Концепция «подталкивания» в поведенческой экономике: критические заметки и новые идеи

Гребенкин А.В.

Поиски (и находки!) в области «очеловечивания», по определению Д. Родрика, «мрачной науки» (экономики) ознаменовались присуждением в 2017 году премии им. А. Нобеля Р. Талеру, который вместе с такими учеными, как Г. Саймон, Дж. Акерлоф, Р. Шиллер, Д. Канеман, А. Тверски и другие, «положил начало современной поведенческой экономике как междисциплинарной области исследований, посвященных особенностям человеческого восприятия и суждения» [6, с. 8] и их влияния на экономические решения. Не учитываемые в классической экономической теории субъективные факторы получили право на жизнь в виде разнообразных экспериментально проверенных эффектов (в рамках психологических опытов). Это и эффект наде-ленности (ценность владения активом выше ценности предполагаемого к покупке аналогичного актива), ментальный учет, несклонность к потерям и т. д. Д. Родрик отмечает, что благодаря лабораторным исследованиям «экономисты многое узнали об иных, нежели материальный эгоистический интерес, мотивах поведения людей, таких как альтруизм, реци-прокность (взаимность) и доверие» [18, с. 129].

Надо отметить, что поведенческая экономика с начала своего формирования показала себя как важная составляющая институциональной теории. Так, Т. Эггертссон, как будто предугадывая расцвет поведенческой экономики, в работе, вышедшей в 1990 г., указывал на тесную связь институтов и поведенческих реакций: «институты приводят к запланированным результатам тогда, когда действующие лица после ряда корректировок скоординируют свои личные модели...» [25, с. 10]. Д. Норт прямо связывал появление институтов с сознанием и интенциональностью человека: «откуда берутся правила, неформальные нормы и чем определяется эффективность их применения? Они появляются из убеждений, разделяемых людьми» (курсив мой. — А. Г.) [16, с. 78]. Поведенческая экономика превратилась «в полноценную часть мейнстрима экономической науки» [1, с. 16], при этом фронт исследований разного рода «иррациональностей», число которых приближается к 50 [там же] (хотя, на мой взгляд, может быстро возрасти), постоянно расширяется и превращается в передовую позицию, привлекательную для молодых исследователей.

Особое звучание в торжественном марше поведенческой экономики приобрела концепция «либертарианского патернализма», реализованная в виде модели «легкого подталкивания» (nudging) индивида к лучшему, по мнению «подталкивателя» (читай: государства), решению. Человек — существо нерациональное, способное то доверять, то не доверять, верить в чудеса, совершать ошибки. Почему бы его, неразумного, не наставить на путь истинный, дать подсказку, оповестить об ужасных последствиях его самостоятельных (но ошибочных и нерациональных!) решений? Заманчивая и благородная идея. Вот как Р. Талер и К. Санстейн ее оправдывают: «когда нужно принять сложное решение в незнакомой ситуации и нет быстрой обратной связи в случае ошибки, небольшое подталкивание вполне оправданно и уместно» [20, с. 142]. Эта идея понравилась правительствам многих стран: действует уже более 30 «центров подталкивания» [6, с. 22], организованных на коммерческой или приправительственной основе. Что же все-таки вызывает сомнения или, по меньшей мере, заставляет относиться к воплощению идей либертарианского патернализма с определенной долей скепсиса?

О причинах критического отношения к универсализму идей «подталкивания»

