отказаться от ее огосударствления и унификации.

Политические изменения и реабилитация экономистов, репрессированных в сталинский период, нашли свое выражение в возрождении исследований нэпа. Опыт этого периода идеализировался и представлялся как упущенный шанс построить подлинно эффективный социализм с человеческим лицом. Стилизованная модель нэпа периода перестройки выдвинула идеал многосекторной экономики, основанной на сочетании мирно сосуществующих форм собственности, и структурировала перестроечную версию рыночного социализма. Современные иллюстрации жизнеспособности такой модели заимствовались сначала из опыта восточно-европейских социалистических стран, затем — из так называемого шведского социализма и китайского опыта. Наконец, после публикации в 1987 г. статьи Л. Пияшевой (Попковой) «Где пышнее пироги?» в советский общественный дискурс вошла идея о капитализме как возможной цели реформ (Попкова, 1987).

Официальная перестроечная риторика развивалась в том же направлении, что и академическая, но с некоторым запаздыванием. В первые годы перестройки принципы автономии и ответственности предприятий были дополнены идеей демократии на рабочем месте, а популярным экономическим лозунгом стали ЗС: самоуправление, самофинансирование, самоокупаемость. Позже фокус сместился на способы разгосударствления государственных предприятий. Обсуждались арендные отношения, предполагавшие право работников предприятий арендовать свои предприятия у государства, управлять ими самостоятельно и выкупать впоследствии за счет накопленной прибыли. Еще одним вариантом реформы госпредприятий стало акционирование, то есть их преобразование в акционерные общества. До 1989 г. эти дискуссии сводились к реформам социалистической собственности. Однако и аренда, и акционирование отличались от предыдущих вариантов тем, что касались не только текущей деятельности предприятий, но и прав на их основные фонды. Дезинтеграция государственной собственности началась в 1987 г. с принятием закона «О предприятиях» и была закреплена законом «О кооперации» 1988 г. и законом «О лизинге» 1989 г., которые узаконили фактическую частную собственность и наемный труд. Более того, по этим законам кооперативные фирмы оказались в более благоприятных условиях, чем государственные предприятия, что стимулировало отток доходов и активов из государственного сектора.

Правительственная концепция радикальной экономической реформы, объявленной в конце 1989 г., констатировала, что «речь идет не об усовершенствовании действовавшего до сих пор механизма хозяйствования, не о смене в нем отдельных устаревших деталей. Одна система, внутренне логичная и целостная, должна быть демонтирована и заменена другой, то же логичной и целостной, но именно поэтому с ней несовместимой» (Абалкин, Милюков, 1990. С. И). От прежней риторики осталась лишь декларация, что цель реформы — создание здоровой социалистической экономики. Но и этот барьер был преодолен год спустя во время борьбы между двумя программами — правительственной Л. И. Абалкина и «500 дней» Г. А. Явлинского: обе предполагали переход к частной собственности. Распад советской политической экономии произошел быстро. Эта дисциплина была слишком сильно встроена в советскую идеологию и политическую систему, чтобы выжить в изменившихся условиях.

¹ Следуя Марксу и Энгельсу, большевики различали два этапа построения коммунистического общества; в сложившейся советской традиции первый этап определялся как социализм, второй — как собственно коммунизм. В основе мер экономической политики, принятых до и после военного коммунизма, лежала идея дополнительной стадии: переходного периода от капитализма к социализму. Этот этап иногда называли государственным капитализмом, а с введением новой экономической политики аббревиатура нэп вытеснила все альтернативные определения переходного периода.

² Согласно реконструкции В. Μ. Штейна (Штейн, 1948. С. 111 — 118), именно под влиянием славянофилов немецкий ученый Август фон Гакстгаузен, путешествовавший по России в 1843 г., считал общину особой и важнейшей формой русской экономической и социальной структуры.

³ В мае 1918 г. Ленин перечислил пять секторов: (1) патриархальное, в значительной степени натуральное, крестьянское хозяйство; (2) мелкое товарное производство (сюда относится большинство крестьян из тех, которые продают хлеб); (3) частнохозяйственный капитализм; (4) государственный капитализм; (5) социализм. Ленин писал, что «Россия так велика и так пестра, что все эти различные типы общественно-экономического уклада переплетаются в ней. Своеобразие положения именно в этом» (Ленин, 1918 1969. С. 296).

⁴ По своему отношению к системе планирования, а также к системам снабжения и заготовок, через которые большая часть сельскохозяйственной продукции продавалась государственным органам и поставлялась значительная часть ресурсов, положение колхозов было аналогично государственным сельскохозяйственным предприятиям (совхозам). Кооперативный статус колхоза проявлялся в основном в избрании председателя (часто номинального) и возможности продавать излишки на колхозных рынках по ценам, превышавшим цены в государственных магазинах.

