Этическая дилемма нормативной экономической теории

Сушенцова М.С.
ассистсит департамента теоретической экономики
Национального исследовательского университета
«Высшая школа экономики»
аспирант экономического факультета МГУ имени М.В. Ломоносова

В 1970-1980-е годы наметилось возрождение дискуссии об этическом содержании экономической теории в рамках общего роста интереса к ее философским основаниям (Hands, 2008). В центре философско-этической рефлексии находится нормативная экономическая теория как раздел, изучающий общественные ситуации (объект) на предмет их соответствия нормативным критериям — оценочным суждениям (метод) (Божар, 2016). Общая эволюция нормативной экономической теории включает три основных этапа: «старая» (1) и «новая» (2) экономика благосостояния, а также теория общественного выбора с дальнейшими «поствелферистскими» ответвлениями (3) (Mongin, 2006). Данная статья посвящена анализу этапов этой эволюции в контексте мотивации экономических агентов. Дискуссии в этой сфере были сосредоточены на критериях благосостояния как внешней форме проявления ценностей, а их этическое содержание оставалось за скобками (Сен, 2004; Хаусман, Макферсон, 2011). Между тем, по нашему мнению, ядром этих дискуссий было фундаментальное столкновение двух позиций - этического субъективизма и объективизма. Под объективным подходом подразумевается возможность внешней, прежде всего социальной оценки объекта ценности, а в субъективной позиции доминирует свобода индивидуального самоопределения¹.

Эта двойственность в подходе к моральным категориям наметилась еще у Дж. Локка и А. Смита, затем проявилась у классиков утилитаризма, а в XX в. приняла форму «маятника» — последовательного перехода от одной позиции к другой. Данная дилемма проявилась не только в выборе ценностей, но и в определении содержания целевой функции агентов² — в трактовке полезности и ее альтернатив.

Содержание целевой функции экономических агентов: объективное или субъективное?

По мнению современных исследователей, полезность была центральным нормативным понятием как позитивной, так и нормативной экономической теории в XX в. (Божар, 2016; Хаусман, Макферсон, 2011; 2012; McQuillin, Sugden, 2012). В зависимости оттого, «понимаются ли полезности как умственные состояния или — как состояния мира» (Божар, 2016. С. 397), сформировались соответственно субъективный и объективный подходы к оценке полезности. Таким образом, речь идет о субъективном или объективном характере индивидуальных оценок благ, которые выражаются в понятии полезности³.

Объективный взгляд на полезность: развитие утилитаристской традиции

Объективный взгляд на полезность восходит к традиции утилитаризма, и прежде всего И. Бентама. Под его влиянием происходило становление первых теорий экономического благосостояния. В классической утилитаристской трактовке XIX в. полезность признавалась единственным моральным благом и конечной целью, а значит, главной этической ценностью (Бентам, 1998; Мил ль, 2013). Согласно Бентаму, полезность выражает индивидуальное ощущение удовольствия, то есть это ментальное понятие. Следовательно, можно было бы предположить, что она имеет субъективную природу, как любое ощущение. Тем не менее в обширной классификации типов удовольствия Бентам выделяет направленные не только внутрь человека, но и вовне (удовольствие благосклонности или симпатии). Исходя из этого, он резюмирует суть принципа полезности как «требования наиболее обширной и просвещенной (то есть хорошо обдуманной) благосклонности» (Бентам, 1998. С. 147-148). Принцип полезности, таким образом, помимо эгоистических действий, включает индивидуальные действия во имя общего блага или счастья. Утверждая единственное стремление к индивидуальному удовольствию, Бентам предполагает, что такое общественно значимое благо, как доверие, всегда имеет наивысшее значение для индивида среди других типов удовольствия. Поэтому преступление закона невозможно в рамках его теоретической системы, что регулируется рациональностью индивида или его «просвещенной благосклонностью» (Бентам, 1998. С. 147-148). Таким образом, формально отстаивая последовательный индивидуализм, Бентам как бы «проектирует» индивидуальные цели «сверху». С высоты позиции законодателя он придает индивидуальной полезности, как первоначально субъективному ощущению, объективный, социально обусловленный характер и налагает на нее соответствующие ограничения. Эти ограничения связаны с реализацией законодательного замысла — так называемым «парадоксом законодателя» Бентама, который выразился в стремлении примирить принципиальный индивидуализм с юридически устойчивой общественной системой (Сиго, 2016а; Рассел, 1993).

Формальным следствием объективного характера индивидуальной полезности у Бентама служило утверждение о ее количественной измеримости и сравнимости — как внутри одного индивида, так и в межличностном плане. С помощью этой предпосылки Бентам сформулировал цель политики (и всеобщую этическую цель) как максимум общественной полезности, понимаемой как сумма индивидуальных полезностей. При таком подходе вопросы неравенства и вообще конфликтности интересов оставались в тени (Сен, 2016; Божар, 2016).

У Дж. С. Милля просматривается объективность в понимании полезности другого рода, желание дополнить утилитаризм Бентама качественными аспектами. С одной стороны, Милль пишет, что конечной целью людей и содержанием принципа полезности является увеличение счастья. С другой стороны, наряду с количественной шкалой оценки, он считает необходимым признать объективное различие между низшими и высшими человеческими удовольствиями, вне зависимости от их интенсивности. Так, в рамках внутренней мотивации счастье характеризуется не просто как субъективная категория, например довольство, а как состояние, оцениваемое внешним моральным арбитром («чувство собственного достоинства»): «Лучше быть недовольным человеком, чем довольной свиньей, недовольным Сократом, чем довольным глупцом» (М илль, 2013. С. 55). Таким образом, Милль признает объективный элемент полезности, не зависящий от предпочтений индивида, а связанный с объективными ценностями, присущими человеческим стремлениям, состояниям и деятельности (Сиго, 2016b). В этом смысле позиция Милля отражает не прагматизм законодателя, как у Бентама, а, наоборот, приверженность этическому объективизму, в рамках которого существуют автономные ценности или моральные блага. Это напоминает принцип «беспристрастного наблюдателя» у Смита, существование и авторитет которого составляли абсолютное основание этики в его «Теории нравственных чувств» (Смит, 1997; Keppler, 2010).

