Коузианство против пигувианства: идеи, ценности, перспективы

А. Е. Шаститко
Н. С. Павлова

В начале третьего десятилетия XXI в. вновь стал актуальным вопрос об активизации участия государства в экономических процессах в качестве регулятора. Это связано как с эффектами цифровой трансформации, которые привели к появлению цифровых компаний-триллионеров, так и с другими процессами, в которых обнаруживается несовершенство экономических отношений, увеличивается разрыв между желаемым и действительным.

В данной статье мы не ставим задачу объяснить, почему плох переход к систематическому регулированию цен в плане как широкого охвата отраслей, так и его воспроизводимости, долгосрочности (регулярность применения инструментов экономической политики VS. экстренные меры), хотя пример контроля цен в СССР и других странах с плановой экономикой слишком важный, чтобы о нем не упоминать. Основная цель статьи — объяснить сам подход к обсуждению достаточности оснований для введения / отмены / выбора режима государственного регулирования на основе проблематики внешних эффектов —  примера рыночного изъяна наряду с проблемами безбилетника при производстве общественных благ, возрастающей отдачи от масштаба. Такая постановка имеет прямое отношение к реформе собственно системы регулирования, попытки которой предпринимались во многих странах в конце XX — начале XXI в.¹

Применительно к России уместен вопрос: почему эта реформа забуксовала² и могло ли быть иначе? На этот и другие вопросы мы также предложим свои варианты ответов. Вместе с тем нужно сделать важную оговорку. Мы понимаем, что частные интересы тех, кто принимает регулирующие решения, могут не только не совпадать, но и быть прямо противоположными условиям, необходимым для формирования благоприятного предпринимательского климата и устойчивого экономического развития. Однако даже если отвлечься от этого обстоятельства и принимать во внимание главным образом дискурсивные аспекты поставленных вопросов в духе В. Шмидт (Schmidt, 2008), все равно есть достаточные основания считать, что отсутствие такого несовпадения не означает отсутствия проблемы. Разумеется, когда требуется полная пара «теории—интересы», мы указанное ограничение снимем.

Основные задачи нашей работы:

• постановка проблемы на примере внешних эффектов;
• раскрытие различий между пигувианским и коузианским подходами и их соотношения с либеральным и регуляторным фундаментализмом, а также функционалистским подходом;
• выделение факторов, которые обусловливают выбор того или иного подхода и оценку перспектив функционализма в их контексте;
• иллюстрация приведенной логики с помощью конкретной ситуации — резкого изменения цен на отдельных рынках (в отдельных отраслях).

Данная статья развивает идеи более ранней работы (Шаститко, 2021), где поставлен вопрос о соотношении функционалистского и фундаменталистского подходов к обсуждению сбоев рыночного механизма. Вместе с тем в последней не детализированы виды внешних эффектов и оценка последствий их воспроизводства. Кроме того, в настоящей работе предложена систематизация структурных альтернатив интернализации внешних эффектов через призму свойств функционализма и двух видов фундаментализма. Наконец, здесь представлены дополнительные аргументы применительно к соотношению желательности и реализуемости структурных альтернатив в экономической политике и внешних эффектов, включая специфический пример с межвременными экстерналиями.

Наш подход к обсуждению корректировки рыночных изъянов основан на принципах, отличающих новую институциональную экономическую теорию от других направлений экономической мысли, и в первую очередь на сравнительном анализе дискретных структурных альтернатив, каждая из которых технически может быть реализована на практике. Вместе с тем указанные альтернативы не равнозначны в конкретных обстоятельствах места и времени.

Несовершенные институты через призму внешних эффектов

Классическим считается определение внешних эффектов через выгоды и издержки, не отраженные в системе цен, а потому не учитываемые в решениях действующих лиц (Эггертссон, 2022. С. 173). В данной статье в целях операциональности мы также будем придерживаться этого определения, несмотря на то что оно не единственное и не наиболее полное³.

Однако, прежде чем рассуждать о вариантах реакции на факт сбоя механизма цен, обратим внимание на два обстоятельства: существование другого варианта определения внешних эффектов и их многообразие. Оставим для интересующихся возможность изучить первый вопрос детальнее⁴, а сами сосредоточимся на втором: многообразие внешних эффектов соответствует многообразию экономических отношений и их различных аспектов. Здесь возможны ситуации, когда квалификация внешних эффектов в терминах субоптимальности размещения ресурсов требует пояснений.

Рассмотрим в качестве иллюстрации модель конкуренции по Бертрану между двумя компаниями в условиях линейного спроса на недифференцированный товар и постоянной отдачи от масштаба⁵. Взаимодействие этих компаний можно описать в терминах перекрестного отрицательного денежного внешнего эффекта⁶. Небольшое снижение цены одним продавцом относительно общего начального уровня (предположительно монопольного) приводит к полной потере покупателей другим⁷, что вынуждает его тоже снижать цену относительно цены первого. В результате она устанавливается на уровне предельных издержек, что соответствует принципу эффективного ценообразования в условиях конкуренции, а равновесие на рынке оказывается Парето-оптимальным. Причем участники конкуренции по Бертрану в результате не получают экономической прибыли, в отличие от картеля как способа интернализации перекрестного отрицательного денежного внешнего эффекта. В таком случае картель — специфический вид гибридного институционального соглашения, в котором отказ от конкуренции связан с обменом права самостоятельно устанавливать цены и планировать соответствующие им объемы продаж на возможность извлекать экономическую прибыль посредством коллективного планирования действий на рынке (Шаститко, 2013а), что может выражаться в разделе рынка, установлении монопольно высокой цены или бойкоте отдельных покупателей.

Однако в максимальном выигрыше с точки зрения последствий конкуренции по Бертрану оказываются потребители — контрагенты конкурентов, максимизирующие свой чистый выигрыш как побочный результат конкуренции между продавцами. Здесь мы можем указать на эпистемологические основания отличий регуляторного фундаментализма в антитрасте от функционального и даже либерального подходов (подробнее см. ниже). Побочный, непроектируемый результат конкуренции заменяется в таком случае на проектируемый. Причем такая подмена понятий происходит в том числе из-за смещения акцентов с защиты конкуренции на защиту интересов отдельной категории участников рынка (пусть даже признанных слабой стороной), а также ввиду того, что публично оправдать конкурентную политику проще, если ее результаты демонстрировать в терминах выигрышей потребителей, а не эффективного равновесия (статического или динамического).

Возвращаясь к примеру на основе дуополии по Бертрану, отметим, что эффективный результат получается вместе с воспроизводством отрицательного перекрестного денежного внешнего эффекта во взаимоотношениях двух продавцов. Отсюда важный вывод: квалификация внешнего эффекта как отражения субоптимальности размещения ресурсов чувствительна к контексту. Это имеет значение для нормативных выводов, в том числе при применении инструментов экономической политики: чтобы обеспечить эффективное размещение ресурсов и выигрыш слабой стороны (конечных потребителей), для интернализации некоторых внешних эффектов необходимы институциональные барьеры, и при проектировании институциональных изменений нужно учитывать последствия для всех значимых групп интересов. Приведенный пример основан на предпосылке об отсутствии проблем с идентификацией групп интересов, но на практике это не так (Эггертссон, 2022. С. 74), что следует иметь в виду при проектировании институциональных изменений и оценке регулирующего воздействия.

Особый случай — сетевые экстерналии, возникающие на основе зависимости выигрышей участников рынка от их количества. В ситуации картельного полусговора на двустороннем рынке, когда конкуренция на стороне одной группы пользователей платформ дополняется сговором между платформами в отношении другой группы пользователей, результат может оказаться даже лучше, чем в условиях конкуренции. Таким образом, мы имеем дело с более сложной конфигурацией механизмов интернализации внешних эффектов, чем на привычных — «односторонних» — рынках (Dewenter et al., 2011; Lefouili, Pinho, 2017).

Отметим также, что совершенные, или аллокативно нейтральные, по Фуруботну—Рихтеру (Фуруботн, Рихтер, 2005. С. 12 — 13), институты сложно представить, как и мир с нулевыми трансакционными издержками, где вроде бы все есть и одновременно ничего нет (подробнее см.: Шаститко, 2010. С. 229—233). Иными словами, последнее возможно, но только в случае избирательного применения нереалистичных предпосылок.

