Экономические реформы в СССР - последний акт (1985-1991 года)

В.А. Мау

Весной 2025 г. исполнилось 40 лет с того момента, когда новое руководство СССР во главе с М. С. Горбачевым инициировало проведение радикальных реформ, получивших название перестройка.

Политика, изначально пользовавшаяся широкой поддержкой как внутри страны, так и за рубежом, уже через два года привела к расколу общества, вызывая ожесточенные споры; ее оценки нередко были противоположными. Естественно, что этот период стал предметом многочисленных исследований и острых дискуссий, которые, несомненно, будут еще долго продолжаться как в научной литературе, так и в публицистике. Столь же естественно, что непосредственное наблюдение за этими процессами (и даже участие в них) или их недостаточная отдаленность во времени оказывают влияние на характер и выводы, не способствуя сохранению академической беспристрастности.

Объем отечественных и зарубежных публикаций по социальноэкономическим проблемам перестройки настолько большой, что может быть предметом самостоятельного исследования, выходящего за рамки настоящей статьи. Мы предполагаем рассмотреть экономическую политику перестройки 1985 — 1991 гг. с учетом опыта, накопленного Россией за минувшие десятилетия, в том числе: причины перестройки; логику принимавшихся в рассматриваемый период решений; ключевые реформы и причины последовавшего за ними системного кризиса и коллапса советской системы, с точки зрения внутренней логики развития экономической ситуации и советской экономической науки, избегая идеологизированных оценок. Настоящая статья продолжает анализ российских и советских экономических реформ, предпринятый в наших предыдущих работах (см.: Мау, 1995, 2013, 2024; Белых, Мау, 2020, 2023).

Вопрос о принципиальной (не)реформируемости советской экономики

Перестройка была третьей (и последней) масштабной попыткой внедрить рыночные механизмы в советскую экономическую модель. Предыдущие две — новая экономическая политика (нэп, 1921 —1928 гг.) и «косыгинская реформа» (1965 г.) — дали значимые экономические результаты, однако политически оказались неустойчивыми и были заменены в первом случае административной моделью, практически исключавшей рыночные стимулы, а во втором — фактическим возвратом к дореформенной административной модели, хотя и в несколько смягченном виде¹. Такая ситуация породила дискуссии о принципиальной (не)реформируемости советской экономики.

Ряд исследователей, особенно принадлежавших к первому поколению советологов, занимая позиции жесткого, непримиримого антикоммунизма, доказывали, что советская модель принципиально не совместима с рынком и не может быть реформирована на рыночных принципах. По сути, они отрицали возможность последовательной реализации модели рыночного социализма, а потому реформы, направленные на модернизацию общества советского типа, в их понимании должны были завершиться провалом. Первый такой анализ содержался в работах Б. Бруцкуса, а в следующем поколении экономистов подобная аргументация была подробно развита А. Бергсоном (см.: Бруцкус, 1922; Bergson, 1966, 1967). К этому подходу близка позиция Ф. Хансона (Hanson, 1992), который акцентировал внимание на экономических противоречиях советской системы и на необходимости при ее реформировании ответить на ряд принципиальных вопросов, прежде всего о перспективах трансформации отношений собственности. Последовательное признание приемлемости частной собственности, указывал он, предполагало выход за рамки советского социализма.

Отметим, что этот подход совпадал с позицией советских исследователей, придерживавшихся ортодоксальных антирыночных взглядов и настаивавших на несовместимости рыночных принципов с советской экономической системой. Образец (или целевую модель) они видели или в облагороженной системе военного коммунизма (без рынка и без войны)², или в сталинской экономике 1930-х годов (с символической ролью товарно-денежных отношений)³.

Иные взгляды были характерны для значительной части специалистов, которых можно назвать «классиками послесталинской советологии». Они полагали, что рыночное реформирование здесь в принципе возможно, хотя это и непростая задача. Реформы потребуют решения сложных и порой противоречивых задач, а потому при их осуществлении возможно временное ухудшение экономической ситуации. Поэтому для успешности преобразований необходимы выдержка и постепенность4. Если же политическая элита к этому не готова, то произойдет обострение кризиса и политической борьбы. Ситуация может тем более ухудшиться, поскольку, как писал А. Браун, подводя итоги гораздо более длительного опыта: «Самое опасное время для авторитарного режима — когда он приступает к реформам» (Brown, 2020. Р. 75; здесь и далее перевод мой. — В. М.).

Аналогичный подход оставался популярным в советологической литературе и после краха СССР, но акцент теперь был сделан на анализе ошибок Горбачева, в результате которых плоды перестройки оказались значительно хуже, чем можно было ожидать (см.: Goldman, 1991)⁵. Большинство советских и постсоветских интерпретаций, представленных в аналитических работах и мемуарах участников событий 1985 — 1991 гг., в основном повторяют эти аргументы. И многие из них содержат стандартную ошибку, впадая в «заблуждения детерминизма, выявленного задним числом» (Bendix, 1964).

В настоящее время экономические и политические проблемы перестройки продолжают привлекать внимание ученых. По мерс удаления от 1980-х годов исследования приобретают все более академический характер, уходит избыточная политизация дискуссии. Представляет интерес книга К. Миллера (Miller, 2016) «Борьба за спасение советской экономики», рассматривающая перестройку в контексте международного опыта. Браун (Brown, 2009, 2020) изучает проблемы поздней советской трансформации в более широком политологическом контексте.

В рассматриваемый период была предпринята попытка наиболее последовательно реализовать идеи и наработки нэпа и «косыгинской реформы». В обоих случаях речь шла о внедрении ограниченных рыночных начал в советскую систему, и обе попытки, продемонстрировав сначала хорошие экономические результаты, были свернуты по политическим причинам — из опасений, что последовательная реализация рыночных реформ приведет к ликвидации господства правящей коммунистической партии (подробнее см.: Мау, 2013). Но, в отличие от двух предыдущих попыток, рыночные реформы перестройки были доведены до логического конца. В результате оправдались опасения ортодоксальных идеологов и руководителей СССР 1920-х и 1960-х годов: советская система действительно рухнула.

Реформы перестройки носили последовательно либерализационный характер. Однако, в отличие от предыдущих опытов, либерализация не ограничивалась экономикой, но охватывала различные сферы жизни страны. У этого есть как минимум три причины.

Во-первых, к либерализации подводил характер новейших технологий. Завершалась эпоха индустриализации с присущими ей укрупнением производства и централизацией управления. Наступало время гибкости — как в технологиях, так и в моделях управления. В условиях догоняющей индустриализации была актуальной политика концентрации ресурсов на приоритетных направлениях, что обеспечивало государство (см.: Gerschenkron, 1962). В постиндустриальном мире механизмы государственной политики существенно видоизменяются. Приоритетами становятся стимулирование инновационной активности хозяйственных субъектов и создание государством благоприятных институциональных, социальных и инфраструктурных условий для динамичного развития.

Во-вторых, наиболее развитые страны на рубеже 1970 —1980-х годов провели либерализационные реформы, усилив роль рыночных стимулов в экономическом регулировании. Самыми значимыми и популярными тогда считались меры по преодолению кризисов индустриальной эпохи, принятые в Великобритании под руководством М. Тэтчер, в США при президенте Р. Рейгане и в Чили при диктатуре А. Пиночета. Успехи рыночных реформ подкрепляли аргументы их сторонников в СССР. Причем среди советских политиков и экспертов были те, кто позитивно оценивал опыт трансформации в условиях диктатуры⁶.

В-третьих, к руководству СССР пришло «поколение шестидесятников», молодость которых совпала с послесталинской либерализацией советской системы («оттепель»), К ним относился и сам Горбачев, и его ближайшие коллеги, и многие другие видные представители научного и экспертного сообщества. Они искренне мечтали о «социализме с человеческим лицом», а в экономическом отношении склонялись к модели рыночного социализма времен нэпа. Не были чужды им и отвергнутые брежневским руководством экономические идеи «пражской весны» 1960-х годов⁷. Это открывало простор для более последовательной реформаторской деятельности, но одновременно становилось ограничивающим фактором: инициаторы перестройки не были готовы выйти за рамки советской модели и любили рассуждать о «социалистическом выборе советского народа». Лидеры перестройки верили во многие коммунистические догмы и потому ставили перед собой задачу улучшить социализм, не допуская отказа от него.

Социологи фиксировали формирование в СССР середины 1980-х годов своего рода реформаторского консенсуса. «В СССР сложилась... ситуация, при которой большинство элит и контрэлит —  правящих, оппозиционных, диссидентских — ощущало невозможность сохранения сложившихся порядков. В этом были едины и реформаторы, мечтавшие об укоренении в стране принципов демократии и рынка, и модернизаторы, убежденные, что все проблемы разрешит техническая реконструкция, и „ревизионисты“, надеявшиеся на переход к демократическому социализму, и „ортодоксы“, верившие в государственный социализм и желавшие восстановить слегка облагороженный сталинизм, очистив его от хрущевско-брежневских напластований» (Гордой, Плискевич, 1995. С. 318).

В начале перестройки Горбачев так охарактеризовал ее суть и задачи: «На первый план выдвигаются такие коренные проблемы, как пути ускорения научно-технического прогресса и всесторонней интенсификации производства; совершенствование форм социалистической собственности, обеспечивающее все более органическое соединение непосредственного производителя с общественными средствами производства, укрепление у него чувства коллективного хозяина всего общественного достояния, активизация и оптимизация системы интересов при ведущей роли общенародного интереса; развитие научных основ и практики планирования народного хозяйства как главного средства осуществления экономической политики партии; совершенствование всей системы отношений распределения» (Горбачев, 2008b. С. 81). В этой цитате собраны основные клише «прогрессивного советского руководителя» 1980-х годов, верящего, что модернизация советской модели создаст стимулы для эффективного труда, научного планового управления и в итоге укрепит социалистическую систему.

В рамках перестройки проявились два принципиально разных варианта реформирования советской системы. С одной стороны, это ее улучшение, сохранение социализма и повышение его эффективности; с другой — признание принципиальной неэффективности советской экономической модели (по крайней мере, в новых, постиндустриальных технологических реалиях) и выработка курса на выход из нее с минимальными издержками. В начале перестройки такое противостояние еще не было столь заметным, но в дальнейшем оно стало причиной непоследовательности и неэффективности многих решений, что лишь усложняло трансформационный процесс.

Первые шаги перестройки: ускорение, совершенствование хозяйственного механизма, оздоровление образа жизни

Необходимость реформ была обусловлена совокупностью объективных и субъективных факторов. Темпы экономического роста в СССР замедлялись от пятилетки к пятилетке, обострялся товарный дефицит, усиливалась зависимость страны от импорта как потребительских, так и инвестиционных товаров⁸. Очень тяжело воспринималась советским руководством необходимость импорта зерна, объем которого к середине 1980-х годов достиг 46 млн т.

Политически ситуация усугублялась тем, что к этому времени развитые страны Запада вышли из системного кризиса 1970-х годов, и темпы их роста превысили показатели СССР (табл. 1). Последнее было особенно болезненным: если раньше замедление роста можно было объяснять тем, что в СССР он все равно выше, чем на Западе, то теперь такой аргумент перестал работать. Была поставлена под сомнение сама возможность «догнать и перегнать», то есть преодолеть отставание от наиболее развитых стран, а эта задача всегда была важнейшей в экономическом развитии СССР. Тем самым ключевой идеологический тезис об «исторических преимуществах» социализма, о прогрессивном общественном строе лишался экономических оснований.

Таблица 1

Экономический рост в СССР и ряде развитых стран, 1971—1991 гг. (темпы прироста ВВП в долл, в ценам 1990 г.)