Таким образом, объективный подход к полезности у классических утилитаристов был связан с нормативностью: законодательного (прагматического) толка — у Бентама и этического характера — у Милля. Именно нормативный подход, связанный с прагматическими целями, был подхвачен теоретиками «первой экономики благосостояния» — родоначальниками неоклассического направления экономической мысли.

Таких экономистов, как А. Маршалл, А. С. Лигу, Ф. Эджуорт, объединяет стремление придать первоначально субъективному понятию полезности объективный характер, пригодный для количественной оценки. С одной стороны, они понимали полезность как ментальное понятие — синоним счастья или удовольствия, с другой — как выражение индивидуального благосостояния, которое можно оценить в денежном эквиваленте (Божар, 2016; Маршалл, 1993). Маршалл считал косвенным измерителем побудительной силы мотивов (а не их качества) деньги⁴. Поиск внешнего измерителя, по Маршаллу, связан с невозможностью для экономистов оценивать мотивы человеческих действий напрямую. Пигу выделял из общего благосостояния понятие экономического благосостояния, которое можно измерить в деньгах (Pigou, 1932). Таким образом, это позволяло опираться на кардина-лизм, то есть предпосылку об исчислимости полезности, проводить межличностные сравнения и агрегировать индивидуальные полезности.

Субъективная полезность и этическая нейтральность теории

В ходе маржиналистской революции предлагались разные подходы к исследованию категории полезности. Например, У. Джевонс считал, что полезность является выражением интенсивности желаний и в целом представляет собой субъективное отношение человека к благу, а не объективные характеристики последнего: «Полезность хотя и является свойством вещей, но не их внутренним качеством. Ее лучше описать как свойства, производные от их отношения к потребностям человека» (Jevons, 2013. Р. 43). По мнению Джевонса, «субъективность, в свою очередь, связана с принципом оценочного нейтралитета экономической науки. Экономист не должен судить о полезности блага в зависимости от его характеристик» (Сиго, 2016b. С. 282). Поэтому качественный утилитаризм Милля, опирающийся на объективную моральную оценку, был отвергнут Джевонсом и дальнейшим неоклассическим мейнстримом. В целом можно констатировать, что на пути от Бентама до Джевонса концепция утилитаризма претерпела трансформацию: от ограниченно субъективной до последовательно субъективной, от этически нагруженной до этически нейтральной.

Позиция Джевонса была развита благодаря влиянию программного эссе Л. Роббинса, который в этом вопросе следовал взглядам неоавстрийской школы, в частности Л. Мизеса. Они настаивали на трех логически взаимосвязанных тезисах:

1. полезность как ментальное состояние
2. субъективный характер полезности
3. ранжирование индивидуальных оценок полезности вместо их количественного (абсолютного) измерения

Роббинс указывал, что в рамках ментального понимания полезности любые внешние оценки, а значит, и межличностные сравнения ее уровня, оказываются неприемлемыми с научной точки зрения (Роббинс, 2012. С. 107-108). Принципиальный субъективизм является, по Роббинсу и Мизесу, выражением объективности и аксиологического нейтралитета экономической науки (Божар, 2016.). Но из субъективной природы полезности делается также вывод об ограничении ее внутренней индивидуальной оценки процедурой ранжирования. Согласно Мизесу, «насколько одно удовлетворение превосходит другое, можно только почувствовать; этого нельзя установить или определить объективно. Субъективная оценка не измеряется, она помещается на шкале степеней, ранжируется. Она суть отражение порядка предпочтений или последовательности, но не меры и веса» (Мизес, 2012. С. 76-77). Таким образом, возможность объективной оценки субъективных полезностей, которая была характерна для утилитаристов и их последователей, была поставлена под сомнение как разновидность ненаучного оценочного суждения.

Работа Роббинса подорвала авторитет первой экономики благосостояния, прежде всего из-за ее приверженности кардинализму и возможности межличностных сравнений. Начиная с 1930-х годов это привело к доминированию ординалистского критерия полезности, в рамках которого только порядковые значения имеют смысл (без данных об интенсивности и межличностных сравнений). Полезность стала индексом, обозначающим степень удовлетворения предпочтений, которые имеют только свой субъективный порядок и смысл для каждого индивида. Признание того, что полезность имеет субъективную ментальную природу, которая непознаваема напрямую, подтолкнуло, во-первых, к снижению требований к ее количественному измерению, во-вторых, к поиску внешнего инструмента ее объективной оценки и наблюдения. С этого утверждения начинает отсчет «новая» экономика благосостояния, обозначенная так П. Самуэльсоном.

Самуэльсон сделал логический шаг на пути преодоления остатков ментальной трактовки полезности в концепции выявленных предпочтений⁵. Согласно последней, полезность, то есть порядок предпочтения благ, выявляется в результате акта их фактического выбора. За счет этого удалось сместить акцент от спорных рассуждений о природе субъективной полезности к методу более объективной фиксации предпочтений извне, то есть выводить «предпочтения из выявленного поведения потребителей, а не наоборот» (Блауг, 2004. С. 233). Таким образом, дискуссия о содержании полезности и экономического поведения формально была свернута.