Структурные альтернативы корректировки рыночных изъянов

С учетом предложенных формулировок и принятых ограничений относительно проблематики внешних эффектов можно выделить три варианта корректировки изъянов рынка: компенсация рыночного изъяна; его устранение; поддержание статус-кво, то есть воспроизводство внешнего эффекта.

Компенсация рыночного изъяна — наиболее распространенный вариант его корректировки по схеме: «если не рынок, то государство». Предполагается, что государство с помощью различных инструментов экономического регулирования — налогов, субсидий, квот и т. и. —  обеспечивает приближение равновесия к Парето-оптимуму (корректирующие налоги/субсидии А. Пигу; Пигу, 1985). Этот вариант основан на предположении, что либо провалов государства нет, либо они менее масштабны, чем провалы рынка.

Устранение рыночного изъяна — метод, в котором задействован рыночный механизм. Иными словами, корректировка осуществляется в результате действия механизма цен, но на основании правил, устанавливаемых и поддерживаемых государством и не связанных с регулированием⁸, в частности, посредством снижения или устранения избыточных барьеров входа, что нередко рассматривают как способ обеспечить более интенсивную конкуренцию на рынке. В рамках этого способа корректировки создаются/ восстанавливаются недостающие рынки. Отметим, что в данном случае государство также присутствует, как и в первом случае, но его функционал другой. Оно не претендует на установление значимых для проведения трансакций условий соглашений (что характерно для экономического регулирования), а ориентируется на разработку абстрактных правил, с помощью которых корректируются, настраиваются стимулы участников экономического обмена.

Поддержание статус-кво, или воспроизводство внешнего эффекта, несмотря на то что оно связано с субоптимальностью. Кажется, что это —  вырожденный случай, и его заведомо не будут выбирать (в том числе в плане нормативных выводов позитивных исследований). Однако, как только снимается предпосылка о нулевых трансакционных издержках —  фундаментальная предпосылка теоремы Коуза — и предполагается повсеместность их существования в отношениях между людьми по поводу ограниченных ресурсов, основания для такого вывода могут стать менее очевидными. Благодаря работам Э. Остром можно более сдержанно относиться как к первому, так и ко второму варианту (Ostrom, 1990; Ostrom et al., 1993). Кроме того, здесь возникает множество ситуаций, когда имеются и провал рынка, и провал государства, а отношения между субъектами есть, и они сопряжены с воспроизводством внешних эффектов.

На первый взгляд, третий вариант — самый непопулярный для сознательного принятия решения и публичного оправдания, поскольку государству, регулятору, которые должны доказывать свою состоятельность, сложнее всего ничего не делать. Соответственно этот вариант рассматривается как абсолютно маргинальный, а в известных нам учебниках по микроэкономике на него как устойчивую альтернативу двум другим не обращают должного внимания. Вместе с тем в реальности сохранение и воспроизводство статус-кво с внешними эффектами встречаются часто, хотя на поверхности может имитироваться реализация иного решения: обычно государственного вмешательства, которое выглядит как затянувшийся процесс институционального проектирования (Тамбовцев, 1997, 2008) (пример — законопроекты, которые годами то всплывают в публичном поле, то снова отправляются на доработку). В то же время сохранение условий для воспроизводства внешних эффектов может требоваться для обеспечения эффективности использования ресурсов с учетом интересов более широкого круга действующих лиц (см. пример с конкуренцией по Бертрану выше).

Пигувианство в экономической теории: регуляторный фундаментализм

Пигувианство — одна из интеллектуальных традиций⁹ в сфере объяснения отношений по поводу рыночных изъянов, в том числе связанных с внешними эффектами. В ее рамках важны две идеи:

• наличие рыночного изъяна выступает достаточным основанием для государственного регулирования;
• выработка корректирующего механизма не требует сравнительного анализа дискретных структурных альтернатив, прежде всего альтернатив государственному регулированию (по крайней мере, этот принцип не является общим правилом и если применяется, то ad hoc).

В этой статье мы будем использовать термины пигувианство и регуляторный фундаментализм как синонимы. Вместе с тем последний шире: пигувианство все же основано, пусть и на слабой, но презумпции нецелесообразности государственного вмешательства в случае Парето-оптимального равновесия, а такая постановка опирается на неоклассический подход в микроэкономическом анализе. Регуляторный фундаментализм может иметь под собой более широкие основания, что мы отметим далее в связи с обсуждением феномена «хипстерского антитраста». Однако в общем наше применение двух понятий как синонимов исходит из признания неоклассического подхода как возможной формы существования метаязыка в экономической науке. Кроме того, пигувианство как подход совсем необязательно связывать с корректирующими налогами или субсидиями. Скорее это частный случай проявления фундаментальных оснований государственного активизма.

Именно такой подход (а не собственно государственное регулирование) критиковал Р. Коуз в свете дискуссии вокруг теоремы его имени: «Использование налогов привлекательно еще и тем, что они могут быть проанализированы с помощью существующей теории цен, что разрабатываемые схемы выглядят внушительно на классных досках или в статьях, и что они не требуют знания предмета (курсив наш. — А. Ш., Н. 77.)» (Коуз, 1993. С. 162). Последнее означает в том числе знание конкретных обстоятельств места и времени, включая не только правовые ограничения и социальные связи (например, урегулирование споров между соседями из-за потравы посевов без обращения к помощи правовой системы; см.: Ellickson, 1994), но и технико-технологические аспекты взаимодействия экономических субъектов.

В силу первой идеи эту традицию можно квалифицировать как регуляторный фундаментализм', когда любые выявленные несовершенства в экономических отношениях пытаются решить путем введения и/ или распространения государственного регулирования, активного воздействия государства на свойства трансакций и контрактов, которые структурируют взаимодействие индивидов. Важным свойством регуляторного фундаментализма выступает неизбирательность такого вмешательства в отношения, сопряженные с воспроизводством выявленных несовершенств. Она обусловлена: 1) смещением позитивных оценок в сторону регуляторного решения (идеализация регуляторики и обесценивание альтернативы государственному регулированию, в том числе социальных связей в виде неформальных институтов); 2) ограничениями на сравнительный анализ дискретных структурных альтернатив даже при обсуждении направлений государственного регулирования.

В случае доминирования регуляторного фундаментализма нет оснований считать, что полученные отрицательные результаты будут приписаны именно регулированию и немедленно вызовут осознание всей пагубности избыточной активности государства. Наоборот, в долгосрочной перспективе возможны попытки скорректировать рыночный изъян за счет последовательного ужесточения регулирования. Этот аргумент имеет прямое отношение к объяснению феномена ползучего регулирования, когда неудачи последнего пытаются компенсировать его усилением.

Один из примеров регуляторного фундаментализма, который был недавно рассмотрен на страницах журнала «Вопросы экономики», — особенности института коллективного доминирования в российском антитрасте (Шаститко, Ионкина, 2021). Выявленные несовершенства в функционировании рынков, которые характеризуются с помощью правовой нормы «коллективное доминирование», корректируют посредством применения санкций и запретов в отношении компаний, которые индивидуально злоупотребляют своим положением в составе нескольких коллективно доминирующих субъектов. Однако фундаменталистские начала такого подхода не столь очевидны, когда обвинение предъявляют всем или нескольким коллективно доминирующим компаниям. Еще меньше оснований считать режим использования нормы о коллективном доминировании фундаменталистским, если она применяется в рамках контроля сделок экономической концентрации для оценки значимости координационных эффектов (возможности ограничивающих конкуренцию коллективных действий участников рынка), создающих риски ограничения конкуренции в будущем.

В российской практике правоприменения можно обнаружить вопиющий пример, когда преследуется единственная, причем не самая крупная на рынке компания (Шаститко, Павлова, 2021). Ожидаемый результат — ограничение конкуренции на рынке из-за применения норм антимонопольного законодательства, которое фактически направлено на запрет конкуренции.

Другой пример регуляторного фундаментализма в антитрасте — так называемый «хипстерский антитраст», представляющий собой поворот в антимонопольной политике в сторону более активного антимонопольного вмешательства в деятельность крупных (в первую очередь цифровых) компаний ради целей, которые традиционно рассматриваются как выходящие за рамки задач антитраста: защиты демократии, уменьшения неравенства, создания рабочих мест, технологического прогресса (Shapiro, 2018). Своеобразный манифест «хипстерского антитраста» —  Utah Statement (Wu, 2019), в котором провозглашаются базовые политические принципы движения. Не имея прочной опоры в экономической теории и основываясь на упрощенном понимании связей поведения крупных фирм и результатов функционирования рынков, «хипстерский антитраст» отражает популистскую повестку, позиционируя усиление антимонопольного контроля как ответ на широкий круг экономических и политических проблем, без анализа сравнительных издержек и преимуществ именно такого решения.