Список литературы / References

1. Абалкин Л. И., Милюков А. И. (ред.) (1990). Экономическая реформа: поиск решений. Материалы Всесоюзной научно-практической конференции по проблемам радикальной экономической реформы. Μ.: Политиздат. [Abalkin L. I., Milyukov A. I. (eds.) (1990). Economic reform: Search for solutions. Proceedings of the USSR scientific and practical conference on the problems of radical economic reform. Moscow: Politizdat. (In Russian).]
2. Балакин В. С. (2018). Из социальной истории советской науки: Академики В. С. Немчинов и Η. П. Федоренко защищают экономико-математические методы оптимального планирования (1960 — середина 1970-х гг.) Вестник Пермского университета. Т. 43, № 4. С. 88 — 97. [Balakin V. S. (2018). Social history of the Soviet science: Academicians Vasily Nemchinov and Nikolay Fedorenko on economic and mathematical methods in optimal planning (1960s — middle 1970s). Perm University Herald. History, Vol. 43, No. 4, pp. 88 — 97. (In Russian).]
3. Богданов А., Степанов И. (1910). Курс политической экономии. Т. 1. СПб.: Знание. [Bogdanov A., Stepanov I. (1910). Course of political economy, Vol. 1. St. Petersburg: Znanie. (In Russian).]
4. Богданов А., Степанов И. (1919). Курс политической экономии. Т. 2, Вып. 1, 2, 4. Μ., Петроград: Коммунист. [Bogdanov A., Stepanov I. (1919). Course of political economy. Vol. 2, Iss. 1, 2, 4. Moscow, Petrograd: Communist. (In Russian).]
5. Бухарин H. И., Преображенский E. A. (1920). Азбука коммунизма. Петербург: Госиздат. [Bukharin N. I., Preobrazhensky E. A. (1920). The ABC of communism. Peterburg: Gosizdat. (In Russian).]
6. Васильев Л. C. (1982). Феномен власти-собственности. К проблеме типологии докапиталистических структур Типы общественных отношений на Востоке в Средние века. Μ.: Наука. С. 60 — 99. [Vasilyev L. S. (1982). The phenomenon of power-ownership. In: Types of social relations in the Middle Ages East. Moscow: Nauka, pp. 60 — 99. (In Russian).]
7. Венедиктов A. B. (1948). Государственная социалистическая собственность. Μ.-Л.: Изд-во АН СССР. [Venediktov А. V. (1948). State socialist property. Moscow, Leningrad: USSR Academy of Sciences Press. (In Russian).]
8. Воронцов В. Π. (2008). Экономика и капитализм. Μ.: Астрель. [Vorontsov V. Р. (2008). Economy and capitalism. Moscow: Astrel. (In Russian).]
9. Глаголев В. (2005). Афера с СОФЭ. История одной экономической дискуссии Российский кто есть кто. № 6. С. 64 — 65. [Glagolev V. (2005). Speculation with SOFE: The history of one economic discussion. Russian Who is Who, No. 6, pp. 64 — 65. (In Russian).]
10. Гловели Г. Д. (2010). Политэкономия в широком смысле: элементы институционализма и утопизма Вопросы экономики. № 10. С. 113 — 134. [Gloveli G. D. (2010). Political economy in a broad sense: Elements of institutionalism and utopianism. Voprosy Ekonomiki, No. 10, pp. 113 — 134. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2010-10-113-134
11. Гребенников В. Г., Пчелинцев О. С., Шаталин С. С. (1986). О проблемах развития социалистической собственности в СССР Известия СО АН СССР. Сер.: Экономика и прикладная социология. № 2. С. 7—16. [Grebennikov V. G., Pchelintsev О. S., Shatalin S. S. (1986). On the problems of development of socialist ownership in the USSR. Proceedings of the Siberian Branch of the Academy of Sciences of the USSR, Economics and Applied Sociology Series, No. 2, pp. 7—16. (In Russian).]
12. Даниельсон Η. Ф. (1880). Очерки нашего пореформенного общественного хозяйства. СПб.: Тип. В. Безобразова. [Danielson N. F. (1880). Essays on our post-reform social economy. St. Petersburg: Tip. V. Bezobrazova. (In Russian).]
13. Кронрод Я. A. (1966). Законы политической экономии социализма: Проблемы методологии и теории. Μ.: Мысль. [Kronrod Y. А. (1966). The laws of the political economy of socialism. Moscow: Mysl. (In Russian).]