Как пишет А. Белянин, «в современных обществах почти сложился консенсус в отношении того, что подталкивание — это правильная вещь, которая облегчает жизнь людям» [6, с. 22], остается однако ряд вопросов по поводу излишне оптимистического взгляда на универсальность применения идей «либертарианского патернализма». Главный вопрос: а кто же тот «дизайнер общественного механизма» или «общественный планировщик» [6], на волю которого предлагает опираться концепция Р. Талера? Не скрытое ли манипулирование это поведением людей и прямое ущемление личных свобод? Хотя В. Автономов весьма благожелателен к идее Р. Талера, считая, что «государство может прийти на помощь рациональной стороне человека с помощью политики подталкивания» [2, с. 144-145], критика идей «подталкивания» с либеральных позиций весьма жесткая. Так, А. Либман в качестве серьезных недостатков этой концепции выделяет, во-первых, возможность манипулирования выбором людей со стороны политиков или чиновников, преследующих свои, часто корыстные интересы; во-вторых, снижение стимулов для индивидов «тратить усилия на обучение и совершенствование используемых подходов к принятию решений» [13, с. 34, 35]. Р. Капелюшников считает, что поведенческая экономика «рационализировала многие формы вмешательства, к которым государство прибегало «стихийно», подведя под них прочную теоретическую базу и тем самым сделав их интеллектуально респектабельными» [10, с. 318-319]. Тот самый «общественный планировщик», другими словами государство, совершает ошибки нисколько не реже, чем индивид, но цены этих ошибок несопоставимы. По яркому выражению Э. Глезера, «индивиды могут медлить с принятием решений или инвестировать нелепым образом, но они не сажают по своему произволу людей в концентрационные лагеря» (цит. по: [10, с. 325]).

К сказанному ранее можно добавить следующее. Р. Талер подразумевает (а А. Белянин прямо указывает), что идея подталкивания одобряется в современных обществах, имея в виду страны развитой демократии, построившие систему инклюзивных институтов [3], ставших каркасом взаимной ответственности государства и гражданского общества с реально действующим механизмом социально-политического контроля. Впрочем, даже относительно таких обществ Р. Талер предупреждает, что инклюзивность институтов не служит гарантией появления ситуаций, когда «и бизнес, и правительство с дурными намерениями могут использовать разработки поведенческих наук в целях личной выгоды, наживаясь за счет тех, кого они подталкивают к определенным решениям» [19, с. 351]. Для большинства стран, и в первую очередь с авторитарными режимами, идея «подталкивания, т. е. вроде бы «щепетильного руководства» со стороны Левиафана поведением неразумных индивидов, явно преждевременна, а иногда и просто опасна. Это — по Хайеку — «мягкая» дорога к рабству. Не зря Р. Капелюшников ратует за обращение к либеральной традиции, «строящейся не вокруг идеи благосостояния, а вокруг идеи свободы». В этой традиции, продолжает он, «ограниченная рациональность индивидов предстает как аргумент не в пользу расширения, а, наоборот, в пользу ограничения масштабов государственного вмешательства в экономику и шире — в частную жизнь людей» [10, с. 337].

От «подталкивания» - к «притягиванию» в мультисубъектной среде

От кого же ждать помощи, если мы опасаемся «нежных подталкиваний» со стороны государства? Первый ответ прост: самим карабкаться, ни на кого не надеясь. Но это не ответ. Во-первых, что делать тогда с одной из ключевых концепций теории поведенческой экономики? Во-вторых, не надо забывать о социуме, о человеческом пространстве, в котором индивид опутан тысячей невидимых нитей, далеко не однородных. Одни из них крепко привязывают человека к традициям, обычаям, «семейным узам», другие — в силу полученного образования и житейского опыта — к социальным нормам, правилам, в конце концов, институтам, правовой системе, социально ответственному типу поведения. Третьи играют роль знаков, символов, сигналов, просто напоминателей. Человек притянут этим множеством нитей к тому цивилизационному пространству, в котором и протекает его жизнь. Обрекать его на зависимость только от государства — значит лишить его личной свободы, ограничить его стремления и намерения рамками задач и возможностей властных структур.

