Адам Смит и современность

Быть в родном университете Адама Смита в Глазго, чтобы вместе с другими учеными отмечать юбилей первого издания важнейшей книги — «Теории нравственных чувств» (1759) — огромная честь для меня. Значимость воздействия этой книги на философию, политику, социологию и экономическую науку в течение нескольких веков не подлежит сомнению. Ее влияние еще будет рассмотрено, но сегодня важнее говорить об актуальности идей и аналитических достижений Смита. Роль «Исследования о природе и причинах богатства народов» (1776) ни у кого не вызывает сомнений, а вот «Теорию нравственных чувств» почти не обсуждают. Это упущение мы попытаемся восполнить.
В чем актуальность идей Смита? На этот вопрос трудно ответить, потому что мысли Смита сегодня можно понимать слишком широко. Многие предложенные Смитом стратегии рассуждения еще не изучены, хотя его часто цитируют. Мы будем исходить из того, что именно эти идеи сегодня имеют значение.
Особый вклад Смита, который, безусловно, не был упущен и сегодня вполне осознан, заключается в том, что его идеи помогли придать новую форму предмету экономической теории. Смита принято называть отцом современной экономической науки, и общепризнанно, что он внес наибольший вклад в ее становление как научной дисциплины. Возможно, говорить об экономике как «научной дисциплине» несколько странно, учитывая, с чем профессиональные экономисты сталкиваются сегодня. Действительно, «наука» — не первое слово, которое приходит на ум в период гигантского кризиса, предсказать который и предложить способы экстренно спасти «плохо залатанный» мир экономики представители экономической науки не смогли.
Этот новый скепсис основан на давних сомнениях по поводу правомерности категории «социальная наука». Экономика или социология могут быть достойным предметом для размышлений и раздумий, но можно ли их считать научными дисциплинами? Нельзя не вспомнить совет У. Х. Одена:

Смит, безусловно, делал социальную науку, и не одну. Многое о социальных науках вообще и об экономической науке, а также о рыночной экономике в частности нам известно именно из его работ. Долг Смиту щедро воздается в современных экономических публикациях, но, к сожалению, не все рассуждения почитателей отражают подлинный смысл его идей. Многие хотят видеть в Смите только гуру рыночной экономики — человека одной идеи, пропагандирующего лишь совершенство и самодостаточность рынка. Мне представился случай «поворчать» в недавнем очерке в «New York Review of Books» о том, что индекс цитируемости Смита значительно превышает индекс его читаемости². Такое упрощенное восприятие идей Смита, конечно, очень далеко от того, что классик в действительности утверждал.
В своих исследованиях Смит объяснил, почему (а в особенности — как) развитие рыночной экономики оказалось эффективным, но он также выявил необходимость поддерживать рынок с помощью других институтов, чтобы обеспечить его жизнеспособность. Смит показал условия, при которых рынкам могут потребоваться ограничение, корректировка и дополнение со стороны других социальных институтов, чтобы предотвратить неустойчивость, неравноправие и устранить бедность.


Один из более тонких аспектов теории Смита, который ныне, похоже, почти предан забвению, — это его указание на невозможность объяснять бедность, не рассматривая проблему неравенства. Уровень доходов, необходимых индивиду для достижения минимальной работоспособности и получения возможностей, растет по мере общего прогресса экономики и увеличения доходов других членов общества. Например, по мнению Смита, чтобы «появиться на людях без стыда» в богатом обществе, человеку могут потребоваться более высокие стандарты в одежде и применительно к другим видам публичного потребления, чем в более бедном. Это относится и к другим личным ресурсам, необходимым для участия в жизни общества, а во многих случаях — даже для элементарного самоуважения.
В огромном массиве современной литературы на тему социологии «относительной депривации», по существу, разрабатываются идеи, обозначенные Смитом в «Богатстве народов»³. Это имеет важные последствия для борьбы с бедностью и, несомненно, для оценки процесса экономического развития. Популярная сегодня позиция в публичном секторе экономики — говорить, что следует сконцентрироваться на устранении бедности, не решая проблему неравенства,— нежизнеспособна. Смит, опровергая этот тезис, показывал, что бедность влечет за собой неравенство, — мысль, безусловно, значимая для современной политической дискуссии.
С другой стороны, Смит с поразительной проницательностью выявил пагубное влияние тех, кого он называл «расточителями и спекулянтами». Сегодня, в свете кризиса в финансовом мире, такой анализ приобретает колоссальное значение. Молчаливая уверенность в «мудрости» рыночной экономики, из-за которой в основном и были свернуты устоявшиеся нормы регулирования в США, привела к тому, что на деятельность «расточителей» и «спекулянтов» не обращали внимания, но степень такого пренебрежения потрясла бы основоположника рациональной аргументации в пользу рыночной экономики.