Коузианство vs. либеральный фундаментализм

Структурной альтернативой пигувианству, или регуляторному фундаментализму, в экономических исследованиях и проецировании соответствующих идей в сферу принятия политических решений выступает коузианский подход. По законам жанра научной дискуссии обычно обращают внимание на аспекты аргументации, которые отличают один подход от другого. Вот почему данный подход иногда ошибочно ассоциируют с вариантом корректировки рыночных изъянов посредством формирования условий для создания «пропущенных» рынков без активного государственного вмешательства в форме регулирования. Данная иллюзия подкрепляется и тем, что примеры, которые приводит Коуз в работе «Проблема социальных издержек» (см.: Коуз, 1993), построены на алгоритме, в рамках которого определяется пропущенный рынок, а затем устанавливается, кто и сколько платит.

В основе собственно коузианского подхода лежит идея о том, что все отношения между индивидами по поводу ограниченных ресурсов связаны с ненулевыми трансакционными издержками. Их наличие не дает оснований обсуждать вопрос о выборе наилучшего из известных вариантов, а ориентирует на отбор наилучшего из доступных вариантов корректировки изъянов рынка в соответствии с принципом «слабой формы отбора» по О. Уильямсону (1996. С. 689). В связи с этим «различные формы экономической организации как дискретные структурные альтернативы организации экономических обменов не нейтральны по отношению к эффективности окончательного размещения ресурсов в условиях, когда трансакционные издержки больше нуля» (Шаститко, 2010. С. 264). И, как следствие, важный нормативный вывод: для выбора (в том числе на основе институционального проектирования на микро-, мезо- и макроуровнях) наилучшей из доступных форм экономической организации нужен сравнительный анализ дискретных структурных альтернатив, который позволял бы учитывать как их сравнительные преимущества, так и их изъяны.

При этом коузианский подход предполагает особое, более широкое по сравнению с другими подходами понимание состава выгод и издержек, которые ассоциируются с альтернативными вариантами. Данное понимание иллюстрируется известным высказыванием Коуза в отношении способов устранения ущерба: «Вопрос обычно понимался так, что вот А наносит ущерб В и следует решить, как мы ограничим действия А? Но это неверно. Перед нами проблема взаимообязывающего характера. Оберегая от ущерба В, мы навлекаем ущерб на А. Вопрос, который нужно решить, — следует ли позволить А наносить ущерб В или нужно разрешить В наносить ущерб А? Проблема в том, чтобы избежать более серьезного ущерба» (Коуз, 1993. С. 87—88). Продолжая эту логику, спросим, всегда ли этот вопрос надо адресовать правовой системе или существует класс ситуаций, когда его можно решить (как в случае с соседскими отношениями; см.: Ellickson, 1994) посредством персонализированных обменов, вне принципа правового централизма.

Выше было отмечено, что коузианство часто путают с либеральным фундаментализмом, который построен на идее существования естественных преимуществ рыночной формы организации взаимодействия людей и мощных механизмов самоустранения, самоликвидации изъянов, если только государство не мешает этому своими действиями (если возникают провалы, то их надо искать на стороне государства). Наиболее ярко либеральный фундаментализм проявился в исследовательской традиции, сформировавшейся в рамках австрийской школы в экономической науке. Здесь даже к такому направлению в экономической политике, как антитраст, основной функционал которого — поддержание условий конкуренции на рынках, отношение подозрительное вплоть до требований отменить антимонопольное законодательство (Арментано, 2005; Hull, 2005).

Для либерально-фундаменталистского варианта интернализации внешних эффектов применима та же критика со стороны Коуза, что и для пигувианства, — отсутствие жестких требований к знанию предмета. Еще раз отметим, что оно включает не только экономические аспекты взаимодействия субъектов, но и понимание правовых рамок, а также технических аспектов, связанных с производством товаров/услуг. Коузианский взгляд на мир мы будем также называть функционалистским, особенно если необходимо подчеркнуть отличие данного подхода от двух разновидностей фундаментализма — регуляторного и либерального.

Предварительные итоги сравнительного анализа упомянутых интеллектуальных традиций содержатся в таблице. В столбцах предложены варианты реакции на внешние эффекты, а в строках — их восприятие в позитивном и нормативном плане тремя направлениями¹⁰.

Таблица

Интеллектуальные традиции и реакция на проблему внешних эффектов

Источник: составлено авторами.

Отметим, что представленные в таблице характеристики можно оценить лишь в контексте. В частности, австрийское направление в экономических исследованиях вообще не воспринимает вопрос о рыночных изъянах как таковой (включая вопрос о внешних эффектах; см.: Cordato, 1980), поскольку сами по себе сбои в работе механизма рынка — последствия избыточного государственного вмешательства, а в случае корректной настройки рыночного механизма несовершенства будут самоустраняться. Пигувианство замечает и два других варианта, но отдает преимущество первому.

Разумеется, в такой ситуации начинают пользоваться спросом карикатурные версии теорий в рамках внутри дисциплинарного дискурса (см. подробнее: Тутов, Шаститко, 2021). Напомним, что даже первоначальная формулировка теоремы Коуза, которая принадлежит Дж. Стиглеру (Stigler, 1966), на наш взгляд, — карикатура на подход, предложенный основоположником нового институционализма и лауреатом Нобелевской премии по экономике 1991 г. Причем Коуз старался всячески дистанцироваться от теоремы его имени. В одном из своих последних интервью в 2012 г. он вновь вернулся к проблеме теоремы Коуза¹¹, и общий смысл его позиции, на наш взгляд, удачно сформулирован в газете «Washington Post»^{11 12}: «Теорема Коуза широко цитируется в экономической науке. Рональд Коуз ненавидел эту теорему» (The Coase Theorem is widely cited in economics. Ronald Coase hated it). Существует также точка зрения, что Коуз существенно упростил подходы Пигу, представив его гораздо более однозначным сторонником государственного вмешательства, чем он был на самом деле, и что основные идеи теоремы Коуза либо уже содержались в работах Пигу (в частности, концепция трансакционных издержек и оптимальность сохранения статус-кво, если они слишком высоки), либо прямо следовали из них (Hovenkamp, 2009). Таким образом, как теорема Коуза в некоторой степени представляет собой карикатуру на его взгляды, так и пигувианство в определенном смысле можно расценивать как карикатуру на взгляды самого Пигу.

Функционализм: рекомендуемый, но менее вероятный

Может показаться, что функционалистский вариант напрашивается сам собой, особенно если речь идет о применении результатов экономических исследований при выработке рекомендаций для экономической политики, нацеленной на рост общественного благосостояния и улучшение качества жизни¹³. Действительно, функционализм дает больше возможностей избежать ошибок в правоустановлении и правоприменении (Шаститко, 2013b). Ожидаемые выигрыши, связанные с их недопущением, должны открыть для функционалистского подхода широкие перспективы в решении проблемы рыночных изъянов (при ближайшем рассмотрении — и провалов государства). Более того, спрос на такой подход может обеспечить условия для развития доказательной экономической теории — подхода в исследованиях, основанного на учете конкретных обстоятельств принятия решений, — не только в сфере политики, но и в бизнесе (см. ниже).

На наш взгляд, хотя функционалистский подход и можно рекомендовать с точки зрения построения сбалансированной политики в части как формулирования норм, на основе которых организуются трансакции, так и механизмов, обеспечивающих их соблюдение, но его использование менее вероятно, чем регуляторного и либерального видов фундаментализма. В экономической науке есть ответ на вопрос, почему так происходит: это связано с интересами лиц, принимающих решения. Однако здесь важны еще три аспекта, касающиеся 1) ценностей; 2) сложности проектирования компенсационных трансакций как элемента функционалистского подхода к проектированию институтов; 3) дисбаланса спроса и предложения знаний, применимых/релевантных для поиска вариантов корректировки рыночных изъянов (интернализации внешних эффектов). Все перечисленные обстоятельства тесно связаны с идеей Д. Норта (North, 1990; Menard, Shirley, 2014) о несовершенстве политических рынков, причем большем, чем в случае рынков обычных товаров.