Для поиска вариантов ответа на вопрос о «дизайнере» (в концепции подталкивания) я предлагаю следующую гипотезу: необходимо отказаться от представления об иерархическом типе взаимодействия «дизайнер — индивид», заменив его сетевым подходом (горизонтальное равноправное сотрудничество индивида с множеством субъектов-«дизайнеров», образующих привлекательную среду для развития человеческого капитала). Соответственно, вместо «подталкивания» — «притягивание». Потенциал притяжения к социальной среде, развивающемуся гражданскому сообществу важнее, чем легкие толчки государства в направлении задач, как ранее показано, не всегда безупречных, а для незрелых обществ со слабыми политико-экономическими институтами — ложных, субъективно трактуемых волей вождя и его окружения.

Притягивание в рамках сетевого взаимодействия зависит от качества разнообразных сигналов («магнитов») от других агентов и их групп. При этом мы можем опираться на представление о «множественности», разработанное Паоло Вирно [8], в котором вместо безликого «народа» социум представлен множеством личностей. В таком контексте даже государство выглядит совсем не монолитным Левиафаном: Р. Капелюшников отмечает, что «о множественности «Я» агента под названием «государство» можно говорить не метафорически, а вполне буквально» [10, с. 325].

Таким образом, «притягивание» осуществляется в некой мультисубъектной¹ среде, в которой взаимодействует множество агентов, в том числе со стороны государства, а не безмолвные массы.

Притягивание в рамках мультисубъектной модели должно осуществляться в рамках «взаимоадаптации акторов» [9, с. 140], «подстраивания друг под друга» [22, с. 76]. Я считаю, что «взаимность» в понятии «взаимная адаптация» — слишком общий термин, статичный, не учитывающий цикличности и наличия психологических нюансов. Для этих целей более подходит понятие реципрокность². В экономических отношениях реципрокность рассматривается как «движение предмета обмена на основах взаимности между субъектами, принадлежащими к симметричным группам» [15]. При этом об эффективности предоставления благ судят по наличию ответных даров и временному отрезку между трансакциями. Отношения ре-ципрокности зародились на начальных стадиях истории человечества и заключались «не только в периодическом обмене дарами, но и в показных престижных раздачах имущества», то есть в дорыночную эпоху и в догосудар-ственных обществах подтверждали социальные связи (и статусы) индивидов и их права собственности [15]. Возрождение интереса к подобному типу отношений связано, по-моему, с развитием теории поведенческой экономики. Исследователи Института прикладных экономических наук Цюрихского университета А. Фальк и У. Фишбахер выдвинули целую «теорию реципрокности», которая в том числе «принимает во внимание то, что люди оценивают доброжелательность действия не только по его последствиям, но также и по намерениям, подразумеваемым этими действиями» [26]. Авторы указывают на то, что важная роль намерений освещена в научной литературе и выделяют два существенных аспекта своей модели: 1) последствия действий; 2) намерения, лежащие внутри действия, а также указывают, что их теория объясняет, «почему одни и те же последствия вызывают различные реципрокные ответы в разных средах. и почему в двустороннем отношении имеет место тенденция к честности, тогда как на конкурентных рынках может возникать крайне несправедливое распределение» [26, с. 2]. В российских публикациях аналогичная идея «позитивного сотрудничества» высказана В. Полтеровичем (создается впечатление, что все важные новеллы в экономической науке связаны с поведенческим подходом!). Философия «позитивного сотрудничества», в отличие от рыночной конкуренции и государственного насилия, «будет способствовать выработке эффективной политики, отвечающей общественным целям» [17, с. 20].