Несмотря на различие понятий полезности и предпочтений с точки зрения их наблюдаемости, по своей объяснительной функции они схожи, а по некоторым оценкам «логически эквивалентны» (Блауг, 2004. С. 234). При этом выявленные, то есть доступные наблюдению, предпочтения имели явное преимущество перед принципиально субъективной и напрямую не познаваемой полезностью. Практически — при запрете на межличностные сравнения — это означало, что единственным источником оценки общественного благосостояния оставались индивидуальные данные о предпочтениях. Такой подход получил название велферизма, включив и критерий Парето-оптимальности, и функции общественного благосостояния Бергсона—Самуэльсона (Божар, 2016). А. Сен назвал эту тенденцию радикальным сужением «информационного базиса», на котором могла бы строиться социальная оценка и экономическая политика (Сен, 2016. С. 359).

Отказ от утилитаристской и любой психологической окраски полезности достиг своей кульминации в работе Л. Сэвиджа «Основания статистики» (1954) (Sugden, 1991). Он сформулировал понятие субъективной ожидаемой полезности и аксиомы согласованности предпочтений. За счет этого были формализованы, с одной стороны, само понятие полезности, с другой — процедура ее субъективной оценки. Так, индивид оценивает полезность из заранее заданного набора исходов с учетом вероятности их наступления; вероятность выражает субъективную уверенность индивида в наступлении исхода и определяется через понятие предпочтения. Предполагается, что большая денежная сумма всегда предпочитается меньшей. Если индивид фактически предпочитает один из двух вариантов с одинаковым денежным исходом, то он считает его наступление более вероятным. Важно, что для Сэвиджа главный индикатор предпочтений — фактические действия, а не интроспекция (Sugden, 1991). Таким образом, желания не имеют существенного значения для определения полезности. Полезность в такой трактовке представляет собой выбор наиболее прибыльного (с учетом субъективной вероятности) варианта как выражение согласованных предпочтений индивида. Фактически теория Сэвиджа означала переход от характеристики предпочтений к анализу выбора, то есть к теории рационального выбора⁶.

Рациональность в общей формулировке (предложенной Роббинсом) характеризует процедуру оптимизации средств в соответствии с заданными целями. В утилитаристском понимании она была критерием правильного поведения в этическом смысле. В XX в. критерий рациональности сохранил характер правила, нормативности (Sugden, 1991), но в более инструментальном ключе — как требование максимизации полезности (1 этап) и как характеристика согласованности предпочтений, то есть самих целей (2 этап), что делает выбор детерминированным и автоматически верным.

Модель рационального выбора, которая сформировалась под решающим влиянием субъективного восприятия полезности, до сих пор общепринята и описывается через два аспекта — содержательный и формальный. Предполагается, что в основе предпочтений лежит стремление к увеличению субъективного представления о благосостоянии: предпочтения таковы, поскольку увеличивают благосостояние⁷. При этом содержание благосостояния является для внешнего наблюдателя «черным ящиком», оно имеет смысл только для отдельного индивида. Индивид всегда предпочитает большее благосостояние меньшему. В этом личном интересе проявляется содержательный аспект рациональности, тогда как ее формальный аспект предполагает согласованность предпочтений, что является нормой рационального выбора (Хаусман, Макферсон, 2012). Резюмируя, можно представить сравнительную характеристику двух этапов осмысления полезности в теории благосостояния (табл. 1).

Таблица 1

Два этапа в теория экономического благосостояния

Источник: составлено автором по: Божар, 2016. С. 390-414; Сен, 2016. С. 357-360; Хаусман, Макферсон, 2012. С. 285-287.

Трактовка индивидуальной полезности как субъективных порядковых предпочтений (и соответственно единственного критерия для общественно значимых обобщений) подверглась критике с точки зрения интересов социальной оценки и политики, то есть нормативного блока экономической науки. Выдвигались концептуальные аргументы против отождествления полезности, понимаемой как удовлетворение предпочтений, с благосостоянием (как общественно значимым, более объективным понятием). Это подтолкнуло к осознанию конфликта интересов чистой теории и политики, то есть к постановке вопроса: может ли индивидуальная полезность быть основой общественных решений?⁸ Здесь проявляется этически значимая взаимосвязь понятий полезности и благосостояния, их личного и общественного аспектов.

Критика отождествления субъективной полезности с индивидуальным благосостоянием содержит два основных аргумента: предпочтения эндогенны, то есть имеют зависимый и нестабильный характер (Найт, 2009); предпочтения слишком субъективны, чтобы служить критерием общественной оценки (Хаусман, Макферсон, 2011). Выступая, таким образом, продуктом одновременно социального влияния и индивидуального сознания, понятие предпочтений оказывается слишком неоднозначным, чтобы служить надежным подспорьем для политики. Так, по мнению А. Божар, критерий полезности как удовлетворения предпочтений скрывает множество информации, которая может быть решающей с точки зрения какой-либо объективной оценки (тем более социальной): «Невозможно различить действия, осуществленные благодаря заинтересованности, из-за нехватки информации, основанные на ложных верованиях, связанные с недостатком воли, действия, обусловленные социальными нормами и т. д. Поэтому эта модель запрещает утверждать, что индивиды, которые позволяют обмануть себя ложной рекламой, идут против собственных интересов, так как они решают делать то, что они делают. Поэтому было бы чрезмерной путаницей, если не сказать интеллектуальной нечестностью, интерпретировать понятие полезности, соответствующее модели порядковых предпочтений, как благосостояние человека» (Божар, 2016. С. 425).