Интересно в данном контексте отметить, что И. Бентам написал Смиту пространное письмо, в котором высказывал сомнения по поводу этой стороны его анализа, оспаривая, в частности, замечания Смита о «расточителях и спекулянтах»⁴. По мнению Бентама, те, кого Смит называл «спекулянтами», были также инноваторами и пионерами экономического прогресса. Однако Бентам не смог переубедить Смита, хотя выражал надежду на это, однажды убедив себя, что взгляды Смита теперь сходны с его собственными⁵. Смит понимал различие между деятельностью инноваторов и дельцов, и нет свидетельств того, что его взгляды изменились. Если мы попытаемся понять природу и причины финансового кризиса, то обнаружим, что даже сейчас, спустя более чем два века, эта различие остается значимым.


Смит не считал чистый рыночный механизм абсолютным идеалом. Не говорил он и о том, что имеет значение лишь мотив личной выгоды. В «Теории нравственных чувств» Смит чрезвычайно ясно и убедительно продемонстрировал важность мотивов, которые выше своекорыстия, и даже вышел за пределы более утонченной мотивации, которую он называл «благоразумием».
В этой книге есть два важных утверждения. Первое (эпистемологическое): человеком управляют не только личная выгода или даже благоразумие. Второе (из области практического разума): имеются весомые этические и практические причины поощрять мотивы, отличные от своекорыстных (в грубой или более утонченной форме).
Последнее утверждение — одно из самых актуальных в современных дебатах по поводу глобальной финансовой катастрофы. Пожалуй, наиболее отчетливо оно выражено в том разделе «Теории нравственных чувств», где Смит утверждает, что хотя «благоразумие» есть «добродетель, приносящая человеку наибольшую пользу [...], человеколюбие, справедливость, великодушие, желание общественного блага суть добродетели, весьма полезные для прочих людей»⁶. Последний экономический кризис ясно показал, что для достижения нормального общественного устройства необходимо отказаться от нерегулируемого и неограниченного своекорыстия. Даже Дж. Маккейн, кандидат в президенты США от республиканской партии, летом 2008 г. в своих предвыборных выступлениях указывал на «жадность Уолл-Стрит». Действительно, в последние годы к тому, что мы уже знали из прошлых исследований о недостатках мотивационной ограниченности, прибавились и другие весомые доводы.
Хотя Смит часто обсуждал значимость мотивов, отличных от личного интереса, он заслужил репутацию наиболее ярого сторонника идеи личного интереса как центральной для каждого человека. Например, представляя в двух известных и содержащих подробную аргументацию статьях свою «теорию личного интереса», в которой предполагается, что этот интерес «преобладает у большинства людей», известный чикагский экономист Дж. Стиглер утверждал, что придерживается идей Смита⁷. При этом Стиглер не был единственным — многие авторы постоянно ссылаются на Смита, обосновывая свои социально-теоретические взгляды. Очевидно, многих экономистов привлекала теория рационального выбора, в которой рациональность отождествляется с разумно преследуемым личным интересом, а некоторые по-прежнему находятся под влиянием этой концепции. Следуя такой моде в современной экономической теории, целое поколение политических аналитиков и специалистов по «экономическому анализу права» продолжают практиковать все то же примитивное мастерство, цитируя Смита и претендуя на то, что нашли у него поддержку своих ограниченных и упрощенных теорий человеческой рациональности.
Кто-то с самого рождения ни на что не претендует, кто-то становится непритязательным со временем, но ясно, что многое из непритязательных положений Смиту было навязано⁸. Причина вольного толкования его идей в том, что вопрос о рациональности и адекватности личного интереса как мотивации сводят к гораздо более узкому вопросу, какая мотивация необходима для объяснения стремления людей к обмену в рыночной экономике. Смит утверждал, что нет никакой другой мотивации для экономического обмена на рынке, кроме личного интереса. В наиболее известном и широко цитируемом абзаце из «Богатства народов» он писал: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к гуманности, а к их эгоизму»⁹.
Мясник, пивовар и булочник хотят получить наши деньги в обмен на мясо, пиво и хлеб, которые они изготавливают, а мы — потребители — хотим их мяса, пива и хлеба и готовы заплатить за это свои деньги. Обмен приносит пользу всем, и нам не нужно быть неистовыми альтруистами в стремлении к такому обмену. Это частный вопрос о мотивации при сделке, но не утверждение об уместности своекорыстия для экономического успеха в целом.