Ценности. Абстрагируясь от того, какие ценности — либеральные или этатистские (государственнические) — более релевантны для создания благоприятных условий экономического роста и развития, отметим, что они так или иначе тяготеют соответственно к либеральному или регуляторному фундаментализму. Применительно к последнему формулировка выглядит так: «Если выявлена какая-то проблема, то о ее решении должно самым деятельным образом позаботиться государство». Подобный подход характерен для стран с низким уровнем доверия, где граждане сами предъявляют высокий спрос на регулирование, несмотря на то что осведомлены о высокой степени коррумпированности правительства (Aghion et al., 2010).

В то же время своеобразный рефлекс конкретных индивидов, работающих на государство, предлагать в ответ на любой вызов меры государственного вмешательства, можно объяснить когнитивными искажениями, такими как смещение к действию (action bias) или мотивированные суждения (motivated reasoning) (подробнее см.: Павлова, 2017). Это усиливает интересы, направленные на расширение масштабов контроля и государственного участия в хозяйственной деятельности¹⁴.

Функционалистский подход остается в определенной мере «беспризорным» (в политическом дискурсе), так как не отвергает ни государственного вмешательства, ни опоры на механизмы саморегулирования рынка, и в этом плане он менее идеологичен. В результате его начинают критиковать и сторонники либеральных ценностей, и государственники, и те и другие вместе. Сказанное не отменяет того, что коузианство в период быстрого распространения идей, основанных на работах Коуза (1960 —1970-е годы), ассоциировалось с верой в силы рыночного механизма. Однако, на наш взгляд, это было обусловлено в значительной мере тем, что в рамках научной дискуссии основными оппонентами нового в тот период подхода выступали сторонники регуляционизма. Контекст возникновения и распространения научных идей имеет значение!

Можно было бы сказать, что вопрос ценностей играет сравнительно меньшую роль в связи с распространением так называемой доказательной экономической политики¹⁵. Ее пример — доказательная экономика развития, основой и символом которой служат работы лауреатов Нобелевской премии по экономике 2019 г. А. Банерджи, Э. Дюфло и М. Кремера (подробнее см.: Ениколопов, 2020). Поскольку данное направление базируется на доказательном подходе к решению экономических проблем, можно утверждать, что его принципы а) по смыслу близки к функционалистскому подходу, поскольку предусматривают сравнение эффективности различных структурных альтернатив; б) за счет опоры на фактические данные более объективны и менее подвержены влиянию ценностей лиц, принимающих решения. Однако реальная ситуация может не подтверждать подобных предположений.

Во-первых, функционалистский подход, реализуемый в рамках оценки регулирующего воздействия (например, для проектируемых институциональных изменений), позволяет вскрыть суть намерений отдельных групп, что далеко не всегда соответствует их интересам. Кроме того, доказательные подходы требовательны к доступным данным, компетенциям лиц, осуществляющих их обработку, а также тех, кто впоследствии должен интерпретировать полученные результаты и принимать на их основе решения. При этом меры экономической политики часто разрабатывают и реализуют в условиях жестких временных и ресурсных ограничений, недостаточных полномочий органов власти, давления групп интересов и т. д.

Во-вторых, сам отбор структурных альтернатив для анализа осуществляется под влиянием представлений, базирующихся на тех или иных ценностях, о целесообразных и допустимых способах решения конкретной проблемы. Этот факт обусловлен во многих случаях отсутствием достаточного набора данных для получения эмпирических оценок, которые можно было бы положить в основу нормативных выводов, что компенсируется идеологическими предпочтениями.

Отметим также, что само предпочтение либеральных или этатистских идей, которое можно было бы интерпретировать как следование определенным ценностям, может исходить из выгодности поддержки той или иной позиции. Научная аргументация тех или иных идей также оказывается нерелевантным фактором при принятии решений на государственном уровне. Вместе с тем на уровне индивидуальных решений выделяются два класса ситуаций: рассуждение, нацеленное на обоснование заранее заданных убеждений (в том числе в силу их выгодности) (reasoning driven by directional goals), и рассуждение, нацеленное на принятие наиболее точных убеждений (reasoning driven by accuracy goals). В зависимости от ситуации отбор фактов, идей и способов рассуждения будет меняться (Kunda, 1990). Во втором классе ситуаций именно обоснованность идей, в том числе научная, способствует их принятию. И хотя роль второго типа ситуаций в процессе принятия политических решений менее значима (Taber, Lodge, 2006, 2012), на наш взгляд, это все же оставляет место для функционализма.

Компенсационные трансакции. Как известно, институты характеризуются координационными и распределительными свойствами (Knight, 1992; Шаститко, Павлова, 2017). Улучшение координационных характеристик институтов при неизменности (еще лучше — симметричности по их адресатам) распределительных характеристик — скорее редкое исключение, чем широко распространенный случай. Разумеется, изменения в распределительных характеристиках, фиксируемые на стадии сравнительного анализа дискретных структурных альтернатив в рамках оценки регулирующего воздействия как технологии институционального проектирования, могут приводить к конфликтам между группами интересов. Их разрешение предполагает построение компенсационных трансакций, позволяющих разблокировать сопротивление влиятельных групп интересов изменениям, которые удовлетворяют критерию Калдора—Хикса. (О том, насколько непростыми оказываются вопросы проектирования и осуществления таких трансакций в рамках институциональных изменений, см.: Шаститко, 2010. С. 575 — 581.)

Дисбаланс спроса и предложения знаний в значительной степени обусловлен тем, что их избыточное предложение (если на них нет спроса, в первую очередь со стороны системы государственного управления) приводит к тому, что в более длительной перспективе соответствующее предложение сокращается¹⁶. Причем это может происходить в форме дрейфа в исследования, как не относящиеся к актуальной политической повестке (исследования в «башне из слоновой кости»), так и выполняемые по заказу отдельных компаний (пример: прикладные исследования для поддержания правовой позиции компаний в рамках антимонопольных, налоговых или иных расследований). Однако в силу неэластичности предложения экспертного знания по цене в случае положительного шока спроса, который вызван осознанием лицами, принимающими решения, нехватки знаний для решения проблемы, качественный продукт сразу предложить будет сложно, если вообще возможно. Тогда разработки, тяготеющие к одному из видов фундаментализма, имеют конкурентное преимущество. Если в целом ответ понятен, то необходимо найти лишь подходящее обоснование, а для функционалистского подхода это не работает.

Строго говоря, что-то подобное случилось, когда в начале 1990-х годов приглашенные эксперты давали советы относительно строительства рыночной системы, не располагая теорией экономических трансформаций, пренебрегая необходимостью понять политические и социальные движущие силы. Они полагались на теории, которые изначально были созданы для анализа рыночного обмена в условиях надежных исключительных имущественных прав и стабильных ожиданий (Стиглиц, 1999).

Структурный дисбаланс спроса и предложения экономических знаний, на наш взгляд, связан также с проблемой «однорукого экономиста», когда формируется запрос на экономические знания от политиков, который предполагает получение простых, понятных рекомендаций, а часто еще и быстрый эффект в случае их внедрения (такие привлекательные низко висящие плоды!). Идеи, сформулированные в академическом стиле, нередко в силу их неоднозначности и оговоренного набора условий вряд ли могут быть легко и адекватно восприняты политиками и СМИ (Тироль, 2017). Отсюда возникает стремление упростить теории, их огрубить, придать им большую однозначность.

Один из способов корректировки качества спроса на знания, которые необходимы для проектирования институтов и ex post оценки имплементации институционального проекта, в том числе как способа компенсации рыночных изъянов, — расширить временной горизонт принятия решений и оценки их последствий, которые включали бы эффекты обратной связи. Здесь очень важен характер идеационного поворота (Тамбовцев, 2019) в экономической политике, с помощью которого можно объяснять сложное переплетение институтов, идей и интересов, а также сформулировать если не рекомендации, то предсказания, объяснения востребованности тех или иных идей.

В данном контексте надо учитывать, что обозначенные структурные альтернативы производства идей для политики (функционализм и два вида фундаментализма) — чистые типы, а в действительности не меньшее значение могут иметь нюансы. Например, формально признается правомерность применения функционалистского варианта в проектировании институтов, а в качестве одного из ориентиров принимается принцип минимизации трансакционных издержек.