Примечание. * До 1990 г. данные относятся только к Западной Германии, после — к объединенной Германии.

Источник: Maddison Database 2010 (https: www.rug.nl ggdc historicaldevelopment maddison releases maddison-database-2010).

В исходном варианте реформирование советской системы предполагало движение по трем направлениям:

1. ускорение как новое издание индустриализации;
2. антиалкогольная кампания как повое издание культурной революции;
3. кадровое обновление управления.

Все три направления имели в основе своей логику и идеологию «мобилизационного рывка», соответствующего советским традициям.

Ускорение экономического развития — естественный приоритет в условиях продолжающегося на протяжении десятилетия падения темпов экономического роста. Эта задача была поставлена Горбачевым на пленуме ЦК КПСС в апреле 1985 г., то есть уже через месяц после его избрания на высший пост в стране. Сам он сравнивал роль ускорения с индустриализацией первой половины XX в. Немного позднее Горбачев сформулировал задачу удвоить экономический потенциал СССР (ВВП в современных терминах) к 2000 г. (см.: КПСС, 1986. Т. 1. С. 22)⁹.

Для достижения этой цели был начат структурный маневр в направлении расширения производства, прежде всего машиностроения и особенно станкостроения, приборостроения, электротехники и электроники. Это предполагало резкое наращивание инвестиций — в абсолютных цифрах и долях ВВП. Программа ускорения предусматривала, что темпы роста машиностроительных отраслей в ближайшие годы будут в 1,7 раза опережать общие темпы промышленного роста, а качество машиностроительной продукции к началу 1990-х годов достигнет мирового уровня. Эти ориентиры основывались на разработках и рекомендациях Л. Г. Аганбегяна, одного из наиболее авторитетных экономистов 1970 —1980-х годов и консультанта Горбачева на первом этапе его реформаторской деятельности (см.: Аганбегян, 1985а, 1985Ь, 1985с).

Интересно отметить, что предложенный курс оказался противоположным тому, который проводило советское руководство сразу после смерти И. В. Сталина. Тогда был совершен структурный маневр в пользу потребительского сектора (производства товаров группы «Б»), что объяснялось необходимостью повысить благосостояние людей и в значительной мере было связано с отходом от сталинского агрессивного внешнеполитического курса. Теперь же расчет делался на то, что технологическое обновление и ускорение экономического роста обеспечат повышение благосостояния народа.

Кампания по борьбе с алкоголизмом была первым крупным решением Горбачева — еще до объявления курса на ускорение. Эта проблема была действительно одной из ключевых для позднего СССР: к середине 1980-х годов потребление алкоголя по сравнению с 1950 г. выросло почти в 11 раз, а расходы на него достигли 15—20% доходов домохозяйств (см.: White, 1996; Segal, 1990). Предпринятые шаги укладывались как в традиционную советскую логику «борьбы за трудовую дисциплину», так и в новый, «человекоцентричный» нарратив Горбачева. Речь шла о резком (вдвое за пять лет) сокращении производства спиртных напитков, а Е. Лигачев (второй человек в руководстве КПСС) предлагал даже ввести сухой закон (см.: Байбаков, 2011).

Кадровая революция стала третьим элементом начального этапа перестройки. Решительные меры по обновлению и омоложению кадров были также вполне естественны.

Уже первые принятые решения имели серьезные последствия —  как положительные, так и отрицательные. Однако проблема была в том, что их положительный эффект был весьма ограниченным и краткосрочным. В среднесрочной перспективе ускорение и антиалкогольная кампания стали серьезными факторами макроэкономической и политической дестабилизации. Темпы роста поначалу действительно несколько выросли, но рост был неустойчивым, а в 1990 г. начался спад, который длился почти десятилетие (см. табл. 1). Кроме того, структурный маневр в пользу инвестиционного комплекса обернулся нарастанием дефицита потребительских товаров. Из-за ограничения доступности алкоголя его действительно стали меньше потреблять. Потребление алкогольных напитков в СССР на душу населения сократилось почти вдвое, составив (в литрах абсолютного алкоголя): в 1984 г. — 10,7 л, в 1988 г. — 5,5, в 1990 г. — 6,7 л. В потреблении алкоголя доля водки сократилась с 25 до 18%, а доля пива увеличилась с 30 до 59%. За 1984 — 1988 гг. ожидаемая продолжительность жизни выросла на два года, а у мужчин — почти на три, но после прекращения кампании этот показатель опять стал ухудшаться (см.: Калабеков, 2025; Treml, 1997). Обновление кадров также состоялось, но вскоре в руководстве страны обозначился политический раскол. Таким образом, при наличии некоторых позитивных результатов политика ускорения и антиалкогольная кампания стали факторами экономической и финансовой дестабилизации, которая позднее переросла в системный кризис.

Перераспределение средств от потребления к накоплению привело к росту спроса как на инвестиционные (оборудование, комплектующие и сырье), так и на потребительские товары без адекватного роста предложения. Главным источником удовлетворения возросшего спроса становился импорт, что требовало дополнительных валютных ресурсов. Для импорта товаров были нужны экспортные доходы или иностранные кредиты. В обоих случаях это должно было привести к дальнейшему усилению зависимости страны от международных рынков — как финансовых, так и товарных.

Антиалкогольная кампания имела тяжелые финансовые последствия. Продажа алкоголя на протяжении столетия была важным источником доходов государственного бюджета. В плане 1985 г. водка обеспечивала почти 1/4 товарооборота. Предостережения правительственных экономистов, в том числе руководства Госплана, были проигнорированы¹⁰. Резкое сокращение производства алкоголя лишало бюджет значительных доходов, причем одновременно с падением цен на нефть. Налоговые поступления от продажи алкоголя сократились к 1987 г. на 1,3% ВВП (см.: Синельников, 1995). Не оправдались и надежды, что потери бюджета будут компенсированы повышением цен на алкоголь и ростом производительности труда благодаря наступившей вдруг всеобщей трезвости.

Антиалкогольная кампания велась командными методами, как было принято в СССР. Меры по ограничению физической доступности алкоголя обернулись очередным дефицитом — теперь для его покупки надо было отстоять многочасовые очереди. Выросли самогоноварение и подпольное производство спиртных напитков, потребление алкогольных суррогатов (КПСС, 1989). Это вело к росту социального напряжения и стало еще одним источником политической дестабилизации.

Институциональные реформы по созданию основ рыночной экономики

С самого начала перестройки было понятно, что, помимо структурных реформ, необходимы институциональные. Экономические реформы в СССР описывались в то время как «совершенствование хозяйственного механизма». Этой проблемой занимались многие советские экономисты, в основном работавшие в институтах АП СССР — в московских Институте экономики, Центральном экономико-математическом институте (ЦЭМИ, из которого в 1986 г. выделился Институт экономики и прогнозирования научно-технического прогресса, ныне — ИНП РАН), Институте экономики мировой социалистической системы, а также в новосибирском Институте экономики и организации промышленного производства. Ключевым теоретиком концепции «совершенствования хозяйственного механизма» стал Л. И. Абалкин, опубликовавший несколько обобщающих монографий по этой проблеме (например, см.: Абалкин, 1973, 1981). Важную роль в обосновании курса экономических реформ сыграли А. Г. Аганбегян, А. И. Анчишкин, О. Т. Богомолов, П. Г. Бунич, Е. Т. Гайдар, В. А. Медведев, И. Я. Петраков, И. П. Федоренко, С. С. Шаталин, Е. Г. Ясин и др.

Названная теоретическая конструкция предполагала трансформацию «хозяйственных форм», которые не меняют «фундаментальных черт социализма», то есть господства общенародной (по сути, государственной) собственности, централизованного планирования, административного управления. Ученые могли обсуждать реальные проблемы и противоречия советской системы, включая внедрение в нее товарноденежных отношений (рыночных стимулов), не нарушая идеологические табу. Были табуированы легализация частной собственности на средства производства и декриминализация предпринимательской деятельности, рыночное ценообразование, отказ от госмонополий и развитие конкуренции. Эти «красные линии» советские экономисты не могли пересекать без риска политического и идеологического преследования.

Концепция хозяйственного механизма ограничивала возможности адекватного анализа, в результате сформировалось поколение «прогрессивных экономистов», которые искренне полагали, что при реформировании советской системы можно пренебречь вопросами собственности и рыночного ценообразования. По сути, они считали, что стимулы инвариантны к собственности и свободе торговли. Это, разумеется, не означает, что все советские экономисты не понимали роль трансформации отношений собственности, но по политическим соображениям данный вопрос не мог быть предметом публичного анализа. И за такое ограничение дискуссии пришлось заплатить немалую цену, когда в СССР был инициирован реальный переход к рынку.

Институциональные реформы перестройки были начаты с признания «социалистической рыночной экономики» и легализации ранее неприемлемого понятия «рыночный социализм». На политическом уровне это было закреплено в июне 1987 г. на пленуме ЦК КПСС, который был посвящен экономическим вопросам и на котором были приняты «Основные положения коренной перестройки управления экономикой»¹¹. На законодательном уровне экономическая реформа была закреплена в постановлении Верховного Совета СССР от 30 июня 1987 г. «О перестройке управления народным хозяйством на современном этапе экономического развития страны». В указанных документах были сформулированы принципиальные положения реформ, но проявились и все идеологические ограничения, о которых шла речь выше. В результате полноценное признание рыночных отношений, включая частную собственность и рыночное ценообразование, произошло позже — только к концу 1980-х годов, уже в условиях системного кризиса.

Институциональные реформы экономики в 1986 — 1991 гг. продвигались по следующим направлениям:

• расширение самостоятельности предприятий на принципах хозяйственного расчета и самофинансирования, а также включение трудовых коллективов в управление ими;
• постепенный переход к смешанной экономике через легализацию индивидуальной трудовой деятельности (ИТД), развитие кооперативного движения, внедрение арендных отношений на государственных предприятиях;
• расширение сферы частного ценообразования по мере распространения негосударственных форм собственности;
• реальное прекращение вмешательства органов КПСС в хозяйственную деятельность предприятий и отраслей, а также сокращение числа отраслевых министерств и ведомств;
• отказ от монополии внешней тортовли, допуск предприятий любых форм собственности и граждан к внешнеэкономической деятельности, создание совместных предприятий с зарубежными партнерами;
• создание двухуровневой банковской системы, а затем развитие негосударственных организаций в финансовом секторе (частные коммерческие банки);
• разгосударствление и, позднее, приватизация государственных предприятий.

Хронология институциональных реформ

Первый шаг по институциональной модернизации сделан в 1986 г., когда был принят Закон СССР «Об индивидуальной трудовой деятельности граждан», введенный в действие 1 мая 1987 г.¹² Этот закон открывал возможности для функционирования частных структур более чем в 30 видах производства товаров и услуг, то есть фактически легализовал частнопредпринимательскую деятельность. Отдавая дань идеологии, он разрешал заниматься ею «в свободное от основной работы время» и запрещал использование наемного труда. Впрочем, ИТД создавала возможность фактического наемного труда в форме групповой работы «индивидуалов». Важной особенностью принятого решения был отказ от регулирования цен, хотя в советском руководстве был популярен опыт частного сектора ГДР, работавшего по государственным ценам.