К сожалению, нередко при изучении экономической теории из работ Смита приводят лишь процитированный абзац, хотя здесь Смит обсуждает только обмен (а не распределение или производство) и, в частности, мотивацию, лежащую в основе обмена (а не то, что делает нормальный обмен устойчивым: например, доверие и уверенность друг в друге). В других текстах Смит подробно рассматривает роль иных мотиваций, которые влияют на человеческое поведение. Например, он утверждал: «Бумажные деньги, состоящие из банкнот, которые выпускаются лицами, обладающими безупречным кредитом, и подлежат оплате по требованию без всяких условий и фактически всегда оплачиваются немедленно по предъявлении, во всех отношениях равны по стоимости золоту и серебру, поскольку в любой момент в обмен на них можно получить золото и серебро»¹⁰.
Смит показал, почему такая уверенность не всегда имеет место. И если сторонники устоявшейся интерпретации Смита в духе «мясника—пивовара—булочника» не способны понять причины последнего кризиса (поскольку у людей по-прежнему есть основания стремиться к обмену даже сегодня, когда для этого гораздо меньше возможностей), то Смит не удивился бы, увидев чудовищные последствия взаимного недоверия среди людей.
Он также показал, что иногда наше моральное поведение тяготеет к простому соблюдению устоявшихся конвенций. Смит отмечал, что человеку, «способному к размышлению», легче увидеть силу некоторых моральных аргументов, чем «большинству людей»¹¹. Но в его работах нет никакого указания на то, что люди при выборе своего поведения в целом систематически уклоняются от влияния иных побуждений — более широких, чем преследование личного интереса. Важно учесть: Смит осознавал, что даже когда на поступки человека влияют соображения морали, он может не замечать этого и считать свой выбор действием, которое соответствует твердо установленным социальным практикам. Вот что он отмечает в «Теории нравственных чувств»: «Большинство людей поступают прилично и в продолжение всей жизни не совершают ни одного поступка, заслуживающего порицания, вовсе не испытывая при этом чувства, которое заставляет нас одобрять такой образ действий. Они поступают единственно на основании общепринятых правил»¹².
Это внимание Смита к силе «общепринятых правил» играет существенную роль в анализе человеческого поведения и его социальных последствий. Но ни осознанный выбор, ни следование установленным правилам поведения не должны приводить, по мнению Смита, к неизменной погоне за личным интересом. Это обстоятельство имеет важнейшие последствия для практического разума в добавление к его эпистемологическим достоинствам. И рассуждения индивидов, и социальная конвенция могут существенно повлиять на то, в каком обществе мы живем. Мы не заключены в какие-либо жесткие рамки безусловного приоритета эгоизма. Мошенническая верхушка нечистоплотного бизнеса (такого как, например, American International Group, Inc.) не обречена на неотвратимое стремление к воровству; она выбирает воровство в соответствии со своими наклонностями, не пускаясь при этом в рациональные рассуждения, не говоря уже о соображениях морали.


Мысли Смита очень важны для объяснения нынешнего глобального кризиса и для выработки способов не только выхода из него, но и строительства приемлемого, порядочного общества. Однако в его трудах освещаются и такие фундаментальные понятия, как справедливость и беспристрастность. Так как моя книга «Идея справедливости»¹³, в значительной степени основанная на концепции Смита, завершена, возможно, я смогу показать, какие из моих аналитических рассуждений заимствованы у Смита.
Хотя тема социальной справедливости обсуждалась веками, она стала особенно популярной в XVIII—XIX вв. благодаря европейскому Просвещению. Такому развитию способствовал политический климат, связанный с социальными и экономическими трансформациями в Европе и Америке. В области теории справедливости ведущие мыслители Просвещения разделились на два лагеря, различиям между которыми уделяется гораздо меньше внимания, чем они того заслуживают.
Первый подход был введен Т. Гоббсом в XVII в. и унаследован в разных аспектах такими выдающимися мыслителями, как Дж. Локк, Ж.-Ж. Руссо и И. Кант. Эти авторы сосредоточились на определении идеально справедливых институциональных структур для общества. Такой подход можно назвать «трансцендентальным институционализ-мом», и он имеет две отличительные черты. Во-первых, основное внимание уделяется идеалу справедливости, а не соотношениям справедливости и несправедливости в сравнительной перспективе. Речь при этом идет не о сравнении возможных обществ, каждое из которых может быть несовершенным, а о характеристиках общества, которое нельзя превзойти (transcended) в смысле справедливости. Исследование направлено на определение природы «справедливого», а не на поиск критерия, согласно которому что-то одно «менее несправедливо», чем другое.