В рамках концепций притягивания и позитивного сотрудничества общее понятие «взаимная адаптация» как слишком общее и статичное лучше заменить динамичным понятием «реципрокная подгонка³», полнее отражающем суть приспособительных шагов в части согласования действий, сигналов обратной связи, других поведенческих реакций, определяющих эффективность структуры, которую, как указывает Д. Норт, «создают люди для упорядочения своей политической и экономической среды» и которая «является главным определяющим фактором производительности экономики» [16, с. 78]. Следовательно, чем точнее реципрокная подгонка намерений, интересов, желаний и мотивов всех экономических агентов, в том числе представляющих государство и предпринимательские структуры, тем выше качество институциональных структур, отвечающих за позитивное социально-экономическое развитие. Движение в сторону формирования инклюзивных политических и экономических институтов включает, по мнению Д. Аджимоглу и Дж. Робинсона, «благотворную обратную связь» [3, с. 445], повышающую вероятность укрепления этих институтов. А это, заметим, важнейшая историческая задача России ближайших десятилетий. Поиск и отработка институциональных элементов, механизмов реализации современных подходов к социально-экономической трансформации, то есть своеобразное реципрокное моделирование, представляет собой наиболее актуальную задачу поведенческой экономики, решать которую предстоит новым поколениям российских исследователей.

Классики «австрийской школы» и поведение человека

Кто же основные субъекты описанной выше мультисубъектной среды? Рассмотрим новую роль индивида в поведенческой экономике. Обусловленный развитием психологии, других социальных и биологических наук штурм со стороны адептов поведенческой экономики бастионов традиционной экономической теории, — и тут я согласен с А. Беляниным, — требует создания новой модели homo oeconomicus, а именно «homo postoeconomicus», которая пока лишь заготовка «для операционной модели, потенциально способной обеспечить действительный прорыв в понимании природы и причин человеческого действия» [7, с. 158, 160].

При поиске элементов новой модели «homo postoeconomicus» следует обратиться к наследию выдающихся представителей социально-экономических наук. Концепция деятельной жизни (Vita Activa) Ханны Арендт [4] основана на представлении о человеке-творце — homo faber⁴, работа (Arbeit), создание и изготовление (Herstellen), поступки и действия (Handeln) которого направлены на создание и улучшение своей среды обитания (в нашей интерпретации — мультисубъектной среды).

С концепцией деятельного человека прямо коррелирует представление Й. Шумпетера о предпринимателе как индивиде особого типа, «агенте перемен, чьи новые комбинации вносят в экономическую жизнь турбулентность» [23, с. 841]. По мнению У. Баумоля, роль предпринимателя в экономической науке и ее преподавании сильно недооценена: «в эпоху неоклассицизма предприниматель был изгнан из научной литературы» [5, с. 31] в основном по причине как того, что «предпринимательская деятельность сопряжена с установлением неопределенных прерывистых отношений», так и невозможности перевода таких психологических качеств предпринимателя, как «радостный энтузиазм, оптимизм, увлеченность исследованиями и процессом открытий» [5, с. 407] на язык формальных моделей и вычислительных процедур. У. Баумоль прямо подсказывает, где находится поле наиболее важных поведенческих экспериментов и теоретических поисков: предпринимательская среда, в первую очередь сфера инновационного предпринимательства.

Ключевую роль предпринимательской активности, сознания и разума человека в экономическом развитии всегда отстаивали представители «австрийской школы». Людвиг фон Мизес в рамках общей науки о человеческой деятельности (праксиологии) полагал, что «только человеческий разум, направляющий деятельность и производство, является созидательным». Более того, он считал, что представление, согласно которому «экономическая наука занимается материальными условиями жизни человека, полностью ошибочна. Человеческая деятельность суть проявление разума. В этом смысле праксиология может быть названа моральной наукой» [14, с. 134]. Из этого следует, во-первых, что Л. фон Мизес предугадал появление теории поведенческой экономики, включающей в круг анализа множество иррациональных факторов; во-вторых, что наиболее активным и важным субъектом той мультисубъектной среды, о которой шла речь ранее, является предприниматель. Уэрта де Сото отмечает, что в позиции Л. фон Мизеса «человек является homo agens (человеком действующим) или homo empresario (человеком предпринимательским) даже в большей степени, чем homo sapiens (человеком разумным), потому что он действует». И далее: «человек не просто распределяет наличные средства в соответствии с данными целями, а постоянно находит новые цели и средства, извлекая уроки из прошлого и пользуясь своим воображением, чтобы обнаруживать и шаг за шагом создавать будущее» [22, с. 97].