Следующим шагом стало решение о развитии кооперативов: 5 февраля 1987 г. были приняты постановления Совета Министров СССР о создании кооперативов в сферах общественного питания, бытового обслуживания и производства товаров народного потребления, за которыми на протяжении 1987—1988 гг. последовала серия новых постановлений, существенно расширивших сферы действия кооперативов — вплоть до информационных технологий. В 1988 г. эти решения были закреплены Законом СССР «О кооперации», в ст. 1 которого провозглашалось, что «труд в кооперативах почетен, престижен и всемерно поощряется государством»¹³. Политически развитие кооперативов объяснялось «восстановлением ленинских норм» с отсылкой к одной из последних (и довольно туманной) статей В. И. Ленина, в которой социализм определялся как «строй цивилизованных кооператоров» (см.: Ленин, 1967—1975. Т. 45. С. 376). Помимо вопросов организации кооперативов, закон содержал три важные новации:

1. возможность создавать кооперативы на базе государственных предприятий;
2. ассоциациям кооперативов было дано право создавать частные банки;
3. предполагалось льготное налогообложение кооператоров.

Эти решения сыграли свою роль как в дестабилизации советской системы, так и в формировании полноценных субъектов рынка.

Несмотря на отсутствие опыта частного предпринимательства, традиции негативного отношения к нему, а также криминализацию его на протяжении десятилетий, кооперативы стали бурно развиваться. К 1 января 1988 г. только в РСФСР насчитывалось 7326 кооперативов, а через четыре года (к началу 1990 г.) их было более 200 тыс. (см.: Jones, Moskoff, 1991. Р. 16-18). Еще быстрее росли численность занятых в кооперативах и их доходы. В 1989 г. в них работали уже почти 5 млн человек и к началу 1991 г. — 6 млн, причем оплата труда здесь вдвое превышала среднюю заработную плату в госсекторе (см.: Глушецкий, 1990).

Парадоксально, что институциональные реформы начались с легализации частной собственности. Руководители страны всегда делали акцент на необходимости расширять права государственных предприятий, абсолютно доминировавших в советской хозяйственной системе. На практике решения по ИТД и кооперативам политически и идеологически сыграли ключевую роль в дальнейшем развитии страны.

Третьим важным решением стало принятие в июне 1987 г. Закона СССР «О государственном предприятии (объединении)»¹⁴. Он существенно расширял права государственных предприятий и их трудовых коллективов, максимально задействовав опыт не только Декрета о трестах 1923 г. и «косыгинской реформы» 1965 г., но и характерные для «югославского социализма» принципы рабочего самоуправления. Закон потребовал создавать советы трудовых коллективов и резко расширял их права — как по утверждению планов развития предприятия, так и по выборам его руководителя. Последнее представляло собой беспрецедентный для советского социализма тезис, который на протяжении предыдущих 60 лет клеймился как «анархо-синдикалистский уклон» и против которого энергично выступал Ленин (см.: Ленин, 1967—1975. Т. 43. С. 374).

Парадоксально, что закон «О государственном предприятии» (особенно поправки к нему) дал мощный стимул развитию частного предпринимательства. Этому способствовало предоставление предприятиям прав сдавать в аренду имущество, учреждать негосударственные предприятия, «широко использовать новые прогрессивные методы социалистического хозяйствования», к которым были отнесены арендные отношения (аренда с правом выкупа) и кооперативы. Предприятия теперь могли самостоятельно осуществлять внешнеэкономическую деятельность, что прямо противоречило указаниям Ленина о необходимости государственной монополии внешней торговли (см.: Ленин, 1967-1975. Т. 45. С. 335).

Либерализация внешнеэкономической деятельности

В 1986 г. было принято решение о возможности перехода от торговых связей с зарубежными странами к совместной предпринимательской деятельности, включая организацию совместных предприятий с иностранным капиталом. В 1987 г. правительством был определен порядок их создания, причем как с социалистическими, так и капиталистическими странами.

По данным Министерства финансов СССР, на 5 ноября 1987 г. в СССР было зарегистрировано 11 совместных предприятий, половина из них имела сырьевую и потребительскую направленность (см.: Яник, 2012. С. 127). В отличие от кооперативов, внешнеэкономическая деятельность поначалу развивалась медленно, поскольку для нее полностью отсутствовала правовая база, которая была бы понятна иностранным партнерам и обеспечивала бы гарантии сохранности вкладываемых в советскую экономику средств.

Формальный отказ от монополии внешней торговли произошел в декабре 1988 г., когда всем предприятиям в СССР было разрешено самостоятельно осуществлять экспортно-импортные операции и создавать внешнеторговые фирмы. Большие возможности в части экспортно-импортных операций получили связанные с комсомолом кооперативные (коммерческие) структуры.

Десять совместных постановлений ЦК КПСС и Совета Министров СССР, направленных на коренное изменение условий хозяйствования, были приняты 17 июля 1987 г. В их числе документы о перестройке планирования и повышении роли Госплана СССР, о перестройке финансового механизма и повышении роли Министерства финансов СССР, о совершенствовании статистики, о научно-технической и социальной политике, о перестройке системы ценообразования в условиях нового хозяйственного механизма, о совершенствовании системы банков в стране.

Развитие банковского сектора

В июле 1987 г. было принято решение о банковской реформе, в соответствии с которым в СССР была введена двухуровневая банковская система. Это была радикальная новация: в Российской империи и в СССР Государственный банк всегда выполнял функции и центрального (ЦБ), и коммерческого банка. Теперь эти функции были разведены.

Функции ЦБ были закреплены за Государственным банком СССР (Госбанк СССР). Создана сеть государственных коммерческих банков — Банк внешнеэкономической деятельности СССР (Внешэкономбанк СССР); Промышленно-строительный банк СССР (Промстройбанк СССР); Агропромышленный банк СССР (Агропромбанк СССР); Банк жилищно-коммунального хозяйства и социального развития СССР (Жилсоцбанк СССР); Банк трудовых сбережений и кредитования населения СССР (Сберегательный банк СССР).

Стали появляться частные коммерческие банки. Процедура их регистрации была предельно упрощена — банковского надзора не существовало, как и лицензий на банковскую деятельность. Это был еще один парадокс перестройки: после нескольких десятилетий запрета на частную банковскую деятельность была создана система, при которой для открытия банка не требовалось практически ничего, даже денег. Нормативную базу для возникновения частных банков составляли разрешения главы правительства на регистрацию уставов коммерческих банков Государственным банком СССР, а также упомянутая норма Закона о кооперации, которая позволяла ассоциациям кооперативов создавать собственные банки. Вскоре стало попятно, что частные банки не обязательно связаны с кооперативами.

Первый после 1920-х годов коммерческий банк в СССР был зарегистрирован 24 августа 1988 г., к началу 1989 г. в СССР было 43 частных банка (25 в РСФСР), а к началу 1991 г. — уже почти 1360. Создание за три года такого количества коммерческих банков в стране, где их не существовало более полувека, без квалифицированных кадров, в отсутствие банковского надзора и при общем ослаблении государственной власти несло серьезные риски: банки становились инструментами обналичивания денег и других злоупотреблений. Формально это вписывалось в общую логику либерализации экономической жизни, но проблема состояла в том, что банковский сектор — последний, который нуждается в либерализации.

Для развития рыночной экономики важнейшее политическое решение было принято в июле 1988 г. пленумом ЦК КПСС, на котором было заявлено об отказе партии от руководства экономикой. В отличие от предыдущих подобных деклараций, это заявление было подкреплено реорганизацией партийных органов, ликвидацией в них отраслевых отделов, фактически руководивших соответствующими органами исполнительной власти и предприятиями на подведомственной территории¹⁵. Все эти решения формировали пространство для предпринимательской инициативы и, по сути, для фактической приватизации. Но в отсутствие адекватных макроэкономических инструментов (стабилизаторов) они также вели к разбалансировке, а затем —  к разрушению экономики.

Начало трансформироваться налоговое законодательство. При расширении сферы рыночного ценообразования налог более не мог определяться как часть установленной государством цены товара или услуги. Впервые за много десятилетий в СССР было введено прогрессивное обложение доходов (март 1988 г.).

Закон Союза ССР № 2079-1 «Об общих началах предпринимательства граждан в СССР» был принят 2 апреля 1991 г. Согласно ему, предприниматель имел право создавать для осуществления своей деятельности любые виды предприятий, организация которых не противоречит законодательным актам Союза ССР и республик.

Экономические проблемы федерализма стали особенно актуальными в условиях ослабления центральной власти. В центре дискуссии оказалась тема регионального хозрасчета. В августе 1988 г. Совет Министров СССР принял решение «подготовить Белорусскую, Литовскую, Латвийскую и Эстонскую ССР, Татарскую АССР и Свердловскую область к переводу на хозрасчет», что фактически обозначило тренд на усиление территориальной разобщенности, а в дальнейшем — на дезинтеграцию страны.

Наиболее активно о готовности двигаться в направлении «регионального хозрасчета», а на самом деле — к экономическому и политическому отделению, заявили руководители балтийских республик —  Латвии, Литвы и Эстонии. По их инициативе Верховный Совет СССР в июле 1989 г. не только принял решение о переходе этих республик на хозрасчет с 1 января 1990 г., но и установил, что «законодательные акты Союза ССР, регулирующие хозяйственные отношения, действуют на территории указанных союзных республик постольку, поскольку они не препятствуют их переходу на хозяйственный расчет»¹⁶. Наконец, 27 ноября 1989 г. был принят союзный закон «Об экономической самостоятельности Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР», который, впрочем, фактически не применялся, поскольку вскоре эти республики поставили вопрос о выходе из состава СССР.

Реформы и обострение системного кризиса советской модели

Проведение рыночных реформ сопровождалось углублением кризиса, уже не только экономического. Это был общий кризис системы — переплетение кризисов в экономике, политике, идеологии. Оправдывались предупреждения советологов и ортодоксов, о которых говорилось выше.

Прежде всего обострился товарный дефицит. С ослаблением административного контроля ускорилось расхождение между динамикой доходов и выпуска. Если в предыдущие годы власть могла более или менее обеспечивать наполнение товарных рынков Москвы и крупных промышленных центров, то во второй половине 1980-х полки магазинов опустели по всей стране. Это касалось и промышленных, и продовольственных товаров. Достаточно сравнить динамику денежных средств населения и товарных запасов (табл. 2).

Таблица 2

Соотношение денежных накоплений населения и товарных запасов в торговле и промышленности (на конец года)

Источник: Народное хозяйство СССР в 1990 году. М.: Финансы и статистика, 1991. С. 28, 36, 145.

Решить эту проблему, оставаясь в рамках советской экономикополитической модели, можно было несколькими способами:

1. ограничив спрос, то есть пересмотрев государственные цены до уровня, балансирующего спрос и предложение;
2. увеличив предложение, то есть наращивая выпуск товаров и услуг;
3. увеличив импорт как самостоятельный источник предложения.

Однако на практике ни одно из этих решений не могло быть реализовано.

Первый путь был неприемлем, поскольку правительство опасалось потерять популярность и общественно-политическую поддержку. Возможности второго пути также были крайне ограничены из-за политики ускорения — структурного маневра в пользу производственного сектора, и у государства не оставалось ресурсов, которые можно было бы направить на производство потребительских товаров. Ограничены были и возможности привлечь дополнительный импорт: доходы от экспорта падали, а имеющиеся расходовались прежде всего на реализацию задач ускорения (инвестиционный импорт). Сокращение валютных поступлений и рост мировых цен на продовольствие ограничивали возможности закупок продуктов. В 1991 г. все чаще корабли с импортным зерном стояли без разгрузки в российских портах, поскольку не было валюты, чтобы расплатиться за транспортировку, за фрахт судов. Кредитные линии не открывались, поскольку репутация СССР как первоклассного заемщика была полностью подорвана (см.: ИЭППП, 1998).