Однако если учесть, что трансакционные издержки возникают во всех (!) отношениях между экономическими агентами, то значим не только, а порой даже не столько вопрос об их абсолютном уровне, сколько об их структуре, распределении бремени между различными группами действующих лиц и неоднозначном влиянии на общие результаты взаимодействия экономических агентов. Отсюда важный вывод: для выяснения интересов конкретных групп необходимо понять, на какие трансакционные издержки, в каких измерениях своего взаимодействия экономические агенты обращают внимание как на имеющие значение, а какие обесценивают, в том числе игнорируя их.

Например, тезис о том, что цифровизация ведет к снижению трансакционных издержек, может быть отнесен к разряду «народных теорий». Однако при ближайшем рассмотрении он оказывается спорным. В качестве одного из примеров можно привести ситуацию с цифровизацией системы налогового администрирования в России (Шаститко, Морозов, 2021), которая позволяет отслеживать деятельность (в процентном выражении) существенно большего числа компаний, чем даже в развитых странах. Однако подмена риск-ориентированного подхода шаблонным может обнулить предполагаемый положительный эффект и, более того, стать источником масштабных проблем для добросовестных предпринимателей, создавая барьеры для экономического развития.

Стремление регулятора минимизировать собственные издержки, используя такие шаблоны, может приводить к решению вслепую, то есть без учета значимых аспектов функционирования того или иного института. И, как результат, возникает опора на некоторые убеждения, тяготеющие либо к регуляторным, либо к рыночным (либеральным) принципам, расплачиваться за которые приходится не только и даже не столько регуляторам, сколько тем, кого они регулируют, а также тем, в интересах кого они должны регулировать.

При этом можно провести определенные параллели между регуляторным и либеральным фундаментализмом и ошибками I и II рода в правоустановлении (Шаститко, 2013а). Регуляторный фундаментализм с этой точки зрения может создавать риски ошибок I рода, когда регулируется то, что в оптимальном с точки зрения общественного благосостояния случае не должно регулироваться. В свою очередь, либеральный фундаментализм может создавать риски ошибок II рода в том смысле, что ситуация, которая в оптимальном случае должна регулироваться государством, не регулируется. Такая трактовка позволяет высказать два предположения.

1. Регуляторный фундаментализм может наносить больший ущерб общественному благосостоянию, чем либеральный (по крайней мере, в части регламентации предпринимательской деятельности), если мы предполагаем, что оптимальная область для применения государственного регулирования заведомо уже, чем для саморегулирования за счет рынка. Данный вывод вытекает из аналогии с ошибками I и II рода. На примере антитраста можно показать: если достоверно известно, что среди существующих на рынке соглашений 5% составляют картели, а юридическая система ошибается в 10% случаев (такова вероятность ошибок I и II рода), то будет запрещено вдвое больше соглашений, не наносящих ущерба общественному благосостоянию, чем картелей (Easterbrook, 1984).
2. В связи с этим становится актуальным вопрос о придании дополнительного веса структурным альтернативам, предполагающим отказ от регулирования, при сравнительном анализе в рамках функционалистского подхода, по аналогии с тем, как в процедуре оценки регулирующего воздействия существует презумпция нецелесообразности государственного вмешательства как более затратной альтернативы (с точки зрения выстраивания механизмов управления трансакциями).

Представленное соотношение двух видов фундаментализма и функционализма позволяет объяснить живучесть популизма в экономической политике. Однако популизм популизму рознь. То, что регуляторный и либеральный виды фундаментализма проще донести до умов широкой общественности, а не только политиков, еще не означает, что дело функционализма (и соответственно коузианства) заведомо проигрышное.

Вопрос в том, каков потенциал адвокатирования функционалистского подхода в экономической политике, с помощью каких инструментов он может проложить себе дорогу, какими характеристиками должны обладать потенциальные реципиенты его идей. Одно можно утверждать точно: у функционализма нет шансов, если в публичном обсуждении значимых вопросов социально-экономической политики будут замалчивать важные аспекты ее проектирования и ожидаемых результатов, в том числе в плане координационных и распределительных эффектов. В конечном счете идея «благосостояния для всех» (Эрхард, 2001) достаточно популистская и вместе с тем прагматичная именно в свете вовлечения широких групп интересов в формирование надежных институциональных оснований экономического развития.

Представленные аргументы формируют дополнительную повестку для «реформы регулирования 2.0» (Шаститко, Курдин, 2021), спрос на которую существует на данном этапе и со стороны государства, и со стороны бизнеса. При этом даже внутри государственного аппарата спрос на нее дифференцирован: часть заинтересована в институтах, которые упрощали бы ручную настройку экономики, в том числе в интересах будущего роста (приверженцы дирижизма, или, в наших терминах, практики регуляторного фундаментализма), другая — в институтах, которые снижают текущие издержки «мертвого груза», особенно если они приходятся на бизнес (ставленники деловых кругов и приверженцы либерального фундаментализма), третья — в институтах, которые облегчают автоматический сдвиг границы производственных возможностей за счет рыночных сил, но в нужном для устойчивого роста направлении (Шаститко, Курдин, 2021). Спрос на функционалистский подход можно увидеть у третьей группы, но косвенно факт наличия дифференцированного спроса сам по себе создает основания для такого подхода, который мог бы лучше всего сочетать интересы отдельных групп интересов.

Резкое изменение цен: интерпретация

Микроэкономическая теория провалов рынка с соответствующим набором моделей в основном ориентирована на обсуждение вопросов в терминах равновесия и сравнительной статики. Здесь закономерен вопрос: имеют ли отношение к провалам рынка шоки спроса п/п ли предложения, когда нарушение равновесия, например возникновение дефицита, сопровождается значительным ростом цен, пока рынок вновь не приходит в состояние, близкое к равновесному?

Напомним, что самого факта зависимости одной величины от другой — объема выпуска одного продукта от объема выпуска другого, полезности одного пользователя от количества пользователей и т. п. — недостаточно, чтобы признать наличие внешнего эффекта. Соответственно и в примере с межвременными экстерналиями шоки могут рассматриваться как материальное основание для такого рода внешних эффектов. Для воспроизводства межвременных экстерналий необходимо такое распределение (де-юре и де-факто) прав между заинтересованными лицами, чтобы адаптация к изменяющимся обстоятельствам взаимодействия (трансакций) происходила не наилучшим способом (Shastitko, Menard, 2017).

В числе ближайших примеров — многократное повышение цен на рынке графитированных электродов в 2017 г. (Шаститко и др., 2019), когда величина и скорость повышения оказались на порядок масштабнее, чем последствия деятельности международного картеля на том же рынке¹⁷, раскрытого за 15 лет до этого; период дефицита на российском рынке цельнокатаных колес в 2018—2019 гг., сменивший этап низкой загрузки мощностей. Еще один пример, который вызвал волну обсуждений в публичном пространстве и возбуждение ФАС России сразу трех антимонопольных дел, — изменение цен на горячекатаный плоский прокат в конце 2020 — первой половине 2021 г. В некоторых юрисдикциях приняты специальные законы против взвинчивания цен, которые не входят в антимонопольное законодательство.

Являются ли резкое повышение цен и связанное с ним временное нарушение равновесия признаками провала рынка? Представляется, что подобную динамику можно рассматривать в терминах как минимум двух «классических» проявлений провала рынка: монополизации и внешних эффектов.

В первом случае речь идет, строго говоря, не о проявлении монополизации (хотя это может иметь место), а об отрыве цен от предельных издержек. Тогда возникает следующий вопрос: можно ли утверждать, что резкое изменение цен и соответствующее изменение в распределении выигрышей между участниками рынка и есть один из провалов рынка, который, в отличие от его монополизации, может быть связан с приобретением продавцами избыточных переговорных преимуществ (в антимонопольном законодательстве — доминированием на рынке) (Шаститко, Павлова, 2017)?

Во втором случае речь идет об эффектах, возникающих в экономике в связи с наличием иных публичных интересов и целей, реализация которых может быть поставлена под угрозу в результате разбалансировки цепочек создания стоимости, в отдельных звеньях которых происходит резкий рост цен. Так, под угрозу могут быть поставлены планы государства по вводу жилья, выполнению оборонного заказа, проекты в области здравоохранения и строительства транспортной инфраструктуры, международные проекты и т. д. И в том, и в другом случае в основе проблемы — несовершенное предвидение возможных событий (не только вероятности, но и самого их факта), что приводит к вопросу о возможности адаптировать экономическую теорию прав собственности с концепцией внешних эффектов в ее ядре к объяснению структурных альтернатив адаптации к изменяющимся условиям трансакций.