Следовательно, любой общественный диалог представляет собой в конечном счете дискуссию о ценностях, лежащих в основе предпочтений, или — о «метапредпочтениях» (Sugden, 2004а; Steele, 2004). Поэтому основная проблема, которую не выявила критика индивидуальной полезности, состоит в определении границ социального регулирования, в частности, содержания этических норм и того, кто может и должен их устанавливать.

Подводя итоги, можно констатировать, что в дискуссиях о понятии полезности наблюдался «маятник»: переход от объективного взгляда утилитаристов на ментальную полезность к признанию ее субъективной природы (вплоть до отказа от ее прямого анализа в концепции выявленных предпочтений) и затем вновь к поиску более объективных критериев. На наш взгляд, это отражает этическую дилемму между свободой субъективного самоопределения и важностью условий, подлежащих объективной оценке. Об этических ценностях, лежащих в основе современных нормативных экономических теорий, и пойдет речь в следующем разделе.

Ценности, лежащие в основе нормативной экономической теории

Ценности в рамках концепции индивидуальной полезности

По мнению многих экономистов-методологов, среди ценностей, на которые явно или неявно ориентируются экономисты мейнстрима (приверженцы критерия полезности), можно выделить три основные: счастье, благосостояние и свобода (McQuillin, Sugden, 2012; Сен, 2016; Хаусман, Макферсон, 2011). Под счастьем понимается «опыт удовольствия, который оценивается на межличностно сравнимой кардинал истской шкале полезности» или в качестве ординального уровня, который дают выявленные предпочтения (McQuillin, Sugden, 2012. P. 555). Как было показано выше, классические утилитаристы провозгласили счастье конечной целью и единственной ценностью, по отношению к которой остальные аспекты жизни вторичны. В дальнейшем в формулировке «удовлетворения предпочтений» как конечной цели были «стерты» следы гедонизма, однако в целом «этот подход никогда не уходил из общего направления мысли экономистов» (McQuillin, Sugden, 2012. P. 555).

Понятие благосостояния у экономистов имеет два основных значения — материальное (ресурсы, богатство) (Сен, 2016; Хаусман, Макферсон, 2011) и произвольное (удовлетворение субъективных предпочтений) (Хаусман, Макферсон, 2012; McQuillin, Sugden, 2012). Второе считается более приемлемым с точки зрения позитивной методологии, однако в наиболее распространенной интерпретации подразумевает отсылку и к субъективному ощущению счастья или удовлетворения, то есть вновь к гедонизму.

Определение ценности индивидуальной свободы наиболее сложно. Она обусловлена тем, что свобода выбора — непременное условие нравственной значимости действия вообще (Гильдебранд, 2001). В данном пункте речь идет о свободе как о самостоятельном виде значимости, то есть ценности, которая выражает сам смысл действия. Тот факт, что свобода, будучи ценностью, не перестает быть условием любого другого объекта этической ценности, дает ключ к пониманию разных позиций в дискуссии экономистов-методологов. Следовательно, важнейшим водоразделом во мнениях будет не вопрос о необходимости свободы вообще (что самоочевидно), а скорее о понимании ее роли — она первостепенная ценность или важнейшее условие реализации других ценностей. Иными словами, речь идет о степени абсолютизации свободы.

Также имеет большое значение, в том числе в философской литературе, разделение на позитивную и негативную свободу (Сен, 1996). Несмотря на множество интерпретаций, в самом общем виде в позитивном понимании свободы акцент ставится на реализации целей, ради которой она нужна. Негативные свободы направлены против вмешательства извне. Такова, например, «республиканская» трактовка свободы как независимости от благоволения других (Pettit, 2001).

От полезности к возможностям: трансформация ценностей

В результате критики теории субъективной полезности был предложен альтернативный критерий оценки блага в экономической теории (позитивной и нормативной). Дж. Ролз, Р. Дворкин, Дж. Коэн, Р. Сагден и А. Сен предложили перейти от удовлетворения предпочтений к нормативному критерию возможностей (capabilities): «В теориях, ориентированных на возможности, понятие ценности относится к размеру и богатству индивидуального набора возможностей — набора альтернатив, из которых индивид свободен выбирать» (Sugden, 2004b. P. 1016). Данный критерий предполагает более объективную информационную основу, в отличие от субъективной полезности, что открывает пространство для межличностных сравнений и тем самым для агрегирования, сравнения и социальной оценки в целом (Сен, 2016). Таким образом, вновь перебрасывается «мостик» от теории к политике. В частности, возникли предпосылки для реального обсуждения вопросов справедливости, неравенства и перераспределения. Дискуссия о критерии возможностей ознаменовала собой новый этап в нормативной экономической науке — появление экономических теорий справедливости.

Дж. Ролз предложил в качестве критерия справедливости возможности достижения благосостояния, а не его итоговую величину. Он рассматривает эти возможности как «первичные блага», которые включают доходы, должностные возможности, основы социального самоуважения, а также личные свободы и основные гражданские права. По мнению Ролза, первичные блага представляют собой универсальные средства реализации человеком его индивидуальных ценностей и целей, а успешность распоряжения ими — вопрос личной ответственности, а не общественной справедливости (Сен, 2004; 2016).

В отличие от акцента на потенциальном (ресурсном) аспекте возможностей у Ролза, Сен заострил внимание на проблеме неоднородности агентов и связанного с этим дефицита конверсии — в такой ситуации не получается конвертировать доход в реальные возможности. По его мнению, конверсия зависит от множества факторов — возраста, здоровья, природной и социальной среды и пр. Таким образом, нужно понимать этот критерий именно в смысле реальной возможности человека свободно выбирать ценные для него виды деятельности — «виды функционирования» или «функции»⁹ (Сен, 2016. С. 305-306; 2004. С. 93).