Ситуация развивалась по самому негативному сценарию. В городах была введена карточная система распределения, включавшая даже Москву и Ленинград, которые во избежание политических осложнений всегда снабжались в приоритетном порядке. Вскоре нормирование охватило продажу всех основных продовольственных товаров — мясопродукты, масло, крупы, макаронные изделия, сахар, соль, спички, алкогольные напитки, сыр, другие молочные продукты, табачные изделия, кондитерские изделия и проч. Нормы отпуска товаров постепенно сокращались и к концу 1991 г. были примерно такими: сахар — 1 кг на человека в месяц, мясопродукты (включая субпродукты) — 0,5, масло животное — 0,2 кг. Впрочем, даже эти нормы не были обеспечены ресурсами, поэтому снабжение по ним не было гарантированным и не отменяло необходимость проводить часы в очередях для отоваривания карточек.

К моменту распада СССР в конце 1991 г. продовольственная ситуация стала угрожающей. Запасы продовольственного зерна в России составили около 3 млн т при потребностях свыше 5 млн т в месяц. Более чем в 60 из 89 российских регионов запасов продовольственного зерна не было вообще, и выработку муки можно было осуществлять только по мере поступления импортного зерна, которого требовалось (но не поступало) порядка 3 млн т в месяц.

Товарный дефицит был отражением гораздо более сложной проблемы — финансового кризиса, который острее всего проявился в быстром нарастании бюджетного дефицита и государственного долга, особенно в иностранной валюте.

Бюджетный дефицит

В СССР бюджет традиционно принимался сбалансированным, даже с небольшим профицитом. Не оценивая в данном случае корректность официальных советских данных, можно утверждать, что если дефицит и возникал, то был минимальным и финансировался за счет внутренних сбережений. С 1985 г. дефицитное финансирование бюджета стало расти, что объяснялось падением доходов (прежде всего из-за экспортных цен и антиалкогольной кампании) и политической невозможностью сокращать (или, точнее, не наращивать) расходы (табл. 3). Оценки масштаба дефицита бюджета в долях ВВП существенно расходятся у разных авторов: 9% в официальных советских источниках, 21% — по расчетам Института экономики переходного периода, 30,9% — по оценке Всемирного банка (ИЭППП, 1998; IBRD, 1992).

Таблица 3

Бюджет СССР в 1985—1990 гг.

Источник: Народное хозяйство СССР в 1990 году. М.: Финансы и статистика, 1991. С. 5, 15, 16.

К 1988 г. доходы бюджета оказались меньше предусмотренного пятилетним планом (1986 — 1990 гг.) на 31 млрд руб., а расходы выросли на 36 млрд, что толкнуло правительство на путь эмиссии — тем более что Государственный банк СССР находился под полным контролем правительства. Для финансирования дефицита стали привлекать сбережения населения, ведь они в значительной мере были вынужденными, то есть не обеспеченными товарными ресурсами. По оценке Госбанка СССР, на 1 января 1986 г. излишек наличных денег в обращении составлял 29 млрд руб., на 1 января 1988 г. — 35 млрд. За 1971 — 1980 гг. избыток денег в обращении возрос на 15 млрд руб., в 1981 — 1987 гг. — на 16 млрд¹⁷.

Об этих проблемах более эмоционально писал Байбаков, отправленный к тому времени на пенсию: «Если бы мне в бытность председателем Госплана сказали: „Товарищ Байбаков, ты закончишь год с эмиссией в 20 миллиардов рублей, не обеспеченной товарным покрытием“, я бы с ума сошел, наверное. А при Сталине меня бы обвинили во вредительстве, и если бы сразу не расстреляли, то в лагерь упекли наверняка. Теперь же это называют платой за переход к рынку» (Байбаков, 2011. Т. 4. С. 262).

Государственный долг к концу 1989 г. достиг 47% ВВП и 63% в 1990-м¹⁸. После этого эмиссия стала неуправляемой.

Конечно, предпринимались попытки сократить расходы. Например, в 1989 г. было принято совместное постановление Центрального Комитета КПСС и Совета Министров СССР, предусматривавшее сокращение расходов союзного бюджета и увеличение его доходов в 1989 г. на 29,3 млрд руб., а в 1990 г. — на 33,7 млрд¹⁹. Но выполнить данное решение не удалось: у правительства уже не было для этого ни политического, ни силового ресурса.

Нехватка финансовых ресурсов внутри страны и валютных средств для решения нараставших экономических и политических проблем в совокупности с исключительно хорошей кредитной историей СССР предыдущих десятилетий побудили советское руководство прибегнуть к масштабным внешним заимствованиям. В результате начал быстро расти валютный долг, несущий гораздо большие риски (экономическис и политические), чем долг внутренний. Эти средства должны были компенсировать выпадающие экспортные доходы и обеспечить модернизацию экономики, а также поддержать достигнутый уровень благосостояния людей, по крайней мере до того времени, когда модернизация даст свои плоды.

СССР поначалу действительно мог рассчитывать на почти неограниченный кредит и активно этим пользовался. В 1988 г. в рейтинге платежеспособности страна числилась как исключительно надежный финансовый партнер. Этому также способствовали политические и экономические иллюзии стран-кредиторов. С одной стороны, позитивную реакцию вызывали политика перестройки и гласности, декларировавшаяся приверженность «общечеловеческим ценностям». С другой стороны, как выяснилось позднее, западные эксперты существенно переоценили объем золотого запаса СССР, полагая, что он составляет в долларовом эквиваленте примерно 36 млрд долл., тогда как в действительности к этому времени в связи с масштабными закупками продовольствия он сократился примерно до 7,6 млрд (см.: Рыжков, 1995)²⁰.

Впрочем, осознание риска, что СССР может оказаться неплатежеспособным, пришло довольно скоро. И тогда международные банки начали отказывать в кредитах, которые ранее давали почти автоматически. Чем сложнее становилось положение внутри страны, тем труднее было получать кредиты. В начале 1990 г. произошло событие, беспрецедентное со времен отказа большевиков платить по царским долгам: Внешэкономбанк СССР приостановил платежи из-за отсутствия валюты. Это означало дефолт²¹.

Руководители СССР после некоторых колебаний стали обращаться к лидерам западных стран с просьбой предоставить государственные кредиты вместо коммерческих. А в 1991 г. в обращении к странам «большой семерки» речь шла уже об оказании срочной помощи в предоставлении жизненно необходимых продуктов. «Проведение жестких стабилизационных мер, особенно в условиях начавшейся политической либерализации, рискованно. Отсюда, как в это время представляется руководителям СССР, единственный экономически и политически реализуемый выход — привлечение крупномасштабных западных государственных кредитов, позволяющих компенсировать сократившиеся ресурсы коммерческих заимствований. Но такие кредиты всегда носят политический характер. Если руководишь мировой сверхдержавой, об этом полезно знать», — так характеризовал политические результаты экономических решений последнего советского правительства Гайдар (2006. С. 391). Зависимость от внешнего финансирования, тем более от внешней помощи, всегда политически обусловлена.

Министр финансов СССР В. С. Павлов, который через год возглавил советское правительство, так обрисовал проблемы 1990 г.: «Финансовая ситуация во внешнеэкономической деятельности продолжает ухудшаться, что размывает доходную базу бюджета и серьезно ослабляет наши усилия по ликвидации его дефицита... Доля этих поступлений опускается до самой низкой точки за последние годы и составит в доходах бюджета около 14%. Возрастает и внешняя задолженность. Объем внешнего долга достиг уровня, за которым он начинает возрастать уже без новых займов, лишь за счет увеличения расходов по его обслуживанию. На оплату долгов и процентов уже в 1990 г. придется израсходовать почти всю выручку от экспорта продукции топливно-энергетического комплекса» (Павлов, 1990. С. 9).

В наиболее концентрированном виде внешнеэкономические проблемы СССР нашли отражение в записках Ли Куан Ю о визите главы советского правительства Н. И. Рыжкова в Сингапур в феврале 1990 г.: «У него не было ни уверенности в себе, ни даже походки лидера великой державы. Он попросил заместителя премьер-министра Он Теп Чиона предоставить заем в размере 50 миллионов долларов для закупки потребительских товаров в Сингапуре. Я не согласился с этим и приказал Он Теп Лиону не отвечать на эту просьбу. Если премьер-министр Советского Союза был вынужден обратиться к крошечному Сингапуру за займом в 50 миллионов долларов, то СССР, видимо, исчерпал свой кредит у всех больших государств. Государственные долговые обязательства Советского Союза ничего не стоили» (Ли Куан Ю, 2005. С. 284).

Институциональный кризис привел и к экономическому спаду. Однако здесь ситуация выглядела парадоксально. К 1989 г., когда экономический кризис был очевиден²², объемы производства по ключевым отраслям достигли своего максимума — это был результат структурного маневра в пользу производственных отраслей, особенно машиностроения, далее начался длительный спад (табл. 4).

Таблица 4

Темпы прироста основных экономических показателей СССР, 1985 1991 гг. (в %)

Примечание. * В данных за 1991 г. первое число — «данные по отчетам предприятий»; второе — «исходя из выпуска конкретных товарных групп, сопоставимых по своему вещественному составу с базисным периодом».

Источники: данные за 1985 — 1990 гг. взяты из статсборников: Народное хозяйство СССР в 1990 г. М.: Финансы и статистика, 1991. С. 7, 355, 644; Народное хозяйство СССР в 1985 г. М.: Финансы и статистика, 1986. С.100; расчеты автора. Данные за 1991 г. приведены для Российской Федерации (Народное хозяйство Российской Федерации, 1992. М.: Республиканский информационно-издательский центр. С. 14 15, 350); расчеты автора.

Правда, качество роста и эффективность производства неуклонно снижались, поскольку первый, будучи результатом увеличения госинвестиций, сопровождался снижением отдачи от них и наращиванием объемов незавершенного строительства, причем многие объекты не были завершены никогда. Когда финансовые ресурсы были исчерпаны и государственные инвестиции фактически прекратились, началось сжатие производства. Если в 1990 г. ВВП СССР снизился, по разным оценкам, на 2—2,5%, то уже в первые три месяца 1991 г. его падение составило, по оценкам, от 6 до 9%. Диспропорции приобрели самовоспроизводящийся и необратимый характер (см.: Белецкий, 1992). Спад продолжался в течение 10 лет, и только в 1999 г. российская экономика вернулась на траекторию устойчивого роста.

Спад производства привел к обострению кризиса на потребительском рынке. Примерно с 1990 г. он был уже результатом физического сокращения производства и импорта жизненно необходимых товаров, а не финансовых дисбалансов.

В 1991 г. наблюдалось уменьшение покупок и, по некоторым позициям, потребления продуктов питания. На 37% сократилась покупка макаронных изделии, на 43 — муки, на 26% — животного и растительного масла. Еще сильнее снизилось приобретение продуктов питания в семьях пенсионеров. Правда, за счет имевшихся у населения запасов продовольствия сокращение потребления было не столь значительным: потребление хлеба и овощей сохранилось на уровне 1990 г., сахара - сократилось на 12%, мяса - на 9%. Треть всех семей стали потреблять менее 2 кг мясных продуктов в месяц на человека, 1/4 — от 2 до 3 кг, 1/3 семей — не более 200 г масла животного, 20% — менее 10 шт. яиц, 42 — менее 1 кг сахара, 55% — до 200 г растительного масла. Покупки промышленных товаров сократились на 30 —50%, а продовольственных — на 5—20%. Наиболее существенно первые снизились у семей пенсионеров: тканей — в 4 раза, обуви — на 40% (НЭП, 1992).