Отметим, что законы о повышении налогообложения сверхприбылей, обусловленных конъюнктурой (windfall profit tax), в этом контексте выглядят как способ корректировки механизма цен. Но, как отмечено выше, такой вариант вмешательства государства не бесплатный, здесь возникает вопрос о «нормальной цене», с которой сравнивается фактическая цена наряду с издержками. Более того, возникает еще один вопрос: не придут ли на смену резкому повышению цен через какое-то время их значительное снижение и вызванное им высвобождение производственных мощностей?

Однако, как показал опыт 2021 г., даже в рамках широко определенной структурной альтернативы «активное регуляторное вмешательство государства» есть варианты. В одном случае это изъятие сверхприбылей через налоговую систему (например, через экспортные пошлины), что предполагает своевременное принятие соответствующих законов и подзаконных актов; в другом — введение более гибкого режима налогообложения добычи полезных ископаемых (по аналогии с нефтяным сектором); в третьем — оценка постфактум полученных сверхприбылей для последующего изъятия посредством ad hoc решений, в том числе в рамках применения антимонопольного законодательства.

Между тем на рынках, подверженных значительным колебаниям конъюнктуры, есть множество вариантов адаптации его участников без активного участия государства. Один из них связан с настройкой механизмов долгосрочных контрактов, учитывающих при ценообразовании возможные значительные колебания, другой — с управлением запасами, причем не только готовой продукции, но включая создание резервных мощностей с их загрузкой в пиковые периоды. На наш взгляд, такие действия можно рассматривать как способы интернализации межвременных внешних эффектов посредством настройки рыночного механизма. Однако если диапазон колебаний увеличивается в результате вмешательства государства, то подобные взаимодействия могут оказаться недостаточными.

Более того, в ситуации межвременных экстерналий важен момент принятия решений. В частности, потребители (в том числе государство), готовые заключать долгосрочные контракты при повышательном тренде цен, могут иначе оценивать перспективу долгосрочных контрактов при переходе к понижательному тренду. В таком случае решение о более устойчивой контрактакции может быть заблокировано потенциальными бенефициарами, поскольку их горизонт планирования недостаточно широк, чтобы осознать выгоду от интернализации межвременных экстерналий.

Отдельно отметим, что активное регуляторное вмешательство со стороны государства может быть самой дорогостоящей опцией с точки зрения общества, но не обязательно самой дорогостоящей с точки зрения участников переговоров. Обращение к государству как к арбитру в случае разбалансировки рынков может быть дешевле для сторон, чем изменение принципов управления запасами или выстраивание двустороннего механизма управления трансакциями с помощью долгосрочных контрактов на базе формульного ценообразования. В таких ситуациях именно функционалистский подход, основанный на понимании характера распределения издержек изменений между группами интересов и необходимости компенсационных сделок, может быть полезен для максимизации общественного благосостояния.

Выводы

Дискурс по поводу проблематики сбоев рыночного механизма может быть представлен тремя интеллектуальными традициями: пигу-вианством, или регуляторным фундаментализмом; коузианством, или функционализмом; либеральным фундаментализмом, в рамках которого наиболее заметна австрийская школа в экономической науке.

Пигувианство (как и либеральный фундаментализм) позволяет сэкономить на прямых издержках принятия решений, а коузианст-во — на возможных негативных последствиях (если речь идет об отрицательных экстерналиях). Поэтому коузианство можно рекомендовать для применения в ходе взаимодействия политики и науки, но более вероятный (предсказуемый) сценарий — пигувианский уклон в экономической политике (с возможным креном время от времени в либеральный фундаментализм). Несмотря на четкие определения, на практике отличить пигувианство от коузианства, как и функционализм от фундаментализма, — непростая задача, особенно если последний воспроизводится в слабой форме, в том числе при отнесении результатов функционирования механизма цен к последствиям регулирования.

Несоответствие рекомендуемого и ожидаемого (вероятного) обусловлено характером спроса на знания со стороны политических рынков, тесно связанным с ценностями и проблемами реализации компенсационных трансакций в случае проектируемых институциональных изменений. Продвигать функционалистский подход можно при корректировке баланса в системе связей идеи—институты—интересы с учетом косвенных эффектов и более широкого временного горизонта оценки действий в рамках сравнительного анализа дискретных структурных альтернатив.

¹ В России реформу регулирования попытались осуществить в начале 2000-х годов после дискуссий о дебюрократизации, снятии избыточных административных барьеров, дерегулировании. Эта реформа была формализована в Указе Президента РФ от 7 мая 2012 г. № 601 «Об основных направлениях совершенствования системы государственного управления», а также в Постановлении Правительства РФ от 17 декабря 2012 г. № 1318 «О порядке проведения федеральными органами исполнительной власти оценки регулирующего воздействия».

² На этот факт неоднократно обращали внимание специалисты (см., например: Аптекарь, 2017; Волошинская, 2015; Радченко, Паршина, 2014; Козлов, 2021 и др.).

³ Действительно, если согласиться с тем, что механизм цен с независимой адаптацией действующих лиц к изменяющимся обстоятельствам — не единственный способ координации действий экономических агентов, а есть и другие варианты, которые хорошо описаны, например, в рамках экономической теории трансакционных издержек (Уильямсон, 1996; Masten, 1999; Williamson, 1971, 1975, 1996), то следует принять во внимание также неценовые характеристики договорных отношений. Подробнее вопрос определения внешних эффектов изучен в нашей работе (Шаститко, 2021). Отметим, что в терминах равновесия взаимодействия, когда экономические лица не рассматриваются как автономные, независимые субъекты, представленная ситуация может быть охарактеризована в терминах Парето-неоптимального равновесия по Нэшу (самый известный пример — одноходовая двусторонняя игра «дилемма заключенных»).

⁴ В данной статье мы уделяем основное внимание провалам рынка. Провалы иных механизмов координации, властности иерархии государства (Wolf, 1979) или сетей (Podolny, Page, 1998), на наш взгляд, дополнительно подчеркивают важность функционалистского подхода (подробнее о нем ниже).

⁵ Отметим, что, приводя пример в качестве иллюстрации, мы не имеем в виду, что он реалистичен. В данном случае неоклассическая модель используется для разъяснения коузианской теории из прагматических соображений: эта модель широко известна, а неоклассика в определенном смысле — метаязык для современной экономической теории (подробнее см.: Тутов, Шаститко, 2021).

⁶ Перекрестным этот эффект считается потому, что выгоды издержки возникают для продавцов, участвующих в конкуренции. Денежным данный внешний эффект является потому, что в результате действий одного продавца изменяется готовность покупателей платить за товар другого продавца, что выражается в корректировке цены спроса на продукцию последнего (см. также: Greenwald, Stiglitz, 1986). Наконец, отрицательным этот эффект становится потому, что в результате таких действий уменьшается готовность покупателей платить. Рассмотрение внешних эффектов ценовых решений может выглядеть экзотическим. Но напомним, что именно такой подход канонический при объяснении вертикальной интеграции и вертикальных ограничений: влияние решений продавцов в одном звене цепочки создания стоимости на прибыль продавцов вдоль всей цепочки объясняет разнообразие вертикальной контрактации (Авдашева и др., 2015).

⁷ Строго говоря, в базовой модели Бертрана наряду с предпосылкой о пренебрежимо малых издержках переключения есть допущения о неограниченных мощностях, однократном взаимодействии и др.

⁸ Строго говоря, такие нормы необязательно должны устанавливаться государством, о чем свидетельствует классическое исследование Г. Демсетца, посвященное отношениям по поводу охоты на бобров и торговли бобровым мехом (Demsetz, 1967).

⁹ Мы осознанно используем термин «интеллектуальная традиция», в отличие от научно-исследовательской программы по Лакатосу.

¹⁰ Вопрос, на наш взгляд, актуальный для будущих исследований: как выглядят корректировка и устранение изъянов в случае провалов государства?

¹¹ https: www.econtalk.org coase-on-externalities-the-firm-and-the-state-of-economics

¹² https: www.washingtonpost.com news wonk wp 2013 09 04 the-coase-theorem-is-widely-cited-in-economics-ronald-coase-hated-it

¹³ О возможностях экономической науки, а также масштабах недооценки ее роли в росте общественного благосостояния по сравнению с другими отраслями научных знаний см., например: Зигфрид, 2011.

¹⁴ Неслучайно в ряде развитых стран от кампаний по дерегулированию перешли к систематической политике по сдерживанию разрастания государства на основе оценки целесообразности сохранения или введения новых регулирующих мер.