Что касается содержания ценностей, то основные различия между концепциями полезности и возможностей располагаются в двух плоскостях. Во-первых, при переходе к критерию возможностей акцент переносится с результатов (последствий) деятельности на условия и процессы достижения результатов. Во-вторых, разделение проявляется в разном понимании свободы — негативном или позитивном.

В традиционной (велферистской) экономической теории важны последствия — ментальные или материальные, которые подкрепляются свободой добиваться их, а также определять цели и ценности. Экономисты подчеркивают, что в современной теории нет прямой связи с гедонизмом, то есть с ценностью счастья или удовольствия, а также нет детерминизма в материалистическом толковании благосостояния. Центральным понятием, как отмечалось, являются предпочтения, которые формально устремлены к росту благополучия, но по содержанию принципиально произвольны. Это подводит к мысли о решающей роли свободы в ценностной базе традиционного толкования экономического поведения и рациональности. Мы утверждаем, что акцент в таком случае делается на негативном аспекте свободы, который имеет этическое значение. Сторонники этого взгляда полагают, что «не существует единой концепции истинной этической ценности: ценность внутренне субъективна или множественна» (McQuillin, Sugden, 2012. P. 565). Иными словами, важен «свободный выбор без того, что он отражает» (McQuillin, Sugden, 2012. P. 562). В таком случае свобода дает ценностное обоснование субъективных желаний, которые должны восприниматься как константа. Это перекликается с мыслью Ф. Найта о том, что абсолютизация ценности негативной свободы открывает пространство для гедонистической мотивации: свобода рассматривается как инструмент получения удовольствия от неограниченной реализации желаний (Найт, 2012).

В концепции возможностей акцент в структуре ценностей смещается от материальных результатов деятельности к достижению «многообразных действий и состояний» (Сен, 2012. С. 327; 2004. С. 93). Сен пишет, что материальные (неодушевленные) показатели являются средствами для хорошей жизни и потому не могут рассматриваться как благо или конечная ценность (Сен, 201 б)¹⁰. Понимание счастья как единственной конечной цели и итоговой ценности также представляется многим исследователям однобоким (McQuillin, Sugden, 2012; Сен, 2016; Найт, 2009). Альтернатива Сена состоит в подходе к благосостоянию как возможности осуществления спектра видов ценностно ориентированной деятельности, фактические уровни реализации которых призваны стать критериями для практической политики (Сен, 2004; 2016). При этом изменяются акценты в понимании свободы и ее общая роль.

Д. Хаусман и М. Макферсон описывают двоякое понимание свободы с точки зрения разграничения ее инструментального значения (по последствиям) и собственной нравственной ценности (значимости процесса, прав) (Хаусман, Макферсон, 2011. С. 155-157). Абсолютизация второй трактовки свободы отражает философскую позицию либертарианства¹¹. В таких теориях приоритет отдается процессуальному обеспечению прав — вне зависимости от последствий (в том числе благосостояния) (Нозик, 2008). Подобные естественные права включают широкий перечень — «от личных свобод до частной собственности» — и воспринимаются как необходимое экзогенное ограничение любого общественного выбора (Сен, 2004. С. 81). Абсолютизация ценностей негативной свободы в концепции предпочтений может иметь неприемлемые последствия с точки зрения объективного блага. Например, в экономической теории Г. Беккера предполагается, что человек продолжает курить только потому, что таковы его предпочтения. Рациональный курильщик осознает негативные последствия курения и готов пожертвовать частью своей предстоящей жизни ради более ценных для него вещей, таких как удовольствие от курения или сохранение напряженной работы (которая побуждает его к курению для снятия стресса) (Беккер, 1993. С. 31). Таким образом, Беккер подводит к мысли об экономическом обосновании самоубийства, которое может происходить не внезапно, а постепенно (Беккер, 1993. С. 32). Если считать человеческую жизнь объективным благом, причем базовым и первостепенным (как полагали многие экономисты прошлого и современности), то возникает вопрос о допустимых границах свободы от вмешательства в индивидуальный выбор ценностей и целей — с точки зрения нормативной теории и общественной политики (например, по охране здоровья).

В то же время акцент на объективных ценностях так или иначе предполагает внешний (общественный) контроль вкусов, который может перерасти в губительное для развития личности несоблюдение принципа негативной свободы, от чего предостерегали многие мыслители — от Милля до И. Берлина.

Сен признает свободу самостоятельной ценностью, но все же большее значение придает ее позитивному аспекту, то есть объективным последствиям ее реализации. Заметим, что эти последствия включают не только материальный результат, но прежде всего возможности реализации ценных видов деятельности. Для Сена первостепенный вопрос в том, кем человек становится и как проживает свою жизнь, а не в процессуальном соблюдении его прав и свобод. В отличие от счастья как ощущения, которое можно интерпретировать предельно субъективно, «виды функционирования» фиксируют жизнь человека «извне», предполагая, что их выбор определяется человеком свободно, без внешней указки. Если обратиться к примеру курильщика, для Сена был бы важнее вред здоровью, чем удовольствие курильщика и его свободный выбор. На социальном уровне его интересуют более объективные критерии, которые позволили бы оценить и исправить существующие несправедливости в обществе и жизнях конкретных людей. В этом проявляется глубинное философское основание теории справедливости Сена — принцип «беспристрастного наблюдателя» как выражение максимальной объективности. Но в отличие от Смита Сен не приписывает трансцендентных оснований данному принципу, а, напротив, обосновывает критерий объективности на сравнении максимально широкого наличного опыта (и общественного мнения, коллективного обсуждения). Для последовательного либертарианца такой поворот представляется угрозой индивидуальной свободе, и в этом состоит основной конфликт в определении того, что в итоге важнее — объективная польза индивидуальных действий или их свобода. Ход обсуждения этих проблем подсказывает, что речь идет скорее о поиске приемлемого соотношения ценностей свободы и объективного блага — в конкретных исторических условиях. Сен считает, что в цивилизованном мире, где обеспечены минимальные права и свободы, значимость таких проблем, как голод, болезни, социальные катаклизмы, существенно возрастает. Поэтому вполне обоснованно движение ценностного «маятника» от индивидуальной свободы в направлении более объективных критериев (Сен, 2016). Общую конфигурацию изменений в интерпретации ценностей, соответствующих переходу от критерия полезности к критерию возможностей, можно представить в виде таблицы 2.