Осенью 1991 г. многие регионы центральной части СССР столкнулись с прямой угрозой голода и паралича систем жизнеобеспечения. Вот как выглядела типичная сводка из ежедневно поступавших руководителям правительства России: «Архангельская область. Мясопродукты реализуются из расчета 0,5 кг на человека в месяц, которые не обеспечены ресурсами. Срывают отгрузку мяса Белоруссия, Ростовская, Ульяновская области... Молоко имеется в продаже в течение не более часа. Масло животное продастся по талонам из расчета 200 г на человека в месяц. Талоны не обеспечены ресурсами из-за недогруза Вологодской и Смоленской областями. Мукой в рознице не торгуют, она поступает только для хлебопечения. До конца года недостаток фондов на муку 5,0 тыс. т... Сахар отпускают по 1 кг в месяц на человека. Талоны на него из-за недогруза заводов Украины с июня не отовариваются». Справка о состоянии торговли в Архангельской, Челябинской, Кемеровской, Пермской, Екатеринбургской, Тульской областях и Хабаровском крае на 29 ноября 1991 г. (см.: Мау, 1995. Тл. 2).

Регионы перестали продавать зерно и продовольствие, ожидая повышения цен. Ранее эта практика была бы немедленно пресечена административно-силовыми методами, теперь же у власти не было ни желания, ни возможностей использовать силу. Ситуация очень напоминала весну 1917 г., когда крестьяне не хотели в условиях ускорявшейся инфляции продавать зерно государству по твердым закупочным цепам. (Каррик, 1917; Кондратьев, 1991).

«Особенно плохо обстоит дело с закупками зерна, объемы которых в 1991 г. наименьшие за последние 25 лет. Так как хозяйства оставляют себе зерно не только взамен фуража (зернобобовых закуплено в 5 раз меньше прошлогоднего), но и в качестве средства обмена, самым ощутимым стало падение объема закупок пшеницы ценных сортов. Закупки твердой неклассной и сильной пшеницы по сравнению с прошлым годом сократились в 6 раз, твердой классной — в 2 раза. Вдвое меньше закуплено ржи и гречихи. В ожидании повышения цен в октябре прекратили продажу хлеба государственным заготовителям хозяйства Оренбургской, Вел городской, Тамбовской, Пензенской, Саратовской областей, где получен неплохой урожай. План закладки для снабжения населения в зимне-весенний период 1991 — 1992 гг. не выполнен ни по одной из овощных культур и картофелю».

Еще хуже складывалась ситуация в животноводстве, где остро не хватало кормов, запасы которых были на 20— 30% ниже уровня 1990 г. Падали продуктивность и численность скота. За 1991 г. «надой молока на одну корову за 11 месяцев получен на 7% меньше уровня прошлого года. На 6 — 12% снизилось поступление приплода молодняка. В результате численность крупного рогатого скота к 1 декабря уменьшилась по сравнению с прошлым годом на 7%, свиней — на 11%, овец и коз — на 10%. Наибольшее сокращение поголовья скота имело место в колхозах и совхозах Новгородской, Пензенской, Тульской, Ярославской, Тверской, Воронежской, Астраханской областей» (НЭП, 1992. С. 36).

Углубление экономического кризиса влекло за собой и обострение политической ситуации. Вскрылись давно копившиеся проблемы в сфере межнациональных отношений и отношений союзной власти с республиками СССР, в Латвии, Литве, Эстонии и Грузии открыто заявили о намерении выйти из состава СССР.

Политическая и экономическая нестабильность подпитывалась нараставшими в обществе ожиданиями катастрофы. На вопрос, что ждет Советский Союз в ближайшие месяцы, 70% опрошенных ответили, что ситуация ухудшится. Болес половины населения (54%) сочли возможным наступление в 1991 г. экономической катастрофы, 49% —  массовой безработицы, 42 — голода, 51% — перебоев с подачей воды и электроэнергии. 70% опрошенных полагали, что за последние год-два их материальное положение ухудшилось. Людей беспокоили выживание, обеспечение семьи продуктами и необходимыми товарами повседневного спроса, повышение цен, обесценение денег (см.: Космарский и др., 1991).

Аналогичные настроения господствовали и среди высшего руководства страны. Пророческими оказались слова первого заместителя председателя Совета Министров СССР Ю. Д. Маслюкова, произнесенные на правительственном совещании в сентябре 1990 г.: «У меня такое предчувствие, что если мы сейчас не примем все необходимые решения, то мы следующий год можем провести так, как нам еще не снилось... Это все нас приведет к самому настоящему краху, и не только нас, но и всю нашу систему»²³. Эти слова оказались пророческими —  в следующем году Советский Союз прекратил свое существование.

Источники социально-экономического кризиса

Кризис стал результатом сложного комплекса обстоятельств объективного и субъективного (ошибки экономической политики) характера. Если говорить о последних, то надо учитывать и недальновидные решения более отдаленного прошлого, когда ситуация выглядела вполне стабильной, и результаты ошибочных решений, принимавшихся в годы перестройки.

Анализируя ход и причины краха советской системы, в качестве ключевой проблемы обычно называют падение цен на нефть — основного источника валютных поступлений в СССР. При всей важности этого фактора осмысление причин экономического кризиса 1980-х годов и его катастрофических последствий следует начать с более общих вопросов, в значительной мере определявших социально-экономическую политику вообще и антикризисную политику в частности. Ведь СССР оказался единственной среди получающих рентные доходы стран, которая потерпела крах после падения цен на нефть.

Идеологический и политический догматизм негативно влиял на адекватность понимания текущих проблем. В результате принятие необходимых решений постоянно запаздывало. Свою роль сыграл и специфический опыт руководителей, которые в СССР отвечали за экономику. В советские времена после Н. А. Вознесенского руководители экономики практически всегда приходили из инженерного корпуса, их практический опыт был связан с материальным производством. Они видели экономические проблемы прежде всего и почти исключительно как производственные, технологические, а финансовые вопросы были для них вторичными и как бы обслуживающими производство. В их понимании, например, товарный дефицит был не финансовой, а производственной проблемой, то есть для его преодоления надо было произвести больше товаров. Характерно, что вопрос о финансах и бюджетном дефиците впервые за многие годы (если не десятилетия) стал предметом обсуждения в Политбюро ЦК КПСС только в декабре 1988 г.

По-видимому, даже это заседание было проведено в некотором смысле случайно — в результате записки О. Лациса и Е. Гайдара, которые в то время работали в журнале «Коммунист». «Вместе с Гайдаром написал подробную записку Горбачеву и приложил к ней вырезки из журнала: статьи последнего времени на эту тему... Записка настолько заинтересовала Горбачева, что он зачитал ее в начале очередного заседания Политбюро, в повестке которого этот вопрос даже по стоял. Два часа длилось обсуждение, и... никто не мог вспомнить, когда вообще Политбюро обсуждало проблемы финансов, бюджета» (Лацис, 2001. С. 195). По итогам этого заседания были приняты решения о сокращении расходов и повышении доходов бюджета, которые так и не были выполнены (см. сн. 19).

Быстрое наращивание спроса без адекватных мер на стороне предложения

На протяжении большей части советской истории власти жестко контролировали соответствие спроса и предложения, хотя преодолеть товарный дефицит не удавалось. Отказ КПСС от административного контроля за экономикой произошел без внедрения компенсирующих рыночных стимулов — адекватной ценовой и налоговой инфраструктуры. Болес того, радикальное расширение прав трудовых коллективов, а фактически их директоров, создало ситуацию, суть которой можно определить как появление экономических агентов с правами частного собственника, но без его мотивации.

Уже опыт рабочего самоуправления в социалистической Югославии демонстрировал, что менеджмент такого предприятия должен в первую очередь обеспечивать рост фонда зарплаты безотносительно к динамике производительности и тем более к народнохозяйственным (макроэкономическим) пропорциям. В позднем СССР это привело к неконтролируемому росту зарплат, с одной стороны, и ко все более широкому невыполнению планов по выпуску продукции — с другой.

В 1988 г. зарплата на госпредприятиях выросла на 8%, в 1989 г. — на 13% с дальнейшим ускорением роста при падающих производительности труда и фондоотдаче. Динамика производительности все более отрывалась от динамики доходов населения. Анализируя складывающуюся ситуацию, Байбаков писал: «В 1966 — 1970 годах рост производительности труда составлял 38,6 процента, а заработной платы — 26,4 процента, в 1971 — 1975 годах — соответственно 2.5 и 20 процентов, в 1981 — 1985 годах — 14 и 12,6 процента. Но вот когда был отменен этот регулятор, рост производительности труда составил примерно 17,1 процента, а заработной платы — 32 процента» (Байбаков, 2011. Т. 4. С. 260). В отсутствие рыночных цен и жестких финансовых ограничений это порождало острые макроэкономические проблемы.

Институциональная несбалансированность принимаемых решений

В этом отношении ситуация была еще сложнее. В результате проводимых реформ (либерализация без приватизации) предприятия, а также их руководители получали широкие полномочия (фактически права собственника), но не несли ответственности за результаты принимаемых решений (ответственности собственника). Словом, доходы доставались работникам предприятия, а убытки должно было покрывать государство. Именно тогда сформировалась модель, которую можно охарактеризовать как «приватизация доходов и национализация убытков».

Проблема свободы принятия решений на уровне предприятий и регионов при отсутствии адекватной ответственности за свои решения была сформулирована Абалкиным, который тогда стал заместителем председателя Совета Министров СССР: «С одной стороны, вес выступавшие требуют самостоятельности, отмены диктата министерств и ведомств, снижения доли госзаказа. И одновременно в один голос настаивают на гарантированном материальном снабжении. После моего избрания заместителем Председателя Совета Министров я часто сидел рядом с Николаем Ивановичем Рыжковым и видел, в каком положении он оказался. К лему подходили десятки депутатов с письменными и устными просьбами обеспечить поставки, гарантировать материально-техническое снабжение и так далее и тому подобное. Хотя все должны бы ясно понять, что коль скоро вы отвоевали у правительства госзаказ, с помощью которого оно собирает ресурсы, то вы не имеете права требовать, чтобы оно вас снабжало. Ведь это связано напрямую» (см.: Плешаков, 1989. С. 2).

Предприятия новых форм собственности (кооперативные, индивидуальные, арендные) находились вне административного контроля и, естественно, также пошли по пути быстрого наращивания личных доходов. Свою роль в макроэкономической дестабилизации сыграла законодательно закрепленная возможность создания кооперативов самими государственными предприятиями, а также передачи ими своего имущества коммерческим структурам. Это было странное решение, хотя и понятное в логике «командных высот»: идеологические стереотипы советских руководителей сформировали иллюзию, что связка частных фирм с госпредприятиями обеспечит контроль и доминирование государственных интересов, хотя на практике все оказалось строго наоборот.

Этим идеологически мотивированным и экономически наивным решением был запущен механизм перекачки ресурсов от госпредприятий в частные фирмы: первые работали по фиксированным ценам, а вторые реализовывали продукцию по коммерческим, которые могли быть во много раз выше. Понятно, что такие коммерческие фирмы, как правило, находились в собственности руководителей предприятий или близких им лиц (см.: Можин, 1989)²⁴.

Проблема цен

Доминирование государственных цен и неготовность властей их своевременно пересматривать — еще один источник обострения кризиса. Пересмотр розничных цен состоялся только весной 1991 г., когда эта мера уже не могла сыграть значимую стабилизирующую роль. Системный кризис и институциональные изменения (наличие частного предпринимательства) требовали других действий, прежде всего отказа от доминирования государственного ценообразования в принципе.

Пересмотр цен провел возглавивший в январе 1991 г. советское правительство Валентин Павлов, в прошлом руководитель Госкомитета СССР по ценам. Он хорошо понимал, что проблему цен нельзя было сводить к их простому повышению. Ведь советская система ценообразования уходила корнями в ускоренную индустриализацию с ее сверхцентрализацией и жесткими отраслевыми приоритетами, и с тех пор она практически не изменилась.