Во-вторых, в поисках совершенства трансцендентальный институ-ционализм сосредоточен на исправлении институтов, а не на том, какие общества реально возникнут после этого. Природа общества, которое возникает из любого данного набора институтов, должна зависеть и от неинституциональных характеристик — от реального поведения людей и их социального взаимодействия. При разработке возможных последствий одного набора институтов, а не другого, принимаются некоторые особые поведенческие предпосылки, причем довольно жесткие. С этими допущениями в рамках трансцендентального институциона-лизма осуществляется поиск идеально справедливых институтов, а не путей и способов исправления реальной ситуации в обществе.
Обе эти черты имеют отношение к способу мышления в рамках общественного договора, который был инициирован прежде всего Гоббсом и которому далее следовали Локк, Руссо и Кант. Гипотетический «общественный договор», который должен быть заключен, связан с идеальным набором институтов как альтернативой хаосу, который в противном случае возникнет в обществе. Итоговый результат заключается в построении теории справедливости, которая фокусируется на трансцендентальном определении идеальных институтов и правил.
Но некоторые теоретики эпохи Просвещения — Смит среди них был, возможно, главным — в отличие от трансцендентального инсти-туционализма использовали набор сравнительных подходов, связанных с формами социальной реализации справедливости (ставшими следствием реально существующих институтов, поведения и других факторов). Разные версии такого сравнительного анализа можно найти, например, в работах Смита и маркиза де Кондорсе¹⁴, И. Бентама и М. Уолстонкрафт, К. Маркса и Дж. Ст. Милля, не говоря о ряде других новаторов мысли XVIII—XIX вв. Все они хорошо знали подход Смита. Маркс даже упрекал Милля за то, что тот осмелился выразить свою солидарность со Смитом: как далеко пойдет маленький человек, удивлялся Маркс, стремясь поместить себя в один ряд с великим.
Хотя у этих авторов были различные представления об условиях справедливости и они предлагали разные способы сопоставления обществ, можно утверждать, рискуя лишь немного преувеличить, что все они сравнивали общества, которые существуют в реальности или могут появиться, но не ограничивали свой анализ трансцендентальными поисками идеального справедливого общества. Сосредоточившись на сопоставлении реальных социумов, они часто были более всего заинтересованы в устранении очевидной несправедливости, которую обнаруживали в мире: рабства или нищеты, вызванной неправильной политикой, бессмысленно жестоких уголовных кодексов или растущей эксплуатации, унизительного положения женщин.
Различия между двумя подходами — трансцендентальным институционализмом, с одной стороны, и сопоставлением реализовавшихся последствий, с другой — весьма существенны. Первая традиция в значительной степени стала основой сегодняшнего мейн-стрима политической философии в рамках теоретических исследований справедливости. Наиболее убедительное и авторитетное описание такого подхода к справедливости можно найти в работах ведущего политического философа наших дней, Дж. Ролза¹⁵. Действительно, в своей «Теории справедливости» (1971) он сформулировал «принципы справедливости», предназначенные для определения идеально справедливых институтов.
Ряд других выдающихся современных теоретиков справедливости также двигались в направлении трансцендентального институционализма (в широком смысле слова). Я имею в виду Р. Дворкина, Д. Готье, Р. Нозика и других философов. В их теориях представлены разные — но неизменно важные — идеи, касающиеся необходимых условий «справедливого общества». Все эти теории объединены общей целью: определить справедливые правила и институты (хотя такое определение имеет разные формы). Характеристика абсолютно справедливых институтов стала главной целью современных теорий справедливости.
Эта традиция не соответствовала духу Смита, целью которого были реальные последствия реформ (а не справедливые институты и установления), и сопоставления (а не трансценденция). Различие двух подходов выражается в вопросах, на которые теория справедливости должна дать ответы. Главная задача для Смита — понять, как можно достичь справедливости в жизни, а Ролз стремился прежде всего ответить на вопрос о том, как определить идеально справедливые институты. Подход Смита имеет двойной эффект. Во-первых, Смит идет по сравнительному, а не трансцендентальному пути, во-вторых, он сосредоточивается на формах действительной реализации справедливости в исследуемых обществах, а не только на институтах и правилах. Учитывая современный баланс сил в политической философии, можно утверждать, что подход Смита предполагает радикальное переформулирование теории справедливости.