Таблица 2

Ценности, лежащие в основе полезности и возможностей

Источник: составлено автором по: McQuillin, Sugden, 2012; Сен, 2012. С. 325 — 354; Сен, 2016. С. 295-405; Хаусман, Макферсон, 2011. С. 171-190.

Среди ценностей, присущих разным общим критериям блага, используемым экономистами, курсивом выделены доминирующие, на наш взгляд. Так, в концепции удовлетворения предпочтений наиболее устойчивой к критике и реформированию оказалась ценность свободы, понимаемой преимущественно как негативная свобода в смысле Берлина. Этический детерминизм конечных целей, понимаемых как счастье или благосостояние, формально был преодолен в рамках общепринятой концепции удовлетворения предпочтений, однако ценность субъективных желаний, соединенная со свободой от внешней оценки, от этого лишь укрепилась. В рамках более современного «возможностного» подхода, ведущим теоретиком которого является Сен, так называемые «полные итоги», включающие деятельность и достижения (благосостояния или счастья), рассматриваются как более значимые, чем та позитивная свобода, которая их обеспечивает¹². Как справедливо заметили Хаусман и Макферсон, «чем объективнее благо, подлежащее максимизации, тем больше возможностей (при прочих равных условиях) для практического применения» такой моральной философии (Hausman, McPherson, 1993. P. 706).

В формировании ключевых категорий нормативной экономической теории наблюдался циклический переход — от объективного к субъективному толкованию полезности, затем вновь к поиску более общего объективного критерия, возможностей. Движение «маятника» от первого ко второму этапу отразило непроясненность категории полезности, невозможность точно, исчерпывающе и при этом этически нейтрально сформулировать ее содержание, а также применить ее к общественным решениям. В связи с этим третий этап предоставил путь выхода из этой неопределенности, сместив акцент на реальные возможности как более осязаемый и объективный объект оценки (поддающийся измерению), имеющий, помимо индивидуального, несомненное социальное значение. С точки зрения ценностей движение этого маятника проявилось в попеременном доминировании индивидуально-субъективистской или объективистской этической позиции. Для этического объективизма характерна ценность состояний и достижений, которые могут быть зафиксированы «извне» («беспристрастным наблюдателем», законодателем или в ходе общественной дискуссии); свобода имеет самостоятельное, но не абсолютное значение. С позиций этического субъективизма первостепенна ценность свободы в негативном аспекте, которая обеспечивает свободу выбора ценностей и целей, соблюдение прав и гарантию невмешательства и, таким образом, служит обоснованием ценности субъективных желаний индивидов.

Указанная этическая дилемма неслучайно присутствует на протяжении нескольких столетий развития экономической мысли, поскольку, на наш взгляд, является фундаментальной и не имеет однозначного решения. Ее наличие указывает на необходимость взаимодополнения различных аспектов ценностей — субъективных и объективных и на опасность абсолютизации одного из них. Кроме того, ценностная дилемма имеет приложение в вопросах соотношения пользы и морали, которое традиционно находится в центре этической дискуссии об экономическом поведении. В частности, этический объективизм допускает наличие морального обязательства помимо собственного интереса. С точки зрения общественной координации он позволяет рассматривать иные основания справедливости, кроме взаимной выгоды, например обязательства сильной стороны по отношению к слабой (Сен, 2016). В связи с этим в последней трети XX в. наметилось усложнение дискуссий о распределительной справедливости, в частности развитие различных концепций равенства.

¹ В отличие от признанной в микроэкономике дилеммы между эффективностью и справедливостью, которая отражает водораздел между позитивным и нормативным подходом (по критерию этической нейтральности), дилемма между субъективизмом и объективизмом лежит полностью в нормативной области, поскольку выражает различные этические позиции.

² Целевая функция в этом случае выступает в роли критерия измерения указанных ценностей.

³ Вопрос о субъективном или объективном характере экономических законов, которые выводятся из понятия полезности, остается за рамками настоящего исследования, поскольку касается «стихийности», а не материальности оценки. Так, объективные законы ценообразования не только не противоречат субъективной природе полезности, но и легитимируют ее за счет своей стихийной обезличенной формы.

⁴ Существенное условие этого - предпосылка о постоянстве предельной полезности денег, которую можно считать нормативным ограничением теории Маршалла (Божар, 2016). Поэтому с точки зрения игнорирования проблем неравенства М. Блауг считает «главным правонарушителем» именно Маршалла (Блауг, 1994. С. 329).

⁵ Работа П. Самуэльсона над теорией выявленных предпочтений охватывает период с 1938 г. до 1950 1960-х годов, когда была предложена ее аксиоматизация (Блауг, 2004).