14. Кронрод Я. A. (1971). К вопросу о социалистическом способе производства и стадиях его развития Известия АН СССР. Серия Экономическая. № 3. С. 82 — 99. [Kronrod Y. А. (1971). On the issue of the socialist mode of production and the stages of its development. Proceedings of the Academy of Sciences of the USSR. Economics Series, No. 3, pp. 82 — 99. (In Russian).]
15. Кронрод Я. А. (1973). Некоторые теоретические вопросы экономики развитого социалистического общества Вопросы экономики. № 2. С. 99 — 108. [Kronrod Y. А. (1973). Some theoretical issues of the economy of a developed socialist society. Voprosy Ekonomiki, No. 2, pp. 99 — 108. (In Russian).]
16. Латов Ю. В. (2007). «Восточный деспотизм» К. А. Виттфогеля (к 50-летию «странной» книги) Историко-экономические исследования. Т. 8, № 2. С. 8 — 37. [Latov Y. V. (2007). Wittfogel’s “Oriental despotism” (Toward 50^th anniversary of the “strange” book). Journal of Economic History & History of Economics, Vol. 8, No. 2, pp. 8 — 37. (In Russian).]
17. Ленин В. И. (1970). О кооперации ПСС. Т. 45. Μ.: Политиздат. С. 369 — 377. [Lenin V. I. (1970). On cooperation. In: Lenin V. I. Collected works, Vol. 45. Moscow: Politizdat, pp. 369 — 377. (In Russian).]
18. Ленин В. И. (1969). О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности ПСС. Т. 36. Μ.: Политиздат. С. 283 — 314. [Lenin V. I. (1969). “Left-wing” childishness. In: Lenin V. I. Collected works, Vol. 36. Moscow: Politizdat, pp. 283 — 314. (In Russian).]
19. Мельник Д. В. (2014). Из истории институциализации экономической науки: «Ленинградское дело». Μ.: Институт экономики РАН. [Melnik D. V. (2014Д From the history of institutionalization of economic science: The “Leningrad affair.” Moscow: Institute of Economics of RAS. (In Russian).]
20. Митрохин H. A. (2023). Очерки советской экономической политики: в 2-х тт. Μ.: НЛО. [Mitrokhin N. А. (2022). Essays on Soviet economic policy. In 2 vols. Moscow: NLO. (In Russian).]
21. Некоторые вопросы (1943). Некоторые вопросы преподавания курса политической экономии Под знаменем марксизма. № 7 — 8. С. 56—78. [Some questions (1943). Some questions of teaching political economy. Pod Znamenem Marxisma, No. 7—8, pp. 56—78. (In Russian).]
22. Нуреев P. Μ. (1990). Азиатский способ производства и социализм Вопросы экономики. № 3. С. 47—58. [Nureev R. Μ. (1990). Asiatic mode of production and socialism. Voprosy Ekonomiki, No. 3, pp. 47—58. (In Russian).]
23. Овсиенко Ю. В., Сухотин Ю. В. (1979). К вопросу о месте теории оптимального функционирования экономики в системе экономических наук социализма Экономика и математические методы. Т. 15, вып. 4. С. 783—795. [Ovsiyenko Y. V., Sukhotin Y. V. (1979). On the question of the place of the theory of optimal functioning of economy in the system of economic sciences of socialism. Economics and Mathematical Methods, Vol. 15, No. 4, pp. 783—795. (In Russian).]
24. Ореховский П. А. (ред.) (2022). Когнитивные структуры и политэкономия социализма в СССР. СПб.: Алетейя. [Orekhovskiy P. A. (ed.) (2022). Cognitive structures and the political economy of socialism in the USSR. St. Petersburg: Aleteya. (In Russian).]
25. Островитянов К. В., Шепилов Д. Т., Леонтьев Л. А., Лаптев И. Д., Кузьминов И. И., Гатовский Л. Μ. (1954). Политическая экономия. Учебник. Μ.: Политиздат. [Ostrovityanov К. V., Shepilov D. Т., Leontyev L. A., Laptev I. D., Kuzminov I. L, Gatovsky L. Μ. (1954). Political economy. A textbook. Moscow: Politizdat. (In Russian).]
26. Попкова Л. (1987). Где пышнее пироги? Новый мир. № 5. С. 239-240. [Popkova L.
27. (1987). Where are the lusher pies? Novy Mir, No. 5, pp. 239-240. (In Russian).] Попов Г. X. (2004). Приближая будущее Судьба политической экономии и ее советского классика. Μ.: Альпина Бизнес Букс. С. 363 — 394. [Popov G. К. (2004). Bringing the future closer. In: The destiny of political economy and its Soviet classic scholar. Moscow: Alpina Business Books, pp. 363 — 394. (In Russian).]
28. Преображенский E. А., Бухарин H. И. (1990). Пути развития: дискуссии 20-х гг. Л.: Лениздат. [Preobrazhensky Е. A., Bukharin N. I. (1990). Paths of development: Debates of the 1920s. Leningrad: Lenizdat. (In Russian).]