Детально теорию справедливости я рассмотрел в книге «Идея справедливости»¹⁶. Здесь выделю для обсуждения одну специфическую черту подхода Смита, центральную для предложенной мною теории. Речь идет об интеллектуальной сфере, которая должна стать частью теории справедливости: что нужно сделать, чтобы добиться беспристрастности как одного из основных требований теории справедливости?


Мысленный эксперимент Смита связан с методикой «беспристрастного наблюдателя», который может быть и знакомым, и незнакомым. Этим предложенная идея отличается от иных допустимых позиций в рамках теории общественного договора, согласно которым необходимо знать взгляды людей в том обществе, где этот договор заключается. Хотя исследование «рефлексивного равновесия», проведенное Ролзом, может затрагивать взгляды иностранцев, в его структурированной теории «справедливости как честности» соответствующих точек зрения придерживаются члены общества, в котором осмысливается так называемое «исходное положение». Метод «беспристрастного наблюдателя» Смита тяготеет к «открытой беспристрастности», в противоположность тому, что можно назвать «закрытой беспристрастностью»¹⁷ традиции общественного договора, ограничивающей спектр возможных точек зрения сторонами договора, то есть согражданами суверенного государства.
Разумеется, и Смит, и Кант многое могли сказать о значении беспристрастности. Представление этой идеи Смитом менее значимо для современной моральной и политической философии, но все же существенные точки соприкосновения между подходами Смита и Канта имеются. В сущности, методика «беспристрастного наблюдателя» играет ключевую роль в анализе понятий беспристрастности и честности, столь важных для мыслителей европейского Просвещения. Идеи Смита повлияли не только на философов Просвещения. Из переписки М. Герца с И. Кантом в 1771 г. известно, что последний хорошо знал «Теорию нравственных чувств» (хотя, увы, называл убежденного шотландца «англичанин Смит»¹⁸). Эта переписка состоялась до выхода классических работ Канта по этике («Основоположения к метафизике нравственности» и «Критика практического разума»), и вполне возможно, что Смит оказал воздействие на Канта.
В данном контексте меня интересуют не столько сходство между идеями Смита, с одной стороны, и позицией Канта и Ролза — с другой, сколько их различия. Смит счел бы внутренний диалог между членами общества темой, заслуживающей более тщательного изучения, в связи с необходимостью абстрагироваться от мнения других людей даже в пределах одного общества. Смит писал: «Мы не можем судить о причинах, побудивших нас к поступку или вызвавших в нас соответствующее чувство, если мы не отрешимся, так сказать, от самих себя и не постараемся посмотреть на них с некоторого расстояния. Необходимо, стало быть, взглянуть на них глазами постороннего человека и с такой точки зрения, с которой он, вероятно, посмотрел бы на них»¹⁹.
Ролз на первый план выводит отношение личности к социальным нормам, свое исследование он ограничивает рамками локальной социальной группы. Но практическая реализация такого подхода потребовала бы большего, чем абстрагирования от идентичности в пределах локальной группы. В этом отношении методика закрытой беспристрастности в теории Ролза может показаться ограниченной.
Можно спросить: почему мы вообще говорим о недостатках такого подхода? Действительно, поскольку критика в адрес Ролза поступала и от философов-коммунитаристов, и от сторонников культурного партикуляризма, можно считать узость теории Ролза ее достоинством, а не недостатком. Однако я бы отметил два существенных основания в пользу того, что публичная дискуссия о справедливости должна выходить за рамки отдельно взятого общества. Первое из них касается важности интересов других людей — соседей как далеких, так и близких — для предотвращения несправедливости в отношении тех, кто не относится к одной из сторон общественного договора. Второе связано с наличием у других людей перспектив для расширения взглядов на соответствующие принципы. Эти перспективы необходимо учитывать, чтобы избежать непродуманного сужения ценностных горизонтов в пользу представителей данной локальной группы.
Первый довод — о взаимозависимости интересов — мог быть очевиден для Смита. Об этом свидетельствует, например, его интерес к истории злодеяний во времена британского владычества в Индии, включая голод 1770 г. Здесь не могла сработать концепция справедливости, основанная на общественном договоре между британцами. Эти проблемы актуальны и сегодня. Экономическая политика США влияет как на жизнь американцев, так и на жизнь граждан других стран. Если какую-то тему на саммите «большой двадцатки» в Лондоне в апреле 2009 г. и можно назвать определяющей, то это необходимость учитывать взаимозависимость государств в глобальном мире. Реакция США на варварские теракты 11 сентября 2001 г. в Нью-Йорке повлияла на жизни сотен миллионов людей по всему миру — не только в Ираке и Афганистане. Приведем другой пример: СПИД и подобные ему эпидемии перемещаются с континента на континент, из страны в страну, но лекарства, изобретаемые и производимые только в определенных странах, важны для жизни и свободы людей на всей планете. Здесь можно вспомнить, скажем, о политике в области охраны окружающей среды, направленной на смягчение последствий глобального потепления.