⁶ Несмотря на первоначальный критический настрой Самуэльсона в адрес теории ожидаемой полезности, в результате переписки с Сэвиджем летом 1950 г. он принял эту концепцию как наиболее убедительную модель рационального поведения в условиях риска и стал ее активным сторонником. Результатом этого диалога, кроме того, стала формулировка Сэвиджем упомянутого принципа вероятности как субъективной уверенности в «Основаниях статистики» (Moscati, 2016). Однако этот «поворот» Самуэльсона не означал его отказа от теории выявленных предпочтений в анализе потребительского поведения и экономической политики.

⁷ Это утверждение содержательно эквивалентно тезису о том, что индивид стремится к максимуму субъективной полезности.

⁸ Переломным моментом в критической оценке экономики благосостояния, основанной на полезности, стало появление «теоремы невозможности» К. Эрроу, которая спровоцировала поиск более широкой информационной основы для социальной оценки и возрождение теории общественного выбора (Божар, 2016; Сен, 2016; Хаусман, Макферсон, 2011). Теорема представляет собой формальное доказательство невозможности принятия коллективных решений на основе лишь данных об индивидуальной полезности. В рамках запрета на межличностные сравнения не остается никакого механизма коллективного решения, кроме голосования, которое само по себе противоречиво и ограничено (парадокс Кондорсе). На основе индивидуальной полезности остается только вариант единоличного решения диктатора с его доминирующими предпочтениями (Сен, 2016).

⁹Термин «functionings» в русских изданиях переводился как «функции» (Сен, 2004. С. 93) или «виды функционирования» (Сен, 2016. С. 305-306) и трактуется Сеном как ценные для индивида «действия и состояния». Его также можно перевести как «виды ценностно ориентированной деятельности».

¹⁰ Найт также подчеркивал ценность для человеческой жизни процесса, изменения, поиска в противовес неким фиксированным результатам (Найт, 2009).

¹¹ Одним из ведущих современных теоретиков этики либертарианства считается М. Ротбард. В работе «Этика свободы» он формулирует абсолютную ценность свободы через естественное право собственности человека (на свою личность и то, что было им преобразовано) и необходимость его охраны от посягательства (Rothbard, 1998).

¹² Однако среди теоретиков концепции возможностей есть и более последовательные либералы, делающие акцент на самостоятельной и ведущей роли свободы, понимаемой в аспекте возможностей (McQuillin, Sugden, 2012; Sugden, 2004b).

Список литературы / References

Беккер Г. (1993). Экономический анализ и человеческое поведение // THESIS. Вып. 1. С. 24 — 40. [Becker G. (1993). Economic analysis and human behavior. THESIS, Iss. 1, pp. 24-40. (In Russian).]

Бентам И. (1998). Введение в основания нравственности и законодательства. М.: РОССПЭН. [Bentham J. (1998). An introduction to the principles of morals and legislation. Moscow: ROSSPEN. (In Russian).]

Блауг M. (2004). Методология экономической науки, или Как экономисты объясняют. М.: НП «Вопросы экономики». [Blaug М. (2004). The methodology of economics, or How economists explain. Moscow: NP "Voprosy Ekonomiki". (In Russian).]

Блауг M. (1994). Экономическая мысль в ретроспективе. М.: Дело. [Blaug М. (1994). Economic theory in retrospect. Moscow: Delo. (In Russian).]

Божар A. (2016). История нормативной экономической теории. Экономическая теория благосостояния, теория общественного выбора и экономические теории справедливости // Экономическая теория в историческом развитии: взгляд из Франции и России: монография / Под общ. ред. А. Г. Худокормова. М.: ИНФРА-М. С. 388 — 443. [Baujard A. History of normative economics. Welfare economics, theory of social choice and economic theories of justice. In: A. G. Hudokormov (ed.). Economics in its historical development: The view from France and Russia. Moscow: INFRA-M, pp. 388-443. (In Russian).]

Гильдебранд Д. ф. (2001). Этика. СПб.: Алетейя. [Hildebrand D. v. (2001). Ethics. St. Petersburg: Aletheia. (In Russian).]

Маршалл A. (1993). Принципы экономической науки. Т. 1. М.: Прогресс. [Marshall А. (1993). Principles of economics. Vol. 1. Moscow: Progress. (In Russian).]

Мизес Л. ф. (2012). Человеческая деятельность: Трактат по экономической теории. Челябинск: Социум. [Mises L. v. (2012). Human action: A treatise on economics. Chelyabinsk: Sotsium. (In Russian).]

Милль Дж. С. (2013). Утилитаризм. Ростов-на-Дону: Донской издательский дом. [Mill J. S. (2013). Utilitarianism. Rostov-on-Don: Donskoy Izdatelskiy Dom. (In Russian).]

Найт Ф. (2009). Этика конкуренции. M.: ЭКОМ. [Knight F. (2009). Ethics of competition. Moscow: EKOM. (In Russian).]

Найт Ф. (2012). Экономика и человеческая деятельность // Философия экономики. Антология / Под ред. Д. Хаусмана. М.: Изд-во Института Гайдара. С. 124-133. [Knight F. (2012). Economics and human activity. In: D. Hausman (ed.). The philosophy of economics. An anthology. Moscow: Gaydar Institute Publ., pp. 124-133. (In Russian).]

Нозик P. (2008). Анархия, государство и утопия. М.: ИРИСЭН. [Nozick R. (2008). Anarchy, state and Utopia. Moscow: IRISEN. (In Russian).]

Рассел Б. (1993). История западной философии: в 2-х т. Т. 2. М.: МИФ. [Rüssel В. (1993). History of western philosophy: in 2 vol. Vol. 2. Moscow: MIF. (In Russian).]