Позднее Павлов писал: «Полезно взглянуть на сталинскую экономическую стратегию ускоренной индустриализации в целом. ...Она базировалась на бесплатной природе и на эксплуатации избыточной дешевой рабочей силы. Такие установки реально воплощались прежде всего в стоимостной структуре народного хозяйства: нулевые цены на землю и полезные ископаемые, низкие цены на жилье, низкий уровень зарплат и пенсий — зато очень высокие цены на конечную продукцию промышленности, в том числе на добротный ширпотреб. Все это сводило жизненный уровень населения почти к физиологическому пределу. Понятно, что при такой ценовой структуре — а она, как известно, в несколько смягченном виде сохранилась к началу восьмидесятых годов — никакие экономические рыночные реформы невозможны» (Павлов, 1995. С. 58). Теперь же в стране формировалась рыночная экономика, пусть даже и «социалистическая», и она была не совместима с системой ценообразования, сложившейся в 1930-е годы.

Демократизация хозяйственного управления вела к росту доли прибыли, остающейся в распоряжении предприятий, и одновременно — к снижению доходов бюджета. Налоговая система не соответствовала быстро формировавшимся рыночным условиям. Отказ от жесткого контроля оптовых цен при фиксированных розничных автоматически снизил поступление налогов.

Понятны мотивы затягивания решения по ценам: руководство страны опасалось как за свое политическое выживание, так и за продолжение курса на реформы. Но экономические и политические потери от непринятия очевидного и назревшего решения были очень высоки — именно дисбалансы рынка привели к политическому взрыву и четырехзначному скачку цен после их либерализации в 1992 г. В этом отношении ситуация в России коренным образом отличалась от сложившейся в Польше. Масштабы накопленных дисбалансов в обеих странах были сопоставимы, однако в Польше либерализацию цен провело последнее коммунистическое правительство, что ослабило политическое давление на посткоммунистических реформаторов, которые могли сосредоточиться на стабилизационной повестке.

Внешнеэкономические факторы обострения кризиса проявились с самого начала перестройки. Падение рентных доходов обнажило проблему, которая ранее была не очень заметна: произошедшую в 1970-е годы глубокую интеграцию советской экономики в мирохозяйственные связи, зависимость почти всех отраслей страны от поставок по импорту (подробнее см.: Мау, 2024). Эта зависимость еще больше усилилась при реализации курса на ускорение, поскольку современное оборудование для новых и модернизируемых предприятий закупалось в основном на Западе. Причем эффективность таких инвестиций также снижалась: в отсутствие рыночных стимулов и при размывании административной ответственности закупаемое оборудование нередко не было востребовано, устаревало и ржавело.

Словом, советское руководство второй половины 1980-х годов попало в политическую ловушку финансово бюджетного кризиса. Правительство не могло сбалансировать бюджет: ни нарастить доходы до уровня реальных расходов, ни сократить расходы до приемлемого для безопасности страны уровня. Оно не было готово ни нарушать общественный договор, предполагавший социальную ответственность государства, ни ссориться с ВПК, ни конфликтовать с хозяйственно-политическими элитами (руководителями предприятий и регионов). Это делало неизбежным финансовый кризис, за которым следовал и кризис политический.

Программы реформ и «война программ». Трансформация экономического кризиса в политический

Избранный в 1989 г. на первых за 70 лет свободных выборах законодательный корпус (Съезд народных депутатов и Верховный Совет СССР) сформировал новое правительство во главе с Н. И. Рыжковым. В правительстве была создана специальная должность вице-премьера — председателя Государственной комиссии по экономической реформе, на которую был назначен Леонид Абалкин, имевший репутацию прогрессивного экономиста и теоретика реформ и сохранивший пост директора Института экономики АН СССР. Он жестко оценивал ситуацию в стране и фактически предложил отказаться от социалистической модели: «Экономика страны находится в тяжелом, кризисном положении и не имеет шансов на выживание при плановом развитии событий. Нужно решиться на радикальные изменения — самые радикальные за всю историю Советского государства» (Абалкин, 1990. С. 10). Комиссия Абалкина занялась разработкой программы «радикальных реформ», которая должна была включать трансформацию ключевого элемента советского строя — государственной собственности. В повестку реформ встала приватизация, хотя сам этот термин получил распространение позднее.

В ходе острых дискуссий оформилось несколько подходов к экономической политике и экономической реформе. В общем плане можно говорить о консервативном, радикальном и умеренном вариантах. Консервативный предполагал медленное формирование новых экономических отношений при сохранении базовых принципов советской модели (доминирование государственной собственности и государственных цен). Радикальный исходил из возможности быстрой и, главное, одновременной трансформации сложившейся институциональной системы, включая приватизацию и либерализацию цен. Умеренный означал, естественно, поиск компромисса между первыми двумя.

С долей условности и с учетом последующего опыта разных стран первый вариант можно обозначить как китайский, а второй — как польский. Однако было бы иллюзией полагать, что у страны и правительства на практике существует возможность свободного выбора вариантов. Выбор модели реформ зависит почти исключительно от состояния государственных институтов в данный момент. Никто не прибегает к радикальному реформированию, если государство стабильно и способно обеспечить постепенную, осторожную трансформацию. Однако кризис государства, потеря им основных рычагов контроля за ситуацией делают неизбежными радикальные меры, поскольку медленные реформы не совместимы с самим существованием государства. Важнейшими характеристиками кризиса власти в экономическом отношении являются неспособность обеспечивать соблюдение законодательства, собирать установленные законом налоги, балансировать бюджет, поддерживать стабильность цен, обслуживать государственный долг.

В условиях нарастающего кризиса в СССР в 1989 — 1990 гг. сформировалось несколько групп политиков и экспертов, которые разрабатывали варианты экономических реформ для Союза и отдельных республик. В 1990 — 1991 гг. к этим работам подключились представители зарубежного экспертного сообщества. Разработка этих программ и дискуссии вокруг них представляют самостоятельный интерес и содержат большой и поучительный опыт. Здесь мы лишь кратко охарактеризуем предлагавшиеся тогда подходы к реформированию советской экономики.

1. Программа перехода к рынку, разрабатывавшаяся под руководством Абалкина. В ней предполагалось создание рыночной экономики в течение 5 лет (1990 — 1995 гг.), включая расширение самостоятельности предприятий, закрытие убыточных (хотя количество таковых оставалось неясным) и преобразование многих из них в арендные, кооперативные или акционерные общества; реформу ценообразования (с элементами либерализации) при дополнении ее социальными компенсациями; оздоровление бюджета и финансов. Это была очень хорошая программа при условии сохранения работоспособности государственных институтов Союза ССР.
2. Программа «400 дней», которая затем превратилась в программу «Переход к рынку» пли «500 дней», и под этим названием стала популярной в либеральных кругах. Ее разработку связывают с именами Г. Явлинского и С. Шаталина. Это была программа для обновленного Союза ССР, условием и предпосылкой которой было подписание федеративного договора. Программа предполагала масштабную приватизацию госсобственности и либерализацию цен (Явлинский и др., 1990а, 1990b).
3. Доклад объединенной группы МВФ, Всемирного банка, ОЭСР и только что созданного Европейского банка реконструкции и развития (IMF, IBRD, OECD, EBRD), подготовленный в 1990 г. и представленный советскому руководству и ключевым стейкхолдерам названных международных организаций. В нем содержались стандартные рекомендации по институциональным и макроэкономическим реформам, известные по опыту стабилизационных программ ряда стран Латинской Америки 1980-х годов и отчасти учитывающие опыт начавшихся польских реформ. Предложения международных организаций исходили из необходимости сохранения единого Советского Союза и не предполагали его распад (IMF et al., 1991).
4. Программа «Согласие на шанс», разработанная в начале 1991 г. Явлинским, Г. Аллисоном (Гарвардский университет) и Р. Блэквиллем (бывшим ответственным сотрудником Совета национальной безопасности США). В ней расчет делался на то, что США предоставят помощь в реформировании Советского Союза в размере нескольких миллиардов долларов, аналогично послевоенному «плану Маршалла» (Явлинский, 1991).

Свои программы реформ, которые шли дальше, чем союзные, разрабатывались в Российской Федерации и в ряде других республик.

Вокруг путей преодоления кризиса и формирования рыночной экономики развернулась острая политическая борьба, которую справедливо назвать «войной программ». Она шла параллельно с «войной суверенитетов», когда советские республики после свободных выборов своих законодательных органов власти весной 1990 г. стали принимать декларации о суверенитете, хотя пока в основном без выхода из СССР. Об отказе оставаться в Союзе поначалу заявили Литва, Латвия, Эстония и Грузия. На фоне экономического кризиса и начавшегося забастовочного движения союзные республики ставили вопросы о переходе государственной собственности под их контроль, об изменении налоговой системы с целью концентрации налогов на республиканском уровне с последующим перечислением согласованных (но только одобренных ими) средств в центральный бюджет СССР. Последнее фактически означало превращение Советского Союза в конфедерацию.

Впрочем, времени на научные дискуссии и сравнение достоинств и недостатков отдельных программ уже не оставалось. Надвигался масштабный политический кризис, в условиях которого резко сужалось пространство для маневра. Лучше всего это понимали экономисты, практически занимавшиеся экономической политикой в правительствах СССР и Российской Федерации. Первый вице-премьер союзного правительства В. И. Щербаков направил руководству страны 16 августа 1991 г. (за три дня до путча и четыре дня до предполагавшегося открытия федеративного совещания, которое должно было выработать Федеративный договор) письмо «О неотложных мерах по нормализации финансов и денежного обращения в стране» (Щербаков, 1991). В нем содержались предельно жесткие оценки сложившейся ситуации, а также описывались крайне болезненные сценарии дальнейшего развития событий. Он утверждал, что по состоянию на август 1991 г. существовало три варианта развития событий:

• жесткий административный, повторяющий сталинский опыт сворачивания нэпа с неизбежностью репрессий и с восстановлением системы управления, «применявшейся в период 1940 — 1944 годов для перевода народного хозяйства на военный режим работы» с возможной впоследствии трансформацией ее в систему 1970-х годов (это формулировки автора записки);
• жесткий рыночный с быстрой либерализацией цен и экономической жизни, высокой инфляцией и социальными рисками;
• сценарий регулирования экономики в условиях «управляемого кризиса». По словам Щербакова, «суть принимаемых мер заключается в регулировании темпов, масштабов, размеров и направлений инфляционных процессов, соизмерении шагов по „раскрепощению“ экономики с уровнем социально-политической напряженности в обществе и экономике».

Все три варианта предполагали существенные социальные издержки. Первый вариант не мог быть реализован в силу распада административной системы. Третий вариант Щербаков считал предпочтительным, но утверждал, что для его реализации необходимо начинать действовать немедленно. «Вынужден со всей серьезностью и ответственностью за сказанное предупредить, что непринятие крупных, радикальных антикризисных мер антиинфляционного характера, реализуемых в короткие (2 — 3 месяца) сроки и при высокой скоординированности действий всех уровней власти и управления через 3 — 4 месяца сделает этот [радикальный рыночный] ход событий уже по отношению к 1992 году безальтернативным».

Этот вывод справедлив лишь отчасти. Проблема была в том, что для третьего (мягкого) сценария требовался административно-политический ресурс не менее жесткий, чем для первого (репрессивного), но только другой по механизмам воздействия на общество. Однако административного ресурса уже не было ни для одного сценария —  начался коллапс государства. Единственно возможным в такой ситуации оставался вариант радикальной либерализации.