Взаимная зависимость проявляется, когда чувство несправедливости в одной стране воздействует на жизнь и свободу жителей других государств. «Несправедливость где-либо — это угроза справедливости повсюду» — писал Мартин Лютер Кинг в апреле 1963 г. в письме из Бирмингемской тюрьмы²⁰. Недовольство, вызванное несправедливостью в одном государстве, может быстро распространиться и на другие страны. Отношения, которые раньше существовали только между соседями, сегодня характерны для удаленных друг от друга регионов, имеющих торговые, культурные и научные связи. Поэтому в современном мире рассмотрение многообразных интересов и ценностей вряд ли можно ограничивать представителями какого-то отдельно взятого общества.


Говоря о взаимозависимости интересов, нельзя не упомянуть и второй довод в пользу «открытого» подхода к анализу требований беспристрастности — такой подход помогает избежать возможной узости и локальной интерпретации ценностей. Очевидно, что если мы рассматриваем требования справедливости в пределах конкретной территории (страны или региона), то упускаем контраргументы, которые едва ли возникли бы в рамках локальной политической дискуссии, но возможны за пределами данного региона и допустимы с позиции беспристрастного наблюдателя. Именно такому ограниченному взгляду, связанному с национальными традициями, Смит противопоставил свою доктрину «беспристрастного наблюдателя», рассматривая ее как мысленный эксперимент: задавать вопросы о том, как некая практика или процедура выглядела бы с точки зрения незаинтересованных людей как в далеких, так и в более близких к ним странах.
Особенно активно Смит стремился избегать национальной зашоренности в юриспруденции, а также в моральных и политических рассуждениях. В «Теории нравственных чувств» в главе «О влиянии обычая и моды на чувство одобрения или неодобрения в деле нравственности» он приводит различные примеры того, насколько опасной может быть узость взглядов в дискуссиях, замкнутых внутри некоторого общества:
«[...] убийство новорожденных младенцев было делом обыкновенным почти для всех племен Древней Греции, даже для афинян, самых просвещенных среди них. Если по каким-либо причинам отец встречал затруднения в воспитании ребенка, то никем не порицался, если губил его голодом или выбрасывал на съедение диким зверям. Подобный обычай мог возникнуть, вероятно, только во времена самого дикого варварства. Воображение свыклось с ним, а затем всеобщая привычка к нему уже мешала видеть всю его чудовищность. Он существует и в настоящее время у диких народов, и, разумеется, только у них его можно понять и извинить. Дикарь до такой степени лишен необходимейших для существования предметов, что ему часто грозит голодная смерть, и он оказывается не в силах прокормить ни ребенка, ни самого себя: поэтому нет ничего удивительного, что он зачастую покидает его. Человек, убегающий от неприятеля, с которым нет возможности бороться, и бросающий своего ребенка, чтобы бежать быстрее, разумеется, заслуживает нашего прощения, ибо, пытаясь спасти дитя, он мог бы доставить себе только одно утешение — умереть вместе с ним. Нет поэтому ничего удивительного, что у диких народов родители сохраняли за собой право решать, могут они или нет воспитывать своих детей. Но в более поздние века Греции это ужасное право было предоставлено родителям исходя из соображений интереса и пользы, которые ничем не могли быть оправданы в ту эпоху. Непрерывавшийся обычай до такой степени укрепил это ужасное право, что оно не только допускалось извращенными правилами нравственности обыкновенных людей, но против него по общественным соображениям не смели выступать даже философские учения. Так, Аристотель полагал, что гражданские власти должны в некоторых случаях поддерживать его. Платон придерживался того же мнения: в сочинениях его, хотя и проникнутых чувством глубокого человеколюбия, не встречается в этом отношении никакого опровержения»²¹.
Смит считал, что нужно наблюдать чувства как бы с «некоторого расстояния», чтобы изучать не только влияние безусловного интереса, но и власть укоренившихся традиций и обычаев.