Роббинс Л. (2012). Природа и значение экономической науки // Философия экономики. Антология / Под ред. Д. Хаусмана. М.: Изд-во Института Гайдара. С. 93-123. [Robbins L. (2012). An essay on the nature and significance of economic science. In: D. Hausman (ed.). The philosophy of economics. An anthology. Moscow: Gaidar Institute Publ., pp. 93 123. (In Russian).]

Сен A. (1996). Об этике и экономике. М.: Наука. [Sen А. (1996). On ethics and economics. Moscow: Nauka (In Russian).]

Сен A. (2004). Развитие как свобода. M.: Новое издательство. [Sen А. (2004). Development as freedom. Moscow: Novoe Izdatelstvo. (In Russian).]

Сен А. (2012). Возможности и благосостояние // Философия экономики. Антология / Под ред. Д. Хаусмана. М.: Изд-во Института Гайдара. С. 325 354. [Sen А. (2012). Capability and well-being. In: D. Hausman (ed.). The philosophy of economics. An anthology. Moscow: Gaidar Institute Publ., pp. 325 — 354. (In Russian).]

Сен A. (2016). Идея справедливости. M.: Изд-во Института Гайдара; Фонд «Либеральная Миссия». [Sen А. (2016). The idea of justice. Moscow: Gaidar Institute Publ.; Liberal Mission Foundation. (In Russian).]

Сиго H. (2016a). Возникновение и развитие утилитаризма и его роль в политической экономии (Иеремия Бейтам, Джеймс Милль) // Экономическая теория в историческом развитии: взгляд из Франции и России: монография / Под общ. ред. А. Г. Худокормова. М.: ИНФРА-М. С. 241-270. [Sigot N. (2016а). The appearance and the development of utilitarianism and his role in political economy (Jeremy Bentham, James Mill). In: A. G. Hudokormov (ed.). Economics in historical development: The view from France and Russia. Moscow: INFRA-M, pp. 241-270. (In Russian).]

Сиго H. (2016b). Уильям Стэнли Джевонс // Экономическая теория в историческом развитии: взгляд из Франции и России: монография / Под общ. ред. А. Г. Худокормова. М.: ИНФРА-М. С. 272-296. [Sigot N. (2016b). William Stanley Jevons. In: A. G. Hudokormov (ed.). Economics in historical development: The view from France and Russia. Moscow: INFRA-M, pp. 272 — 296. (In Russian).]

Смит A. (1997). Теория нравственных чувств. M.: Республика. [Smith А. (1997). Theory of moral sentiments. Moscow: Respublika. (In Russian).]

Хаусман Д. M., Макферсон М. С. (2011). Серьезное отношение к этике: экономическая теория и современная моральная философия // Истоки: социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания / Редкол.: Я. И. Кузьминов (гл. ред.), В. С. Автономов (зам. гл. ред.), О. И. Ананьин и др. М.: Изд. дом ВШЭ. С. 112 — 234. [Hausman D. М., McPherson М. S. (2011). Taking ethics seriously: Economics and contemporary moral philosophy. In: Y. I. Kuzminov, V. S. Avtonomov, О. I. Ananyin et al. (eds.). Origins: socio-cultural environment of economic activity and economic cognition. Moscow: HSE Publ., pp. 112—234. (In Russian).]

Хаусман Д. M., Макферсон М. С. (2012). Философские основания магистрального направления нормативной экономики // Философия экономики. Антология / Под ред. Д. Хаусмана. М.: Изд-во Института Гайдара. С. 269 — 300. [Hausman D. М., McPherson М. S. (2012). Philosophical foundations of mainstream normative economics. In: D. Hausman (ed.). The philosophy of economics. An anthology. Moscow: Gaidar Institute Publ., pp. 269 — 300. (In Russian).]

Hands D. W. (2008). Philosophy and economics. In: S. N. Durlauf, L. E. Blume (eds.). The New Palgrave Dictionary of Economics. 2^nd ed. N. Y.: Palgrave Macmillan.

Hausman D., McPherson M. (1993). Taking ethics seriously: economics and contemporary moral philosophy. Journal of Economic Literature, Vol. 31, No. 2, pp. 671—731. Jevons W. S. (2013). The theory of political economy. Basingstoke: Palgrave Macmillan.

Keppler J. H. (2010). Adam Smith and the economy of the passions. N. Y.; Abingdon: Routledge.

McQuillin В., Sugden R. (2012). Reconciling normative and behavioural economics: the problems to be solved. Social Choice and Welfare, Vol. 38, No. 4, pp. 553—567.

Mongin P. (2006). A concept of progress for normative economics. Economics and Philosophy, Vol. 22, No. 1, pp. 19-54.

Moscati I. (2016). How economists came to accept expected utility theory: The case of Samuelson and Savage. Journal of Economic Perspectives, Vol. 30, No. 2, pp. 219-236.

Pettit P. (2001). Capability and freedom: a defense of Sen. Economics and Philosophy, Vol. 17, No. 1, pp. 1-20.

Pigou A. (1932). The economics of welfare. 4^th ed. London: Macmillan.

Rothbard M. N. (1998). The ethics of liberty. N. Y.: New York University Press.

Steele G. R. (2004). Understanding economic man: Psychology, rationality, and values. American Journal of Economics and Sociology, Vol. 63, No. 5, pp. 1021 — 1055.

Sugden R. (1991). Rational choice: a survey of contributions from economics and philosophy. Economic Journal, Vol. 101, No. 407, pp. 751—785.

Sugden R. (2004a). Living with unfairness: The limits of equal opportunity in a market economy. Social Choice and Welfare, Vol. 22, No. 1, pp. 211—236.

Sugden R. (2004b). The opportunity criterion: Consumer sovereignty without the assumption of coherent preferences. American Economic Review, Vol. 94, No. 4, pp. 1014-1033.