¹⁵ Подробнее о возможностях и ограничениях доказательной экономической политики см.: Волошинская, Комаров, 2015.

¹⁶ Разумеется, у создателей новых знаний есть стимулы, связанные с самореализацией и непосредственно не замкнутые на признание результатов в форме ресурсной поддержки. Однако ставка на такую мотивацию не дает ощутимого и устойчивого результата.

¹⁷ См., например: https: www.justice.gov atr status-report-international-cartel-enforcement-february-2002

Список литературы / References

1. Авдашева С. Б., Хомик О. С., Храмова М. Н. (2015). Влияние бизнес-практик российских розничных сетей на положение поставщиков до и после введения законодательной регламентации: оценка на основе микроданных. Российский журнал менеджмента. № 3. С. 3 — 38. [Avdasheva S. В., Khomik О. S., Khramova М. N. (2015). The impact of Russian retail chains business practices on suppliers performance before and after the new legislative regulation: Microdata assessment. Russian Management Journal, Vol. 13, No. 3, pp. 3 — 38. (In Russian).]
2. Аптекарь П. (2017). Уценка регулирующего воздействия. Как совершенствование законодательства ухудшает законодательство. Ведомости. 8 февраля. [Aptekar Р. (2017). The depreciation of regulatory impact assessment. How the improvement of legislation leads to its deterioration. Vedomosti, February 8. (In Russian).] https: www.vedomosti.ru opinion articles 2017 02 08 676611-utsenka-regu-liruyuschego-vozdeistviya
3. Арментано Д. (2005). Антитраст против конкуренции. М.: ИРИСЭН. [Armentano D. (2005). Antitrust and monopoly: Anatomy of policy failure. Moscow: IRISEN. (In Russian).]
4. Волошинская A. A. (2015). Оценка регулирующего воздействия в России и в мире: одно сходство и семь различий. Государственное управление. Электронный вестник. № 49. С. 52—71. [Voloshinskaya А. А. (2015). Regulatory impact assessment in Russia and elsewhere in the world: One thing in common and seven differences. Public Administration. E-journal, No. 49, pp. 52—71. (In Russian).]
5. Волошинская А. А., Комаров В. М. (2015). Доказательная государственная политика: проблемы и перспективы. Вестник Института экономики Российской академии наук. № 4. С. 90 — 102. [Voloshinskaya A. A., Komarov V. М. (2015). Evidence-based policy: Problems and prospects. The Bulletin of the Institute of Economics of the Russian Academy of Sciences, No. 4, pp. 90 — 102. (In Russian).]
6. Ениколопов P. C. (2020). Доказательная экономика развития: Нобелевская премия по экономике 2019 года. Вопросы экономики. № 1. С. 5 — 17. [Enikolopov R. S. (2020). Evidence based development economics: Nobel Prize in Economic Sciences 2019. Voprosy Ekonomiki, No. 1, pp. 5 — 17. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2020-1-5-17
7. Зигфрид Дж. (ред.) (2011). Как экономическая наука помогает делать нашу жизнь лучше. М.: Изд-во Института Гайдара. [Siegfried J. (ed.) (2011). Better living through economics. Moscow. Gaidar Institute Publ. (In Russian).]
8. Козлов В. Г. (2021). Проблемы проведения оценки регулирующего воздействия: федеральный и региональный уровни. Гуманитарные, социально-экономические и общественные науки. № 4. С. 105 — 107. [Kozlov V. G. (2021). Regulatory impact assessment problems: Federal and regional levels. Humanities, Social-economic and Social Sciences, No. 4, pp. 105 — 107. (In Russian).]
9. Коуз P. (1993). Фирма, рынок и право. М.: Дело. [Coase R. (1993). The firm, the market, and the lace. Moscow: Delo. (In Russian).]
10. Павлова H. C. (2017). Поведенческие аспекты действий регулятора Научные исследования экономического факультета. Электронный журнал. Т. 9, Вып. 1. С. 7—18. [Pavlova N. S. (2017). Behavioral aspects of regulator decisions. Scientific Research of Faculty of Economics. Electronic Journal, Vol. 9, No. 1, pp. 7—18. (In Russian).]
11. Пигу A. C. (1985). Экономическая теория благосостояния. M.: Прогресс. [Pigou А. С. (1985). The economics of welfare. Moscow: Progress. (In Russian).]
12. Радченко T. А., Паршина E. H. (2014). Оценка регулирующего воздействия в России: практика применения. Экономическая политика. № 3. С. 36 — 60. [Radchenko Т. A., Parshina Е. N. (2014). Regulatory impact assessment in Russia: Application and lessons from economic theory. Ekonomicheskaya Politika, No. 3, pp. 36 — 60. (In Russian).]
13. Стиглиц Дж. (1999). Куда ведут реформы? (К десятилетию начала переходных процессов). Вопросы экономики. № 7. С. 4 — 34. [Stiglitz J. (1999). Whither reform? Ten years of the transition. Voprosy Ekonomiki, No. 7, pp. 4 — 34. (In Russian).]
14. Тамбовцев В. (1997). Теоретические основы институционального проектирования. Вопросы экономики. № 3. С. 82 — 95. [Tambovtsev V. (1997). Theoretical basis for institutional planning. Voprosy Ekonomiki, No. 3, pp. 82 — 95. (In Russian).]
15. Тамбовцев В. Л. (2008). Основы институционального проектирования: Учеб, пособие. М.: Экономический факультет МГУ. [Tambovtsev V. L. (2008). Basics of institutional planning. Tutorial. Moscow: Faculty of Economics, MSU. (In Russian).]
16. Тамбовцев В. Л. (2019). Идеи и интересы, экономическая политика и институты. Вопросы экономики. № 5. С. 26 — 45. [Tambovtsev V. L. (2019). Ideas and interests, economic policy and institutions. Voprosy Ekonomiki, No. 5, pp. 26 — 45. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2019-5-26-45
17. Тироль Ж. (2017). Экономист в общественной жизни. Вопросы экономики. № 8. С. 42—55. [Tirole Z. (2017). An economist in the public space. Voprosy Ekonomiki, No. 8, pp. 42-55. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2017-8-42-55
18. Тутов Л. А., Шаститко A. E. (2021). Метаязык внутридисциплинарного дискурса для научно-исследовательских программ: приглашение к разговору. Вопросы экономики. № 4. С. 96 — 115. [Tutov L. A., Shastitko А. Е. (2021). Metalanguage within disciplinary discourse for scientific research programs: Invitation to a debate. Voprosy Ekonomiki, No. 4, pp. 96 — 115. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2021-4-96-115
19. Уильямсон О. (1996). Экономические институты капитализма: Фирмы, рынки, «отношенческая» контрактация. С.-Петербург: Лениздат. [Williamson О. (1996). The economic institutions of capitalism. Firms, markets, relational contracting. St. Petersburg: Lenizdat. (In Russian).]
20. Фуруботн Э., Рихтер P. (2005). Институты и экономическая теория. Достижения новой институциональной экономической теории. СПб.: Издат. дом Санкт-Петербургского государственного университета. [Furubotn Е., Richter R. (2005). Institutions and economic theory: The contribution of the new institutional economics. St. Petersburg: St Petersburg University Publ. (In Russian).]
21. Шаститко A. E. (2010). Новая институциональная экономическая теория. 4-е изд. М.: Тейс. [Shastitko А. Е. (2010). New institutional economics. 4^th ed. Moscow: Teis. (In Russian).]
22. Шаститко A. E. (2013a). Экономические эффекты ошибок в правоприменении и правоустановлении. М.: Дело. [Shastitko А. Е. (2013а). Economic effects of errors in law-making and law enforcement. Moscow: Delo. (In Russian).]
23. Шаститко A. E. (2013b). Картель: организация, стимулы, политика противодействия. Российский журнал менеджмента. Т. И, № 4. С. 31—56. [Shastitko А. Е. (2013b). Cartel: Organization, incentives and deterrence policy. Russian Management Journal, Vol. 11, No. 4, pp. 31 — 56. (In Russian).]