К сожалению, обсуждать практику детоубийства в Древней Греции можно и сегодня, пусть применительно не ко всем обществам, но другие примеры, которые приводил Смит, актуальны для всего современного мира. В частности, Смит настаивал, что наказание должно быть справедливо «в глазах всего человечества»²². Еще не так давно на юге Америки было распространено линчевание, там эту практику считали совершенно справедливой. Методика наблюдения «на расстоянии» может быть полезна сегодня при рассмотрении различных проблем: от побивания камнями женщины, виновной в нарушении супружеской верности, в талибанском Афганистане, до выборочного прекращения беременности, если зародыш женского пола, в Китае, Корее и некоторых частях Индии²³, широкого применения смертной казни в Китае и США (неважно, сопутствуют ли ей публичные празднества, по-прежнему проводимые в некоторых регионах страны). США сегодня, вслед за Китаем, Ираном и Саудовской Аравией, занимают четвертое место по количеству казней, опережая Пакистан. Закрытой беспристрастности явно не хватает качества интеллектуальной работы, благодаря которой беспристрастность и честность приобретают такое значение для теории справедливости.
Вопрос о перспективах оценки со стороны особенно важен в контексте сегодняшних дискуссий в США. Например, в Верховном суде не так давно состоялся спор о правомерности смертного приговора за преступления, совершенные несовершеннолетними. Требования справедливости, реализуемые даже в такой стране, как США, не могут не зависеть от оценки этого вопроса в других частях мира — от Европы и Бразилии до Индии и Японии. Незначительным большинством голосов Верховный суд вынес решение не назначать смертный приговор несовершеннолетнему лицу, даже если казнь совершится после наступления совершеннолетия. Комментируя вынесенный вердикт, судья Скалиа заявил, что большинство при вынесении решения было склонно «следовать совету сходно мыслящих иностранцев». Большинство американских судей действительно ссылались на мнение представителей других стран по этой проблеме, в связи с чем может возникнуть вопрос об объективности решения. Говоря о подобных проблемах, нельзя не вспомнить Смита, утверждавшего, что необходимо внимательно рассматривать вопрос «на расстоянии» — именно в этом состоит неотъемлемое свойство техники «беспристрастного наблюдателя».
Мнимая убедительность узконациональных ценностей часто связана с неведением по поводу того, что вполне достижимо и допустимо в опыте других людей. На оправдание детоубийц в античной Греции, о котором писал Смит, очевидно, повлиял недостаток знаний об опыте других обществ, где подобные деяния запрещены, но при этом общество не сползает в хаос. Помимо локального знания, ценность которого неоспорима, имеет значение и глобальное знание, которое может пригодиться в дискуссиях о локальных ценностях и практиках.
По Смиту, методика «беспристрастного наблюдателя» не требует, прислушиваясь к чужим голосам, почитать при этом каждое суждение, приходящее извне. Готовность изучить аргументы, предложенные где-либо, не тождественна готовности согласиться с каждым из них. Мы можем отвергать многие из таких суждений — иногда даже все, но противоположные мнения, способные изменить наше отношение к традициям, укоренившимся в нашей культуре, все равно будут существовать. Доводы, которые сначала можно воспринять как «чужеземные» (особенно если они действительно изначально исходят из других государств), могут обогатить наши суждения, если мы постараемся воспринять их правильно. Многие граждане США или Китая могут относиться равнодушно к тому, что смертная казнь запрещена в других странах, например, в большей части Европы и в большинстве американских стран (фактически США — единственная страна американского мира, где осуществляются систематические гражданские казни). И все же, если аргументы против применения смертной казни серьезны, имеет смысл принять их во внимание²⁴.


В заключение хочу сказать, что можно рассматривать идеи Смита с точки зрения как современного ему общества, так и их значимости для природы человеческого общества в целом, то есть и для современности. Здесь я следовал последнему направлению и никогда не перестану восхищаться широтой взглядов Смита, не теряющих своей актуальности. Возможно, сравнение Смита с Шекспиром покажется преувеличением, но, на мой взгляд, все же кое-что общее у них есть: они протягивают нам руку сквозь времена. Если мы действительно видим здесь необычайную глубину мысли, то необходимо воздать классикам по заслугам.

---

¹ Auden W. H. Under Which Lyre. A Reactionary Tract for the Times // Harper's Magazine. June 1947. P. 508 — 509 (рус. пер. см.: Оден У. X. С какою лирой // zhurnal.lib.ru/t/ twerskaja_elena_m/underwhichlyre.html).
² См.: Sen A. Capitalism Beyond the Crisis // New York Review of Books. 2009. Vol. 56, No 5.