29. Сибирев А. И. (1983). Хозяйственный расчет История политической экономии социализма, 2-е изд. Под ред. Д. К. Трифонова и Л. Д. Широкорада. Л.: Изд-во ЛГУ. С. 391 — 430. [Sibirev А. I. (1983). Economic accounting. In: D. К. Trifonov, L. D. Shirokorad (eds.). History of political economy of socialism, 2^nd ed. Leningrad: LSU Publ., pp. 391 — 430. (In Russian).]
30. Скворцов-Степанов И. (1925). Что такое политическая экономия? Под знаменем марксизма. № 1—2. С. 156 — 190. [Skvortsov-Stepanov I. (1925). What is political economy? Pod Znamenem Marxisma, No. 1—2, pp. 156 — 190. (In Russian).]
31. Сталин И. В. (1952). Экономические проблемы социализма в СССР. Μ.: Госполитиздат. [Stalin I. V. (1952). Economic problems of socialism in the USSR. Moscow: Gospolitizdat. (In Russian).]
32. Сталин И. В. (2012). Беседа И. В. Сталина по вопросам политической экономии. Запись 29 января 1941 г. Исторический архив. № 4. С. 6—28. [Stalin I. V. (2012). Talks with economists. Note of 29^th of January 1941. Istoricheskiy Arhiv, No. 4, pp. 6—28. (In Russian).]
33. Сухотин Ю. В. (1975). О хозяйственных формах планомерного управления. Μ.: ЦЭМИ. [Sukhotin Υ. V. (1975). On the economic forms of planned management. Moscow: TSEMI. (In Russian).]
34. Сухотин Ю. В. (1983). О мотивационном аспекте хозяйственного управления Экономика и математические методы. Т. 19, № 2. С. 328 — 345. [Sukhotin Υ. V. (1983). On the motivational aspect of economic management. Economics and Mathematical Methods, Vol. 19, No. 2, pp. 328 — 345. (In Russian).]
35. Сухотин Ю. В. (1985). Хозяйственный механизм в системе производственных отношений. Известия СО АН СССР. Серия Экономика и прикладная социология. Т. 1, № 1. С. 13—20. [Sukhotin Υ. V. (1985). Economic mechanism in the system of production relations. Proceedings of the Siberian Branch of the Academy of Sciences of the USSR, Economics and Applied Sociology Series, Vol. 1, No. 1, pp. 13—20. (In Russian).]
36. Трифонов Д. К. (1964). Общие экономические законы. Л.: Изд-во ЛГУ. [Trifonov D. К. (1964). General economic laces. Leningrad: LSU Press. (In Russian).]
37. Цаголов H. А. (ред.) (1963). Курс политической экономии. Т. 2. Μ.: Экономика. [Tsagolov N. A. (ed.) (1973). Course of political economy. Vol. 2. Moscow: Ekonomika. (In Russian).]
38. Цаголов H. A. (1973). Актуальные вопросы разработки системы политической экономии О системе категорий и законов политической экономии Под ред. Н. А. Цаголова. Μ.: Изд-во МГУ. С. 5 — 43. [Tsagolov N. А. (1973). Current problems of designing the system of political economy. In: N. A. Tsagolov (ed.). On the system of categories and laws of political economy. Moscow: MSU Press, pp. 5 — 43. (In Russian).]
39. Штейн В. Μ. (1948). Очерки развития русской социально-экономической мысли XIX—XX веков. Л.: Изд-во ЛГУ. [Stein V. Μ. (1948). Essays in development of Russian socio-economic thought in the 19^th and 20^th centuries. Leningrad: LSU Press. (In Russian).]
40. Шкредов В. Π. (1967). Экономика и право. Μ.: Экономика. [Shkredov V. Р. (1967). Economy and law. Moscow: Ekonomika. (In Russian).]
41. Шкредов В. Π. (1973). Метод исследования собственности в «Капитале» К. Маркса. Μ.: Изд-во МГУ. [Shkredov V. Р. (1973). The method of studying ownership in K. Marx's Capital. Moscow: MSU Press. (In Russian).]
42. Шляпников А. Г. и др. (1921). Задачи профессиональных союзов (тезисы рабочей оппозиции). Μ.: Госиздат. [Shlyapnikov A. G. et al. (1921). Tasks of trade unions (Theses of the Workers Opposition). Moscow: Gosizdat. (In Russian).]
43. Юрчак A. (2014). Это было навсегда, пока не кончилось: последнее советское поколение. Μ.: Новое литературное обозрение. [Yurchak А. (2014). Everything was forever, until it was no more: The last Soviet generation. Moscow: Novoe Literaturnoe Obozrenie. (In Russian).]
44. Dunayevskaya R. (trän.) (1944). Teaching of economics in the Soviet Union. American Economic Review, Vol. 34, No. 3, pp. 501 — 530.