Человеку действующему (предпринимателю в широком смысле слова) свойственно принимать решения в условиях неопределенности, быть чутким к сигналам, то есть к новой информации, уметь ее распознать и быть готовым ей воспользоваться. Этот набор свойств И. Кирцнер назвал бдительностью: «то, что я назвал предпринимательской бдительностью, Мизес выражает, определяя предпринимательство как человеческую деятельность, рассматриваемую с точки зрения неопределенности, присущей любой деятельности» [11, с. 90]. Бдительность предпринимателя, по Кирцнеру, это не обладание информацией, а его «предрасположенность знать, где искать информацию» [11, с. 72]. «Важная информация, — пишет Х. Уэрта де Сото, — всегда субъективна и не существует вне людей, способных истолковать или обнаружить ее, поэтому информацию всегда создают, воспринимают и передают люди» [22, с. 75]. И далее чрезвычайно важные и значимые для нашей гипотезы идеи: «передача социальной информации в основном является неявной и субъективной», что обусловливает обучающий эффект в целях координации действий. Два индивида, ранее не обладавшие необходимой информацией, пересматривают свои решения, «оба учатся действовать скоординированно, то есть обуздывать себя и подстраивать свое поведение к нуждам другого. Кроме того, обучение происходит наилучшим из возможных способом: по собственному побуждению и не сознавая факта обучения; иными словами, добровольно и в рамках плана, где каждый из них стремится к своим личным целям и преследует собственные интересы. Именно это является ядром изумительного по своей простоте и эффективности процесса, который делает возможной жизнь в обществе» [22, с. 76]. Добавим, что выявленные Уэрта де Сото тонкие процессы, по нашей терминологии — реципрокной подгонки, образуют суть притяжения индивида к магниту турбулентной (по Шумпетеру) общественной мультисубъектной среды, а кроме того, открывают новый пласт возможных исследований в области поведенческой экономики.

Альтернативой пусть «легкому» (а в случае авторитарных режимов — весьма жесткому), но все же принуждению, может выступать только самоорганизация индивидов, в первую очередь предпринимателей, образующих притягательную и эффективно функционирующую среду, из потребностей которой вырастают требования к новым политическим и экономическим институтам, формированию систем социального контроля, в конечном счете, созданию современного гражданского общества и открытых государственных структур инклюзивного типа. При этом неопределенность и «предпринимательская бдительность» (по Кирцнеру) — необходимые условия стремления экономических агентов к получению и использованию новой информации.

Открытия лучших представителей австрийской школы служат теоретической основой нашей гипотезы о формировании самоорганизующейся, притягательной мультисубъектной среды как альтернативы универсальному применению идей подталкивания, опирающихся на представление о человеке как существе неразумном, пассивном, не способном обучаться и принимать верные (с точки зрения государства) решения. Обучение методам мультисубъектной самоорганизации, активизация стремления человека к свободе и жизни в условиях демократических институтов должно стать важнейшей задачей всей российской системы образования⁵. Только в этом случае идеи поведенческой экономики могут стать важным фактором трансформации попавшей в политический и экономический тупик страны.