³ Smith A. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations / R. H. Campbell, A. S. Skinner, W. B. Todd (eds.). Oxford: Clarendon Press, 1976 [1776, 1789] P. 351—352 (рус. пер.: Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Соцэкгиз, 1962. С. 28). Об отношении между относительным недостатком и бедностью см.: Runciman W. G. Relative Deprivation and Social Justice: a Study of Attitudes to Social Inequality in Twentieth-century England. L.: Routledge, 1966; Townsend P. Poverty in the United Kingdom. Harmondsworth: Penguin, 1979.
⁴ Bentham J. To Dr. Smith, on Projects in Arts, &c. // The Works of Jeremy Bentham / J. Bowring (ed.). Edinburgh: William Tait, 1843. Vol. 3. Letter XIII.
⁵ См: Bentham J. Of wealth // Ibid. Ch. III, part. 426 и сноска.
⁶ Smith A. The Theory of Moral Sentiments / D. D. Raphael, A. L. Macfie (eds.). Oxford: Clarendon Press, 1975 [1759, 1790]. P. 189 — 190 (рус. пер.: Смит А. Теория нравственных чувств. М.: Республика, 1997. С. 190).
⁷ См.: Stigler G. Smith's Travel on the Ship of State // History of Political Economy. 1971. Vol. 3, No 2. Р. 237; Stigler G. Economics or Ethics? // The Tanner Lectures on Human Values / S. M. McMurrin fed.). Salt Lake City: University of Utah Press, 1981. Vol. 2. P. 176.
⁸ Вопрос ошибочного толкования подробно рассматривается в: Sen A. Adam Smith's Prudence // Theory and Reality in Development: Essays in Honour of Paul Streeten / S. Lall, F. Stewart (eds.). L.: Macmillan, 1986. P. 28 — 37; Sen A. On Ethics and Economics. Oxford:
Blackwell, 1987.
⁹ Smith A. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. P. 26—27 (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. С. 28).
¹⁰ Ibid. P. 292. (Там же. С. 239).
¹¹ Smith A. The Theory of Moral Sentiments / D. D. Raphael, A. L. Macfie (eds.). Oxford: Clarendon Press, 1975 [1759, 1790]. Р. 192; Смит А. Теория нравственных чувств. С. 303.
¹² Smith A. The Theory of Moral Sentiments. P. 162.
¹³ Sen A. The Idea of Justice. L.: Allen Lane; Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009.
¹⁴ Основатель математической теории общественного выбора, который находился под сильным влиянием идей Смита.
¹⁵ Ролз объяснял в «Теории справедливости»: «Моя цель состоит в представлении концепции справедливости, которая обобщает до более высокого уровня знакомую теорию общественного договора. Ее мы находим, например, у Локка, Руссо и Канта» (см.: Rawls J. A Theory of Justice. Cambridge MA: Harvard University Press, 1971. P. 10; рус. пер.: Ролз Дж. Теория справедливости. Новосибирск: Изд-во НГУ, 1995. С. 25—26). См. также: Rawls J. Political Liberalism. N. Y.: Columbia University Press, 1993). Следование традиции общественного договора Ролз подчеркивал уже в труде «Справедливость как честность» (Rawls J. Justice as Fairness: A Restatement // Philosophical Review. 1958. Vol. 67, No 2. P. 164 — 194).
¹⁶ Sen A. The Idea of Justice.
¹⁷ Подробнее см.: Sen A. Open and Closed Impartiality // Journal of Philosophy. 2002.
Vol. 99, No 9. P. 445—469.
¹⁸ См.: RaphaelD.D., Macfie A. L. Introduction // Smith A. The Theory of Moral Sentiments. P. 31.
¹⁹ Smith A. Theory of Moral Sentiments. P. 110 (Смит А. Теория нравственных чувств. С. 125—126).
²⁰ О значении глобальной справедливости для справедливости локальной см.: The Authobiography of Martin Luther King, Jr. N. Y.: Intellectual Properties Management; Warner Books, 2001.
²¹ Смит А. Теория нравственных чувств. С. 208—209.
²² Smith A. Lectures on Jurisprudence / R. L. Meek, D. D. Raphael, P. G. Stein (eds.). Indianapolis: Liberty Press, 1982. Р. 104.
²³ См.: Sen A. The Many Faces of Gender Inequality // The New Republic. 2001. Sept. 17. P. 35 — 40.
²⁴ Здесь возможна аргументация и в обратном направлении: аргументы в пользу смертной казни, выдвинутые в США, Китае или какой-либо другой стране, где используется эта система наказания.