Из проведенного анализа видны важные уроки, которые были усвоены уже в современной, постсоветской России. Главный урок состоит в критической важности обеспечения финансового (бюджетной и денежной) стабильности. Никакие благие намерения не могут подвергать риску макроэкономическую стабильность. Финансовая стабильность приоритетна по отношению к темпам экономического роста. Опыт перестройки стал для России мощным противоядием от финансового популизма (характерного для левых политических сил в XX в.). Добавим, что стабильность в долгосрочном плане важнее, чем достижение краткосрочных политических результатов, какими бы эффектными они ни представлялись. Макроэкономическая стабильность — это предпосылка (и требование) долгосрочной политической стабильности.

Другой урок касается характера и темпа институциональных реформ. При всей их важности меры институциональной модернизации должны «созреть» и реализовываться постепенно, по мере формирования общественного спроса на них. Другое дело, что политик может активно стимулировать этот спрос, но он должен возникнуть на уровне ключевых групп интересов.

Наконец, важнейшим уроком стало осознание необходимости осторожно относиться к зависимости страны от мирохозяйственных связей и стремиться к их географической и политической диверсификации.

¹ Причины сворачивания этих двух реформ подробно рассмотрены в экономической литературе (например, см.: Gregory, Stuart, 1994; May, 2013).

² Например, см.: Ларин, Крицман, 1920; Ларин, 1923; Крицман, 1926.

³ Например, см.: Моисеенко, Ионон, 1975, 1981; Котов, 1980; Поликарпов, 1983.

⁴ «Нельзя изменить нее мгновенно, постепенные же преобразования ведут к противоречиям и непоследовательности» (Hosking, 1990. Р. 133 — 134).

⁵ Подобные взгляды в значительной мере служили оправданием «классической советологии», ошибочность прогнозов которой стала для всех очевидной к концу 1991 г. (например, см.: Dallin, 1992).

⁶Такого рода рекомендации резко критиковал Е. T. Гайдар (1991).

⁷ В студенческие годы в М ГУ (1950 — 1955 г г.) близким другом Горбачена был 3. Млынарж, впоследствии один из ключевых идеологов экономических реформ 1960-х годов в Чехословакии. Много позднее Горбачев скажет: «У меня был друг Зденек Млынарж. Мы с ним дружили до конца его жизни» (Горбачев, 2008а). Взгляды и опыт Млынаржа сыграли, несомненно, важную роль при выработке концепции перестройки, в том числе и в неготовности выходить за рамки «демократического социализма».

⁸ Эти вопросы подробно рассмотрены, например, в: НЭП, 1992; Мау, 2024.

⁹ Задача удвоения экономики была выполнена, но с обратным знаком: к 2000 г. экономика России сократилась на 40%, то есть почти вдвое. А задачу удвоения ВВП к 2010 г. вновь поставил В. В. Путин, но уже в послании Федеральному собранию 2003 г., причем в новых условиях эта цель была достигнута.

¹⁰ Вот как описывает обсуждение вопроса о борвбе с пьянством II. К. Байбаков: «В апреле состоялось заседание секретариата ЦК, на котором обсуждалось решение по сокращению производства спиртных напитков. В плане 1985 года водка занимала 21 процента в товарообороте, поэтому на заседании я осторожно предупреждал:

Товарищи, не торопитесь — разбалансируем бюджет. Ведь речь идет все-гаки о 25 миллиардах рублей.

Нет, — заявил Лигачев, — давайте сначала резко сократим производство спиртных напитков, а потом введем сухой закон.

- Но как же можно делать то, что не подготовлено объективными условиями?! — пытался возражать я, но меня не услышали» (Байбаков, 2011. Т. 4. С. 148).

¹¹ Материалы Пленума Центрального Комитета КПСС, 25—26 июня 1987 г. М.: Политиздат.

¹² Закон СССР от 19 ноября 1986 г. № 6050-Х1 «Об индивидуальной трудовой деятельности граждан СССР» Ведомости Верховного Совета (ВС) СССР. 1986. № 47.

¹³ Закон СССР от 26 мая 1988 г. № 8998-ХІ «О кооперации в СССР» Ведомости ВС СССР. 1988. № 22.

¹⁴ Закон СССР от 30 июня 1987 г. № 7284-Х1 «О государственном предприятии (объединении)» Ведомости ВС СССР. 1987. № 26.

¹⁵ Постановление Пленума ЦК КПСС «О практической работе но реализации решений XIX Всесоюзной конференции КПСС» Правда. 1988. 31 июля (РГАНИ. Ф. 2. Он. 5. 141-162 ед. хр., 1988 г.).

¹⁶ Постановление Верховного Совета СССР от 27 июля 1989 г. № 278-1 «О предложениях Верховных Советов Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР о переходе этих республик на хозяйственный расчет» Ведомости СНД и ВС СССР. 1989. № 8.

¹⁷ См.: Справка к вопросу о размере неудовлетворенного платежеспособного спроса населения. 22 ноября РГАЭ. Ф. 2324. Он. 33. Д. 741. Л. 146-154.

¹⁸ https: su90.ru debt.html?ysclid=m9crjr90tc216094203

¹⁹ Постановление ЦК КПСС, Совета Министров СССР от 15 марта 1989 г. № 231 «О мерах по финансовому оздоровлению экономики и укреплению денежного обращения в стране в 1989 — 1990 годах и в тринадцатой пятилетке» Собрание постановлении Правительства СССР. 1989. № 22.

²⁰ См. также: Обзор валютно-финансового положения социалистических стран (по состоянию на начало 1989 г.). Письмо в Совет Министров СССР от 13 июля ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 150. Д. 73. Л. 74-75.

²¹ Об оплате импорта товаров чернот) и цветной металлургии в счет лимита импорта ресурсов на 1990 г. Записка Министерства внешних экономических связей в Совет Министров СССР. 21 февраля ГА РФ. Ф. 5446. Ои. 162. Д. 1465. Л. 18.4.

²² Согласно опросу ВЦИОМ (1989), осенью 1989 г. свыше половины советских граждан (54%) характеризовали экономическое положение Союза как критическое и еще свыше 1/2 (38%) — как неблагополучное. Половина опрошенных говорили о дороговизне продуктов питания и промышленных товаров, 44% отмечали незаинтересованность работников в результатах труда, 1/3 обращали внимание на несовершенство планирования, 28% указывали на монополизм государственных предприятий и отсутствие конкуренции.

²³ Стенограмма совещания у Председателя Совета Министров СССР тов. Рыжкова 11. 11. «О поставке для государства нефти, газового конденсата и нефтепродуктов в 1991 году» 17 сентября 1990 г. ' ГА РФ. Ф. 5446. Он. 162. Д. 379. Л. 131-149.

²⁴ См. гакже: О мерах по предупреждению инфляционных процессов на основе сдерживания необоснованного роста цен. 8 сентября. Записка Госкомцен СССР в Совет Министров СССР ГА РФ. Ф. 5446. Он. 150. Д. 2066. Л. 27.

Список литературы References

Абалкин Л. И. (1973). Хозяйственный механизм развитого социалистического общества. М.: Мысль. [Abalkin L. 1. (1973). Economic mechanism of a developed socialist society. Moscow: Mysl. (In Russian).]

Абалкин Л. И. (1981). Диалектика социалистической экономики. М.: Мысль. [Abalkin L. 1. (1981). Dialectics of socialist economy. Moscow: Mysl. (In Russian).]

Абалкин Л. И. (науч, ред.) (1990). Трудный поворот к рынку. М.: Экономика. [Abalkin L. I. (ed.) (1990). Difficult turn io the market. M.: Ekonomika. (In Russian).]

Аганбегян А. Г. (1985a). Научно-технический прогресс и ускорение социально-экономического развития. М.: Экономика. [Aganbegyan A. G. (1985а). Scientific-arid technological progress and the acceleration of socio-economic development. Moscow: Ekonomika. (In Russian).]

Аганбегян А. Г. (1985b). На новом этапе экономического строительства ЭКО. № 8. С. 3—20. [Aganbegyan A. G. (1985b). At a new stage of economic construction. EKO, No. 8, pp. 3 20. (In Russian).]

Аганбегян А. Г. (1985с). Генеральный курс экономической политики ЭКО. № 11. С. 3 23. [Aganbegyan A. G. (1985с). General course of economic policy. EKO, No. 11, pp. 3 23. (In Russian).]

Байбаков II. К. (2011). Сорок лет в правительстве // Байбаков II. К. Собрание сочинений в 10 т. Т. 4. М.: Фонд инноваций имени II. К. Байбакова. [Baibakov N. К. (2011). Forty years in the government. In: Baibakov N. K. Collected works in 10 vols. Vol. 4. Moscow: Baibakov Innovation Fund. (In Russian).]

Белецкий Ю. В. (1992). Экономика бывшего СССР накануне 1991 года Российская экономика в 1991 году: тенденции и перспективы. М.: ИЭП. [Beletsky Y. V. (1992). The economy of the former USSR on the eve of 1991. In: Russian economy in 1991: Trends and perspectives. Moscow: IEP. (In Russian).]

Белых A. A., May B. A. (2020). Экономические реформы в России: вопросы теории и практика XIX — начала XX в. Вопросы экономики. № 1. С. 18 — 46. [Belykh A. A., Mau V. А. (2020). Economic reforms in Russia: Theoretical aspects and the practice of XIX — early XX century. Voprosy Ekonomiki, No. 1, pp. 18 — 46. (In Russian).] https:/ doi.org 10.32609 0042-8736-2020-1-18-46

Белых A. A., May B. A. (2023). Экономические реформы в СССР: 1921 — 1985 гг. Вопросы экономики. № 11. С. 81 — 108. [Belykh A. A., Mau V. А. (2023). Economic reforms in the USSR: 1921 — 1985. Voprosy Ekonomiki, No. 11, pp. 81 — 108. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2023-11-81-108

Бруцкус Б. Д. (1922). Проблемы народного хозяйства при социалистическом строе. Экономист. № 1, 2, 3. [Brutskus В. D. (1922). Problems of national economy under socialism. Ekonomist, No. 1, 2, 3. (In Russian).]

ВЦИОМ (1989). Общественное мнение в цифрах. Вып. 4. М.: ВЦИОМ. [VTsIOM (1989). Public opinion in data. Tss. 4. Moscow. (In Russian).]

Гайдар E. (1991). В начале повой фазы // Коммунист. № 2. С. 8 — 17. [Gaidar Y. (1991) . At the beginning of a new phase. Kommunist, No. 2, pp. 8 — 17. (In Russian).]

Гайдар E. T. (2006). Гибель империи. Уроки для современной России. М.: РОССПЭН. [Gaidar Е. Т. (2006). Collapse of the empire: Lessons for contemporary Russia. Moscow: ROSSPEN. (In Russian).]

Глушецкий A. (1990). Кооперативная политика: итоги, противоречия, направления оптимизации // Экономические науки. № 6. С. 52 — 67. [Glushetsky А. (1990). Cooperative policy: Results, contradictions, optimization directions. Ekonomicheskie Nauki, No. 6, pp. 52 — 67. (In Russian).]

Горбачев M. C. (2008a). 1968 — 1988—2008: судьбы идей. Заседание круглого стола. Международный фонд социально-экономических и политологических исследований имени М. С. Горбачева (Горбачев-Фонд). [Gorbachev М. S. (2008а). 1968 1988 2008: The fates of ideas. Round table meeting. The International Foundation for Socio-Economic and Political Studies named after M. S. Gorbachev (The Gorbachev Foundation). (In Russian).] https: www.gorby.ru activity conference show_752 view_26446

Горбачев M. C. (2008b). Собрание сочинений. T. 2: Март 1984 — октябрь 1985. М.: Весь Мир. [Gorbachev М. S. (2008b). Collected works. Vol. 2: March 1984 -October 1985. M.: Ves Mir. (In Russian).]