Некоторые прикладные соображения

Подталкивание — заманчивый способ мягкого (но в ряде случаев быстро трансформирующегося в жесткое) управления промышленным развитием. Но мы определили ранее, что этот подход сомнителен даже по отношению к индивидам. По отношению же к фирмам, корпорациям («юридическим лицам») последствия могут быть еще хуже. Уже в начале XXI века отмечалось, что «логика развития техники не справилась с функцией управления процессами развития общества. Инженерные решения оказались эффективными только при условии того, что они опосредуются социальными решениями, масштаб которых задается. глобальным пространством открытого рынка, сменой ментальных моделей и рамок социокультурного самоопределения больших масс людей» [12, с. 3]. Сегодня можно добавить, что современная промышленная политика должна как минимум учитывать достижения поведенческой экономики, строиться исходя из согласованных предпочтений множества агентов мультисубъектной среды. Реципрокное отношение «действие — намерение» для разных видов экономических агентов отмечается в научной литературе [26], на поведенческий тип отношений в организации промышленности указывает В. Тамбовцев: «Промышленная политика — это совокупность намерений правительства сформировать в стране хорошую экономику (с его точки зрения) и намечаемых средств их реализации» [21 с. 30]. Соответственно эти намерения должны преобразовываться в набор понятных сигналов (правил, стимулов, оценочных критериев), их генерирование и формирование притягательной «архитектуры выбора» для заинтересованных агентов. Надо сказать, что появление и применение идей поведенческой экономики в системе «юридических лиц» — это поле, на котором еще растет множество вопросительных знаков. Зато открыты новые возможности исследований, построения и продвижения моделей, опирающихся на развивающийся аппарат и набор феноменов поведенческой экономики. В частности, одним из приложений такого рода может стать концепция мультисубъектной региональной промышленной политики, основанная в том числе на изложенных ранее гипотезах.

Выводы

Если выявление эффектов иррационального поведения человека в экономической сфере само по себе увлекательно и познавательно, то предложения по использованию государством слабостей, ошибочных ментальных представлений индивида даже «в благих целях» весьма сомнительны. Во-первых, применение методов «легкого подталкивания», пропагандируемых (и охотно воспринимаемых государственными органами разных стран) как прикладные достижения теории поведенческой экономики, объективно ведет к усилению патернализма с его печальными социальными последствиями. Во-вторых, для стран с авторитарными режимами эти способы лишь способствуют легализации принуждения.

Вместо восхваления идей подталкивания в статье предложено перейти к рассмотрению и оценке гипотезы о возможности формирования модели «притягивания», которая вместо иерархических отношений «государство — неразумный индивид» основывается на горизонтальных связях сообщества активных агентов, названного мультисубъектной средой. Притягивание в формах взаимной адаптации (точнее — реципрокной подгонки) осуществляется в ходе деятельного, творческого процесса с активной ролью предпринимательского сообщества, в котором свободные, ищущие новых знаний индивиды в условиях позитивного сотрудничества формируют потенциал будущих институциональных преобразований страны, попавшей в углубляющийся системный кризис. Обучение этих субъектов будущих трансформаций становится главной задачей системы российского образования.

В целом идеи поведенческой экономики весьма полезны не только с точки зрения учета иррациональности индивидов, но и для формирования эффективных политик и стратегий управления, опирающихся на «намерения», сигналы «благотворной обратной связи», «позитивное сотрудничество» и другие формы организации крупного и малого бизнеса, корни которых лежат в области малоисследованных эффектов человеческого поведения.

¹ Мультифакторность в биологии означает не просто влияние на процесс отдельных факторов, а сложное совместное воздействие разных факторов, например, на возникновение патологии (болезни). Общие последствия такого влияния называют синдромом (греч.: syndrome — стечение, скопление). В социальных науках эти термины вполне уместны: «идея «синдрома» предполагает, что все элементы. явления. тесно взаимосвязаны» [24, с. 150].

² Лат.: reciprocus — возвращающийся, обратный, движущийся туда и обратно и др.

³ Англ.: adjustment — согласование, подгонка, приспосабливание, урегулирование, корректировка и др.

⁴ Лат.: faber — кузнец, мастер, ремесленник.

⁵ По этому поводу уже сказано Ланцелотом: «Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона». (Е. Шварц. «Дракон». Сказка в 3-х действиях).