24. Шаститко A. E. (2021). Пигувианство против коузианства: кто кого? Экономическая наука современной России. № 3. С. 49—57. [Shastitko А. Е. (2021). Pigouvianism vs. Coasianism: Who wins? Economics of Contemporary Russia, No. 3, pp. 49 — 57. (In Russian).] https: doi.org 10.33293 1609-1442-2021-3(94)-49-57
25. Шаститко A. E., Нонкина К. A. (2021). Химера отечественного антитраста: институт коллективного доминирования в России. Вопросы экономики. № 7. С. 68 — 88. [Shastitko А. Е., lonkina К. А. (2021). Chimera of domestic antitrust: Institution of collective dominance in Russia. Voprosy Ekonomiki, No. 7, pp. 68 — 88. (In Russian).] https: doi.org 10.32609 0042-8736-2021-7-68-88
26. Шаститко A. E., Курдин A. A. (2021). Нужна и возможна ли реформа регулирования 2.0? Закон. № 5. С. 31 — 39. [Shastitko А. Е., Kurdin А. А. (2021). Do we need a reform of regulation 2.0? Zakon, No. 5, pp. 31 — 39. (In Russian).]
27. Шаститко A. E., Мелешкина А. И., Дозмаров К. В. (2019). Риски ошибок в применении антимонопольного законодательства: эффекты шоков спроса и предложения. Управленец. Т. 10, № 3. С. 2 — 13. [Shastitko А. Е., Meleshkina А. I., Dozmarov К. V. (2019). Error risks under antitrust law enforcement: Effects of demand and supply shocks. Upravlenets (The Manager), Vol. 10, No. 3, pp. 2 — 13. (In Russian).] https: doi.org 10.29141 2218-5003-2019-10-3-1
28. Шаститко A. E., Морозов A. H. (2021). Амбивалентность цифровой трансформации в налоговом администрировании. Закон. № 4. С. 33 — 42. [Shastitko А. Е., Morozov А. N. (2021). The ambivalence of digital transformation in tax administration. Zakon, No. 4, pp. 33 — 42. (In Russian).]
29. Шаститко A. E., Павлова H. C. (2017). Переговорная сила и рыночная власть: варианты соотношения и выводы для политики. Журнал Новой экономической ассоциации. № 2. С. 39 — 58. [Shastitko А. Е., Pavlova N. S. (2017). Bargaining power and market power: Comparison and policy implications. Journal of the New Economic Association, No. 2, pp. 39—58. (In Russian).] https: doi.org 10.31737 2221-2264-2017-34-2-2
30. Шаститко A. E., Павлова H. C. (2021). Антиконкурентные последствия антимонопольной политики: кейс мобильных операторов. Вопросы государственного и муниципального управления. № 2. С. 7—33. [Shastitko А. Е., Pavlova N. S. (2021). Anticompetitive consequences of antitrust policy: The case of mobile operators. Public Administration Issues, No. 2, pp. 7—33. (In Russian).]
31. Эггертссон T. (2022). Несовершенные институты. Возможности и границы реформ. М.: Издательство Института Гайдара; СПб.: Факультет свободных искусств и наук СПбГУ. [Eggertsson Т. (2022). Imperfect institutions. Possibilities and limits of reform. Moscow: Gaidar Institute Publ.; St. Petersburg: Faculty of Liberal Arts and Sciences, St Petersburg University. (In Russian).]
32. Эрхард Л. (2001). Благосостояние для всех. М.: Дело. [Erhard L. (2001). Prosperity for all. Moscow: Delo. (In Russian).]
33. Aghion P., Algan Y., Cahuc P., Shleifer A. (2010). Regulation and distrust. Quarterly Journal of Economics, Vol. 125, No. 3, pp. 1015 — 1049. https: doi.org 10.1162 qjec.2010.125.3.1015
34. Cordato R. E. (1980). The Austrain theory of efficiency and the role of government. Journal of Libertarian Studies, Vol. 4, No. 4, pp. 393 — 403.
35. Demsetz H. (1967). Toward a theory of property rights. American Economic Review, Vol. 57, pp. 347-359.
36. Dewenter R., Haucap J., Wenzel T. (2011). Semi-collusion in media markets. International Review of Law and Economics, Vol. 31, No. 2, pp. 92 — 98. https: doi.org 10.1016 j.irle.2011.02.001
37. Easterbrook F. (1984). Limits of antitrust. Texas Law Review, Vol. 63, No. 1, pp. 1 — 40.
38. Ellickson R. (1994). The aim of order without law. Journal of Institutional and Theoretical Economics, Vol. 150, No. 1, pp. 97—100.
39. Greenwald B., Stiglitz J. (1986). Externalities in economies with imperfect information and incomplete markets. Quarterly Journal of Economics, Vol. 101, No. 2, pp. 229-264. https: doi.org 10.2307 1891114
40. Hovenkamp H. (2009). The Coase theorem and Arthur Cecil Pigou. Arizona Law Review, Vol. 51, pp. 633 — 649.
41. Hull G. (ed.) (2005). The abolition of antitrust. New Brunswick, NJ: Transaction Publishers.
42. Knight J. (1992). Institutions and social conflict. Cambridge: Cambridge University Press.
43. Kunda Z. (1990). The case for motivated reasoning. Psychological Bulletin, Vol. 108, pp. 480-498. https: doi.org 10.1037 0033-2909.108.3.480
44. Lefouili Y., Pinho J. (2017). Collusion in two-sided markets. NET Institute Working Paper, No. 17-05. https: doi.org 10.2139 ssrn.3049356
45. Masten S. E. (1999). About Oliver E. Williamson. In: G. R. Carroll, D. J. Teece (eds.). Firms, markets, and hierarchies: The transaction cost economics perspective. New York: Oxford University Press, pp. 37—59.
46. Menard C., Shirley M. M. (2014). The contribution of Douglass North to new institutional economics. In: S. Galani, I. Sened (eds.). Institutions, property rights and economic growth: The legacy of Douglass North. Cambridge University Press, pp. 11—29.
47. North D. (1990). A transaction cost theory of politics. Journal of Theoretical Politics, Vol. 2, No. 4, pp. 355-367. https: doi.org 10.1177 0951692890002004001
48. Ostrom E. (1990). Governing the commons. The evolution of institutions for collective actions. Cambridge: Cambridge University Press.
49. Ostrom E., Gardner R., Walker J. (1993). Rules, games and common-pool resources. Ann Arbor: University of Michigan Press.
50. Podolny J. M., Page K. L. (1998). Network forms of organization. Annual Review of Sociology, Vol. 24, pp. 57—76. https: doi.org 10.1146 annurev.soc.24.1.57
51. Schmidt V. A. (2008). Discursive institutionalism: The explanatory power of ideas and discourse. Annual Review of Political Science, Vol. 11, pp. 303 — 326. https: doi.org 10.1146 annurev.polisci.il.060606.135342
52. Shapiro C. (2018). Antitrust in a time of populism. International Journal of Industrial Organization, Vol. 61, pp. 714 — 748. https: doi.org 10.1016 j.ijindorg. 2018.01.001
53. Shastitko A., Menard C. (2017). Discrete institutional alternatives: Theoretical and policy issues (Celebrating the 80^th anniversary of Ronald Coase’s “Nature of the firm”). Russian Journal of Economics, Vol. 3, No. 2, pp. 200—220. https: doi.org 10.1016 j.ruje.2017.06.005
54. Stigler G. J. (1966). The theory of price. 3^rd ed. New York: Macmillan.
55. Taber C. S., Lodge M. (2006). Motivated skepticism in the evaluation of political beliefs. American Journal of Political Science, Vol. 50, No. 3, pp. 755—769. https: doi.org 10.1111 j.1540-5907.2006.00214.x
56. Taber С. S., Lodge М. (2012). The scope and generality of automatic affective biases in political thinking: Reply to the symposium. Critical Review, Vol. 24, No. 2, pp. 247-268. https: doi.org 10.1080 08913811.2012.719664
57. Williamson О. E. (1971). The vertical integration of production: Market failure considerations. American Economic Review, Vol. 61, pp. 112 — 123.
58. Williamson О. E. (1975). Markets and hierarchies: Analysis and antitrust implications. New York: Free Press.
59. Williamson О. E. (1996). Mechanisms of governance. New York: Oxford University Press.
60. Wolf C., Jr. (1979). A theory of “non-market failure”: Framework for implementation analysis. Journal of Law & Economics, Vol. 22, No. 1, pp. 107—139. https: doi.org 10.1086 466935
61. Wu T. (2019). The Utah statement: Reviving antimonopoly traditions for the era of big tech, https: onezero.medium.com the-utah-statement-reviving-antimonopoly-traditions-for-the-era-of-big-tech-e6bel98012d7