Гордой Л. А., Плискевич H. M. (1995). Перекрестки российской истории Заславская Т. И., Арутюнян Л. А. (род.). Куда идет Россия? Альтернативы общественного развития. Вып. 2. М.: Аспект Пресс. [Gordon L. A., Pliskevich N. М. (1995). Crossroads of Russian history. In: T. I. Zaslavskaya, L. A. Arutyunyan (eds.). Where is Russia heading? Alternatives of social development, Iss. 2. Moscow: Aspect Press. (In Russian).]

ИЭП (1992). Российская экономика в 1991 году: тенденции и перспективы. М.: ИЭП. [IEP (1992). The Russian economy in 1991: Trends and prospects. Moscow: IEP. (In Russian).]

ИЭППП (1998). Экономика переходного периода. 1991- 1997. M.: Институт экономических проблем переходного периода. [IEPPP (1998). The economy of the transitional period. 1991— 1997. Moscow: IEPPP. (In Russian).]

Калабеков И. Г. (2025). СССР и страны мира в цифрах. [Kalabekov I. G. (2025). USSR and countries of the world in figures. (In Russian).] https: su90.ru

Каррик В. В. (1917). О хлебной монополин. 11г. [Karrik V. V. (1917). On bread monopoly. Petrograd. (In Russian).]

Кондратьев II. Д. (1991). Рынок хлебов п его регулирование во время войны и революции. М.: Паука. [Kondratiev N. D. (1991). The bread market and its regulation during the war and revolution. M.: Nauka. (In Russian).]

КосмарскийВ. Л., ХахулинаЛ. А., ШпилькоС. П. (1991). Общественное мнение о переходе к рыночной экономике. М.: ВЦИОМ. [Kosmarsky V. L., Khakulina L. А., Shpilko S. P. (1991). Public opinion on the transition to a market economy. Moscow: VTsIOM. (In Russian).]

Котов В. Ф. (1980). Стоимостные категории в планировании промышленного производства: вопросы методологии. М.: Экономика. [Kotov V. F. (1980?. Cost categories in planning industrial production: Methodological issues. Moscow: Ekonomika. (In Russian).]

КПСС (1986). XXVII съезд Коммунистической партии Советского Союза. 25 февраля -6 марта 1986 года. Стенографический отчет: в 3 т. М.: Политиздат. [CPSU (1986). XX Vil Congress of the Communist Party of the Soviet Union. February 25 — March 6, 1986. Stenographic report: In 3 vols. Moscow: Politizdat. (In Russian).]

КПСС (1989). О некоторых негативных явлениях в борьбе с пьянством и алкоголизмом Известия ПК КПСС. № 1. С. 48 50. [CPSU (1989). On some negative phenomena in the fight against drunkenness and alcoholism. Izvestia of the Central Committee of the CPSU, No. 1, pp. 48—50. (In Russian).]

КрицманЛ. (1926). Героический период великой русской революции. М. [Kritsman L. (1926) . The heroic period of the great Russian revolution. Moscow. (In Russian).]

Ларин TO. (1923). Итоги, пути, выводы новой экономической политики. М.: Московский рабочий. [Larin Y. (1923). Results, paths, conclusions of the new economic policy. Moscow: Moskovsky Rabochiy. (In Russian).]

Ларин IO., Крицмап Л. (1920). Очерк хозяйственной жизни и организации народного хозяйства Советской России. М. [Larin Y., Kritsman L. (1920). Outline of economic life and organization of the national economy of Soviet Russia. Moscow. (In Russian).]

Лацис О. P. (2001). Тщательно спланированное самоубийство. М.: Московская школа политических исследований. [Latsis О. R. (2001). Carefully planned suicide. Moscow: Moscow School of Political Studies. (Tn Russian).]

Ленин В. И. (1967—1975). Поли. собр. соч.: в 55 томах. М.: Политиздат. [Lenin V. I. (1967 — 1975). Complete works. In 55 vols. Moscow: Politizdat. (In Russian).]

Ли Kyan IO. (2005). Сингапурская история: из «третьего мира» - в первый. М.: МГИМО. [Lee Kuan Yew (2005). From third world to first: The Singapore story — 1965 — 2000. Moscow: MGIMO. (Tn Russian).]

May B. (1995). Перестройка: теоретические и политические проблемы экономических реформ. Вопросы экономики. № 2. С. 6—29. [Mau V. (1995). Perestroika: Theoretical and political problems of economic reforms. Voprosy Ekonomiki, No. 2, pp. 6—29. (In Russian).]

May B. A. (2013). Реформы и догмы: Государство и экономика в эпоху реформ и революции (1860 —1920-е годы). 3-е изд. М.: Дело. [Mau V. А. (2013). Reforms and dogmas: The state and economy in the era of reforms and revolution (1860 1920s). 3^rd ed. Moscow: Delo. (In Russian).]

May B. A. (2024). Экономика развитого социализма: опыт и уроки. Вопросы экономики. № 11. С. 90 — 119. [Mau V. А. (2024). The economy of developed socialism: Experience and lessons. Voprosy Ekonomiki, No. 11, pp. 90—199. (In Russian).] https:/ doi.org 10.32609 0042-8736-2024-11-90-119

Можин В. П. (1989). Потенциал и “болезни роста” кооперации // Политическое образование. № 16. С. 38 — 43. [Mozhin V. Р. (1989). Potential and ‘diseases of growth’ of co-operation. Politicheskoe Obrazovanie, No. 16, pp. 38 — 43. (In Russian).]

Моисеенко Н. А., Попов М. В. (1975). Демократический централизм — основной принцип управления экономикой. Л.: Лениздат. [Moiseenko N. A., Popov М. V. (1975). Democratic centralism — the main principle of economic management. Leningrad: Lenizdat. (In Russian).]

Моисеенко II. А., Попов M. B. (1981). Управление социалистической экономикой. Л.: Изд-во ЛГУ. [Moiseenko N. A., Popov М. V. (1981). Management of the socialist economy. Leningrad: LSU Publ. (In Russian).]

Павлов В. С. (1990). О Государственном бюджете СССР на 1990 год и об исполнении Государственного бюджета СССР за 1988 год. М.: Финансы и статистика. [Pavlov V. S. (1990). On the state budget of the USSR for 1990 and the execution of the state budget of the USSR for 1988. Moscow: Financy i Statistika. (In Russian).]

Павлов В. (1995). Упущен ли шанс? Финансовый ключ к рынку. М.: Терра. [Pavlov V. (1995). Has the chance been missed? The financial key to the market. Moscow: Terra. (In Russian).]

Плешаков Л. (1989). Не делить, а зарабатывать. Интервью с Л. И. Абалкиным Огонек. № 41. [Pleshakov L. (1989). Not to divide, but to earn. Interview with L. I. Abalkin. Ogonyok, No. 41. (In Russian).]

Поликарпов A. (1983). О демократическом централизме в планировании Плановое хозяйство. № 6. С. 114 — 116. [Polikarpov А. (1983). On democratic centralism in planning. Planovoe Khozyaistvo, No. 6, pp. 114 — 116. (In Russian).]

Рыжков И. И. (1995). Десять лет великих потрясений. М.: Книга. Просвещение. Милосердие. [Ryzhkov N. I. (1995). Ten years of great turmoil. Moscow: Book. Enlightenment. Mercy. (Tn Russian).]

Синельников С. Г. (1995). Бюджетный кризис в России: 1985 — 1995 гг. М.: Евразия. [Sinelnikov S. G. (1995). Budget crisis in Russia: 1985 — 1995. Moscow: Eurasia. (In Russian).]

Щербаков В. И. (1991). О неотложных мерах по нормализации финансов и денежного обращения в стране. Письмо в Совет Федерации СССР от 16 августа 1991 г. (Личный архив). [Shcherbakov V. I. (1991). On urgent measures to normalize finances and monetary circulation in the country. Letter to the Federation Council of the USSR dated August 16, 1991. (Personal archive). (Tn Russian).]

Явлинский Г. A. (1991). Согласие на шанс. М.: Советская Россия. [Yavlinsky G. А. (1991) . Consent for a chance. Moscow: Sovctskaya Rossiya. (In Russian).]

Явлинский Г. А., Михайлов А. Ю., Задорнов M. M. (1990а). 400 дней доверия. М.: Недра. [Yavlinsky G. A., Mikhailov A. Y., Zadornov М. М. (1990а). 400 days of trust. Moscow: Nedra. (In Russian).]

Явлинский Г. А., Шаталин С. С. и др. (1990b). Переход к рынку. Ч. 1: Концепция и программа. М.: ЭПИцентр [Yavlinsky G. A., Shatalin S. S. et al. (1990b). Transition to the market. Part 1: Concept and program. Moscow: EPTcenter. (Tn Russian).]

Яник A. A. (2012). История современной России: Истоки и уроки последней российской модернизации (1985 — 1999). М.: Фонд современной истории; Изд-во Московского университета. [Yanik А. А. (2012). History of modern Russia: Sources and lessons of the last Russian modernization (1985—1999). Moscow: Contemporary History Foundation; MSU Publ. (Tn Russian).]

Bendix R. (1964). Nation-building and citizenship. New York: John Wiley.

Bergson A. (1966). Essays in normalice economics. Cambridge, MA: Harvard University Press.

Bergson A. (1967). Market socialism revisited. Journal of Political Economy, Vol. 75, pp. 663 — 675. https:/ doi.org 10.1086 259341

Brown A. (2009). The rise and fall of communism. New York: Ecco.

Brown A. (2020). Leadership and crisis: The last years of the Soviet Union, 1985 — 91. APSA-CP Newsletter, Vol. 30, No. 2, pp. 73-80.

Dallin A. (1992). Causes of the collapse of the USSR. Post-Soviet Affairs, Vol. 8, No. 4, pp. 279-302. https:.. .. doi.org 10.1080 1060586X.1992.10641355

Gerschenkron A. (1962). Economic backwardness in historical perspective: A book of essays. Cambridge, MA.: The Belknap Press of Harvard University Press.

Goldman M. (1991). What went wrong with perestroika? W. W. Norton and Co.

Gregory P. A., Stuart R. C. (1994). Soviet and post-Soviet economic structure and performance. N. Y.: HarperCollins College Publishers.

Hanson P. (1992). From stagnation to catastroika: Commentaries on the Soviet economy, 1983—1991. New York: Praegcr.

Hosking G. A. (1990). The awakening of the Soviet Union. Cambridge, MA: Harvard University Press.

IBRD (1992). Russian economic reform. Crossing the threshold of structural change. Washington, DC: World Bank.

IMF, IBRD, OECD, EBRD (1991). A study of the Soviet economy. In 3 vols. Washington, DC: World Bank.

Jones A., Moskoff W. (1991). Ko-ops: The rebirth of entrepreneurship in the Soviet Union. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press.

Miller C. (2016). The struggle to save the Soviet economy: Mikhail Gorbachev and the collapse of the USSR. Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press.

Segal B. (1990). The drunken society — Alcohol abuse and alcoholism in the Soviet Union. New York: Hippocrene Books.

Treml V. G. (1997). Soviet and Russian statistics on alcohol consumption and abuse. In: Premature death in the new independent states. Washington, DC: National Academy Press, pp. 220-238.

White S. (1996). Russia goes dry: Alcohol, state and society. Cambridge and New York: Cambridge University Press.