Список источников

1. Автономов В. С., Автономов Ю. В. Общая теория «споров о методах» в экономической науке // Общественные науки и современность. — 2016. — № 4. — С. 5-20.
2. Автономов В. С. Постоянная и переменная рациональность как предпосылка экономической теории // Журнал новой экономической ассоциации — 2017. — № 1(33). — С. 142-146.
3. Аджемоглу Д., Робинсон Дж. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. — М.: Изд-во АСТ, 2016. — 693 с.
4. Арендт Х. Vita Activa, или О деятельной жизни. — М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. — 416 с.
5. Баумоль У. Микротеория инновационного предпринимательства. — М.: Изд-во Института Гайдара, 2013. — 432 с.
6. Белянин А. В. Ричард Талер и поведенческая экономика: от лабораторных экспериментов к практике подталкивания (Нобелевская премия по экономике 2017 года) // Вопросы экономики. — 2018. — № 1. — С. 5-25.
7. Белянин А. В. Homo oeconomicus и Homo postoeconomicus // Журнал новой экономической ассоциации. — 2017. — № 1. — С. 157-161.
8. Вирно П. Грамматика множества: к анализу форм современной жизни. — М.: Ад Маргинем Пресс. — 2015. — 144 с.
9. Вольчик В. В., Филоненко Ю. В., Кривошеева-Медянцева Р. Д. Адаптивная рациональность, адаптивное поведение и институты // Журнал институциональных исследований. — 2015. — Т. 7. — № 4. — С. 138-155.
10. Капелюшников Р. И. Экономические очерки: методология, институты, человеческий капитал. — М.: Изд. дом ВШЭ, 2016. — 574 с.
11. Кирцнер И. Конкуренция и предпринимательство. — Челябинск: Социум, 2010. — 272 с.
12. Княгинин В., Щедровицкий П. Промышленная политика России: кто оплатит издержки глобализации. — М.: «Европа», 2005. — 160 с.
13. Либман А. М. Социальный либерализм, общественный интерес и поведенческая экономика // Общественные науки и современность. — 2013. — № 1. — С. 27-39.
14. Мизес Л. фон. Человеческая деятельность: трактат по экономической теории. — Челябинск: Социум, 2012. — 878 с.
15. Нелин Д. В. Об экономической роли отношений реципрокности // Материалы Интернет-конференции «60-летие выхода в свет «Великой трансформации» Карла Поланьи: уроки для России», 2004 [Электронный ресурс]. URL: http://ecsocman.hse.ru/text/16212209 (дата обращения: 25.03.2018).
16. Норт Д. Понимание процесса экономических изменений. — М.: Изд. дом Гос. ун-та — ВШЭ, 2010. — 256 с.
17. Полтерович В. Позитивное сотрудничество: факторы и механизмы эволюции // Вопросы экономики. — 2016. — № 11. — С. 5-23.
18. Родрик Д. Экономика решает: сила и слабость «мрачной науки». — М.: Изд-во Института Гайдара, 2017. — 256 с.
19. Талер Р. Новая поведенческая экономика: почему люди нарушают правила традиционной экономики и как на это заработать. — М.: Изд-во «Э», 2017. — 368 с.
20. Талер Р., Санстейн К. Nudge. Архитектура выбора. Как улучшить наши решения о здоровье, благосостоянии и счастье. — М.: Манн, Иванов и Фарбер, 2017. — 240 с.
21. Тамбовцев В. Нуждается ли промышленная политика в теоретических оправданиях? // Вопросы экономики. — 2017. — № 5. -С. 29-44.
22. Уэрта де Сото Х. Социализм, экономический расчет и предпринимательская функция. — Москва; Челябинск: ИРИСЭН, Социум, 2008. — 488 с.
23. Шумпетер Й. А. Теория экономического развития. Капитализм, социализм и демократия. — М.: Эксмо, 2007. — 864 с.
24. Щербак А. Н. Как происходит изначальный выбор институтов? Критика концепции «случайности развития» и структурный подход // Общественные науки и современность. — 2017. — № 5. — С. 147-162.
25. Эггертссон Т. Экономическое поведение и институты. — М.: Дело, 2001. — 408 с.
26. Falk A., Fischbacher U. A Theory of Reciprocity // CESifo Working Papers. — 2001. — No. 457. — P. 1-28.